Это зловещее сооружение (и сэр Джон понимал это даже во сне) было чем-то вроде ожившей книжной иллюстрации — одновременно и Башней Погибели из легенд о Священном Граале, и Темной Башней, к которой направлялся Роланд. Как ему было известно из легенд и сказаний, внутри этой башни были собраны все его страхи. Он знал, что должен пройти ее, чтобы получить то, к чему стремится каждый розенкрейцер: Философский Камень, Эликсир Жизни, Лекарство для Металлов, Истинную Мудрость и Совершенное Счастье. Но всякий раз, как только дверь башни отворялась перед ним и оттуда доносилось жужжание, напоминающее жужжание мириад гигантских пчел, он тотчас же просыпался от страха.
Однажды ему приснился сам доктор Джон Ди — придворный астроном Елизаветы I и величайший математик своего времени, который утверждал, что постоянно общается с духами и ангелами. Со словами: «Три-пять-восемь, отведать просим», Ди протянул ему «ягоду утешения» — магический плод, дарующий бессмертие. Ягода эта воняла экскрементами и была отвратительной как на вид, так и на ощупь. Сэр Джон уже было собрался отказаться, но тут из-за спины Ди появилась неприлично обнаженная женщина с головой коровы и торжественно произнесла: «Игнац еще никому не повредил», и все они вдруг снова оказались перед распахнутыми дверями Башни Погибели, внутри которой кишели насекомые. Сэр Джон проснулся в холодном поту.
Во всех известных ему легендах говорилось, что через Башню Погибели может пройти только тот, кто храбр и чист душой. Это отнюдь не воодушевляло сэра Джона, ибо он, подобно многим склонным к рефлексии молодым людям, чересчур глубоко анализировал собственные страхи и поэтому подозревал себя в крайней робости и трусости. Что касается душевной чистоты, ему казалось, что и здесь ему нечем гордиться: его постоянно обуревали греховные фантазии, хотя ему почти всегда удавалось обрывать их прежде, чем в его воображении возникали самые худшие и не поддающиеся словесному описанию подробности во всей их похотливой и греховной соблазнительности. Даже когда водоворот плотских желаний захватывал его целиком и непристойные образы с абсолютной четкостью вырисовывались в его воображении, он не позволял себе задерживаться на них и наслаждаться ими, какими бы вожделенными они ни были. К сожалению, иногда — впрочем, очень редко, так что это были скорее исключения, — он все же терял контроль над собой. Чувство вины за эти досадные срывы лежало тяжелым бременем на его совести и (так он думал) никогда не позволило бы такому двуличному и слабохарактерному человеку, как он, приблизиться к Башне Погибели.
Так или иначе, все эти башни, маги и бесстрашные герои относились скорее к миру легенд, чем к реальному миру; о них было приятно мечтать, но только сумасшедший стал бы серьезно разговаривать с людьми, которые верят (или утверждают, что верят), что побывали в Башне Погибели и вернулись так же быстро и легко, как будто бегали в табачную лавку на соседней улице…
Наступила среда. Сэр Джон окончательно извелся от неопределенности, чему в немалой степени способствовало одиночество, и в конце концов решил съездить к своему дяде, виконту Грейстоку. Он велел Дорну, егерю Бэбкоков, подготовить экипаж и после обеда отправился в усадьбу Грейстоков, которая находилась всего в трех милях от его дома. Хотя у виконта Грейстока уже кое-где пробивалась седина, он был еще очень крепким мужчиной и отличался чрезвычайно практическим складом ума. По общему мнению, он был наиболее богатым и наименее эксцентричным из всех Бэбкоков и Грейстоков. С трудом вытерпев неизбежную в таких случаях светскую беседу ни о чем, сэр Джон наконец задал мучивший его вопрос:
— Как вы думаете, сэр, существуют ли в наше время тайные общества, ложи или братства, которые сохранились со времен средневековья и владеют древними оккультными или мистическими знаниями, недоступными обычным людям?
Грейсток задумался и с полминуты сосредоточенно молчал.
— Нет, — ответил он наконец. — Если бы такие общества существовали, мне, без сомнения, было бы о них известно.
