С
другой стороны, представители традиционной религии говорили: если слишком
направлять наше внимание на материальный мир, на чувственно воспринимаемое,
то мы потеряем связь с важнейшими ценностями человеческой жизни, с той
частью реальности, которая находится по ту сторону материального мира. Оба
эти довода не" соприкасаются, и потому проблема не может быть разрешена
путем какого-либо соглашения или решения.
Между тем естествознание создавало все более ясную и обширную картину
материального мира. В физике эта картина описывалась понятиями, которые мы
сегодня называем понятиями классической физики. Мир состоит из вещей,
находящихся в пространстве и времени, вещи состоят из материи, а материя
вызывает силы и может быть подвергнута воздействию сил. Процессы совершаются
путем взаимодействия материи и силы. Каждый процесс является и следствием, и
причиной других процессов.
Одновременно отношение человека к природе превращалось из
созерцательного в практическое. Теперь уже интересовались не природой, как
она есть, а прежде всего задавались вопросом, что с ней можно сделать.
Естествознание поэтому превратилось в технику. Каждый успех знания
связывался с вопросом, какая практическая польза может быть получена из
этого знания. Это нашло место не только в физике; и в химии, и в биологии в
основном была та же самая тенденция, и успех новых методов в медицине или
сельском хозяйстве решающим образом способствовал распространению нового
направления.
Таким образом, в XIX веке естествознание было заключено в строгие
рамки, которые определяли не только облик естествознания, но и общие взгляды
людей. Эти рамки во многом определялись основополагающими понятиями
классической физики, такими, как пространство, время, материя и причинность.
Понятие реальности относилось к вещам или процессам, которые мы воспринимаем
нашими чувствами или которые могут наблюдаться с помощью усовершенствованных
приборов, представленных техникой. Материя являлась первичной реальностью.
Прогресс науки проявлялся в завоевании материального мира. Польза была
знаменем времени.
С другой стороны, эти рамки были настолько узкими и неподвижными, что
трудно было найти в них место для многих понятий нашего языка, например
понятий духа, человеческой души или жизни. Дух включался в общую картину
только как своего рода зеркало материального мира, и если свойства этого
зеркала изучались в психологии, то ученые всегда впадали в искушение -- если
продолжать это сравнение -- направить свое внимание больше на механические,
чем на оптические свойства этого зеркала. И здесь еще пытались применять
понятия классической физики, особенно понятие
причинности. Подобным образом и жизнь понималась как физико-химический
процесс, который происходит по законам природы и полностью определяется
законом причинности. Это понимание получило сильную поддержку со стороны
дарвиновского учения о развитии.
Особенно трудно было найти место в этой системе знания для тех сторон
реальности, которые составляли предмет традиционной религии и которые теперь
представляются более или менее иллюзией. Поэтому в тех европейских странах,
где обычно идеи доводились до их логического конца, появилась открытая
враждебность по отношению к религии, и даже в других странах возникала
усиливающаяся тенденция безразличного отношения к подобным вопросам. Только
этические ценности христианской религии, по крайней мере вначале,
принимались этим движением. Доверие к научному методу и рациональному
мышлению заменило все другие гарантии человеческого духа.
Если теперь возвратиться к вопросу, что внесла в этот процесс физика
нашего века, то можно сказать, что важнейшее изменение, которое было
обусловлено ее результатами, состоит в разрушении неподвижной системы
понятий XIX века. Естественно, что и раньше предпринимались попытки выйти из
этой неподвижной системы, которая совершенно очевидно была слишком узкой для
понимания важнейших сторон действительности. Однако нельзя было выяснить,
что является ложным, например, в таких основополагающих понятиях, как
материя, пространство, время и причинность, которые обычно так хорошо себя
оправдывали в истории науки. Только экспериментальное исследование,
проведенное с помощью современной техники, и его математическое истолкование
создали основы для критического анализа или, можно сказать, они вызвали
критический анализ этих понятий и привели, наконец, к разрушению неподвижной
системы.
