Scan by AAW; OCR&spellcheck by Zavalery
«Владимир Дружинин. Тропа Селим-хана. Сборник повестей. Рисунки В. Равнина»: Издательство «Детская литература»; Ленинград; 1963
Аннотация
Границы нашей страны сильно изменились. Сплошная цепь враждебных капиталистических государств, опоясывавших Советский Союз, рассыпалась. Теперь большинство наших соседей — страны, строящие социализм. Но капиталистическое окружение продолжает существовать и кое-где непосредственно подступает к нашим границам.
На боевом посту по охране государственных интересов нашей Родины стоят воины-пограничники. Немало написано уже о их героических делах и, наверное, еще немало будет написано. Ведь если сузились возможности империалистических разведок по организации провокаций на границе, то наши расширившиеся связи с зарубежными странами позволяют им засылать своих агентов под видом туристов и коммерсантов. Но пограничники и здесь дают им отпор.
О боевых буднях пограничников сегодняшнего дня вы и узнаете из повестей, помещенных в этой книге.
Владимир Дружинин
Тропа Селим-хана

Осенью 195… года я гостил в Грузии, у моих друзей-пограничников.
— Эх, приехать бы вам пораньше! — говорили мне. — Тут такое творилось…
Увы, я не был свидетелем памятного поиска. И мне пришлось вооружиться блокнотом, знакомиться с участниками событий.
Сейчас они словно обступили меня. Вот Игорь Тверских со своей собакой Гайкой. Вот братья-близнецы, связисты Весноватко, из которых один — верзила Антон — известен как «старшой», хотя он старше худощавого, веснушчатого Димитрия всего на полчаса. Я вижу черные, чуть насмешливые глаза Лалико, дочери Арсена Давиташвили, знатного чабана. Вижу старожила границы — подполковника Романа Нащокина. Вижу неторопливого, дотошного следователя Вахтанга Ахметели и многих других хороших людей.

Передо мной дергается, закатывает глаза Нияз-Мехмед-оглы, бандит с повадками юродивого. Его я тоже видел и слышал его показания на суде.
С начальниками Нияза, организаторами «Рикошета» мне встречаться не приходилось. Восполнить пробел помогли записки Сайласа Дарси, недавно опубликованные за границей. Я выбрал из них наиболее существенное и перевел. Читатель найдет здесь подлинные отрывки этого примечательного документа.
Собственные имена и географические названия мною частично изменены.
1
— Все ясно, — сказал Сивцов.
Он поглядел на ручей, вздувшийся от недавнего ливня. Нет, дальше идти незачем. От пролома в заграждении собака привела прямо сюда, к водопою.
Часто дыша, она обнюхивала следы. Свет луны упал в лощину, ручей блеснул, как выхваченный из ножен клинок, и на берегу, в вязкой черноте ила, резче обозначились отпечатки острых, раздвоенных копыт.
Сивцов нагнулся, измерил промежутки. Да, все ясно — кабан. Старый, грузный хряк, пудов на десять. Он шел вразвалку, лениво вытаскивая ноги из ила. Тут он стоял и пил из ручья — вон как глубоко вдавились копыта.
— Мяса-то пропадает, товарищ капитан, — вздохнул солдат Тверских, — сила!
Были еще следы — давние, размытые ливнем. Сивцов не раз видел, как сверху, из леса, поясом охватившего гору, двигались к водопою дикие кабаны: мохнатые, клыкастые секачи и гладкие, розово-серые поросята. Страсть охотника Сивцову незнакома, но рука его невольно тянулась к оружию. Жаль, стрелять нельзя: рядом граница.
Солдат притянул к себе собаку за поводок, потрепал по маслянистой холке.
— Гайка, Гаечка, — басовито выпевал он. — Нам бы с тобой отбивную свежую, а?
«Почему именно гайка? — подумалось Сивцову. — Длинная, поджарая, остроухая. Странные клички достаются собакам…» Мысли начальника заставы возвращались в спокойное русло.
— Или шашлыку, — басил Тверских. — Шашлычку из свинины, а? Как ты считаешь, Гайка, а?
Сивцов еще раз оглядел берег у водопоя. Как много на нем кабаньих следов! Нет, идти дальше не имеет смысла. Такие «нарушители», почитай, каждую ночь ходят. Правда, кабаны редко рвут колючую проволоку. Чаще всего раздвигают. Но удивляться нечего — проволоку разъела ржа. Оборванные концы ее стали рябиново-красными. Понятно, она не могла выдержать напора огромного зверя. Там, у проволоки, на каменистом грунте, кабан не оставил явственных следов, но зато потерял клочки своей шерсти. Волоски, жесткие, совсем свежие волоски, повисли на стальных шипах.