Обратный путь сэр Джон проделал в глубокой задумчивости. Возраст и Мудрость сказали свое слово, но на то она и Молодость, чтобы не доверять ни тому, ни другому. На следующее утро он встал пораньше, чтобы успеть на первый поезд в Лондон. Сэр Джон доверял только своим знаниям и интуиции, а они подсказывали ему, что такие общества на самом деле существуют, и единственный способ доказать это — лично найти их и лично выяснить, что они могут предложить, кроме заклинаний на искаженном древнееврейском языке и мудреных тайных рукопожатий.
В углу купе лежала забытая кем-то газета. Газета оказалась американской, что само по себе было очень любопытно, вдобавок она была раскрыта на странице с комиксами. Сэр Джон никогда не понимал этого странного жанра, но все же взглянул на картинки — исключительно из праздного любопытства. Его взгляд задержался на одной из комических серий: злобный мышонок Игнац все время швырял кирпичи в кота Крэзи. Как ни глупо, коту это явно нравилось и каждый раз, когда кирпич бил его по голове, он удовлетворенно рявкал: «Дорогуша, ты мне всегда верный!». Жуткий американо-еврейский жаргон. Сэр Джон содрогнулся. Все это было отнюдь не смешно и скорее похоже на неприкрытую пропаганду садизма. Или мазохизма? Или и того, и другого сразу? В любом случае, это было дурное предзнаменование…
VI
Сэр Джон прибыл в Лондон около одиннадцати часов утра и решил посидеть несколько часов в Британском Музее, чтобы просмотреть кое-какие материалы о масонстве и как следует подготовиться ко встрече с Джоунзом.
В одном алхимическом трактате елизаветинских времен он — конечно же, это было чистой воды совпадение — наткнулся на длинное аллегорическое стихотворение, которое странным образом перекликалось с его настроением, если вспомнить, что он настойчиво искал встречи с людьми, коим подвластны оккультные силы. Одна строфа этого стихотворения не выходила у него из головы, пока он ехал в экипаже в «Симпсон-кафе-диван», где они с Джоунзом договорились встретиться. Казалось, даже цоканье копыт повторяло навязчивый рефрен:
Ты не верь своим глазам
Ни на солнце, ни в тени:
Краски, формы — все обман,
Маскарад у Сатаны.
Когда экипаж поравнялся с театром «Савой», сэр Джон увидел, что труппа Д'Ойли-Карта опять дает «Пейшенс». Он с усмешкой вспомнил песенку Банторна:
И если чересчур глубок для меня смысл его речей,
Должно быть, этот юноша — и впрямь мудрец и книгочей!
Этот шуточный куплет стал для сэра Джона освежающим глотком скептицизма и британского здравого смысла. Когда экипаж остановился у «Симпсон-кафе», он уже совершенно успокоился и был готов ко встрече с таинственным Джоунзом.
Мистер Джордж Сесил Джоунз оказался полным и дружелюбным джентльменом, к тому же превосходно разбирался в винах. На нем был приличный костюм, а не мантия и остроконечная шапка, он с большой любовью говорил о своих детях и по профессии был химиком-технологом. Сэр Джон, который опасался увидеть полусумасшедшего фанатика с подернутыми дымкой глазами, сразу же почувствовал к Джоунзу приязнь и доверие.
На вид Джоунзу было около сорока, но он разговаривал с сэром Джоном как с равным, ничем не выказывая своего превосходства в возрасте. Титул сэра Джона не произвел на него особого впечатления. Сэр Джон решил, что перед ним совершенно обычный англичанин средних лет, для которого важнее всего здравый смысл и приличия. Тем не менее, ему потребовалось немало времени и усилий, чтобы вытянуть из Джоунза хоть что-нибудь о Незримой Коллегии.
— Поймите же, сэр Джон, что подобные вещи окружены страшными тайнами, а те, кто в них посвящен, дают Обет Тайны, — в конце концов доверительно сообщил ему Джоунз. — Все эти предосторожности кажутся совершенно бессмысленными в наш свободный и просвещенный век, — простите мне мой иронический тон — но они часть традиции, которая восходит еще ко временам Святой Инквизиции, когда за любое неосторожное слово можно было поплатиться головой.
Сэр Джон, поощренный откровенностью Джоунза, с юношеской прямотой спросил:
— Полагаю, сэр, вы тоже связаны подобным Обетом?