Это разрушение совершилось путем двух самостоятельных шагов. Первым
шагом является открытие, происшедшее в связи с теорией относительности,
заключающееся в том, что даже такие основополагающие понятия, как
пространство и время, могут изменяться и даже должны изменяться. Эти
изменения касаются не столько неточного употребления понятий пространства и
времени в обыденном языке, сколько их точной формулировки в научном языке
механики Ньютона, которую ошибочно считали чем-то окончательным. Вторым
шагом явилось разъяснение понятия материи, которое было вызвано результатами
экспериментов по изучению строения атома. Идея реальности материи, вероятно,
являлась самой сильной стороной жесткой системы понятий XIX века; эта идея в
связи с новым опытом по меньшей мере должна была быть модифицирована. Однако
понятия, поскольку они принадлежали к обыденному языку, остались в основном
нетронутыми. Не возникало никаких трудностей, когда говорили о материи, о
фактах или о реальности, описывая атомные опыты и их результаты. Однако
научная экстраполяция этих понятий на мельчайшие частицы не могла быть
проведена простым образом, как пред-
ставлялось это в классической физике, и как раз это простое
представление вело к неверным взглядам на проблему материи.
Новые открытия прежде всего серьезно предостерегали против вынужденного
применения физических понятий в областях, к которым они не принадлежат.
Некритическое применение понятий классической физики в химии, например, было
ошибкой. Поэтому в настоящее время вряд ли склонны считать, что понятия всей
физики, а также квантовой теории могут быть успешно прменены в биологии или
в других науках. Напротив, пытаются открыть двери для новых понятий, даже в
тех науках, где старые понятия весьма полезны для понимания явлений. В
особенности стараются избегать поспешных упрощений в тех случаях, когда
применение старых понятий представляется несколько вынужденным или не совсем
подходящим.
Кроме того, развитие и анализ современной физики способствуют
пониманию, что понятия обыденного опыта, как бы неточны они ни были,
по-видимому, являются более устойчивыми при расширении нашего знания, чем
точные понятия научного языка, которые образуются как идеализация одной
весьма ограниченной группы явлений. В сущности, это и неудивительно, так как
понятия обыденного языка образованы путем непосредственной связи с миром, и
они описывают реальность; они, правда, не очень хорошо определены и потому с
течением времени претерпевают изменения, так как изменяется сама реальность,
однако они никогда не теряют непосредственной связи с реальностью. С другой
стороны, научные понятия представляют собой идеализации. Они выводятся из
экспериментов, произведенных с помощью совершенных вспомогательных средств,
их значения точно установлены путем аксиом и определений. Только на основе
таких точных определений можно связывать понятия с математической схемой и
затем математически выводить в этой области бесконечное многообразие
возможных явлений. Однако в процессе этой идеализации и точного определения
теряется непосредственная связь с реальностью. Понятия всегда очень хорошо
подходят к той части реальности, которая является предметом исследования. В
других областях явлений соответствие теряется.
Если исходить из этой обоснованной в своей сущности стабильности
понятий обыденного языка в процессе научного развития, то следует признать,
что на основе открытий современной физики наша позиция относительно таких
понятий, как бог, человеческая душа, жизнь, должна отличаться от позиции XIX
века, так как эти понятия принадлежат именно к естественному языку и потому
непосредственно связаны с реальностью. Конечно, мы должны себе давать отчет
в том, что эти понятия не могут быть хорошо определены в научном смысле и
что их применение будет приводить к различным внутренним противоречиям; все
же мы должны пока эти понятия брать так, как они есть, не анализируя и
строго не определяя. Мы знаем, что они имеют отношение к реальности. В этой
связи, пожалуй, полезно вспомнить о том, что даже в самой точной науке, в
математике, не может быть устранено употребление понятий,
содержащих внутренние противоречия. Например, хорошо известно, что
понятие бесконечности ведет к противоречиям, однако практически было бы
невозможно построить без этого понятия важнейшие разделы математики.
