Михаил Веллер
Травой поросло


Веллер Михаил
Травой поросло

Михаил Веллер
Травой поросло
Со своими соседями я не желаю иметь ничего общего. Кроме коммунальной квартиры, общего ничего и нет. Что до контактов - я лучше французским владею, чем они русским. Во всяком случае, со своими туристами я нахожу общий язык гораздо легче.
И не обменяться - никто не поедет: жильцов много, на кухню лестница, ремонта давно не делали. Да и вряд ли в другом месте лучше будет. И самому жалко: привык, и условия-то хорошие - центр, все удобства, окно у меня на улицу Софьи Перовской, и что пятый этаж (без лифта) - так солнце по утрам, а лифт мне и даром не нужен.
Пожалуйста: вчера вернулся с Байкала с группой, которую две недели назад принял в Киеве. Проводил их на самолет, написал сразу отчет и приволок ноги домой. На моей двери - привет от соседушек: в одиннадцати пунктах перечисляется не сделанная мной пять дней назад уборка и в резюме приводится угроза передать дело в товарищеский суд.
Я летом и дома-то не бываю. Пять дней назад в Алма-Ате мои французы наворачивали на базаре сахарную вату и лепешки и таращили глаза от жары. Отличные ребята, преподаватели из Сорбонны. И вот вам отдых: пожалуйста в Воронью слободку.
В семь утра - грохот в дверь (Полине Ивановне диск бы метать, а не болячки лелеять): "К телефону-у!.." - и комментарий для коридора: "Спозараночку девки звонят! когда и кончится..." - и шлеп-шлеп-шлеп: "Устроил притон из квартиры..."
Знакомые полагают, что раз ты живешь в центре и один - то сейчас они принесут тебе радость на дом. И несут, - только успевай стаканы мыть. Иностранцы, кстати, завидуют: как это у вас запросто, человечно. А по-моему, человечней приходить с приглашения хозяина. Так что их стиль общения представляется мне правильней.
Вылезая я, путаясь в джинсах, в коридор, беру трубку; глаза - как песку насыпали.
- Владик, - интересуется женский голос, - как вы себя чувствуете?
Отлично, отвечаю, себя чувствую. Особенно сон отличный. Так что благодарю, пошел досыпать. Разговорчики в семь утра.
Пауза.
- Это Орех говорит. - (Тьфу, черт! В ее манере... Генеральный диспетчер). - Я вас не разбудила? - (Что вы, что вы! Уже зарядку сделал...)
Надо принять индивидуалов. Супружеская чета из Франции. У них сегодня поездка за город, излагает далее Генеральша.
Ясно. Отдых. Съездили на пляж. Да-да, конечно, лето, переводчиков не хватает, ага. Ведь можно было бы утрясти все вчера, нет же! - а ты отдувайся; вечная история.
Они в "Европе". И то ладно - рядом. К восьми пятидесяти. Хорошо, Тамара Леонидовна.
Я и переводчиком-то быть никогда не собирался. Иногда мне кажется, что все люди - специалисты поневоле. Кроме отдельных личностей, с пеленок чувствующих призвание. Такие уже в детский сад ходят полные оптимизма, что для того и рождены. Все же нормальные дети, по-моему, только и думают, как бы увильнуть от детского сада, потом от школы, потом от лекций и колхоза. Но поскольку природа, как известно, не терпит пустоты, то увиливаешь от одного - попадаешь в другое. Я увильнул от математики с физикой - и поступил на филфак. Увильнул от преподавания в школе - и пошел в "Интурист". Но закон втягивания срабатывает четко: стремишься делать дело рационально, находишь в нем положительные стороны - и оказываешься на хорошем счету.
Вышел я злой. Но в ярком утре еще не вся исчезла прохлада; квартирные проблемы пока снимались; с индивидуалами работать приятнее; все улеглось. Мне нравится работать с индивидуалами. Короткие отношения - в меру. В отношениях между людьми всегда необходима оптимальная дистанция. "Они" эту дистанцию чувствуют и держат прекрасно. Взаимное уважение людей, не лезущих в жизнь друг друга. Какой-нибудь босс общается с тобой как с равным, в то время как у нас любая старуха-соседка стремится продемонстрировать, что она значительнее тебя.
