Я прижалась губами к стеклу, согретому дыханием моих родственников, и взглянула на темную жидкость внутри. Я слыхала о чудесах, но никогда не видела ни одного; я была изумлена.Я постояла, дожидаясь Альфонсо. Потом мы вместе вернулись на наше место.Епископ передал реликварий обратно священнику и благословляющим жестом перекрестил сначала моего деда, потом прочих членов королевской семьи.Хор запел. Старый король встал, немного неловко. Стражники покинули свои места у трона и вместе с королем направились к выходу из церкви, где нас ожидали экипажи. Как всегда, мы двинулись следом.Обычай требовал, чтобы все прихожане, включая особ королевской крови, оставались на месте до завершения церемонии, пока каждый присутствующий не подойдет и не поцелует реликвию; но Ферранте был слишком нетерпелив, чтобы дожидаться простолюдинов.Мы вернулись в Кастель Нуово, огромное кирпичное здание в форме трапеции, дворец, возведенный двести лет назад Карлом Анжуйским. Он сначала убрал рассыпающиеся останки францисканского монастыря, посвященного Деве Марии. Карл ценил безопасность превыше изящества: на каждом углу замка, который он назвал Мачио Ангиомо (Анжуйская крепость), высилось по массивной круглой башне; их зубчатые вершины врезались в небо.Дворец стоял прямо над заливом, так близко к берегу, что в детстве я часто высовывала руку в окно и воображала, будто глажу море. С моря дул утренний бриз, и я, сидя в экипаже между Альфонсо и Изабеллой, с удовольствием вдыхала соленый морской ветер. Невозможно жить в Неаполе и не видеть моря, а видя — не полюбить его. Древние греки назвали этот город Партенопеей, в честь сирены, полуженщины, полуптицы, которая от неразделенной любви к Одиссею бросилась в море. Согласно легенде, волны вынесли ее на неаполитанский берег; но я даже в детстве знала, что она кинулась в воду вовсе не из-за любви к мужчине.Я убрала вуаль, чтобы глубже вдохнуть воздух. Наслаждаясь видом — вогнутым полумесяцем залива с темно-фиолетовым Везувием на востоке и с овальной крепостью Кастель дель Ово на западе, — я встала в экипаже и обернулась. Изабелла мгновенно дернула меня, заставляя сесть. Впрочем, сама она при этом сохраняла невозмутимое, царственное выражение лица, с расчетом на зрителей.Наш экипаж с грохотом вкатился в главные ворота замка; по бокам от них высились башня Стражи и Средняя башня. Башни соединяла беломраморная триумфальная арка Альфонсо Великодушного, возведенная моим прадедом, дабы увековечить его победоносное вступление в Неаполь в качестве нового правителя. Это было первое из множества новшеств, произведенных им в разрушающемся дворце, и как только арка была завершена, прадед перенес свою резиденцию в Кастель Нуово.Когда мы проезжали под более низкой из двух арок, я взглянула на барельеф, изображавший Альфонсо в его экипаже и приветствующих его дворян. Высоко наверху — так, что она поднималась выше башен, — статуя Альфонсо вскинула руку к небу; король был полон сил и воодушевления. Я тоже чувствовала воодушевление. Я была в Неаполе, со мной были солнце, море и мой брат, и я была счастлива.Я и подумать не могла, что меня когда-нибудь лишат этой радости.Как только мы очутились во внутреннем дворе и главные ворота закрылись, мы вышли из экипажей и направились в Большой зал. Там стоял самый большой стол в мире, накрытый для пира. На нем красовались вазы с оливками и фруктами, всевозможный хлеб, два жареных кабана с апельсинами в пасти, жареная фаршированная птица и разнообразные дары моря, включая сочных маленьких лангустов. Еще там было много вина «Лакрима Кристи», «Слезы Христовы»; это вино делали из греческого винограда, растущего на плодородных склонах Везувия. Нам с Альфонсо вино разбавляли водой. Зал был украшен всяческими цветами. Огромные мраморные колонны были задрапированы полотнищами золотой парчи с отделкой из синего бархата, а по ним вились гирлянды пунцовых роз.