Он занимается умственным трудом - на столе пишущая машинка и листы бумаги.
- И что ж вы там видели, в окне?
Молодой человек хотел было рассказать про свою тоску, что она прогрызла его насквозь и что он смотрит в окна, пытаясь избавиться от нее. Но он испугался, что ему не поверят, что мужчина подумает, будто про тоску все придумано, дабы оправдать свою страстишку подглядывать. И молодой человек вдруг заплакал. Это у него получилось просто и естественно.
- Да вы не волнуйтесь так, - заговорил мужчина. - Все в порядке. Все в этом мире подглядывают. Во всяком случае процентов девяносто подглядывают, а оставшиеся десять хотят подглядывать. Так что все в порядке вещей, - он раскурил большую трубку и, пуская струю вкусного дыма, продолжил: Подглядывают легально и нелегально. Легально - в кинотеатрах, в театрах, дома за мужьями и женами, в парикмахерских, скверах, библиотеках, школах и т.д. Нелегально - в щели, дырки, окна, как вы, и во все отверстия. Главное, чтобы подглядывающий нелегально был незаметен... Вы обратили внимание, что эффект подглядывания за раздевающейся женщиной на экране, среди зрителей, совсем иной, нежели за "живой", раздевающейся тут же, перед вами одним? Правда же, эффект другой?.. Подчас ощущения в кинотеатре гораздо сильнее... Так ведь? А почему?.. Потому что осуществляется групповое подглядывание. Вы немножко ревнуете ее к остальным зрителям, женщина становится чуть-чуть вашей, капельку родной. Вам хочется смотреть на нее одному, кажется, что материализуйся она - и вы могли бы с ней жить без всяких проблем... Так ведь?
Молодой человек неуверенно пожал плечами.
- Пожалуй, вы подумаете, что мое сексуальное чувство обострено и не совсем нормально, - сказал мужчина. - Но я рассказал это лишь для примера. Потому что застал вас именно подглядывающим за женщинами... Согласитесь, что можно подсматривать и за другим. Например, за тем, как человек подстригает ногти, как перекашивается его лицо, как губы становятся похожими на двух жирных червяков, борющихся друг с другом... Можно подглядывать за умирающим, за его конвульсиями, за желтеющим лицом, за отвисающим подбородком... Как только он умирает, подглядывание становится уже наблюдением. Подглядывать можно лишь за одушевленным, разумным предметом. Все остальное наблюдение ботаника или природоведа...
- Мне все это неприятно, - сказала Маша в трубку телефона. - Мне будет сниться какая-нибудь гадость. Твои жирные червяки и трупы...
- Хорошо, - согласился я. - Пропустим этот момент... В общем, мужчина оказался писателем...
- Опять как ты! - возмутилась Маша. - Может быть, ты себя описываешь?.. Я заметила, что тебя интересуют всякие гадости. Мне становится это подозрительным!..
- Не бери в голову, - предложил я и продолжил: - В общем, мужчина убеждал молодого человека в том, что подглядывать - само естество человека. Подглядывая, человек познает суть вещей и истинные корни поступков. Мужчина заинтересовал молодого человека своими теориями и пригласил к себе в гости назавтра...
- Хватит на сегодня, - зевнув, сказала Маша. - Про завтра - завтра. Ты звонил Кате?
- Нет, - ответил я.
- Обязательно позвони.
Катя работает в билетной кассе и взялась с помощью дефицитных авиабилетов связать Машу и ее мужа на другом конце континента. Так сказать, осчастливить.
Катя - непомерно толстая женщина сорока лет с мертвецки белым от толстого слоя пудры лицом, на котором редиской краснел крашеный рот. Она такая толстая, что ей приходится сидеть только на табуретках, при этом левая или правая часть зада свисает к полу.
Тело Кати, несмотря на свои формы, было пустым. Хирурги вычистили из него все женское, оставив только душу, которая вследствие многочисленных операций не ожесточилась, а, наоборот, стала мягкой и почти общедоступной. Голос Кати был мужским, а пудра скрывала щетину на тройном подбородке.
- Тебе, Машенька, - басила Катя, - я помогу всегда. Есть у меня слабость к твоему мужу.
Она смотрела на настенный календарь с изображением Машиного мужа и подмигивала ему.
- Да, слабость есть, - говорила. - Устрою я вам свиданку под пальмами с кокосами. Только смотри, - предупреждала она, - целуй его чаще, а то упустишь такого мужчину!.. Годами не видитесь, а там солнце, девки в одних трусах разгуливают, витамины в каждом магазине продаются...