— Боже милосердный! — воскликнул Джоунз, скорее развеселившись, чем обидевшись. — О таком нельзя спрашивать на первой встрече. Если хотите открыть дверь, ведущую к Таинству Таинств, вы должны вести себя, как терпеливый рыбак, а не как бойкий репортер.
Он невозмутимо продолжил атаковать свой филе-миньон, как будто только что произнесенные им слова не были равносильны признанию. Сэр Джон понял, что его проверяют — определяют, на какой ступеньке эволюционной лестницы он находится.
— Читали ли вы мою книгу о Каббале? — спросил он, пытаясь приблизиться к волновавшему его вопросу окольными путями. — Или только письма в «Историческом журнале»?
— О, я читал вашу книгу, — ответил Джоунз, — Ни за что на свете не отказался бы от такого удовольствия. На мой взгляд, в этом мире нет ничего более захватывающего и прекрасного, чем книга о Каббале, написанная молодым человеком, который знает об этом древнем учении только понаслышке.
Сэр Джон почувствовал издевку в словах Джоунза, но ответил просто:
— В то время я всего лишь старался установить историческую истину, поэтому практический опыт меня не интересовал.
— А что же теперь? — спросил Джоунз, — Хотите ли вы на споем личном опыте узнать, что в действительности представляет собою Каббала?
— Возможно, — небрежно ответил сэр Джон, чувствуя себя бесстрашным героем лорда Байрона. — Больше всего я хочу доказать, что средневековые тайные общества существуют и поныне — доказать так, чтобы даже самый тупоголовый шотландский профессор вынужден был признать мою правоту! Джоунз кивнул.
— Желание доказать свою правоту — один из основных двигателей науки, — заметил он. — Но в интересы организации, о которой я упомянул, не входят ни поиски исторической истины, ни самореклама. Видите ли, сэр Джон, этих людей вообще не волнует, что о них думает весь мир в целом и напыщенные университетские ослы в частности! У них совершенно иные цели.
Сэр Джон уже почти поверил в то, что ужинает с одним из членов той самой Незримой Коллегии, которая издала первые розенкрейцерские памфлеты в 1614 — 1616 годах. Он решил впредь вести себя немного осторожнее.
— В своем письме, — сказал он, — вы упоминали о некоем тайном обществе, которое будто бы существовало совсем недавно. Если мне не изменяет память, вы написали так: «…даже в Лондоне, причем всего несколько лет назад, существовала ложа, члены которой обладали истинными тайными знаниями». И все же, когда именно существовала эта ложа?
— Она распалась ровно десять лет назад, в 1900 году.
— И как же она называлась?
— «Герметический Орден Золотой Зари». Сэр Джон шумно выдохнул и отпил еще вина.
— Ваши ответы становятся все более откровенными, — удовлетворенно заметил он. — Я считаю это хорошим знаком, и поэтому сразу перейду к своему главному вопросу. Возможно ли, что этот орден не совсем распался десять лет назад?
— Все возможно, — ответил Джоунз, закуривая сигару и подавая официанту знак принести еще вина. — Прежде чем мы продолжим нашу беседу, я хочу показать вам один простой документ. Это клятва, под которой должен поставить свою подпись каждый член этого ордена. Вот, не угодно ли вам взглянуть, сэр Джон?
С этими словами он достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист обычной бумаги, на котором был какой-то текст, напечатанный на обычной пишущей машинке.
Сэр Джон очень внимательно прочитал этот странный документ.
Я, ______, торжественно взываю к Тому, Кого Боятся Ветры, Всевышнему Господу Этого Мира, пользуясь масонским словом, и клянусь, что с этого самого дня я, как часть Тела Христова, буду искать Знания и Общения Моего Святого Ангела-Хранителя, который даст мне Тайное Знание, чтобы я мог преодолеть свою человеческую природу и слиться с Высшим Разумом. И если я когда-нибудь использую это Священное Знание для личного обогащения или для того, чтобы причинить вред своему ближнему, пусть меня проклянут навеки, пусть перережут мне горло, пусть выжгут мне глаза и швырнут мой труп в море, пусть меня ненавидят и презирают все разумные существа, как люди, так и ангелы, во веки веков. Клянусь. Клянусь. Клянусь.