— Товарищ капитан, — сказал Тверских, — сколько я ни ел шашлыка, — он развел руками, как бы желая показать количество съеденного, — а такого, как в Тбилиси, нигде нет. Заверяю железно! Там ресторан на горке есть. Ресторанчик — будь здоров!
— Ох, Тверских, — вздохнул Сивцов. — Ох, товарищ Тверских!
— Слушаю вас, — отозвался солдат и повернул к Сивцову широкое, костистое лицо.
— Глупости у вас в голове, вот что. И потом — бросьте вы, наконец, эти словечки — «железно», «классно». Так выражается отсталая часть молодежи, а вы пограничник. Возьмите Тургенева. Как у него…
Пример из Тургенева, однако, не шел на ум капитану, и он замолчал.
— Идите! — закончил он.
Тверских подхватил поводок. Тотчас он и остроухая Гайка исчезли в кустарнике.
Сивцов не спешил. Для порядка он осмотрел кусты, потом еще раз побывал у пролома в ограде и поднялся к заставе. В канцелярии мерцала притушенная керосиновая лампа. Капитан взял трубку телефона: вызвал комендатуру.
— Очередной кабан, — сообщил он.
— Добро, — ответил дежурный. — Спокойной ночи, Леонид Петрович.
Сивцов усмехнулся. Спокойной ночи! Шутит он или всерьез? Коли всерьез, — значит, плохо представляет себе, каково здесь, на заставе, ночами.
Он, Сивцов, не ляжет, пока не проверит наряды. Так уж положено. Участок не маленький, до утра на ногах. Удастся ли поспать потом, неизвестно.
Капитан задул лампу, запахнул плащ, вышел. Тропа взмыла круто вверх, сделалась скользкой, трудной. Черная туча покрыла луну, но капитан шагал уверенно, машинально поднимал ногу над камнем, перескакивал через ямы.
За годы службы на заставе Сивцов приобрел способность «видеть ногами», способность, отличающую старожила границы и всегда восхищающую новичка. Кручи, которые некогда казались неприступными, карнизы, вызывавшие когда-то дрожь и болезненное томление под ложечкой, стали ему привычными.
Он чутьем уловил среди камней солдат, ответил на оклик «Стой!» Еще выше, у кромки снега, встретил дозор. Снег — запоздалый остаток зимы, суровой и долгой — широким языком тянулся от самого гребня горы. Сивцов спросил солдат, не заметили ли они следов на снегу, и, не довольствуясь ответом, сам осмотрел ноздреватую фирновую залежь. Ветер тормошил плащ, от фирна тянуло острым холодком и сыростью. Сивцов поднялся еще выше, на гребень, под самые облака. В ясную пору отсюда на десятки километров открывались каменные волны гор: на юге — чужих, на севере — наших. Сейчас здесь клубилась непроницаемая для глаза сырая муть. Только чувство границы, въевшееся в плоть и кровь, подсказывало, что тут конец советской земли!
Наряды окликали капитана, он выслушивал доклады. Солдаты говорили тихо; обычные слова звучали у них по-особому значительно, а один, совсем еще юный пограничник, опасливо поглядывая в чужую сторону, не докладывал, а заговорщически шептал, и Сивцов не сдержал улыбку.
Он понимал юношу. Очень-очень давно Сивцов сам был новичком.
Все это время поток мыслей, рожденных ночной тревогой, не прекращался. Сивцов испытывал досаду оттого, что нарушитель — всего-навсего очередной кабан. Как раз теперь пригодился бы настоящий нарушитель. Даже очень! Недавно застава прошла проверку. Стреляли средне: мешала плохая погода. Проверявший офицер не брал во внимание того, что заместитель Сивцова целых три месяца проболел. Словом, заставе не повезло. Она хоть и не на последнем месте, но уже не в числе лучших. И Сивцов знает: ничто так не выручает в подобном положении, как задержание нарушителя. Пусть он даже сам напорется на секрет, сам толкнется в руки!
А ведь застава раньше считалась передовой! Да, не повезло…
Сивцов разволновался и ускорил шаг. Взять вопрос комплектования! Разумеется, нельзя требовать отборных лыжников, обученных альпинистов, но все-таки… Вон по каким кручам, по каким зубцам проложена линия границы! Летом шею сломать можно, а уж зимой, когда пурга валит с ног… Было бы правильнее назначать на самый трудный участок солдат покрепче, посильнее телом и духом. А то… Взять хотя бы Тверских. В прошлом у него ряд проступков: пререкания, а один раз даже выпивка. Спрашивается: если его в резерве при штабе отряда не могли наставить на истинный путь, то почему Сивцов должен исправить! Одни словечки Тверских чего стоят — «классно!», «железно!» Тьфу!