Общая тенденция человеческого мышления в XIX веке вела к возрастающей
вере в научный метод и в точные рациональные понятия; эта тенденция
связывалась с всеобщим скепсисом в отношении тех понятий обыденного языка,
которые не входили в замкнутые рамки научного мышления, например понятий
религии. Современная физика во многих случаях еще усилила этот скепсис,
однако в то же время она встала против переоценки самих научных понятий,
вообще против слишком оптимистического взгляда на прогресс и, наконец,
против самого скепсиса. Скепсис в отношении точных научных понятий не
означает, что должны существовать абсолютные границы применения
рационального мышления. Напротив, можно сказать, что в определенном смысле
человеческая способность к познанию безгранична. Однако существующие научные
понятия подходят только к одной очень ограниченной области реальности, в то
время как другая область, которая еще не познана, остается бесконечной. В
любом случае, где мы переходим от познанного к непознанному, мы надеемся
нечто понять, но одновременно, пожалуй, необходимо при этом подчеркнуть
новое значение слова "понимать". Мы знаем, что всякое понимание в конце
концов покоится на обычном языке, так как только в этом случае мы уверены в
том, что не оторвались от реальности, и поэтому мы должны быть настроены
скептически против любого вида скепсиса в отношении этого обычного языка и
его основных понятий и должны этими понятиями пользоваться так, как ими
пользовались во все времена. Быть может, таким образом современная физика
открыла дверь новому и более широкому взгляду на отношения между
человеческим духом и реальностью.
Современное естествознание проникает в наше время в другие части света,
где культурные традиции сильно отличаются от европейской цивилизации.
Наступление новой естественнонаучной и технической деятельности должно
вызвать там гораздо более сильные потрясения, чем в Европе, так как
изменения в условиях жизни, происходившие в Европе постепенно в течение 2 --
3 столетий, там должны произойти в течение нескольких десятков лет. Нужно
ожидать, что эта новая деятельность во многих случаях проявляется как
разрушение старой культуры, как бесцеремонное и варварское вмешательство,
нарушающее зыбкое равновесие, на котором зиждется все человеческое счастье.
Этих последствий, к сожалению, нельзя избежать, с ними надо примириться как
с характерной чертой нашего времени. И все же даже в этом отношении
революционный дух современной физики до некоторой степени может помочь
привести в соответствие древние традиции с новыми тенденциями в мышлении.
Так, например, большой научный вклад в теорию физики, сделанный в Японии
после войны, может рассматриваться как признак определенной взаимосвязи
традиционных представлений
Дальнего Востока с философской сущностью квантовой теории. Вероятно,
легче привыкнуть к понятию реальности в квантовой теории в том случае, если
нет привычки к наивному материалистическому образу мыслей, господствовавшему
в Европе еще в первые десятилетия нашего века.
Естественно, эти замечания не должны пониматься как недооценка вредного
влияния, которое, вероятно, привносится или еще будет привнесено старыми
культурными традициями в процессе научного прогресса. Но так как все это
развитие давно вышло из-под контроля человека, то мы должны признать его как
одну из существенных черт нашего времени и попытаться насколько возможно
связать это развитие с теми человеческими ценностями, которые являлись целью
древних культурных и религиозных традиций.
При этом имеет смысл привести одну притчу из истории религии хасидов.
Жил старый раввин, священник, который был известен своей мудростью и к
которому люди шли за советом. Пришел к нему один человек в отчаянии от всех
происходивших вокруг него изменений и стал жаловаться на все то зло, которое
происходит по причине так называемого технического прогресса. "Разве имеет
цену весь технический хлам, -- сказал он, -- когда думают о действительной
ценности жизни?" Раввин ответил: "Все в мире может способствовать нашему
знанию: не только то, что создал бог, но и все то, что сделал человек". --
"Чему мы можем научиться у железной дороги?" -- спросил в сомнении
пришедший. "Тому, что из-за одного мгновения можно упустить все". -- "А у
телеграфа?" -- "Тому, что за каждое слово надо отвечать". -- "У телефона?"
-- "Тому, что там слышат то, что мы здесь говорим". Пришедший понял, что
думал раввин, и пошел своей дорогой.
