Их было там много, намыленных, но были они все расплывчатыми, кроме Женьки, которую Колька представлял себе так явно, будто она тут, прямо перед ним, на скамейке, разделась догола.
— И побледнел ты весь! — испугалась девчонка.
— Не уходи, — попросил Колька.
— А я и не собиралась… Странный ты все же!..
И вдруг маленькая грудка вырвалась на мгновение из-под сарафанного укрытия, показав Кольке свою тайну. Женька буднично поправила на груди сарафан, пряча детское сокровище восвояси, а Колька почувствовал себя, словно его, как поросенка, кипятком обдали. В глазах поплыли круги, сердце било о грудную клетку, словно молот о наковальню, ноги подломились, и он упал рядом с лавкой, отрядив свое сознание, наверное, поближе к раю…
А когда очнулся, то увидел над собою склонившуюся Женьку. Лицо ее было напуганным, от близости пахло вермишелевым супом, а отвесившийся ворот сарафана открывал его взору обе девичьи грудки.
«Надо было сразу в обморок упасть», — подумал про себя Колька и крепко зажмурил глаза.
Она помогла ему усесться на лавочку, сказала, что ей надо спешить, мол, про фрезу выучить необходимо, а он лишь кивнул головой на прощание.
Когда девочка скрылась из виду, Колька понюхал воздух и, не найдя в нем и единой молекулы запаха вермишелевого супа, встал на ноги, пробежал три метра и что есть силы шибанулся головой о старый тополь.
Так, в тот день любви, он дважды потерял сознание.
А потом неделю не выходил из дома. Во-первых, голова отчаянно болела, а во-вторых, глубочайшая печаль вошла в его сердце. Он денно и нощно думал о Женьке, представлял ее в разных видах, отчего самому стыдно было. Гнал эти скабрезные картинки, желал лишь про благородное думать. Даже взял с полки томик Пушкина, прочитал «Я вас люблю…» — и почему-то стало противно. То ли оттого, что сам так Женьке сказать не сможет, то ли от зависти к мертвому поэту — ему-то точно все легко давалось, сказочнику, то ли еще от чего…
Даже бабкину жареную картошку не ел.
— Уж не влюбился ли ты? — интересовалась бабка, засовывая сковородку в холодильник.
За этот вопрос старуху хотелось убить.
— Засохнешь, как гербарий! — предупреждала она внука, а сама вспоминала, как он мальчишкой искупался в немецкой крови. — Вырастешь, к немцам не езди! Даже в турпоездку!
«И бабка с ума сошла, — думал Колька. — При чем тут немцы, когда одна Женька на уме».
Когда остался один, спер из трюмо с треснутым зеркалом коробку духов «Красная Москва» и решил, что подарит дефицитный запах предмету своего обожания. Краем проскользнула мысль, что не станет тогда запаха вермишелевого супа. Ничего, решил, попрошу бабку супчик сварить, тогда Женькой всю неделю пахнуть будет. Еще он почувствовал себя чуточку виноватым за кражу. Охраняя государственное добро, бабка лишилась личного.
Несколько дней Колька не мог отыскать Женьку. Заходил даже в ПТУ, но и там ему отвечали, что девушки уж неделю как нет.
— Вероятно, заболела!
Все это время он таскал с собой «Красную Москву», перевязанную желтой лентой, и в душе подвывал, боясь, что больше никогда не увидит предмет своего обожания.
Он увидел ее. Вернее, не ее, а их, на том чердаке, где когда-то его лучший плевок обмывали. Она была с Сашкой Загоруйко, что был из ребят постарше, которым по осени в армию. Если описывать, что делали две особи противоположного пола на чердаке, то это и так понятно. Но что произошло с Колькой от этой увиденной картины, скорее всего, отзовется во всей его жизни.
— А-а-а! — закричал он с такой болью в голосе, как будто амур наживую стал из его сердца стрелу вытаскивать. — А-а-а!..
Он рванулся с чердака, раздирая ворот рубашки, слетел кубарем по каким-то лестничным маршам, стукаясь головой обо все углы, выкатился на улицу и помчался куда ноги несли, а по правой ноге его стекала вонючая «Красная Москва» вперемешку с кровью из ляжки, покарябанной осколками бутылочки…
Он вскочил в электричку на Ярославском вокзале и ехал в забытьи, очнулся на станции Софрино, еще долго бежал, пока, наконец, не осознал себя в лесу.
Уже темнело, а он шел вглубь, не разбирая дороги. Здесь, один на десять тысяч деревьев, он разрыдался, да так, что притихший к ночи лес вновь ожил и сотней голосов откликнулся на его горе.
