Несмотря на столько погибших надежд, эта иллюзия беспрестанно возрождается в душе жителей городов; великая природа волнует нас, безмолвие гор говорит с нами; здесь наше сердце ширится, очищается и, словно вернувшись к своей первозданной чистоте, уже не постигает, что существуют пороки, зло; гнусные страсти и во всем готово видеть ту же пленительную чистоту.
Я испытал это чувство во всей его полноте, и оно становилось тем сильнее, чем выше я поднимался. Но вот, часам к одиннадцати над ущельями начали собираться тучи. Монблан окутался густой пеленой, черные гребни вершины еще резче выступили на этом тусклом белесом фоне, с юга подул порывистый холодный ветер. Я припомнил предсказания проводника, но лишь для того, чтобы посмеяться над почтенным милордом, который побоялся попасть в воображаемую ловушку и сам себе расставил настоящие сети. Временами, когда лесная поросль редела, а тропинка поднималась более круто, я видел над моей головой обоих мулов. Милорд и его дочь молча продвигались вперед, как вдруг проводник, который вел под уздцы мула юной мисс, остановился, чтобы ей что-то показать, из чего воспоследовало нечто вроде перепалки.
Надобно сказать, что все проводники в этом месте показывают путешественникам пятно цвета ржавчины, которое виднеется на большой высоте на отвесной стене Физа. Они называют его «Человеком Физа», и уверяют, будто это пятно имеет форму желтых штанов. Выступы соседних скал, дополняя эту картину, образуют фигуру некоего гиганта. Вот на эту достопримечательность проводник и указывал пальцем юной мисс; но, чтобы она могла лучше разглядеть очертания человеческой фигуры, проводник прежде всего обратил ее внимание на штаны. Известно, что для английских ушей это слово звучит неприлично, поэтому лицо молодой особы выразило крайнюю степень стыдливости, а на лице милорда появилось выражение весьма комического негодования. «Смотрите выше, налево, – повторял проводник, – вон там желтые штаны!
– Я запрещал вам, проводник, говорил это слово!
– Разве вы не видите, сударь? Смотрите на конец моей палки… вон желтые штаны!»
Тут юная мисс еще больше застыдилась, а милорд, возмущенный настойчивостью проводника, закричал: «Вы нечистая человека, сударь! Я сказал не произносить это грязное слово. Я платил вам, вы должны слушал меня!» (К дочери):Пришпорь мула, Клара!»
Караван снова двинулся в путь. Простой охотник за сернами, случайно ставший проводником, не был знаком, в отличие от своих товарищей из Шамони, с обычаями и нравамианглийских туристов, и все меньше понимал, с кем он имеет дело. Но так как его в сущности интересовал лишь заработок, он не настаивал и, вытащив из кармана огромную трубку, набитую табаком, всунул ее в рот и начал высекать из кремня огонь…
Клара милорду:О ужасный вонь! Эта парень хотел курить трубка!
Милорд Кларе:Я не знал больше такой несносный человек! (Проводнику):Я запрещал вам курить, проводник! мой дочь не выносит вонь!…
– Это не вонь, а хороший табак, очень даже хороший табак!
– Это плохой вонь, я запрещал вам!
– Ладно! Я пойду сзади, мул привычный…
Клара:О, о!… не оставлять мула!
Милорд:Не оставлять! Ой! What fellow we have there! Я запрещал вам курить. Если вы курить, я отказался абсолютно вам платить!
– Ну, хорошо! пусть будет по вашему… Лучше, право, гнать скотину на ярмарку, – сказал проводник, пряча трубку в карман. – Вперед, – добавил он. – Погода портится. Нам надо еще пройти по снегу…»
В самом деле, небо снова заволокло тучами; все вершины гор скрылись, ветер усилился и вихрем гнал пыль из ущелий. Мы поднимались уже почти три часа, но до перевала было еще далеко. В то время, когда мы достигли скалистой стены Физа, мы оставили за собой последние следы растительности. Теперь же, когда мы обогнули скалы, они заслонили от нас вид на Сервозскую долину. Панорама совершенно изменилась: слева – отвесные скалы, справа – обледенелые камни у подножья Бюэ. Вокруг нас простиралась пустынная унылая местность: однообразие ее кое-где нарушали лишь белые пятна наметенных ветром снежных сугробов. С каждым мгновением их становилось все больше и больше; скоро они слились в сплошную пелену.