— Хм, довольно необычный стиль, — в замешательстве заметил сэр Джон. Зверек проворный, юркий, гладкий… всегда верный…
— Это клятва первой ступени. Ее дает тот, кто хочет стать учеником, — сказал Джоунз. — Чем дальше, тем серьезнее клятвы, предупреждаю сразу.
Сэр Джон решил отбросить все страхи и опасения.
— Я бы с радостью подписал такую клятву, — сказал он, расставаясь с душевным целомудрием намного раньше, чем у него достало смелости расстаться с целомудрием физическим.
— Что ж, это очень интересно, — любезно заметил Джоунз, забирая у сэра Джона лист с клятвой и снова пряча его в карман. — В таком случае, я поговорю кое с кем, и недели через две мы обязательно с вами свяжемся.
Последние несколько минут этой встречи Джоунз говорил только о своих любимых детях и не менее любимой работе в химической промышленности. В нем не было абсолютно ничего загадочного или необычного; более того, он даже показался сэру Джону немного скучноватым. И все же после того, как они наконец распрощались, сэра Джона еще долго не покидало смутное чувство, что он разговаривал с одним из селенитов Герберта Уэллса, старательно замаскировавшимся под человека. Конечно, это полный бред, говорил он себе, но все-таки в облике и словах Джоунза было что-то неуловимо таинственное и необычное.
На обратном пути он снова обнаружил в своем купе американскую газету. И купе, и даже вагон были другими, поэтому, если это и было совпадение, то одно из самых невероятных в его жизни. Вдобавок газета была раскрыта на той же странице с мышонком-садистом и котом-мазохистом — «Дорогуша, ты мне всегда верный».
После четырех лет обучения в «Золотой Заре» сэр Джон чувствовал себя в точности как этот странный кот, и, когда Джойс и Эйнштейн на Банхофштрассе предложили ему свою помощь, он глупо хихикнул и произнес: «Дорогуша, ты мне всегда верный».
VII
Первым делом Эйнштейн отряхнул дорогой, но уже изрядно испачканный костюм сэра Джона от влажных опилок с пола пивной. Он подал сэру Джону его элегантную шляпу и энергично потрепал его по плечу, словно добрый самаритянин, который старается ободрить своего ближнего. По-видимому, душевно сэр Джон был вполне здоров (если оставить без внимания непонятную фразу на нью-йоркском жаргоне), но его физическое состояние оставляло желать лучшего. Так как он явно нуждался в чашке крепкого кофе, Джойс немедленно пригласил его к себе домой. Дом, в котором жил Джойс, находился на Банхофштрассе, в паре кварталов от того места, где они сейчас стояли. После того, как сэр Джон охотно и с многословными изъявлениями благодарности принял это предложение, все трое двинулись по ночной улице, овеваемые горячим ветром. Конечно, в столь поздний час найти извозчика на Банхофштрассе было так же нереально, как встретить там одного из персонажей братьев Гримм. Подумав об этом, Джойс многозначительно заметил: «Частенько мне доводилось слышать, как часы бьют полночь».
Бэбкок решил щегольнуть своей начитанностью:
— Фальстаф, не так ли?
— Да, — ответил Джойс, — Генрих IV, часть вторая.