— Гадина! — кричал он сквозь рыдания. — Шлюха!!!
Перед глазами стояла ужасная картина Женькиной подлости. Его мечта исполнилась, он увидел свою страсть обнаженной, только металась она в руках Сашки Загоруйко, а не успокаивалась в его, Колькиных, объятиях.
— А-а-а! — опять возопил он и сунул голову в огромный муравейник, подпирающий вековую ель.
Из огромного, полного звуков мира он попал в тишину, которая лишь поскрипывала в ушах.
«Наверное, это муравьи работают», — подумал Колька. Как здесь спокойно и уютно… Он опять представил себе голую Женьку и теперь рассмотрел, что делал с наготой его любви будущий призывник…
Он совершенно с ума сошел от осознанного, но вместе с тем понял, что есть разные люди. У одних рост высокий или размер ноги большой, у кого-то уши оттопыренные, а у Сашки Загоруйко то, что пониже пупка росло, таки выросло выдающихся размеров… Еще Колька вспомнил глаза Женьки. Они были наполнены слезами, а он еще не знал, что слезы бывают от счастья…
«Насиловал! — ухватился Колька за соломинку. — А я не спас ее!..»
Здесь все мысли его прервались, так как за дело принялись муравьи. Они не желали входить в положение убитого горем пацана, просто тысячами укусов мстили человеку, разрушившему их дом.
И опять он заорал: «А-а-а!» — но теперь уже от боли физической. Вскочил на ноги и рванул сквозь чащу, раздавая себе сочные оплеухи и пощечины.
А потом по пути попалось тухлое озерцо, в которое он сиганул, как в озеро счастья, и долго сидел под водой, наслаждаясь прохладой, смывшей с его лица муравьев-убийц.
Мимо проплыл гордый бычок, с удовольствием сглотнувший парочку мурашей. Еще он увидел человека. И не в первый раз пришлось гордому наблюдать высшее создание, видал он такое, только с распухшей головой и выпученными глазами. Целый год потом все обитатели пруда питались венцом творения.
Видать, мысли бычка передались Кольке, и он, щелкнув челюстью, поймал рыбку и перекусил ее надвое. Получился некий законченный цикл в природе…
Колька выплыл на берег, снял с себя одежду и отжал ее. Странно, но после муравьиной кучи и тухлого озера ему стало гораздо легче. Тем более появилась версия, что Женька с Сашкой не добровольно, а по принуждению.
Дома бабка охала и ахала над внуком, лицо которого опухло настолько, что глаза превратились в щели, а вместо носа только две дырки посвистывали.
Уж она ему примочки на лицо накладывала, лед из заморозки доставала, все причитала, что не справляется с внуком одна, уж скорее бы из булочной его родители возвращались.
— Я тебе сейчас примочечку из муравьиного спирта сделаю! — радостно воскликнула бабка и подалась было к аптечке, но тут Колька взвыл со всем отчаянием, на которое был способен, так что старую отшатнуло.
— Бабуля! — кричал он. — Бабуля, у меня кто-то в ухе ходит!
«С ума сошел», — подумала бабка и вызвала «скорую».
Врачи влили под напором огромного шприца какой-то раствор в ухо, и из него вытекла струйка, вынесшая на свет Божий с десяток окочурившихся муравьев.
Докторов потом поили чаем с уворованными с «Большевика» сладостями.
Пришедший в себя Колька подобрался к уху усатого фельдшера и спросил:
— Скажи-ка, дядя, а штука, из которой писают, до какого возраста растет?
Фельдшер подавился грильяжем, откашлявшись, выразил благодарность за шоколад, косо взглянул на Кольку и посоветовал бабке не сводить с внука глаз. На том и отбыл…
После излечения, когда опухоли сошли с лица, он решил поговорить с Женькой. К этому моменту в душе его что-то модифицировалось, породило другие ощущения. Нет, он вовсе не разлюбил будущую фрезеровщицу, просто к чувству добавилась болезненность, но не страстная, а, наоборот, спокойная. Так истерзанный до кишок человек готов уже ко всему, к еще большему горю, зная наверняка, что выдержит.
Она сидела на детской площадке, под грибком, и читала книгу под названием «Фреза и ее свойства», когда Колька увидел ее.
Господи, как она была хороша! Он смотрел на нее, не решаясь подойти, любовался издали тонкой шеей и острыми плечами. Еще он увидел, что девушка сегодня не в извечном своем сарафане, а в глухой водолазке синего цвета, обтягивающей девичьи прелести, так что у Кольки опять кадык скользнул к ребрам… Еще он подумал, что именно так выглядят девушки, принявшие для себя очень важное решение…
Женька тоже его увидела. Покраснела и опять уставилась в книгу. Он подошел и сел рядом. Минут десять они молчали, а она не перевернула даже одной книжной страницы.