В холле было много наших - время завтрака и разъезда. И хотя профессиональный стиль - "не отличаться", - определялись безошибочно: в тех же джинсах и майках, с длинными прическами, американскими сигаретами, парижским и верхненемецким произношением, - отличались!..
Супруги Жанжер выглядели молодцом. Симпатяги лет под шестьдесят стало быть, за семьдесят. (Известная черта: у иностранцев нет стариков, в нашем понимании. Есть пожилые люди, следящие за собой. Когда прошловекового выпуска мэм сверх здравого молодятся - неприятно, но нежелание капитулировать перед временем симпатично).
Уселись в интуристовскую черную "Волгу". Пушкин, Петродворец, Ломоносов?.. привычное дело: бензин наш - идеи ваши. Я обернулся:
- Куда мадам и мсье желают поехать?
Они переглянулись.
- Скажите, пожалуйста, мсье Владлен, - спросил Жанжер, - лучшие цветы в Ленинграде по-прежнему продаются на Кузнечном рынке?
Я несколько удивился.
- Спекулянты, - радостным голосом сказал водитель. - Грузинские агенты.
- Вы хорошо осведомлены, - констатировал я с невольной улыбкой.
- Трудно сказать, лучшие ли, но самые дорогие - да, пожалуй.
Мы поехали по Невскому.
- У вас стало больше машин на улицах, - привел любезность Жанжер...
- Он сказал, что у нас люди стали лучше одеваться или машин на улицах больше? - поинтересовался водитель.
- Машин больше, - подтвердил я.
- И не вижу в этом причин для энтузиазма, - выразил свое мнение водитель. - А вообще у них огромный запас тем для разговора.
Наш запас не больше; я промолчал, не поощрял подступа к столь же оригинальным замечаниям об этих, с фотоаппаратами, матрешками и балалайками, и о широкой русской душе. В любом общении своя степень условности, необходимая для дистанции комфорта.
Супруги поглядывали по сторонам, не задавая вопросов.
- Вы уже бывали в Ленинграде?
- Последний раз мы были здесь семь лет назад, - сказал Жанжер.
- Семь лет, - откликнулась мадам.
- Вот и цветики, - объявил водитель, пристраиваясь в заполненном переулке, выключил зажигание и сам выключился, - профессиональное.
На Кузнечный рынок не стыдно везти кого угодно. Там видно, что все у нас растет и созревает, и продается - без очередей и на выбор. Что я и не преминул в шутливой форме заметить Жанжерам; они готовно согласились; мы прошли вдоль цветочного ряда; отсветы благоухающего спектра облагораживали ражие рожи стяжателей. Возбуждаясь, они заводили глаза, цокали, надвигаясь профилями горцев, и воинственно потрясали букетами, демонстрируя непревзойденное их качество. В этой разнопахучей и гулкой толчее мы пополнились снопом белых гладиолусов, алых гвоздик и лимонных роз, и обошлось это удовольствие супругам Жанжер в восемьдесят шесть рублей, или пятьсот тридцать восемь франков по обменному курсу. Я не удержался, подсчитал. Хотел бы я знать, куда им эдакая прорва цветов?
- Пожалуйста, дарагой, - щедро осиял зубами расплатившегося Жанжера небритый абрек. - Замечательные цветы, на здоровье! На свадьбу столько, да?
- Он сказал, что его цветы - лучшие, пожелал вам здоровья и высказал предположение, что вы покупаете их для свадьбы, - счел уместным перевести я.
Они опять переглянулись без улыбки; я усомнился в уместности своего перевода.
- Они желают бросать их под ноги восхищенному населению или везти в Париж и там продать, но уже дороже? - осведомился водитель, когда мы погрузились. - Сумасшедшие миллионеры... Куда?