На меня Катя внимания не обращала. Я был представлен ей как младший, да еще двоюродный, брат. Я был моложе Маши на целых одиннадцать лет и переживал, когда Катя рассуждала о поцелуях. А Маша улыбалась и говорила, что без поцелуев, конечно, не обойтись, и я представлял, как она будет делать "рыбу" своему мужу, а тот будет хватать ее за губы акульими зубами.
Потом Катя устраивала а ля фуршет для Маши. На стол выкладывались паюсная икра, всякие редкие баночки, конфеты в трехслойных коробках, ставилось шампанское и коньяк, обязательно с пятью, как у бывшего генсека, звездочками. Я тоже как брат приобщался к трапезе, молча ел и почему-то представлял Машу бегущей по морскому берегу в одних трусиках....Чем ближе подходило время Машиного отъезда, чем он становился реальнее, тем чаще мои почки выпускали порции адреналина, подгоняющего сердце.
- Ты любишь его? - спрашивал я.
- Кого?
- Мужа.
Я спрашивал ее об этом часто, но она почти всегда молчала. Лишь однажды сказала:
- Я живу с ним четырнадцать лет, у меня двое детей от него. Разводиться и менять что-то в своей жизни я не буду.
В детстве, когда меня вели в зубную поликлинику, я умудрялся по дороге вырвать у себя все шатающиеся зубы... Я размышлял над тем, не стоит ли мне расстаться с Машей до того, как она уедет к мужу.
- Я же вернусь, - говорила она. - Я не собираюсь оставаться там... Что ты дергаешься!..
Мне трудно было представлять, как в интимные моменты Маша будет говорить своему соскучившемуся мужу те же слова, что и мне.
- Не буду! - уверенно говорила она.
Но я знал, что против природы не попрешь, что все страстные женщины не в силах удержать себя от слов, сказанных кому-то раньше... Хотя, безусловно, эти слова мужу были сказаны раньше, чем мне... После таких разговоров мы с Машей обязательно ссорились. Но она была отходчивой, сразу забывала обо всем неприятном, и на следующий вечер, созвонившись, мы разговаривали.
- Что Катя? - спрашивала она.
- Обещала, - отвечал я.
- Это замечательно. Держи с ней контакт.
- Ты знаешь, - сказал я, - молодого человека заинтересовал мужчина со своими теориями, и он пришел к нему на следующий день под вечер. Благо у него в запасе был целый месяц и не надо было ходить в духовой оркестр. Вместо него в тенор теперь дул другой человек, с толстыми пальцами, частенько нажимающий вместо одной клавиши сразу на две. Такие толстые были у него пальцы. У него была еще больная жена и двое детей.
Молодой человек, разговаривая с мужчиной, с удивлением отмечал, что все теории писателя созвучны его неосознанным ощущениям.
- Все это ерунда, - говорил мужчина. - Подглядывать в окна, ходить в кинотеатр... Ерунда. Это лишь первые шаги ребенка... Хотите, я вам предложу более увлекательное приключение? На первый взгляд оно покажется вам скучным и лишенным всякого смысла и потребует времени. Хотите?
Молодой человек пожал плечами.
- Это даже не приключение, это самое серьезное исследование...
- Предлагайте, - согласился молодой человек.
- Есть один дом, - сказал мужчина. - Это очень старый дом, в его квартирах высокие потолки. На пятом этаже, рядом с лифтом, есть чуланчик дворника, в котором тот хранит свой инвентарь. И вот в этом чуланчике, под самым потолком есть сквозная щель... В нее можно разглядеть одну квартиру...
- И что? - спросил молодой человек.
- Вы можете понаблюдать за чужой жизнью. За самой обыкновенной, ничем не выдающейся жизнью.
- Зачем?
- Вы ребенок... В эту щель, в крошечное окошко вы увидите самую настоящую жизнь - не манерную, не деланную... Вам многое станет понятно в этой жизни.
- А кто там живет? - спросил молодой человек.
- Самая обыкновенная семья. Мать и дочь...
- Откуда вы это знаете?
Мне это рассказал один человек. Он сам хотел понаблюдать, но, к несчастью, умер... Так что щель есть, она свободна, а смотреть в нее некому.
- Он согласился? - спросила Маша.
- В конце концов - да, - ответил я. - На следующий день он отправился по адресу, поднялся на пятый этаж, но зайти в дворницкий чулан не решился. Боялся, что попадет в западню, боялся, что писатель проводит какой-то эксперимент.
Он ходил вокруг дома, проверяя, нет ли чего подозрительного... Так он промотался до вечера, а назавтра решился.