— Ты никому не сказал? — спросила она, и Кольке показалось, что даже голос у нее изменился. Стал ниже и взрослее.
— Нет, — ответил он.
— Спасибо.
— Он тебя силком?
Женька повернула лицо к Кольке и хмыкнула.
— Когда он вернется из армии, я выйду за него замуж.
По Кольке словно рельсом ударили. Но за последнее время он привык ко всякого рода потрясениям и на лице всего ужаса от ее слов не показал.
— Его, наверное, в Морфлот возьмут, — предположил. — Там три года служат!
— Почему в Морфлот?
— Ну, он здоровый, и все такое… В общем, моряк!
— Три года — это долго, — согласилась Женька.
— Очень долго! — поддержал Колька.
— Ты друг мне? — спросила она.
«Друг ли он ей?!» — взорвалось в Кольке. «Какой же я тебе друг!» — кричало в нем все его существо.
— Друг, — подтвердил он.
— Пожалуйста, не рассказывай, что на чердаке видел!
— А я ничего не видел.
— Как не видел?
— Зажмурился.
— Ну, вот и хорошо.
Женька захлопнула книгу про фрезу, потянулась всем телом вверх, причиняя Кольке нестерпимую боль, к которой уже подмешивалась сладость. А Женька еще подсластила.
— Хороший ты пацан, — сказала. — Будь ты года на три старше, я бы обязательно с тобой гуляла.
— Спасибо.
— Ты здоровье только свое не запускай! — выразила она заботу. — У тебя, наверное, голова слабая. В обмороки падаешь!..
— Не запущу…
Они еще посидели молча, потом Женька хитро заглянула Кольке в глаза и предложила:
— А хочешь, я Надьку попрошу, она мне не откажет! Надька всем дает по моей просьбе!
Колька знал, что речь идет о рыжей пэтэушнице, которую попробовали все старшеклассники, рассказывающие, что у нее даже на ж… веснушки…
— А можно с тобой?
— Что? — не поняла Женька.
— Ну, то, что ты с Сашкой делала?
— Ты же не видел!
— Я слышал зато.
Женька вздохнула глубоко и посмотрела на Кольку, как на мелюзгу непонятливую.
— Я же тебе сказала, что замуж выхожу… И потом, ты же малявка!
— Да-да…
— Какой ты все-таки идиот!
— Да-да…
— Ну что, будешь с Надькой? Решай скорее, мне идти пора.
— Буду, — буркнул Колька в ответ — и сам ему испугался.
— Тогда через полчаса на чердаке!
Женька резко встала и пошла прочь. Он смотрел на нее, как она уходит, держа спину нарочито прямо, и казалось ему, что это любовь его уходит навсегда. В душе болело совсем сладко, особенно мармеладно стало, когда он увидел ее в телефонной будке… Ах да, Надька!..
Он опоздал на десять минут. Надька сидела на трубе и бросала чердачным голубям кусочки хлебного мякиша.
— Это тебя от любви лечить надо? — спросила она, не оборачиваясь.
Колька вздрогнул.
— Ага, — просипел.
— Гуль-гуль-гуль! — подзывала рыжая птиц. — Я уж такая профессорша стала… Стольких от любви вылечила!.. А сама, не поверишь, ни разу не болела!
И повернулась.
Колька зажмурился, настолько она была рыжей — прямо выплеснула свой рыжий цвет ему в лицо.
— Дрейфишь?
— Я?! — он сделал на лице пренебрежение.
— Дрейфишь! — поставила точный диагноз Надька. — Ну, иди сюда, у меня времени мало, завтра зачет!..
И он пошел на ватных ногах, с горем в груди и солнцем в глазах. А она тем временем сняла через голову платье, аккуратно сложила его и повесила на трубу.
Надька была плоская, как фанера, чуть сутулая, а оттого с выпяченным животом. Она стояла и зевала, почесывая рыжий бок. А он смотрел на это чудо, к которому не хотел быть причастным, и пытался представить на месте Надьки Женьку, но ничего не выходило.
— Трусы снимать? — спросила Надька, засунув в рот кусок белой булки.
— Снимать, — ответил Колька автоматически. Теперь на него полыхнуло из-под живота солнцем.
Ослепило глаза.
«Можно ли быть такой рыжей? — подумал он, и сам себе ответил: — Можно».