Они обменялись взглядами, словно оценивая друг друга заново теперь, когда их эмоционально, или каким-то более загадочным образом, связало друг с другом знакомство с бессмертным Бардом. Джойс подумал о том, что полночь для Фальстафа, жившего в земледельческую эпоху, когда все пробуждалось на рассвете и замирало на закате, была гораздо более поздним часом, чем для него и Бэбкока в этот индустриальный век. Бэбкок был настроен более прозаически; его интересовало, который час, и если они на самом деле слышали, как часы на ратуше пробили полночь, то сколько времени прошло с того момента? Ни Бэбкок, ни Джойс не решились поделиться своими мыслями с попутчиками, и все трое продолжали идти по Банхофштрассе молча. Эйнштейн задумался о бое часов в полночь и странном еврейском бормотании сэра Джона, ум Джойса был затуманен таким количеством пива, что в нем мог бы утонуть весь швейцарский военно-морской флот, если бы эта вылизанная до блеска страна его имела, а Бэбкок был до смерти напуган. В конце концов они попытались завязать дружеский или, по крайней мере, любезный разговор. Сначала это им не вполне удавалось; Джойс и Бэбкок, хорошо понимая глубину исторической и психологической пропасти, разделяющей ирландцев и англосаксов, вели себя как две акулы, присматривающиеся друг к другу перед схваткой. Первая попытка Бэбкока установить контакт с чуждым ему миром была крайне неуклюжей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Однажды ему приснился сам доктор Джон Ди — придворный астроном Елизаветы I и величайший математик своего времени, который утверждал, что постоянно общается с духами и ангелами. Со словами: «Три-пять-восемь, отведать просим», Ди протянул ему «ягоду утешения» — магический плод, дарующий бессмертие. Ягода эта воняла экскрементами и была отвратительной как на вид, так и на ощупь. Сэр Джон уже было собрался отказаться, но тут из-за спины Ди появилась неприлично обнаженная женщина с головой коровы и торжественно произнесла: «Игнац еще никому не повредил», и все они вдруг снова оказались перед распахнутыми дверями Башни Погибели, внутри которой кишели насекомые. Сэр Джон проснулся в холодном поту.
Во всех известных ему легендах говорилось, что через Башню Погибели может пройти только тот, кто храбр и чист душой. Это отнюдь не воодушевляло сэра Джона, ибо он, подобно многим склонным к рефлексии молодым людям, чересчур глубоко анализировал собственные страхи и поэтому подозревал себя в крайней робости и трусости. Что касается душевной чистоты, ему казалось, что и здесь ему нечем гордиться: его постоянно обуревали греховные фантазии, хотя ему почти всегда удавалось обрывать их прежде, чем в его воображении возникали самые худшие и не поддающиеся словесному описанию подробности во всей их похотливой и греховной соблазнительности. Даже когда водоворот плотских желаний захватывал его целиком и непристойные образы с абсолютной четкостью вырисовывались в его воображении, он не позволял себе задерживаться на них и наслаждаться ими, какими бы вожделенными они ни были. К сожалению, иногда — впрочем, очень редко, так что это были скорее исключения, — он все же терял контроль над собой. Чувство вины за эти досадные срывы лежало тяжелым бременем на его совести и (так он думал) никогда не позволило бы такому двуличному и слабохарактерному человеку, как он, приблизиться к Башне Погибели.
Так или иначе, все эти башни, маги и бесстрашные герои относились скорее к миру легенд, чем к реальному миру; о них было приятно мечтать, но только сумасшедший стал бы серьезно разговаривать с людьми, которые верят (или утверждают, что верят), что побывали в Башне Погибели и вернулись так же быстро и легко, как будто бегали в табачную лавку на соседней улице…
Наступила среда. Сэр Джон окончательно извелся от неопределенности, чему в немалой степени способствовало одиночество, и в конце концов решил съездить к своему дяде, виконту Грейстоку. Он велел Дорну, егерю Бэбкоков, подготовить экипаж и после обеда отправился в усадьбу Грейстоков, которая находилась всего в трех милях от его дома. Хотя у виконта Грейстока уже кое-где пробивалась седина, он был еще очень крепким мужчиной и отличался чрезвычайно практическим складом ума. По общему мнению, он был наиболее богатым и наименее эксцентричным из всех Бэбкоков и Грейстоков. С трудом вытерпев неизбежную в таких случаях светскую беседу ни о чем, сэр Джон наконец задал мучивший его вопрос:
— Как вы думаете, сэр, существуют ли в наше время тайные общества, ложи или братства, которые сохранились со времен средневековья и владеют древними оккультными или мистическими знаниями, недоступными обычным людям?
Грейсток задумался и с полминуты сосредоточенно молчал.
— Нет, — ответил он наконец. — Если бы такие общества существовали, мне, без сомнения, было бы о них известно.
Обратный путь сэр Джон проделал в глубокой задумчивости. Возраст и Мудрость сказали свое слово, но на то она и Молодость, чтобы не доверять ни тому, ни другому. На следующее утро он встал пораньше, чтобы успеть на первый поезд в Лондон. Сэр Джон доверял только своим знаниям и интуиции, а они подсказывали ему, что такие общества на самом деле существуют, и единственный способ доказать это — лично найти их и лично выяснить, что они могут предложить, кроме заклинаний на искаженном древнееврейском языке и мудреных тайных рукопожатий.