В чулане стояла заляпанная краской стремянка. Молодой человек закрыл за собой дверь, прижав ее зимней лопатой, расставил стремянку и осторожно, стараясь не делать шума, поднялся на самый верх. Он нервничал, лицо покрылось потом, руки дрожали... Под самым потолком действительно оказалась щель. Она небольшая, но в нее можно просунуть ладонь. Несколько ниток паутины покачиваются от идущего из квартиры сквозняка. Молодой человек снимает липкую паутину и, сдерживая дыхание, заглядывает в щель...
Я сделал паузу, проводя языком по пересохшему небу.
- И что он там увидел? - спросила Маша.
На сей раз она не зевала и, казалось, готова была слушать долго.
- Ничего особенного, - ответил я. - Это была самая обыкновенная квартира. Ничем не примечательная - ни мебелью, ни чем-то другим... Молодой человек подумал, что даже если бы писатель не сказал, что в квартире живут мать и дочь, он бы и сам это понял - по мелочам. На детской неубранной кровати цветастым ворохом лежали игрушки, в основном куклы на стенах были развешены корявые рисунки с одним и тем же названием, подписанным внизу, "Мама".
На спинке стула, стоящего возле обеденного стола, висела женская ночная рубашка, а на сиденье лежали трусики и лифчик.
Если бы в квартире жил мужчина, подумал молодой человек, вряд ли эти предметы оставались при дневном свете.
В квартире никого не было, молодой человек разглядывал книжные полки, прочитывая названия, как вдруг услышал шум - что-то упало, судя по всему, на кухне, ему невидимой... В комнату вошла большая черная кошка, держа в зубах - трепыхающуюся мышь. Кошка улеглась посреди комнаты, не выпуская из пасти своей жертвы. Она постукивала полухвостом и жмурила глаза от падающего в комнату солнечного света. Мышь, по всей видимости, еще была жива - она дергала лапками и изредка попискивала.
Кошка испытывает огромное наслаждение, надкусив ниточку мышиной жизни. Она переворачивается на спину, вытягивается и выгибает дугой спину; ей хочется заорать детски мартовским гласом, но вдруг она слышит, как в замок вставляется ключ, как открывается входная дверь и женский голос говорит: "Вытри ноги".
Кошка вскакивает на лапы, смотрит на голос, сжимает челюсти, и ниточка мышиной жизни обрывается. На полу капелька крови. Кошка роняет ненужную мышь и, вскочив на подоконник, принимается вылизывать свои черную шкурку.
В комнату входит девочка на тонких ножках, в школьной форме и с ранцем за спиной. Она видит на полу дохлую мышь и, взмахнув руками, кричит:
- Мама! Мама! Шмака опять задушила мышь!..
Девочка подбегает к окну, пытаясь поймать кошку. Но кошка увертывается, спрыгивает с подоконника и исчезает под кроватью.
- Какая ты гадина, Шмака! Живодерка!..
- Нельзя так говорить! - слышится голос матери, и в комнату входит женщина. Она держит в руках веник и совок. - Сколько раз можно повторять, что ругаться девочкам не полагается!
Девочка садится на кровать, отпихивая от себя плюшевого зайца.
- А что она... - смотрит на мышь и плачет, скорее от злости на кошку, нежели от жалости к мышке.
Женщина брезгливо заметает мышь на совок и, выйдя в кухню, говорит оттуда:
- Кошки должны ловить мышей. Это и природой предназначено, к тому же мыши приносят в дом болезни.
- Мы же даем ей рыбу! - возражает девочка. - Чего она, не наедается, что ли?
- Если ты сегодня хочешь пойти к Лене, садись и делай уроки! - говорит мать, вернувшись в комнату.
Она поднимает голову и смотрит на стену, в то место, где кривой линией проходит щель.
- Сколько же паутины!.. В следующую субботу будем делать генеральную уборку!
Молодой человек отпрянул от щели, лестница покачнулась и чуть было не упала. Молодой человек ухватился здоровой рукой за известковую стену. Сердце его отчаянно билось, ему казалось, что женщина увидела его глаза, почувствовала, что за ней наблюдают... Он быстро спустился с лестницы, отпер дверь и бросился на улицу.
Свежий воздух пошел ему на пользу. Он ходил по тротуарам и переваривал увиденное. Конечно же женщина не могла видеть его, думал он. В чулане темно, да и щель такая узкая, что с расстояния разглядеть глаза невозможно...
Он успокоился. Стряхнул с гипса известковую пыль и решил отправиться к писателю, чтобы рассказать об увиденном.
