«Виан Б. Сердцедер»: Азбука-классика; 2004
ISBN 5-352-00946-7
Аннотация
Исчезнувший в 39 лет Борис Виан успел побывать инженером, изобретателем, музыкантом, критиком, поэтом, романистом, драматургом, сценаристом, переводчиком, журналистом, чтецом и исполнителем собственных песен... Время отводило на все считанные секунды.
Роман «Сердцедер» (1953) был задуман Вианом еще в 1947 году, он относится к основной части творческого наследия писателя.
Сегодня его творчество органично входит в общий контекст XX века. Влияние оспаривается, наследие изучается, книги переиздаются и переводятся. Пустое место между Жаком Превером и Аленой Роб-Грийе заполняется. Виан признан классиком интеллектуального китча, ярким представителем послевоенного французского авангарда.
Борис ВИАН
СЕРДЦЕДЕР
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I

28 августа
Тропа тянулась вдоль обрыва. По ее краям росли окалины в цвету и слегка увядшие опаленки, черные лепестки которых устилали землю. Вздувалась пористая почва, изрытая остроигольными насекомыми; при взгляде на тысячи маленьких дырочек думалось об околевшей губке.
Жакмор неторопливо брел, посматривая на окалины, чьи темно-красные сердца учащенно бились на солнце. При каждом ударе облако пыльцы поднималось, а затем оседало на нехотя вздрагивающие листья. Рассеянные пчелы были не у дел.
От подножия скалы доносилось тихое хрипение волн. Жакмор остановился на узкой кромке, отделяющей его от пропасти, и посмотрел вниз. Там все казалось недостижимым, обрывистым, и пена дрожала в расщелинах скал июльским студнем. Пахло палеными водорослями. У Жакмора закружилась голова, и он опустился на колени, прямо на землистого цвета летнюю траву. Коснувшись вытянутыми руками козлиного помета удивительно неправильной формы, он решил, что здесь водится Содомский козел — разновидность, которую он считал давно исчезнувшей.
Теперь он уже не испытывал такого страха и даже решился взглянуть еще раз. Большие пласты красной породы уходили вертикально вниз, в мелководье, откуда почти сразу же взмывали вверх, образуя скалу, на гребне которой пребывал коленопреклоненный Жакмор.
То там, то здесь всплывали черные рифы, промасленные прибоем и увенчанные колечками пара. Солнце разъедало поверхность моря, отражаясь в накипи искрящимися похабными каракулями.
Жакмор поднялся с колен и зашагал по тропе. Та заворачивала; слева он увидел уже тронутый ржавчиной папоротник и зацветающий вереск. На обнаженных скалах сверкали кристаллы соли, принесенные прибоем. Удаляясь от моря, тропа карабкалась по склону, который становился все круче и круче, огибала грубые глыбы черного гранита, местами помеченные очередными кучками козлиного помета. Самих коз не было и в помине. Их отстреливали таможенники. Из-за помета.
Он ускорил шаг и внезапно оказался в тени, так как солнечные лучи не могли за ним угнаться. Прохлада принесла облегчение, и он прибавил шагу. А цветы окалины так и плыли бесконечной огненной лентой перед его глазами.
По верным приметам он понял, что приближается, и остановился пригладить растрепанную рыжую бороду. Затем вновь бодро зашагал по тропе. Спустя мгновение Дом явился ему во весь рост в обрамлении двух гранитных глыб, выточенных эрозией в форме леденцов на палочке; сдавливая тропу, они казались столбами огромных крепостных ворот. Новый поворот — и Жакмор потерял Дом из виду. Тот находился довольно далеко от обрыва — на самом верху. Когда два мрачных столпа остались позади, ему открылось белоснежное здание, окруженное необычными деревьями. Начинающаяся от крыльца светлая линия лениво петляла вдоль холма и, вдоволь напетлявшись, соединялась с тропинкой, по которой поднимался Жакмор. Он свернул и в знак солидарности тоже запетлял. Дойдя почти до самой вершины, он услышал крики и побежал.
От широко распахнутой калитки до крыльца чья-то заботливая рука протянула ленту красного шелка. Лента вела по лестнице на второй этаж. Жакмор поднялся. В спальне на кровати лежала измученная женщина, потерявшая счет бесконечным родовым схваткам. Жакмор бросил на пол кожаную сумку, засучил рукава и принялся намыливать руки над грубой посудиной из цельного необработанного камня.