Нас встретила наша мать, мадонна Трузия; мы побежали к ней. Старый Ферранте любил ее, и его нимало не волновало, что она родила моему отцу двоих детей без благословения церкви. Как всегда, она поцеловала нас и обняла. Я подумала, что она — самая красивая женщина здесь. Она прямо-таки сияла, невинная золотоволосая богиня среди стаи коварных ворон. Как и ее сын, она была добра и простодушна и думала не о политических преимуществах, которые она могла бы приобрести, а о любви и утешении, которые она могла дать. Она села между мной и Альфонсо, а Изабелла — справа от меня.Ферранте сидел во главе стола. На некотором отдалении за ним высилась арка, ведущая в тронный зал, а оттуда — в его личные покои. Над аркой висело огромное полотнище с королевскими знаками Неаполя, золотыми лилиями на темно-синем фоне, — флёр-де-лис, унаследованный со дней правления анжуйцев.В тот день эта арка обладала для меня особой притягательностью; она была моей дорогой к открытию.Когда пир закончился, позвали музыкантов и начались танцы, а старый король наблюдал за ними с трона. Мой отец, даже не взглянув на нас, детей, взял нашу мать за руку и повел танцевать. Я воспользовалась общим весельем, чтобы ускользнуть от утратившей бдительность Изабеллы и доверить брату свою тайну.— Я собираюсь найти мертвецов Ферранте, — сказала я ему.Я вознамерилась войти в личные покои короля без его дозволения — непростительное нарушение этикета даже для члена семьи. Для чужого человека это было бы государственной изменой.Глаза Альфонсо над кубком сделались круглыми и большими.— Санча, не надо. Если тебя поймают, я даже не знаю, что сделает отец.Но я уже много дней боролась с нестерпимым любопытством и больше не могла сдерживать его. Я слыхала, как одна служанка говорила донне Эсмеральде, моей няньке, жадно собирающей слухи о королевской семье, что это правда: у старика есть тайная комната с мертвецами, в которую он регулярно наведывается. Служанке было приказано вытирать с них пыль и подметать пол. До этого момента я наряду с прочими членами семьи считала, что все это слухи, распущенные врагами деда.Я была известна своей дерзостью. В отличие от моего младшего брата, который старался радовать взрослых, я постоянно совершала бесчисленные детские преступления. Я забиралась на деревья, чтобы подглядывать за родственниками, занятыми брачными отношениями, — один раз это было осуществление брака, свидетелями при котором были король и епископ, и оба они увидели, как я глазею на них через окно. Я прятала жаб за пазуху и выпускала их на стол во время королевских трапез. И я же в отместку за предыдущее наказание украла на кухне кувшин оливкового масла и вылила его содержимое на порог отцовской спальни. Но моих родителей обеспокоило не столько само оливковое масло, сколько тот факт, что я в десять лет использовала свои лучшие драгоценности, чтобы подкупить стражника, приставленного ко мне, и ускользнуть.Меня всякий раз бранили и запирали в детской на срок, который варьировался в зависимости от тяжести проступка. Но мне было все равно. Альфонсо охотно оставался пленником вместе со мной, утешал и развлекал меня. И потому я была совершенно неисправима.Осанистая донна Эсмеральда, хоть она и была служанкой, не испытывала по отношению ко мне ни страха, ни почтения. На нее королевская кровь впечатления не производила. Хоть она и была простолюдинкой, ее отец и мать служили сначала при дворе Альфонсо Великодушного, потом при дворе Ферранте. Она присматривала еще за моим отцом. В те времена донне Эсмеральде было лет сорок пять, и она представляла собой впечатляющую фигуру: она была ширококостной, крепкой, с массивными бедрами и челюстью. Ее волосы цвета воронова крыла, густо усеянные серебряными нитями, были собраны в тугой пучок и убраны под темную вуаль; она носила черное платье, бесконечный траур, хотя ее муж умер почти четверть века назад — он был солдатом на службе у Ферранте. После этого донна Эсмеральда стала исключительно набожной; на ее высокой груди покоился золотой крестик.У нее не было детей. И хотя она никогда не любила моего отца — на самом деле она почти не скрывала своего презрения по отношению к нему, — с тех самых пор, как Трузия произвела на свет меня, Эсмеральда обращалась со мной, как с родной дочерью.Хотя она любила меня и изо всех сил старалась оберегать, мое поведение всегда вызывало нарекания с ее стороны. «Ну почему ты не можешь вести себя так, как твой брат?»