В углу купе лежала забытая кем-то газета. Газета оказалась американской, что само по себе было очень любопытно, вдобавок она была раскрыта на странице с комиксами. Сэр Джон никогда не понимал этого странного жанра, но все же взглянул на картинки — исключительно из праздного любопытства. Его взгляд задержался на одной из комических серий: злобный мышонок Игнац все время швырял кирпичи в кота Крэзи. Как ни глупо, коту это явно нравилось и каждый раз, когда кирпич бил его по голове, он удовлетворенно рявкал: «Дорогуша, ты мне всегда верный!». Жуткий американо-еврейский жаргон. Сэр Джон содрогнулся. Все это было отнюдь не смешно и скорее похоже на неприкрытую пропаганду садизма. Или мазохизма? Или и того, и другого сразу? В любом случае, это было дурное предзнаменование…
VI
Сэр Джон прибыл в Лондон около одиннадцати часов утра и решил посидеть несколько часов в Британском Музее, чтобы просмотреть кое-какие материалы о масонстве и как следует подготовиться ко встрече с Джоунзом.
В одном алхимическом трактате елизаветинских времен он — конечно же, это было чистой воды совпадение — наткнулся на длинное аллегорическое стихотворение, которое странным образом перекликалось с его настроением, если вспомнить, что он настойчиво искал встречи с людьми, коим подвластны оккультные силы. Одна строфа этого стихотворения не выходила у него из головы, пока он ехал в экипаже в «Симпсон-кафе-диван», где они с Джоунзом договорились встретиться. Казалось, даже цоканье копыт повторяло навязчивый рефрен:
Ты не верь своим глазам
Ни на солнце, ни в тени:
Краски, формы — все обман,
Маскарад у Сатаны.
Когда экипаж поравнялся с театром «Савой», сэр Джон увидел, что труппа Д'Ойли-Карта опять дает «Пейшенс». Он с усмешкой вспомнил песенку Банторна:
И если чересчур глубок для меня смысл его речей,
Должно быть, этот юноша — и впрямь мудрец и книгочей!
Этот шуточный куплет стал для сэра Джона освежающим глотком скептицизма и британского здравого смысла. Когда экипаж остановился у «Симпсон-кафе», он уже совершенно успокоился и был готов ко встрече с таинственным Джоунзом.
Мистер Джордж Сесил Джоунз оказался полным и дружелюбным джентльменом, к тому же превосходно разбирался в винах. На нем был приличный костюм, а не мантия и остроконечная шапка, он с большой любовью говорил о своих детях и по профессии был химиком-технологом. Сэр Джон, который опасался увидеть полусумасшедшего фанатика с подернутыми дымкой глазами, сразу же почувствовал к Джоунзу приязнь и доверие.
На вид Джоунзу было около сорока, но он разговаривал с сэром Джоном как с равным, ничем не выказывая своего превосходства в возрасте. Титул сэра Джона не произвел на него особого впечатления. Сэр Джон решил, что перед ним совершенно обычный англичанин средних лет, для которого важнее всего здравый смысл и приличия. Тем не менее, ему потребовалось немало времени и усилий, чтобы вытянуть из Джоунза хоть что-нибудь о Незримой Коллегии.
— Поймите же, сэр Джон, что подобные вещи окружены страшными тайнами, а те, кто в них посвящен, дают Обет Тайны, — в конце концов доверительно сообщил ему Джоунз. — Все эти предосторожности кажутся совершенно бессмысленными в наш свободный и просвещенный век, — простите мне мой иронический тон — но они часть традиции, которая восходит еще ко временам Святой Инквизиции, когда за любое неосторожное слово можно было поплатиться головой.
Сэр Джон, поощренный откровенностью Джоунза, с юношеской прямотой спросил:
— Полагаю, сэр, вы тоже связаны подобным Обетом?
— Боже милосердный! — воскликнул Джоунз, скорее развеселившись, чем обидевшись. — О таком нельзя спрашивать на первой встрече. Если хотите открыть дверь, ведущую к Таинству Таинств, вы должны вести себя, как терпеливый рыбак, а не как бойкий репортер.