На заставе Тверских немного подтянулся, но все же один неприятный казус был. Поступила жалоба от местного жителя. Пришлось дать взыскание и напомнить, что негоже так себя вести советскому воину, да еще сыну Никифора Тверских, героя-пограничника.
Сивцов за всех в ответе. И никого не касается, что у Сивцова четвертый месяц нет замполита…
Размашистой походкой Сивцов спускался по травяному склону. Солнце уже золотило гребни хребта; первый луч скользнул в долину, зажег капли росы на траве, уперся в белый дувал заставы.
В домике еще спали. Сивцов встал на цыпочки и тихо, чтобы не разбудить жену и пятилетнюю Верочку, прошел к кровати. Лег, накрылся шинелью, свесил ноги в тяжелых сапогах.
Через два часа его разбудили. Звонили из комендатуры. Пока Сивцов бежал к телефону, на ходу надевая гимнастерку, ночная тревога вновь ожила для него. Вдруг он что-нибудь упустил! Но нет, голос дежурного в трубке был будничный, спокойный.
— Слышь, Петрович! Ты намерен пахать контрольную полосу?
Сивцов повеселел. Да, о кабанах можно забыть. Намерен ли он пахать? Непременно. А то совсем зарастет.
— Давай людей. Трактор свободен.
Начинался новый день на заставе. Начинался обычно. Солдаты выносили на солнце плащи и шинели, отсыревшие в наряде. В умывалке звенели рукомойники. Старшина Кондратович, коренастый, румяный белорус, выбежав в трусах к турнику, подскочил, завертелся, спрыгнул наземь, похлопал в ладоши.
— Тверских за трактором, — сказал Сивцов старшине.
— У нас еще есть водитель, комбайнер даже. Коломиец Степан. Тверских я отпустил, — разминая ладони, сказал старшина. — Он с собакой занимается.
— Что ж, это неплохо. Пусть тренирует Гайку. Раз так, за трактором пойдет Коломиец с напарником.
— Товарищ капитан, — старшина смутился, — Тверских на кочевье просится. Я думаю, можно разрешить. На вечер, в воскресенье.
— А по-моему, нельзя, — отрезал Сивцов. — Опять мне краснеть из-за него?
— Он осознал, товарищ капитан.
— Нечего ему там делать.
Капитан круто повернулся. Всегда старшина защищает Тверских, не хочет понять…
В канцелярии он включил репродуктор. Москва передавала последние известия. Целинные земли сдают хлеб. Ангара остановлена мощной плотиной. Сивцов слушал, делал заметки в тетради для беседы с солдатами.
О ночной тревоге он уже не вспоминал.
2
Тверских и молодой белобровый солдат Баев с собакой Гайкой сошли с большака и углубились в лес.
Гайка шла степенно, слегка натягивая поводок. Вдруг черный комочек мелькнул в траве, укатился под валежник. Гайка шарахнулась в сторону.
— Ты брось, брось, Гайка, не дури! — сказал Тверских, сдерживая собаку. — Это же мышка, глупая ты! Срамишь меня. Служебная собака, а мышей боишься. Эх, ты! Просто стыдно…
Гайка уже забыла про мышь. Она заинтересовалась птицей, гомонившей в кустарнике. Навострила уши, потянула поводок.
— Фу! Гайка! Была бы ты охотничьим псом… тогда другое дело…
Баев отстал; он залез в малинник и набивал рот ягодами. Круглое лицо его сияло от удовольствия.
— Ты не подводи меня, — увещевал Тверских Гайку, — ладно? И тебе хорошо будет, и мне. Глядишь, и похвалят нас. Может, капитан меня на кочевку отпустит.
Тверских дал выход наболевшему чувству. Кочевье манило его по очень простой причине: там Лалико.
Познакомился он с ней весной в Сакуртало, в Доме культуры. Они танцевали. Большие глаза Лалико, черные, строгие, смотрели на солдата испытующе и, как ему показалось, не без симпатии. На прощанье он сказал уверенным и несколько небрежным тоном, что будет ждать ее в ближайшую субботу, в семь вечера, у ворот городского парка. «Не знаю», — ответила она смущенно и, к недоумению Игоря, не пришла. Он узнал ее адрес, разыскал дом на окраине Сакуртало. Калитку открыл отец. «Лалико нет дома», — сказал он, смерив солдата суровым взглядом. А только сейчас алела в саду косынка девушки! Стояла там, под навесом из виноградных лоз, и убежала! Через день Игорь повторил визит. Стучать он, однако, не осмелился. Долго бродил вокруг, ждал, не выйдет ли Лалико за водой к фонтану, не откроет ли ее рука окно.