Этот вопрос никогда не задевал меня. Я любила своего брата. На самом деле я хотела быть более похожей на него и мою мать, но не могла подавить свою натуру. Тогда Эсмеральда придумала, чем меня уязвить:«Ты такая же противная, как и твой отец в этом возрасте…»Тогда же, сидя в огромном обеденном зале, я посмотрела на моего младшего брата и сказала:— Отец никогда не узнает. Взгляни на них…— Я показала на взрослых. Они смеялись и танцевали. — Никто и не заметит, что меня тут нет. — Я помолчала. — Но как ты можешь утерпеть, Альфонсо? Неужели тебе не хочется узнать, правда ли это?— Нет, — рассудительно ответил он.— Но почему?— Потому что это может оказаться правдой.Лишь позднее я поняла, что он имел в виду. Но в тот момент я раздраженно взглянула на него, а потом развернулась, взметнув зеленую шелковую юбку, и принялась пробираться через толпу.Никем не замеченная, я проскользнула под аркой и ее великолепным сине-золотым полотнищем. Мне казалось, я единственная, кто бежал с праздника. Я ошибалась.К моему удивлению, огромная, обшитая панелями дверь, ведущая в тронный зал, была слегка приоткрыта, как будто кто-то хотел затворить ее, но не до конца преуспел. Я осторожно потянула ее ровно настолько, чтобы проскользнуть в образовавшуюся щель, а потом закрыла дверь за собою.Зал был пуст, поскольку стражники сейчас приглядывали за своими подопечными в Большом зале. Тронный зал значительно уступал Большому в размерах, но внушал почтение. У центральной стены стоял трон Ферранте: сооружение из темного дерева, покрытое искусной резьбой, с сиденьем из красного бархата, установленное на небольшом помосте высотой в две ступени. Над ним высился балдахин с неаполитанскими лилиями, а с одной стороны от потолка до пола поднимались сводчатые окна, открывая великолепный вид на залив. Сквозь окна, не закрытые ставнями, лился солнечный свет, отражаясь от белого мраморного пола и беленых стен и создавая ощущение сияния и легкости.Это место казалось слишком светлым, чтобы скрывать какие бы то ни было тайны. Я задержалась на мгновение, оглядываясь по сторонам; мое возбуждение и страх росли. Я боялась, но, как всегда, любопытство превозмогло страх.Я повернулась к двери, ведущей в личные покои деда.До сих пор я побывала в них лишь однажды, несколько лет назад, когда Ферранте лежал с сильной лихорадкой. Врачи, убежденные, что он умирает, собрали всю семью попрощаться с ним. Я не была уверена в том, что король вообще помнит меня, но он положил руку мне на голову и одарил меня улыбкой.Я была поражена. Всю мою жизнь дед небрежно здоровался со мной и братом и тут же отводил взгляд, возвращаясь к более важным делам. Он никогда не стремился общаться с нами, но иногда я замечала, как он внимательно наблюдает за детьми и внуками, оценивая, взвешивая, не пропуская ни единой детали. Он никогда не вел себя недобро или грубо — просто рассеянно. Когда он говорил — даже во время самых многолюдных семейных событий, — то обращался обычно к моему отцу, да и то по вопросам политики. Его поздний брак с Хуаной Арагонской, его третьей женой, был заключен по любви — дед уже не нуждался ни в новых политических преимуществах, ни в новых наследниках. Но его пыл давно угас. Король и королева разошлись по разным покоям и говорили лишь при необходимости.Когда он, умирающий, как мы думали, положил руку мне на голову и улыбнулся, я решила, что он добрый.Стоя в тронном зале, я вздохнула поглубже, собираясь с духом, а потом быстро направилась к личным покоям Ферранте. Я не думала, что найду каких-то мертвецов. Меня беспокоило то, что должно было произойти, если меня поймают.За тяжелой дверью тронного зала шум пира и музыка сделались тише; когда я очутилась здесь, мне стал слышен шорох моей шелковой юбки по каменному полу.Я нерешительно отворила дверь, ведущую во внешние покои короля. Я узнала эту комнату — мы проходили через нее тогда, во время болезни Ферранте. Здесь находился кабинет: четыре стула, большой стол, столики поменьше, множество канделябров для освещения в позднее время, на стене карта Неаполя и Папской области. Еще там был портрет моего прадеда Альфонсо, изображенного с тем самым мечом, который был сегодня при Ферранте во время церемонии.