Милорд Кларе:Я имел подозрение, что этот чудак не знать вернуюдорогу.
– Я тоже, – ответила Клара с обеспокоенным видом.
Милорд:Вы повел нас плохой дорогой, проводник?
– Пошли! Пока еще не на что жаловаться! То ли еще будет наверху. Вперед! вперед!
Клара милорду:О, я очень боялся, отец!
– Вперед! вперед! Вы вчера не хотели меня слушать; теперь надо подумать, как нам выпутаться из беды.
– Я хочу вернулся! непременно вернулся! – закричала испуганная мисс.
– Невозможно, мамзель! Но, конечно было бы лучше, если бы мы сейчас уже перевалили на ту сторону.
– Остановите мула, проводник, остановите мула! – сказал милорд. Сильно озабоченный проводник не обратил внимание на этот приказ – Остановите! – повторяла юная мисс. – Остановите! – повторял милорд. – Сию минута, сию минута!»
Проводник оглянулся назад, и не останавливаясь, не отвечая, стал внимательно всматриваться в небо. «Плохо дело», – сказал он. Потом вдруг придержал мулов и прибавил: «Сударь и мамзель, надо слезть с мулов!»
– Слезть! – закричали оба в один голос.
– Да и побыстрее! Вернуться никак нельзя. Ураган вот-вот ударит нам в спину: он мчится к нам со страшной быстротой. У нас есть только один выход. Перевал еще очень далеко, нам до него живыми не добраться. Надо взять влево и вскарабкаться на этот откос. Мы сократим дорогу, а когда будем по ту сторону, укроемся от ветра. Сойдите! Мулы сами найдут до рогу! Ну, сойдите же!»
Хладнокровие проводника внушило уважение милорду, но слова – сильно обеспокоили. Он молча сошел с мула. Тут я приблизился к ним. Юная мисс вся дрожала. Не спрашивая разрешения, я помог ей спуститься с мула и сказал несколько ободряющих слов. Когда отец увидел, как ее нежные ножки погрузились в глубокий снег, его лицо выразило испуг. «Послушайте, – сказал я проводнику, который торопливо привязывал стремена к седлам, – вы сумеете нас выручить. Мне хвалили вашу смелость и вашу силу. Вас зовут Фелисаз, вы самый искусный охотник в долине. Мы вверяем вам наши жизни». Затем, повернувшись к милорду, я продолжал: «Не бойтесь, сударь! Я тоже не новичок в горах. Вместе с этим славным малым я буду поддерживать вашу дочь, если у нее не хватит сил.
– Благодарю вас», – машинально сказал он, поглощенный своею тревогой.
Я не был так взволнован, как англичанин, но обеспокоен не меньше его. Мне пришли на память слова пастуха, которые я накануне пропустил мимо ушей; сегодня, однако, я уже понял как велика опасность нашего положения. Пастух не поскупился на подробности, рассказав при каких обстоятельствах погибли молодой англичанин и жена Пьера. Мне почудилось, что я вижу эту картину во всей ее ужасающей правде. Несчастная женщина дошла со своими свиньями до перевала, когда разразился ураган. У нее не достало сил, чтобы убежать, и ее унесло ветром. В здешних местах ураган так бушует, врываясь в глубину узких ущелий, что приводит в движение громадные снежные массы, и они словно саваном накрывают решительно все, на что обрушился его неистовый гнев. Вот такой же ураган поднимался за нашей спиной. Возникнув, возможно, где-то в долине, он, казалось, собирался вот-вот нас догнать. Первым заметил эту угрозу наш проводник и уже не сводил глаз с кружившегося сблака – этого предвестника бури. Предугадав направление ветра, зорко следя за расстоянием, отделявшим от нас ураган, он мгновенно нашел столь же скорый, сколь и верный путь к спасению – взобраться, как можно проворнее на откос, который он нам уже показал.