Наконец, современное естествознание врывается в те страны, в которых в
течение нескольких десятилетий создавались новые положения веры как основа
для новых могучих общественных сил. В этих странах современная наука
обнаруживает себя как в отношении содержания этих положений веры, ведущих
свое начало от европейских философских идей XIX в. (Гегель и Маркс), так и в
отношении феномена веры, который не признает никакого компромисса с другими
взглядами. Так как современная физика из-за своей практической пользы и в
этих странах играет большую роль, то едва ли можно избежать того, что и там
будет ощущаться ограниченность новых положений веры теми, кто действительно
понимает современную физику и ее философское значение. Поэтому, для будущего
будет, по-видимому, плодотворным духовный обмен между естествознанием и
новым политическим учением. Естественно, что не надо переоценивать влияние
науки. Но открытость современного естествознания, вероятно, в состоянии
помочь большим группам людей понять, что новые положения веры для общества
не так важны, как предполагалось до сих пор. Таким образом, влияние
современной науки может оказаться очень благотворным для развития терпимости
к иным идеям и потому стать весьма полезным.
С другой стороны, необходимо гораздо более серьезно относиться к
феномену слепой безусловной веры, чем к специальным философским идеям XIX
века. Мы не можем закрыть глаза перед фактом, что едва ли когда-нибудь
большое число людей сможет иметь обоснованное мнение о правильности
определенных общих идей или положений веры. Поэтому слово "вера" для этого
большинства людей никогда не означает "знание истины", а понимается только
как "то, что является основой жизни". Легко можно понять, что вера в этом
втором смысле много крепче и прочнее. Она остается непоколебимой даже при
столкновении с непосредственно противоречащим опытом, и потому ее не может
поколебать новое знание. История прошедших десятилетий на многих примерах
учит тому, что этот второй вид веры часто поддерживается и тогда, когда он
полностью противоречит сам себе, и что его конец приходит только со смертью
верующих. Наука и история учат нас тому, что второй вид веры может
представлять большую опасность для тех, кто подпадает под его влияние. Но
это понимание ничего не дает, поскольку не известны способы, какими можно
преодолеть эту веру; этим объясняется, что этот род веры всегда принадлежал
к значительным силам человеческой истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
другой стороны, представители традиционной религии говорили: если слишком
направлять наше внимание на материальный мир, на чувственно воспринимаемое,
то мы потеряем связь с важнейшими ценностями человеческой жизни, с той
частью реальности, которая находится по ту сторону материального мира. Оба
эти довода не" соприкасаются, и потому проблема не может быть разрешена
путем какого-либо соглашения или решения.
Между тем естествознание создавало все более ясную и обширную картину
материального мира. В физике эта картина описывалась понятиями, которые мы
сегодня называем понятиями классической физики. Мир состоит из вещей,
находящихся в пространстве и времени, вещи состоят из материи, а материя
вызывает силы и может быть подвергнута воздействию сил. Процессы совершаются
путем взаимодействия материи и силы. Каждый процесс является и следствием, и
причиной других процессов.
Одновременно отношение человека к природе превращалось из
созерцательного в практическое. Теперь уже интересовались не природой, как
она есть, а прежде всего задавались вопросом, что с ней можно сделать.
Естествознание поэтому превратилось в технику. Каждый успех знания
связывался с вопросом, какая практическая польза может быть получена из
этого знания. Это нашло место не только в физике; и в химии, и в биологии в
основном была та же самая тенденция, и успех новых методов в медицине или
сельском хозяйстве решающим образом способствовал распространению нового
направления.
Таким образом, в XIX веке естествознание было заключено в строгие
рамки, которые определяли не только облик естествознания, но и общие взгляды
людей. Эти рамки во многом определялись основополагающими понятиями
классической физики, такими, как пространство, время, материя и причинность.
Понятие реальности относилось к вещам или процессам, которые мы воспринимаем
нашими чувствами или которые могут наблюдаться с помощью усовершенствованных
приборов, представленных техникой. Материя являлась первичной реальностью.
Прогресс науки проявлялся в завоевании материального мира. Польза была
знаменем времени.