- Куда мы сейчас поедем? - спросил я, сам интересуясь.
Жанжер достал карту. Там было обведено.
- Сте-па-шкино.
Водитель также ознакомился с картой и сложил губы, чтобы присвистнуть.
- Степашкино-кашкино, - сказал он. - Вот счастье привалило - трюхать по пылище в такую жару. Что там такое?
Я знал не больше его. Молчание с ясностью снимало расспросы. Имеют право - за все уплачено: Степашкино так Степашкино.
- Гастролеры... - пробурчал водитель и раздраженно воткнул скорость.
А я пришел в хорошее настроение. Мне понравилась их нестандартность. Никаких фонтанов, никаких фотоаппаратов. Покупаем цветов на сто рублей и едем в Степашкино. Нормально.
С детства считаю, что мужчина не должен задавать вопросов. Надо, захотят, - сами скажут. Твой такт - твое достоинство.
Сидеть было удобно. Курил я, испросив согласия мадам, "Житан", крепкие и с горчинкой. Жанжер сказал, что в молодости курил тоже "Житан". Он угостил нас с водителем резинкой. Проехали "Союзпушнину". Я сказал, что студентом подрабатывал на аукционах. Они поинтересовались ценами: о, во Франции меха дороже. Проехали памятник Ленинградской эпопее, я сказал о нем, они смотрели молча. Выехали на Гатчинское шоссе, водитель придавил газ на сто пятнадцать, окна зашторились шелестом ветерка.
Солнце лезло вверх. Делалось все жарче. Дорога начала тяготить.
- Нача-лось, - процедил водитель. Свернули на грунтовку. Место шло голое. На колдобинах покачивалоо. За пыльным шлейфом обогнали грузовик, там женщины повернули выгоревшие косынки, в этот момент было приятно сидеть на своем месте, выставив локоть в окно черной "Волги" с интуристовскими крылышками на лобовом стекле.
Мадам тихо спросила, далеко ли еще. Я ответил, что минут тридцать. Водитель стряхивал капли со лба. Я пожалел Жанжеров. Его кремовый костюм местами темнел. Ее, похоже, слегка укачало; бледная под гримом, она обмахивалась промокшим платком.
- Мадам нехорошо? Мы сделаем остановку?..
Слева осталась рощица. Нет, они не хотели останавливаться. В тени бы, на травке... Торопятся они куда...
Машина раскалилась. В автомобильной духоте цветы дурманили. Позже выяснилось, что это был самый жаркий день даже этого, необычайно жаркого лета.
Степашкино оказалось - два десятка неказистых домиков у озерца, заросшего осокой. Белье мертвело в пустых дворах: безмолвие и зной.
Жанжер зашевелился, посмотрел:
- Вот туда, пожалуйста.
Остановились за селом. Берег поднимался отлого, наверху тополь старый, приметный.
Я помог им выбраться с их цветами. Они очень заботились о цветах. Пиджак у Жанжера со спины был мокрый, зад брюк тоже. Жена постояла, держась за его локоть, и достала зеркальце.
Водитель сел на траву у обочины.
- И тени-то нет!.. - Он стащил чехол с сидения и швырнул на самый припек, улегся, шумно вздохнув.
Я размял ноги. Супруги тихо совещались. Я отошел чтоб не мешать.
- Мсье Владлен, - позвала наконец жена. - Вы бы не согласились нам помочь?
Почему нет? За это нам и платят.
- Проводите нас, пожалуйста.
Мы медленно поднимались втроем. Я предложил понести цветы; они вежливо поблагодарили и несли сами. Хотел бы я знать, в чем заключалась моя помощь?
Дошли до тополя. Жена взглянула на мужа.
- Спасибо, мсье Владлен, - произнес он. - Дальше мы пойдем сами.
Отойдя, Жанжер передал ей все цветы, вытащил из бумажника листок и фотографию и стал сличать что-то, глядя на дерево и по сторонам. Потом сделал еще десяток шагов и остановился, и она подошла к нему с цветами.