Он невозмутимо продолжил атаковать свой филе-миньон, как будто только что произнесенные им слова не были равносильны признанию. Сэр Джон понял, что его проверяют — определяют, на какой ступеньке эволюционной лестницы он находится.
— Читали ли вы мою книгу о Каббале? — спросил он, пытаясь приблизиться к волновавшему его вопросу окольными путями. — Или только письма в «Историческом журнале»?
— О, я читал вашу книгу, — ответил Джоунз, — Ни за что на свете не отказался бы от такого удовольствия. На мой взгляд, в этом мире нет ничего более захватывающего и прекрасного, чем книга о Каббале, написанная молодым человеком, который знает об этом древнем учении только понаслышке.
Сэр Джон почувствовал издевку в словах Джоунза, но ответил просто:
— В то время я всего лишь старался установить историческую истину, поэтому практический опыт меня не интересовал.
— А что же теперь? — спросил Джоунз, — Хотите ли вы на споем личном опыте узнать, что в действительности представляет собою Каббала?
— Возможно, — небрежно ответил сэр Джон, чувствуя себя бесстрашным героем лорда Байрона. — Больше всего я хочу доказать, что средневековые тайные общества существуют и поныне — доказать так, чтобы даже самый тупоголовый шотландский профессор вынужден был признать мою правоту! Джоунз кивнул.
— Желание доказать свою правоту — один из основных двигателей науки, — заметил он. — Но в интересы организации, о которой я упомянул, не входят ни поиски исторической истины, ни самореклама. Видите ли, сэр Джон, этих людей вообще не волнует, что о них думает весь мир в целом и напыщенные университетские ослы в частности! У них совершенно иные цели.
Сэр Джон уже почти поверил в то, что ужинает с одним из членов той самой Незримой Коллегии, которая издала первые розенкрейцерские памфлеты в 1614 — 1616 годах. Он решил впредь вести себя немного осторожнее.
— В своем письме, — сказал он, — вы упоминали о некоем тайном обществе, которое будто бы существовало совсем недавно. Если мне не изменяет память, вы написали так: «…даже в Лондоне, причем всего несколько лет назад, существовала ложа, члены которой обладали истинными тайными знаниями». И все же, когда именно существовала эта ложа?
— Она распалась ровно десять лет назад, в 1900 году.
— И как же она называлась?
— «Герметический Орден Золотой Зари». Сэр Джон шумно выдохнул и отпил еще вина.
— Ваши ответы становятся все более откровенными, — удовлетворенно заметил он. — Я считаю это хорошим знаком, и поэтому сразу перейду к своему главному вопросу. Возможно ли, что этот орден не совсем распался десять лет назад?
— Все возможно, — ответил Джоунз, закуривая сигару и подавая официанту знак принести еще вина. — Прежде чем мы продолжим нашу беседу, я хочу показать вам один простой документ. Это клятва, под которой должен поставить свою подпись каждый член этого ордена. Вот, не угодно ли вам взглянуть, сэр Джон?
С этими словами он достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист обычной бумаги, на котором был какой-то текст, напечатанный на обычной пишущей машинке.
Сэр Джон очень внимательно прочитал этот странный документ.
Я, ______, торжественно взываю к Тому, Кого Боятся Ветры, Всевышнему Господу Этого Мира, пользуясь масонским словом, и клянусь, что с этого самого дня я, как часть Тела Христова, буду искать Знания и Общения Моего Святого Ангела-Хранителя, который даст мне Тайное Знание, чтобы я мог преодолеть свою человеческую природу и слиться с Высшим Разумом. И если я когда-нибудь использую это Священное Знание для личного обогащения или для того, чтобы причинить вред своему ближнему, пусть меня проклянут навеки, пусть перережут мне горло, пусть выжгут мне глаза и швырнут мой труп в море, пусть меня ненавидят и презирают все разумные существа, как люди, так и ангелы, во веки веков. Клянусь. Клянусь. Клянусь.
— Хм, довольно необычный стиль, — в замешательстве заметил сэр Джон. Зверек проворный, юркий, гладкий… всегда верный…
— Это клятва первой ступени. Ее дает тот, кто хочет стать учеником, — сказал Джоунз. — Чем дальше, тем серьезнее клятвы, предупреждаю сразу.
Сэр Джон решил отбросить все страхи и опасения.