С другой стороны, эти рамки были настолько узкими и неподвижными, что
трудно было найти в них место для многих понятий нашего языка, например
понятий духа, человеческой души или жизни. Дух включался в общую картину
только как своего рода зеркало материального мира, и если свойства этого
зеркала изучались в психологии, то ученые всегда впадали в искушение -- если
продолжать это сравнение -- направить свое внимание больше на механические,
чем на оптические свойства этого зеркала. И здесь еще пытались применять
понятия классической физики, особенно понятие
причинности. Подобным образом и жизнь понималась как физико-химический
процесс, который происходит по законам природы и полностью определяется
законом причинности. Это понимание получило сильную поддержку со стороны
дарвиновского учения о развитии.
Особенно трудно было найти место в этой системе знания для тех сторон
реальности, которые составляли предмет традиционной религии и которые теперь
представляются более или менее иллюзией. Поэтому в тех европейских странах,
где обычно идеи доводились до их логического конца, появилась открытая
враждебность по отношению к религии, и даже в других странах возникала
усиливающаяся тенденция безразличного отношения к подобным вопросам. Только
этические ценности христианской религии, по крайней мере вначале,
принимались этим движением. Доверие к научному методу и рациональному
мышлению заменило все другие гарантии человеческого духа.
Если теперь возвратиться к вопросу, что внесла в этот процесс физика
нашего века, то можно сказать, что важнейшее изменение, которое было
обусловлено ее результатами, состоит в разрушении неподвижной системы
понятий XIX века. Естественно, что и раньше предпринимались попытки выйти из
этой неподвижной системы, которая совершенно очевидно была слишком узкой для
понимания важнейших сторон действительности. Однако нельзя было выяснить,
что является ложным, например, в таких основополагающих понятиях, как
материя, пространство, время и причинность, которые обычно так хорошо себя
оправдывали в истории науки. Только экспериментальное исследование,
проведенное с помощью современной техники, и его математическое истолкование
создали основы для критического анализа или, можно сказать, они вызвали
критический анализ этих понятий и привели, наконец, к разрушению неподвижной
системы.
Это разрушение совершилось путем двух самостоятельных шагов. Первым
шагом является открытие, происшедшее в связи с теорией относительности,
заключающееся в том, что даже такие основополагающие понятия, как
пространство и время, могут изменяться и даже должны изменяться. Эти
изменения касаются не столько неточного употребления понятий пространства и
времени в обыденном языке, сколько их точной формулировки в научном языке
механики Ньютона, которую ошибочно считали чем-то окончательным. Вторым
шагом явилось разъяснение понятия материи, которое было вызвано результатами
экспериментов по изучению строения атома. Идея реальности материи, вероятно,
являлась самой сильной стороной жесткой системы понятий XIX века; эта идея в
связи с новым опытом по меньшей мере должна была быть модифицирована. Однако
понятия, поскольку они принадлежали к обыденному языку, остались в основном
нетронутыми. Не возникало никаких трудностей, когда говорили о материи, о
фактах или о реальности, описывая атомные опыты и их результаты. Однако
научная экстраполяция этих понятий на мельчайшие частицы не могла быть
проведена простым образом, как пред-
ставлялось это в классической физике, и как раз это простое
представление вело к неверным взглядам на проблему материи.
Новые открытия прежде всего серьезно предостерегали против вынужденного
применения физических понятий в областях, к которым они не принадлежат.
Некритическое применение понятий классической физики в химии, например, было
ошибкой. Поэтому в настоящее время вряд ли склонны считать, что понятия всей
физики, а также квантовой теории могут быть успешно прменены в биологии или
в других науках. Напротив, пытаются открыть двери для новых понятий, даже в
тех науках, где старые понятия весьма полезны для понимания явлений. В
особенности стараются избегать поспешных упрощений в тех случаях, когда
применение старых понятий представляется несколько вынужденным или не совсем
подходящим.