Мы поспешили туда. Мулы, почуяв свободу, быстро побежали, высоко подняв головы и раздувая ноздри. Повинуясь инстинкту, они покинули тропу, которая нас сюда привела, и устремились налево – подальше от приближавшегося смерча, а затем углубились в темное ущелье, где мы их тотчас потеряли из вида. «Вперед! Скорее!» – беспрестанно кричал проводник. Но склон был так крут, что не будь снега, сгрудившегося у нас под ногами, вряд ли и самый ловкий охотник смог бы на нем устоять. Однако даже и по снегу мы едва двигались, и настойчивые призывы проводника скорее обескураживали нас, чем ободряли. Молодая мисс, подавляя в себе страх, чтобы еще больше не напугать встревоженного отца, делала неслыханные усилия, поднимаясь по откосу. Но силы ее истощились; выказав естественное смущение, она все-таки приняла мою руку, и скоро вовсе повисла на мне, так что я вынужден был не столько поддерживать, сколько почти нести ее. Я сам изнемогал от усталости, и каждую минуту думал, что уже не смогу ступить ни шагу, и только мысль о крайней опасности, которой подвергалась эта девушка, придавала мне мужество и заставляла идти дальше. Наконец, мисс уже была наверху. Мы ее там оставили, потому что ее отец тоже нуждался в помощи.
Странный случай усугубил страдания бедного милорда. Стараясь облегчить себе подъем по крутому склону, он двигался зигзагами и вдруг наткнулся на обломок скалы, лежавший под снегом. Как это бывает иногда, огромный камень сохранял равновесие, но под тяжестью милорда слегка покачнулся, и тот, растерявшись от неожиданности, так, испугался, что рухнул на дрожащие колени. Лицо его побледнело и исказилось. Дочь, увидав с высоты, в какую беду попал ее отец, испускала отчаянные крики, и мы сами не знали, что делать. «Оставьте меня, – твердил он, – спасайте мое дитя!»
Тут проводник обратился к нему: «Мужайтесь, сударь мой хороший! Это пустяки. Мы его понесем!» – сказал затем он мне.
Мы объединили наши усилия и с величайшим трудом дотащили милорда до верху, где для нас нашлось местечко длиною в несколько футов. Оно беспрерывно обдувалось ветром и было свободно от снега. Мы там встали все четверо, а ураган все приближался.
«Мы не останемся здесь до ночи, – сказал проводник. – Я понесу милорда, он потяжелее, а вы понесете мамзель. Нам надо только спуститься футов на двадцать по снегу. Ставьте ноги в мои следы. Не забывайте: это нужно для того, чтобы не попасть в ямы, их много здесь возле скал. Мужайтесь, сударь мой хороший! Мужайтесь, молодой человек! Мужайтесь, мамзель! Это пустяки! А вот здесь у меня есть чем подкрепиться!»
С этими словами проводник вытащил из кармана старую кожаную фляжку, в которой сохранилось немного дрянной местной водки. «На войне, как на войне», – сказал он и приложил фляжку к губам юной мисс. Она пригубила водки и с благодарной улыбкой вернула фляжку. Проводник дал потом выпить милорду, а после него – мне. Фляжка была совсем легкая. «За ваше здоровье, проводник! – сказал я.
– Выпейте, – ответил он, собираясь идти дальше, – если там хоть что-нибудь осталось!» Взглянув на небо, он вдруг закричал: «В дорогу!» в самом деле, по небу боком двигался смерч, похожий на огромную колонну, и его верхушка, нависшая над местом, где мы стояли, уже скрывала пики Физа, находившиеся слева от нас.