Осмелев, я двинулась вдоль стен, выискивая какой-нибудь потайной проход или комнату. Я осмотрела мраморный пол, проверяя, не найдется ли где трещин, намекающих на потайную лестницу, ведущую в подземелье. Но я так ничего и не нашла.Тогда я направилась во вторую комнату, обставленную для личных трапез. Здесь тоже не было ничего примечательного.Осталась лишь спальня Ферранте. Проход туда преграждала массивная дверь. Выбросив из головы все мысли о поимке и наказании, я храбро открыла эту дверь и вошла в самый дальний и приватный из королевских покоев.В отличие от прочих солнечных, жизнерадостных комнат, эта комната была темной и угнетающей. Окна закрывали шторы из темно-зеленого бархата, преграждавшие доступ солнцу и воздуху. Такое же зеленое покрывало закрывало большую часть кровати, вместе с множеством меховых одеял; очевидно, Ферранте сильно мерз.Комната была украшена на удивление мало для статуса ее владельца. Единственным знаком великолепия был золотой бюст короля Альфонсо Великодушного и золотые канделябры, выстроившиеся по сторонам от кровати.Мой взгляд тут же скользнул к дальней стене, где находилась еще одна, открытая дверь. За ней обнаружилась маленькая тесная комнатушка без окон, с деревянным алтарем, свечами, четками, статуэткой святого Януария и молитвенной скамеечкой с подушкой.Однако в этой комнатушке, за скромным алтарем, обнаружилась еще одна дверь, на этот раз закрытая. Она вела еще дальше вглубь, и сквозь щели пробивался тусклый мерцающий свет.Меня охватило возбуждение, смешанное со страхом. Так что, служанка все-таки сказала правду? Я уже видела смерть. Разветвленная королевская семья несла потери, и меня проводили мимо бледных тел младенцев, детей и взрослых. Но мысль о том, что может находиться за этой дверью, подвергла мое воображение серьезному испытанию. Что я там увижу? Скелеты, сваленные друг на друга? Гору разлагающихся тел? Ряды гробов?Мое предвкушение сделалось почти нестерпимым. Я быстро прошла через узкую комнатку с алтарем и дрожащей рукой взялась за бронзовую ручку двери, ведущей в неведомое. В отличие от прочих дверей, которые были вдесятеро шире и вчетверо выше меня, эта была такой, что в нее еле мог пройти человек. Я рывком распахнула дверь.Только холодное высокомерие, унаследованное вместе с отцовской кровью, заставило меня не завизжать от ужаса.Комната была погружена в полумрак, и трудно было понять, какой величины она на самом деле. Моему детскому взору она показалась огромной и беспредельной — отчасти из-за темноты необработанного камня. Лишь три тонкие свечи освещали стены без окон: одна на некотором расстоянии от меня и еще две на больших железных канделябрах по сторонам от входа.Прямо за ними стоял приветствующий меня хозяин; лицо его было озарено мерцающим светом свечи. Точнее, он не стоял, а был прислонен к столбу, поднимающемуся из-за его макушки. На нем был синий плащ, прикрепленный на плечах к золотому камзолу, украшенному изображениями флёр-де-лис. Грудь и бедра охватывали веревки, привязывавшие его к столбу. Проволока, соединенная с рукой, подняла ее и заставила согнуться в локте; ладонь была слегка развернута в приглашающем жесте.«Входите, ваше высочество».Его кожа напоминала лакированный сиенский пергамент, глянцевый на свету. Она была туго натянута на скулах, обнажая коричневые зубы в ужасной усмешке. Его волосы — возможно, при жизни роскошные — состояли из нескольких тусклых каштановых прядей, свисающих со сморщенного скальпа. А глаза…О, его глаза! Прочим его чертам дозволили ужасно съежиться. Губы почти исчезли, уши превратились в толстые маленькие валики, торчащие из черепа. Нос, вдвое тоньше моего мизинца, утратил ноздри и теперь заканчивался двумя зияющими дырами, усиливая сходство со скелетом. Но исчезновения глаз не потерпели; в глазницы были вставлены тщательно подогнанные и отполированные глазные яблоки из белого мрамора, с искусно нарисованной зеленой радужкой и черными зрачками. Мрамор поблескивал на свету, создавая у меня ощущение, что за мной наблюдают.Я сглотнула. Меня била дрожь. До этого момента я была ребенком, увлекшимся дурацкой затеей и думающим, что все это игра, приключение.
1 2 3 4 5 6 7 8