Девочке лет двенадцать, думал он по дороге. Она еще совсем нескладная. У нее длинные худые ноги, совсем еще младенческое лицо, хотя под белым фартучком уже проступают небольшие бугорки. Судя по всему, она избалована, а оттого маленькая злюка. Да и носик у нее остренький, как у всех злюк.
Мальчишки пока ее ненавидят, но лет через пять будут квасить друг другу носы, чтобы проводить ее до дома...
Матери лет тридцать пять. У нее длинные каштановые волосы и чуть припухлые щеки. Руки белые, с родинками и дешевыми браслетками на запястьях. Лицо ее блекнет, но есть в нем прелесть увядающего цветка, перед тем как он завянет окончательно...
Молодой человек добрался до дома писателя и поднялся на шестой этаж...
- Все, дальше не придумал, - сказал я в трубку.
В те редкие выходные, когда Маше удавалось приехать домой, нам еще реже случалось выбраться за город. Слава Богу, есть машина, мы заезжали куда-нибудь далеко и, если была солнечная погода, загорали.
У Маши был старый, совсем немодный купальник. Она была очень стеснительной, и трусики доходили до пупка, а лифчик любила широкий и глухой, так что даже подмышек не было видно. Только тогда, когда была убеждена, что поблизости нет ни одной души, она подворачивала трусики, обнажая живот, и я смотрел на белую полоску кожи и шел купаться.
Течение в этом месте Москвы-реки было очень сильным, вода обжигала тело ледяным холодом, а водоросли опутывали ноги. Я переворачивался на спину, расслаблялся и плыл метров пятьсот по течению, потом выбирался, возвращался к Маше, ложился рядом и старался не смотреть на то, что еще не загорело.
Однажды в воде мне свело ноги. Мышцы скрутило невыносимой болью, так, что помутилось в голове. Меня несло течение, от боли не было сил сопротивляться, к тому же я ударился головой о какую-то корягу... Я понял, что тону, и сильно испугался. Глупо было тонуть в Москве-реке, я отчаянно греб руками, попутно хлебая воду, щипал сведенные икры, стараясь глубже вогнать ногти в онемевшую кожу, и все-таки выбрался.
Я шел на шатающихся ногах к Маше. Меня мутило, тело сотрясал озноб, а живот, исцарапанный водорослями, кровоточил.
Маша лежала на спине с закрытыми глазами. Нашлепка из подорожника сползла с носа, рот был приоткрыт, руки закинуты за голову, а полоска кожи, еще утром белая, теперь стала розовой. Я поцеловал ее в краешек трусиков. Она вздрогнула и открыла глаза.
- Я не слышала, как ты пришел. Видимо, задремала.
Наверное, она увидела мое бледное лицо, потому что резко приподняла голову и спросила:
- Что с тобой?
Я закрывал руками живот, но из-под ладоней, смешавшись с водой, сочилась кровь.
- Что случилось? - испугалась она.
Я не отвечал, лишь глупо улыбался.
- Что ты молчишь? Тебя кто-нибудь ударил?! Отвечай же!
- Я люблю тебя, - сказал я. - Это стрелы, пущенные из твоего лука, попали мне в живот.
Маша недоверчиво посмотрела мне в глаза.
- Я влюблен в тебя, как шмель в цветок, - сказал я и положил слабую руку ей на плечо...
Над нашими головами было небо, а тела были сплошь в отпечатках травы...
Маша поправила купальник и спросила:
- Как думаешь, нас никто не видел?
- Видел, - ответил я.
- Да что ты?! - зарделась она.
- Вон, птица сидит на ветке. Она видела все, от начала до конца.
- Ребенок, - сказала Маша и отправилась к воде.
Мы возвращались в город, когда наступил вечер.
- Ты знаешь, - сказал я, - я чуть было сегодня не утонул. Правда...
- Да что ты!
- Глупо, да?
- Глупо, - согласилась Маша. - Я посплю?
- Поспи.
- А то сегодня в поезд. Опять не высплюсь.
Она поудобнее устроилась в кресле и закрыла глаза.
- Ты его любишь? - спросил я.
- Кого?
- Мужа.
Она молчала, потому что спала, потому что никогда не отвечала на этот вопрос.
Я нажал на педаль газа. Отъезд Маши к мужу приближался, став куда как реальным. Толстая Катя достала билеты, не взяв даже переплаты, такая она была добрая. Она была настолько добра, что растянула Машину поездку на целый месяц, сказав, что на более раннее число приобрести билет назад не было возможности. Я не знал, как переживу неделю, а тут целый месяц.
1 2 3 4