А у очень рыжих всегда ноги красноватые… Надька, как будто невзначай, повернулась спиной, заманивая пацана, и Колька направился в ее сторону, дабы убедиться, что на ее ж…, как говорили, веснушки растут. Он почти уткнулся в Надькины мослы, когда она вновь повернулась, проехавшись по его носу огненно-рыжими кудрями.
И тут Кольку проняло. Будто сто мужиков в нем проснулось. Хватанул Надьку за бедра, развернул к себе позвонками, перегнул и влетел в ее нутро, словно крот в нору. Глаза его закатились, он побледнел и все приговаривал:
— Женька!..
— Надя я! — вскрикивала рыжая. — Ой!
— Женечка!!!
— Да Надька я!.. Мамочки!!!
А он все повторял имя возлюбленной, но Надьке было уже наплевать, потому что она что-то почувствовала, доселе не чувствованное, и старалась прочувствовать это до конца.
— Женька!!! — заорал в последний раз Колька.
Надька с перекошенным от возбуждения лицом сорвалась, как рыба с крючка, от этого крика — и со всего маха лбом о трубу. Словно колокол зазвонил. Боли она не ощутила, просто терла шишку и говорила Кольке:
— Ну, ты даешь! Мал золотник… — и все такое.
А Колька натянул штаны, сказал «спасибо» и направился к чердачной двери.
— Куда же ты?
— Надо, — грубо ответил он.
— Давай еще раз!
— Да пошла ты!
Спускаясь по лестнице, он услышал, что Надька разрыдалась. Ему было глубоко на это наплевать. Находясь в собственном горе, он не мог сочувствовать другим… Колька сбегал через две ступеньки и ловил себя на мысли, что в душе сделалось гораздо легче и что вовсе незачем было из-за Женьки совать голову в муравейник.
А она, предмет его страсти, все с той же книжкой про фрезу под мышкой, ждала у подъезда и, когда он выскочил, с интересом спросила:
— Ну как?
— Нормалек, — ответил Колька, не останавливаясь.
Пробежал метров двести и почувствовал усталость, ударившую по ногам. Сел под грибок отдохнуть.
А потом увидел, как из подъезда вываливается Надька с блаженной улыбкой на лице и пшеничным полем на голове, будто после урагана.
Она о чем-то говорила Женьке, а та все оглядывалась, отыскивая взглядом Кольку под грибком.
Он сидел и с интересом наблюдал за пертурбациями в своей душе. Любовь к Женьке, словно вода из лопнувшей трубы, со страшной силой утекала.
Он вдруг понял, что вспоминает Надьку и ее рыжую ж… «Надо было остаться еще на раз», — подумал он с сожалением.
А потом Женька направилась в его сторону. А он встал и пошел от нее…
Шагая навстречу летнему ветру, подставляя щеки небесному светилу, он вдруг ощутил во всех членах своих необыкновенную легкость. И что самое главное, душа его расправилась, как наполненный воздухом шарик, и казалось, он взлетит вот-вот, только оттолкнется получше.
Колька улыбался во весь рот, показывая всему миру проход к душе его, белые зубы и нацелованные губы.
Женька отстала, и теперь он знал, что ей не догнать его никогда. И было ему в совершенстве наплевать, что она пользуется фрезой Сашки Загоруйко, которому в армию идти, в Морфлот…
Они встречались с Надькой на чердаке почти каждый день, и всегда, когда дело кончалось, Кольке думалось, что это уж точно последний раз, что более никогда он не прикоснется к красноватым ногам и рыжей заднице. К тому же пацаны жаловались, что Надька перестала быть честной давалкой и манкирует свои женские обязанности. Но проходила ночь, Колькины подростковые резервуары наполнялись свежестью, которую было необходимо кому-то отдать. А была только Надька!..
* * *
Через месяц во дворе построили футбольно-хоккейную коробочку, и районный отдел образования ее торжественно открыл.
Пацаны, пока лето, стали гонять в футбол. Рубились с соседским двором не на жизнь, а на смерть. Переломали столько рук, что Склифу план выполняли на двести. После играли даже загипсованные, так важна была честь двора.
Про Надьку забыли, так как на войне баба лишь помеха, а тем временем в футбол уже играли не за совесть, а сначала на недельные, потом на месячные обеды. Сумма выходила приличная. До дырок ли время!
А Кольке получалось не до всеобщего пацанского дела. Они с Надькой с чердака за футбольными ристалищами наблюдали. Да и то после того, как в кровь оба истирались…
Уже мужики с окрестных дворов сходились, ставки делали на победителя, здесь же и выпивали выигранное.
Созерцая с чердака футбольные схватки, Колька чем-то мучился, сам не сознавая чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55