II
Одинокий Ангель сидел в своей комнате и удивлялся собственной выдержке. Он слышал, как за стенкой стонет жена, но зайти к ней не решался — она угрожала ему револьвером. Супруга предпочитала кричать без свидетелей; она ненавидела свой огромный живот и не хотела, чтобы ее видели в таком виде. На протяжении двух месяцев Ангель жил отдельно, ожидая, когда все это закончится; самые разные пустяки давали пищу его грезам. Целыми днями он ходил по кругу, узнав из репортажей, что заключенные кружат по камере, как звери в клетке. Вечерами он засыпал, стараясь увидеть во сне ягодицы жены, так как, учитывая размеры ее живота, было предпочтительнее думать о ней сзади. Ночами он часто вздрагивал и просыпался. Зло, в основном, уже свершилось, и ничего удовлетворительного в этом не было.
На лестнице послышались шаги Жакмора. В этот момент крики жены оборвались; Ангель оцепенел. Затем подкрался к двери, прильнул к замочной скважине, но, как ни старался, ничего не смог разглядеть: ножка кровати закрывала все остальное. Только зазря вывихнул себе правый глаз, затем выпрямился и прислушался — не к чему-то, а просто так.
III
Жакмор положил мыло на край посудины и взял махровое полотенце. Вытер руки. Открыл сумку. Тут же в электрическом сосуде закипала вода. Жакмор простерилизовал в ней резиновый напальчник, ловко натянул его на палец и приоткрыл сокровенно-женское, чтобы посмотреть, как разворачиваются события.
Увидев, выпрямился и брезгливо поморщился:
— Их там трое.
— Трое… — прошептала пораженная роженица.
И тут же завопила, поскольку измученная утроба внезапно напомнила о том, что ей очень больно.
Жакмор достал из сумки несколько стимулирующих пилюль и проглотил их; он чувствовал, что ему сейчас достанется. Выдернул грелку из постели и со всей силы швырнул ее на пол, чтобы привлечь шумом кого-нибудь из прислуги. Он услышал, как внизу кто-то забегал и ринулся вверх по лестнице. Появилась сиделка, вся в белом, как на китайских похоронах.
— Подготовьте инструменты, — приказал Жакмор. — Как вас зовут?
— Белянкой меня кличут, — произнесла она с сильным деревенским акцентом.
— В таком случае я предпочитаю вас никак не называть, — пробурчал Жакмор.
Ничего не ответив, девушка бросилась начищать никелированные медицинские штуковины. Жакмор подошел к кровати. Женщина внезапно замолчала. Ее пронзила боль.
Он схватил бритву и с видом знатока обрил роженице лобок. Затем решительно обвел белой чертой границы операционного поля. Сиделка смотрела на него с изумлением, поскольку ее знания в области акушерства за рамки отела не выходили.
— У вас есть медицинский словарь? — спросил Жакмор, откладывая помазок. Завершив приготовления, он склонился над своим произведением и подул на краску, чтобы быстрее высохла.
— У меня есть только Общий Каталог Французских Оружейных Заводов да песенник города Сент-Этьена, — ответила сиделка.
— Досадно, — сказал Жакмор. — В словаре мы могли бы что-нибудь вычитать.
Не дожидаясь ответа, он обшарил взглядом Комнату; тот остановился на двери, за которой томился Ангель.
— А кто томится за дверью?
— Там хозяин… — ответила сиделка. — Он заперт.
В этот момент роженица очнулась и выдала серию пронзительных криков. Ее кулаки сжимались и разжимались. Жакмор повернулся к сиделке.
— У вас есть какой-нибудь таз?
— Пойду посмотрю, — ответила та.
— И пошевеливайтесь, безмозглое создание, — прикрикнул Жакмор. — Или вы хотите, чтобы она загадила нам все простыни?
Сиделка вылетела пробкой, и Жакмор с удовлетворением услышал, как, скатываясь по лестнице, она бьется головой о ступеньки.
Он подошел к роженице и нежно погладил испуганное лицо.
Ее руки судорожно сжали запястье Жакмора.
— Вы хотите видеть мужа? — спросил он.
— О да! — воскликнула она. — Только дайте мне револьвер, он там, в шкафу…
Жакмор покачал головой. Вернулась сиделка с овальной лоханью для ощипа собак.
— Больше ничего нет, — сказала она. — Уж придется вам приспособиться.
— Помогите засунуть это под нее, — приказал Жакмор.
— Тут края острые, — заметила сиделка.
— Ничего. Это вам всем в назидание, — отозвался Жакмор.
— Это глупо, — прошептала сиделка. — Она не сделала ничего плохого.
— А что она сделала хорошего?
Вздувшаяся спина распласталась по стенкам плоской лохани.