Кроме того, развитие и анализ современной физики способствуют
пониманию, что понятия обыденного опыта, как бы неточны они ни были,
по-видимому, являются более устойчивыми при расширении нашего знания, чем
точные понятия научного языка, которые образуются как идеализация одной
весьма ограниченной группы явлений. В сущности, это и неудивительно, так как
понятия обыденного языка образованы путем непосредственной связи с миром, и
они описывают реальность; они, правда, не очень хорошо определены и потому с
течением времени претерпевают изменения, так как изменяется сама реальность,
однако они никогда не теряют непосредственной связи с реальностью. С другой
стороны, научные понятия представляют собой идеализации. Они выводятся из
экспериментов, произведенных с помощью совершенных вспомогательных средств,
их значения точно установлены путем аксиом и определений. Только на основе
таких точных определений можно связывать понятия с математической схемой и
затем математически выводить в этой области бесконечное многообразие
возможных явлений. Однако в процессе этой идеализации и точного определения
теряется непосредственная связь с реальностью. Понятия всегда очень хорошо
подходят к той части реальности, которая является предметом исследования. В
других областях явлений соответствие теряется.
Если исходить из этой обоснованной в своей сущности стабильности
понятий обыденного языка в процессе научного развития, то следует признать,
что на основе открытий современной физики наша позиция относительно таких
понятий, как бог, человеческая душа, жизнь, должна отличаться от позиции XIX
века, так как эти понятия принадлежат именно к естественному языку и потому
непосредственно связаны с реальностью. Конечно, мы должны себе давать отчет
в том, что эти понятия не могут быть хорошо определены в научном смысле и
что их применение будет приводить к различным внутренним противоречиям; все
же мы должны пока эти понятия брать так, как они есть, не анализируя и
строго не определяя. Мы знаем, что они имеют отношение к реальности. В этой
связи, пожалуй, полезно вспомнить о том, что даже в самой точной науке, в
математике, не может быть устранено употребление понятий,
содержащих внутренние противоречия. Например, хорошо известно, что
понятие бесконечности ведет к противоречиям, однако практически было бы
невозможно построить без этого понятия важнейшие разделы математики.
Общая тенденция человеческого мышления в XIX веке вела к возрастающей
вере в научный метод и в точные рациональные понятия; эта тенденция
связывалась с всеобщим скепсисом в отношении тех понятий обыденного языка,
которые не входили в замкнутые рамки научного мышления, например понятий
религии. Современная физика во многих случаях еще усилила этот скепсис,
однако в то же время она встала против переоценки самих научных понятий,
вообще против слишком оптимистического взгляда на прогресс и, наконец,
против самого скепсиса. Скепсис в отношении точных научных понятий не
означает, что должны существовать абсолютные границы применения
рационального мышления. Напротив, можно сказать, что в определенном смысле
человеческая способность к познанию безгранична. Однако существующие научные
понятия подходят только к одной очень ограниченной области реальности, в то
время как другая область, которая еще не познана, остается бесконечной. В
любом случае, где мы переходим от познанного к непознанному, мы надеемся
нечто понять, но одновременно, пожалуй, необходимо при этом подчеркнуть
новое значение слова "понимать". Мы знаем, что всякое понимание в конце
концов покоится на обычном языке, так как только в этом случае мы уверены в
том, что не оторвались от реальности, и поэтому мы должны быть настроены
скептически против любого вида скепсиса в отношении этого обычного языка и
его основных понятий и должны этими понятиями пользоваться так, как ими
пользовались во все времена. Быть может, таким образом современная физика
открыла дверь новому и более широкому взгляду на отношения между
человеческим духом и реальностью.
Современное естествознание проникает в наше время в другие части света,
где культурные традиции сильно отличаются от европейской цивилизации.
Наступление новой естественнонаучной и технической деятельности должно
вызвать там гораздо более сильные потрясения, чем в Европе, так как
изменения в условиях жизни, происходившие в Европе постепенно в течение 2 --
3 столетий, там должны произойти в течение нескольких десятков лет. Нужно
ожидать, что эта новая деятельность во многих случаях проявляется как
разрушение старой культуры, как бесцеремонное и варварское вмешательство,
нарушающее зыбкое равновесие, на котором зиждется все человеческое счастье.
Этих последствий, к сожалению, нельзя избежать, с ними надо примириться как
с характерной чертой нашего времени. И все же даже в этом отношении
революционный дух современной физики до некоторой степени может помочь
привести в соответствие древние традиции с новыми тенденциями в мышлении.