Дом словно вымер. Солдат подозвал мальчишек, гонявших мяч, и те подтвердили, что хозяев нет, уехали в горы, на кочевку.
В тот же вечер сгоряча Игорь написал письмо Лалико. Не все получилось так, как надо, в этом письме, и солдат жалел потом, что опустил его в ящик. Были там и упреки — исчезла, мол, не предупредив, — и жалобы. Не привык-де он, Игорь Тверских, к такому обращению.
Лалико не ответила. Игорь послал второе письмо, но и оно осталось безответным.
Стороной он выяснил, что отец Лалико, Арсен Давиташвили, лучший чабан колхоза имени Руставели, — человек старозаветных правил. Сам подбирает жениха для дочери. Сватаются за нее двое: армейский офицер-украинец и местный горожанин-грузин, технорук консервного завода.
С горя Игорь решил выпить и прибыл в казарму из увольнения навеселе. Получил взыскание. В третьем письме убеждал Лалико не подчиняться тирану-отцу. Лалико по-прежнему молчала…
Вскоре Игоря перевели на заставу. И вот недавно нежданно-негаданно он встретил Лалико. Шел с пакетом в комендатуру, а она гнала по дороге тонконогого бурого бычка и словно не узнала Игоря. Он загородил ей путь, остановил, шутя потребовал пропуск в пограничную зону. Она показала. Тронула хворостиной бычка, двинулась было дальше — и тут бы Игорю поговорить с ней по-хорошему, а он встал на дороге и сурово сказал: «Все равно нельзя. Запретная зона».
Вот как это вышло. Конечно, никакого запрета не было; он выдумал это, чтобы удержать ее. Глаза Лалико гневно сверкнули; она, не проронив ни слова, повернулась спиной и оставила Игоря растерявшегося, уничтоженного.
Так и заварилась каша. Арсен прискакал к начальнику заставы и заявил, что Тверских проходу не дает Лалико, да еще оскорбляет его, обзывает тираном. Что выдавать дочь насильно замуж он и не думает, а только дает ей советы. Что Лалико, девушка разумная, видит, кто лучше, офицер, технорук или невоспитанный мальчишка, который к тому же падок на водку и похвалиться может разве только взысканиями.
Игорь был в наряде. Потом он пытался объяснить капитану, как все получилось, но куда там! Начальник слушал с неудовольствием, а потом начал выговаривать: «Вы его не знаете, а городите про него черт знает что!» И прибавил неизменное, что Игорю Тверских, сыну Никифора Тверских, должно быть стыдно вдвойне.
Ох, как часто слышал Игорь напоминания об отце!
Душу свою он излил старшине Кондратовичу… «Голова еловая, — сказал старшина, — ты же сам во всем виноват». Он повернулся к своей жене-грузинке. «А ты, Саломэ, как меня мучила! Я же тогда есть не мог, пять килограммов потерял. Верно?» По мнению старшины, Игорь с самого начала испортил дело. Нечего было стучаться в дом без приглашения. «Самое правильное было бы — извиниться!» — сказал старшина. Что ж, Игорь согласен. Но ведь для этого надо увидеть Лалико.
Горестные думы не покидали Игоря. И Гайка, умная, чуткая Гайка как будто сочувствовала ему, помахивала хвостом, поводок дергала мягко, уважительно…
Пограничники вышли на тропу. Она пересекала край леса, глухой, самый удаленный от человеческого жилья.
Весной Гайка брала след всего-навсего трехчасовой давности. Но Игорь поверил в собаку. Говоря на языке пограничников, она обнаружила интерес к проработке следа. Интерес! Игорь смеялся, когда впервые, на курсах, услышал это слово в применении к собаке. А ведь иначе и не скажешь! Гайка старалась. Она так хотела заслужить ласку! Так волновалась на следу, так сокрушалась, потеряв его! Правда, характер у Гайки не безупречный: то закапризничает, то вроде бы замечтается. Вкусную еду вообразит или другую какую собачью радость. На заставе и сейчас не очень-то ценят Гайку. Капитан Сивцов склонен считать ее достижения случайностью.
Что же он скажет, когда Игорь доложит: Гайка взяла десятичасовой след!
Это было вчера вечером, на тренировке. Баев свидетель. Тверских хотел доложить сразу, но раздумал. Сперва надо проверить.
Вчера же, после занятий, проложили новый след. Вот минуло уже больше десяти часов. Сейчас Гайка держит новый экзамен.
Там, где след пересек тропу, Гайка остановилась, ткнулась в землю, засопела, тихонько визгнула, рванула поводок и отыскала человека, спрятавшегося в кустах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13