— Я бы с радостью подписал такую клятву, — сказал он, расставаясь с душевным целомудрием намного раньше, чем у него достало смелости расстаться с целомудрием физическим.
— Что ж, это очень интересно, — любезно заметил Джоунз, забирая у сэра Джона лист с клятвой и снова пряча его в карман. — В таком случае, я поговорю кое с кем, и недели через две мы обязательно с вами свяжемся.
Последние несколько минут этой встречи Джоунз говорил только о своих любимых детях и не менее любимой работе в химической промышленности. В нем не было абсолютно ничего загадочного или необычного; более того, он даже показался сэру Джону немного скучноватым. И все же после того, как они наконец распрощались, сэра Джона еще долго не покидало смутное чувство, что он разговаривал с одним из селенитов Герберта Уэллса, старательно замаскировавшимся под человека. Конечно, это полный бред, говорил он себе, но все-таки в облике и словах Джоунза было что-то неуловимо таинственное и необычное.
На обратном пути он снова обнаружил в своем купе американскую газету. И купе, и даже вагон были другими, поэтому, если это и было совпадение, то одно из самых невероятных в его жизни. Вдобавок газета была раскрыта на той же странице с мышонком-садистом и котом-мазохистом — «Дорогуша, ты мне всегда верный».
После четырех лет обучения в «Золотой Заре» сэр Джон чувствовал себя в точности как этот странный кот, и, когда Джойс и Эйнштейн на Банхофштрассе предложили ему свою помощь, он глупо хихикнул и произнес: «Дорогуша, ты мне всегда верный».
VII
Первым делом Эйнштейн отряхнул дорогой, но уже изрядно испачканный костюм сэра Джона от влажных опилок с пола пивной. Он подал сэру Джону его элегантную шляпу и энергично потрепал его по плечу, словно добрый самаритянин, который старается ободрить своего ближнего. По-видимому, душевно сэр Джон был вполне здоров (если оставить без внимания непонятную фразу на нью-йоркском жаргоне), но его физическое состояние оставляло желать лучшего. Так как он явно нуждался в чашке крепкого кофе, Джойс немедленно пригласил его к себе домой. Дом, в котором жил Джойс, находился на Банхофштрассе, в паре кварталов от того места, где они сейчас стояли. После того, как сэр Джон охотно и с многословными изъявлениями благодарности принял это предложение, все трое двинулись по ночной улице, овеваемые горячим ветром. Конечно, в столь поздний час найти извозчика на Банхофштрассе было так же нереально, как встретить там одного из персонажей братьев Гримм. Подумав об этом, Джойс многозначительно заметил: «Частенько мне доводилось слышать, как часы бьют полночь».
Бэбкок решил щегольнуть своей начитанностью:
— Фальстаф, не так ли?
— Да, — ответил Джойс, — Генрих IV, часть вторая.
Они обменялись взглядами, словно оценивая друг друга заново теперь, когда их эмоционально, или каким-то более загадочным образом, связало друг с другом знакомство с бессмертным Бардом. Джойс подумал о том, что полночь для Фальстафа, жившего в земледельческую эпоху, когда все пробуждалось на рассвете и замирало на закате, была гораздо более поздним часом, чем для него и Бэбкока в этот индустриальный век. Бэбкок был настроен более прозаически; его интересовало, который час, и если они на самом деле слышали, как часы на ратуше пробили полночь, то сколько времени прошло с того момента? Ни Бэбкок, ни Джойс не решились поделиться своими мыслями с попутчиками, и все трое продолжали идти по Банхофштрассе молча. Эйнштейн задумался о бое часов в полночь и странном еврейском бормотании сэра Джона, ум Джойса был затуманен таким количеством пива, что в нем мог бы утонуть весь швейцарский военно-морской флот, если бы эта вылизанная до блеска страна его имела, а Бэбкок был до смерти напуган. В конце концов они попытались завязать дружеский или, по крайней мере, любезный разговор. Сначала это им не вполне удавалось; Джойс и Бэбкок, хорошо понимая глубину исторической и психологической пропасти, разделяющей ирландцев и англосаксов, вели себя как две акулы, присматривающиеся друг к другу перед схваткой. Первая попытка Бэбкока установить контакт с чуждым ему миром была крайне неуклюжей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33