Так, например, большой научный вклад в теорию физики, сделанный в Японии
после войны, может рассматриваться как признак определенной взаимосвязи
традиционных представлений
Дальнего Востока с философской сущностью квантовой теории. Вероятно,
легче привыкнуть к понятию реальности в квантовой теории в том случае, если
нет привычки к наивному материалистическому образу мыслей, господствовавшему
в Европе еще в первые десятилетия нашего века.
Естественно, эти замечания не должны пониматься как недооценка вредного
влияния, которое, вероятно, привносится или еще будет привнесено старыми
культурными традициями в процессе научного прогресса. Но так как все это
развитие давно вышло из-под контроля человека, то мы должны признать его как
одну из существенных черт нашего времени и попытаться насколько возможно
связать это развитие с теми человеческими ценностями, которые являлись целью
древних культурных и религиозных традиций.
При этом имеет смысл привести одну притчу из истории религии хасидов.
Жил старый раввин, священник, который был известен своей мудростью и к
которому люди шли за советом. Пришел к нему один человек в отчаянии от всех
происходивших вокруг него изменений и стал жаловаться на все то зло, которое
происходит по причине так называемого технического прогресса. "Разве имеет
цену весь технический хлам, -- сказал он, -- когда думают о действительной
ценности жизни?" Раввин ответил: "Все в мире может способствовать нашему
знанию: не только то, что создал бог, но и все то, что сделал человек". --
"Чему мы можем научиться у железной дороги?" -- спросил в сомнении
пришедший. "Тому, что из-за одного мгновения можно упустить все". -- "А у
телеграфа?" -- "Тому, что за каждое слово надо отвечать". -- "У телефона?"
-- "Тому, что там слышат то, что мы здесь говорим". Пришедший понял, что
думал раввин, и пошел своей дорогой.
Наконец, современное естествознание врывается в те страны, в которых в
течение нескольких десятилетий создавались новые положения веры как основа
для новых могучих общественных сил. В этих странах современная наука
обнаруживает себя как в отношении содержания этих положений веры, ведущих
свое начало от европейских философских идей XIX в. (Гегель и Маркс), так и в
отношении феномена веры, который не признает никакого компромисса с другими
взглядами. Так как современная физика из-за своей практической пользы и в
этих странах играет большую роль, то едва ли можно избежать того, что и там
будет ощущаться ограниченность новых положений веры теми, кто действительно
понимает современную физику и ее философское значение. Поэтому, для будущего
будет, по-видимому, плодотворным духовный обмен между естествознанием и
новым политическим учением. Естественно, что не надо переоценивать влияние
науки. Но открытость современного естествознания, вероятно, в состоянии
помочь большим группам людей понять, что новые положения веры для общества
не так важны, как предполагалось до сих пор. Таким образом, влияние
современной науки может оказаться очень благотворным для развития терпимости
к иным идеям и потому стать весьма полезным.
С другой стороны, необходимо гораздо более серьезно относиться к
феномену слепой безусловной веры, чем к специальным философским идеям XIX
века. Мы не можем закрыть глаза перед фактом, что едва ли когда-нибудь
большое число людей сможет иметь обоснованное мнение о правильности
определенных общих идей или положений веры. Поэтому слово "вера" для этого
большинства людей никогда не означает "знание истины", а понимается только
как "то, что является основой жизни". Легко можно понять, что вера в этом
втором смысле много крепче и прочнее. Она остается непоколебимой даже при
столкновении с непосредственно противоречащим опытом, и потому ее не может
поколебать новое знание. История прошедших десятилетий на многих примерах
учит тому, что этот второй вид веры часто поддерживается и тогда, когда он
полностью противоречит сам себе, и что его конец приходит только со смертью
верующих. Наука и история учат нас тому, что второй вид веры может
представлять большую опасность для тех, кто подпадает под его влияние. Но
это понимание ничего не дает, поскольку не известны способы, какими можно
преодолеть эту веру; этим объясняется, что этот род веры всегда принадлежал
к значительным силам человеческой истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23