И вот представьте себе такую картину: зной оглушающий, ни души, за желтым полем на пустоши коровы пасутся и слышно, как ботала их брякают, трава редкая, выжженная, - и на эту вот землю женщина опускает цветы, сама опускается, и по спине ее видно, что она плачет. А мужчина стоит рядом, склонившись, и вытирает глаза и все лицо платком.
Я отвернулся и пошел вниз к машине.
Иногда находит ужасное детство; но только я закурил у Саши (водителя) "Опал" вместо своих "Житан".
...Проехал тот грузовик, и по сидящим в нем я понял, что французы возвращаются, и понял, зачем надо было их проводить...
Неловкость вынужденного знания исказила атмосферу, словно в воздухе между нами проступили невидимые ранее связи. Жанжер негромко попросил остановить где-нибудь напиться: мадам плохо.
Притормозили у колодца. Я откинул крышку: из глубины пахнуло. Ворот раскрутился, ведро гулко плюхнуло, цепь напряглась; в обратном движении ворот мерно поскрипывал; появилось ощущение чего-то рекламно-ненастоящего: деревенский пейзаж, черная "Волга" и иностранцы, пьющие воду из колодца.
Старуха следила из калитки. Я подошел и поздоровался.
- Что раньше было - над берегом, где тополь?
- Да и ничего не было...
- В войну, не знаете?
- Своих хоронили немцы, - открыла она мне уже известное.
Жанжеры ждали. Старуха присела на скамейку у забора. И я сел, с чувством "назло всему".
- Вот - привез дьяволов, - сказал я и устыдился: будто желаю отмежеваться от них и подольститься к старухе.
Она не отозвалась, пожевала.
- Что ж, своего, значит, проведать... - Ее морщины были спокойны...
- Не осталось могилки-то.
Я пошел на свое место.
Ехали молча. Мадам всхлипывала изредка. Машина превратилась из духовки в пыточную камеру. Я единственно мечтал, как приму в прохладном полусумраке квартиры холодный душ. Каково приходилось им... я бы пожалел их, наверное, если бы не было так жарко.
Попросили: Саша остановился у куста. Жанжер бережно устроил жену в тень. Мы сели рядом: другой тени тут не было. Я собирался с духом, чтобы уйти курить на солнце.
Надолго запомнится им эта поездочка. По их возрасту - последняя, может статься.
- Мы из Эльзаса, мсье Владлен, - глуховато выговорил Жанжер... - В Эльзасе немцы забирали всех молодых. "Солдаты поневоле", их называли. Он был наш единственный сын, Патрик. Он был сапер, - добавил он, неловко повисло полуоправдание, зачем?
Добрались легче. Мы отдохнули. Мадам успокоилась.
Расстались у гостиницы. До завтра я Жанжерам не требовался: они улетели утром. Вернувшись к себе, я упал и заснул.
Проснулся в сумерки. Долго лежал в том особенном блуждании неясных мыслей, когда просыпаешься неурочно, не сразу вспоминая, какое сейчас время суток и что было перед этим. Цветы, наверно, уже завяли. Наши цветы. Или их растащили деревенские пацаны. В своем номере они сейчас как? Погиб ли кто в войну у старухи? С кем теперь буду работать? Провожу их завтра за вертушку в аэропорту: мы посмотрим друг на друга, и Жанжер поймет, что презенты переводчику здесь неуместны. Или, предвидя, передаст для меня диспетчеру; ей и останутся тогда. Ерунда какая...
Голубь прочеркнул окно. Я встал и умылся.
Миновав соседей, спустился на улицу. Небо выставляло свою ювелирную витрину. Фонари тянулись парами. На лицах проходящих девчонок ясно читались будущие морщины, - такое уже было настроение. Я соображал, куда бы мне пойти. Быть одному не хотелось, но ни с кем, кого я знал, мне тоже сейчас не хотелось быть. У меня часто так бывает.



1