— Интересно, — вздохнул Жакмор, — и что же мы будем делать дальше? По-моему, психиатр здесь и вовсе некстати…
IV

Он в нерешительности задумался. Роженица молчала, а оцепеневшая сиделка таращила на него глаза, начисто лишенные какого-либо выражения.
— Нужно, чтобы у нее отошли воды, — сказала она.
Жакмор безразлично кивнул. Потом, встрепенувшись, поднял голову. Смеркалось.
— Это солнце прячется? — спросил он. Сиделка пошла посмотреть. За скалой улетучивался день, и поднимался молчаливый ветер. Она вернулась обеспокоенная.
— Не понимаю, что происходит… — прошептала она.
В комнате стало темно, глаза различали лишь какое-то свечение вокруг зеркала на камине.
— Сядем и подождем, — тихо предложил Жакмор.
В окно пахнуло горькими травами и пылью. День бесследно исчез. Темная глубина комнаты выдавила голос роженицы:
— Со мной это больше не произойдет. Я не хочу, чтобы это повторилось.
Жакмор заткнул уши. Ее голос скрипел гвоздем по стеклу. А рядом всхлипывала насмерть перепуганная сиделка. Звуки просачивались в черепную коробку Жакмора и капали ему на мозги.
— Они сейчас полезут, — сказала роженица и зло засмеялась. — Они сейчас полезут, и мне будет больно, а это только начало.
Жалобно застонала кровать. Женщина тяжело задышала, вновь раздались стенания.
— Пройдет еще столько времени, целые годы, и каждый час, каждая секунда будет продолжением этой боли, которая ни к чему другому не приведет, и этой боли не будет конца.
— Хватит, — отчетливо прошептал Жакмор.
Роженица завопила во всю глотку. Глаза психиатра уже привыкли к свечению, исходившему от зеркала. В нем он увидел, как лежащая женщина выгнулась и начала корчиться всем телом. Она долго протяжно кричала, ее крик остывал в ушах Жакмора горькой слипшейся кашей. Внезапно между согнутыми ногами показались, одно за другим, два светлых пятна. В темноте он угадал движения сиделки, которая, придя в себя, подхватила двоих детей и завернула в простыню.
— Там еще один, — подумал он вслух.
Выпотрошенная мать, казалось, была уже на исходе. Жакмор встал. Появился третий ребенок, Жакмор ловко схватил его и помог роженице. Ее измученное тело откинулось на кровать. Ночь беззвучно рвала себя на части, свет вливался в комнату, а женщина неподвижно лежала, уронив голову на плечо. Большие мешки под глазами на осунувшемся лице свидетельствовали о проделанной работе. Жакмор вытер пот на лбу, на шее и удивленно замер; снаружи, из сада, доносились какие-то звуки. Сиделка заканчивала пеленать последнего ребенка, положив его на кровать рядом с двумя другими. Она подошла к шкафу, позаимствовала у него простыню и развернула ее в длину.
— Я затяну ей живот, — произнесла она. — Ей надо поспать. А вы идите.
— Вы перерезали пуповины? — забеспокоился Жакмор. — Завяжите их потуже.
— Я завязала бантиком, — отозвалась сиделка. — Держатся так же крепко, зато выглядят поэлегантнее.
Вконец отупевший, он кивнул головой.
— Сходите за хозяином, — подсказала сиделка.
Жакмор подошел к двери, за которой томился Ангель, и повернул ключ.
V

Ангель сидел на стуле — излом спины под тупым углом и полость тела, все еще звенящая от криков Клементины. Ключ повернулся в замочной скважине, и Ангель поднял голову: рыжая борода психиатра застала его врасплох.
— Меня зовут Жакмор, — представился вошедший. — Я проходил мимо и услышал крики.
— Это Клементина, — сказал Ангель. — Все в порядке? Уже? Скажите!
— Вы трижды отец, — объявил Жакмор.
— Тройняшки? — удивился Ангель.
— Двойняшки и один отдельно, — уточнил Жакмор. — Он вышел сразу за ними. Это признак сильной личности.
— А как она? — спросил Ангель.
— С ней все хорошо, — сказал Жакмор. — Скоро вы сможете ее увидеть.
— Она на меня очень злится. Даже заперла, — сказал Ангель. — Хотите что-нибудь выпить? — предложил он приличия ради и с трудом поднялся.
— Спасибо, — поблагодарил Жакмор. — Не сейчас.
— А вы здесь какими судьбами? — спросил Ангель. — Приехали к нам отдохнуть?
— Да, — ответил Жакмор. — Думаю, мне у вас будет неплохо, раз вы сами предлагаете.
— Нам просто повезло, что вы оказались рядом, — сказал Ангель.
— А врача здесь нет? — поинтересовался Жакмор.
— Меня заперли. Я не мог ничего сделать. Всем должна была заниматься девушка с фермы. Она такая отзывчивая.
— А-а… — протянул Жакмор.
Они замолчали. Жакмор чесал бороду растопыренной пятерней. Его голубые глаза блестели на солнце, заплывшем в комнату. Ангель внимательно рассматривал гостя. Психиатр был одет в костюм из очень мягкой черной ткани — облегающие брюки на штрипках и длинную, зауженную в плечах куртку, которая была застегнута до подбородка. Черным лаком отливали кожаные сандалии, а в проруби воротника плескались лиловые воланы сатиновой сорочки. Психиатр был безумно прост.
— Я рад, что вы здесь останетесь, — произнес Ангель.
— Теперь можете зайти к жене, — предложил психиатр.
VI

Клементина не двигалась. Она лежала на кровати, уставившись в потолок. Два молодца — справа, третий — слева.
Сиделка уже прибрала в комнате. Солнце беззвучно переливалось через подоконник; окно было открыто.
— Завтра нужно будет отнять их от груди, — сказал Жакмор. — Не может же она кормить сразу троих, а так получится быстрее, и она сохранит красивую грудь.
Клементина зашевелилась, повернула голову и метнула в их сторону колючий взгляд.
— Я буду кормить их сама. Всех троих. И это не испортит мою грудь. А если испортит, то тем лучше. Во всяком случае, у меня больше нет желания нравиться кому бы то ни было.
Ангель подошел поближе, протянул руку, чтобы погладить ее, но она резко отстранилась.
— Хватит, — отрезала она. — Я не хочу начинать все сначала.
— Послушай, — прошептал Ангель.
— Уходи, — устало произнесла она. — Я не хочу тебя видеть. Мне было очень больно.
— Тебе не лучше? — спросил Ангель. — Смотри… Живот, который тебе так мешал… У тебя его больше нет.
— Вас затянули пеленкой, — добавил Жакмор, — когда вы встанете на ноги, и следа не останется.
Клементина напряглась и чуть приподнялась. Она заговорила низким свистящим голосом:
— Значит, я должна чувствовать себя лучше, да?.. Ага… вот так, сразу… с разорванным животом… с перекошенным позвоночником… с развороченной поясницей… со скрученными жгутом костями и налившимися кровью глазами, я должна поправиться, быть умницей, сделать свое тело стройным и гладким, а грудь — упругой… и все для того, чтобы ты или такой, как ты, меня снова тискал и впрыскивал свое дерьмо и чтобы все опять началось сначала, эта боль, эта тяжесть, эта кровь…
Она быстро сунула руку под одеяло и сорвала простыню, перетягивающую тело. Ангель подался было вперед.
— Не подходи! — просипела она с такой ненавистью, что безответный муж замер на полушаге. — Уходите! Оба! Ты — потому что ты меня такой сделал, а вы — потому что вы меня такой видели. Прочь!.. Пошли вон!
Жакмор направился к двери, за ним понуро поплелся Ангель. У самого порога супруг получил по затылку свернутой в ком простыней. От супруги. Он споткнулся и ударился лбом о дверной косяк. Дверь за ним захлопнулась.
VII

Они спускались по выложенной красной плиткой лестнице, которая содрогалась от каждого шага. Крепко сбитый дом держался черными потолочными балками и побеленными известью стенами. Жакмор не знал, что и сказать.
— Это скоро пройдет, — попробовал он. Ангель недоверчиво хмыкнул.
— Тяжело на душе? — подсказал психиатр.
— Нет, — ответил Ангель. — Просто два месяца просидел взаперти.
Он натянуто улыбнулся:
— Странно себя чувствуешь, оказываясь на свободе.
— А что вы делали эти два месяца? — спросил Жакмор.
— Ничего, — сказал Ангель.
Они шли через большой холл, выложенный той же красной плиткой, что и лестница. Мебели было мало; светлого дерева массивный стол и низкий буфет, красивой живописи две-три белесых картины на стенах. Стулья, подобранные под обстановку. Ангель остановился около буфета.
— Чего-нибудь выпьете? — предложил он.
— Охотно, — согласился Жакмор.
Ангель налил в рюмки домашней стоеросовки.
— Отменно! — отметил Жакмор. И добавил, заполняя возникшую паузу:
— А вообще-то каково стать отцом?
— Веселого мало, — изрек Ангель.
VIII

29 августа
Клементина была одна.
1 2 3