Глоток водки немного подкрепил наши силы, и мы начали спускаться. Но с первых же шагов нам встретились непреодолимые препятствия. На этой стороне склона, защищенной от холодного ветра, дувшего на противоположной стороне, снег подтаял, и мы провалились в него по пояс. Скоро платье юной мисс промокло насквозь и облепило ее закоченевшие ноги. Она с трудом двигалась и каждую минуту останавливалась, а я ввиду особого характера ее затруднения ничем не мог помочь ей. Проводник это заметил и хлопнул себя по лбу: «Ну и дурак же я! Надо было наверху сказать, черт побери! Мамзель должна, как и все здешние женщины, сделать из юбок штаны!»
Положение за несколько прошедших часов весьма изменилось. Молодая англичанка не без смущения, правда, но на этот раз без ложной стыдливости принялась за дело. Она приподняла передний край платья, скрепила его сзади булавкой и сделала нечто вроде панталон с напуском, что позволило ей пройти часть дальнейшей дороги с большей легкостью.
Что касается милорда, он думал только о дочери: «Благодарю, благодарю! – говорил он мне на каждом шагу. – Боже мой, боже мой! Проводник, мы еще долго будем так идти?
– Глядите-ка! – ответил ему проводник. – Мы спасены, но посмотрите на дорогу, где нам надо было пройти!»
Тут мы разом отошли друг от друга и стали молча смотреть назад. Смерч со страшным треском разбился. Огромные комья снега, ударившись о скалы, взлетели в воздух, а ветер, подхватив эти белые снопы, швырял их во все стороны. Казалось, будто все ветры вырвались на волю, разорвав большую тучу. При виде этого зрелища ужасов милорд, который едва верил, что его Дочь избежала мучительной смерти, с глубоким волнением повернулся к ней, чтобы заключить ее в свои объятия… Но она от волнения и пронизывающего холода, лишилась чувств.
Я тотчас сбросил с себя плащ и закутал в него девушку; потом я поднял ее, милорд вытащил из моего вещевого мешка кое-какие пожитки, и мы обернули ее заледеневшие ноги. Она открыла глаза и, увидев, что я держу ее в объятьях, покраснела. «Дело пошло на лад, – сказал я милорду, – берите опять за руку проводника, и пошли! А я понесу мадемуазель, пока не дойдем до лучшего места».
Тут юная мисс сказала слабым голосом: «Спасибо, сударь… Идите, отец, прошу вас».
Обняв меня за шею, она сжалась в комочек, чтобы мне было не так тяжело ее нести. «Раз так, – заявил проводник, – пойдемте направо! Я знаю, там есть лачуга».
В самом деле, не прошло и двадцати минут, как этот добрый малый довел нас до бедной хижины, занесенной глубоким снегом, из которого торчала одна лишь труба. Такие хижины обычно бывают очень низкими. Проводник раскидал снег, проделал в крыше дыру, первым влез в нее, принял девушку из моих рук, и мы очутились в жилище, где стены были из черных закопченных балок, а сырой земляной пол носил явные следы пребывания скота, нашедшего себе здесь приют прошлым летом.
Трудно угадать, что случилось бы с нашей молодой спутницей, если бы не это убогое жилище, ставшее для нас столь драгоценным. Вслед за ураганом, который стих, не застигнув нас, полил холодный дождь со снегом; частые дождевые капли больно кололи лицо и мешали смотреть, ограничивая наш горизонт несколькими шагами, так что сам проводник, не имел бы иных указательных знаков, кроме горной тропы под ногами. Это были остатки грозы, которая пронеслась над нашими головами. К тому же, хотя юная мисс не была тяжелой ношей, у меня уже не хватало сил нести ее дальше; проводник, со своей стороны, не мог бы сменить меня, ему нельзя было бы оставить наш маленький караван на середине дороги, трудности и опасности которой требовали его неослабного внимания и свободы движений. Все это наш проводник предусмотрел раньше, чем мы, когда он крикнул: «Я знаю, там есть лачуга». Как только мы вошли туда, он снял дверь с петель и положил ее на пол менее влажной стороной кверху. Я расстелил на ней все содержимое моего вещевого мешка, и мы устроили ложе для юной мисс. Милорд, молча, но охваченный сильным волнением, одной рукой поддерживал голову дочери, чтобы она не касалась дерева, а другой – натягивал на ее озябшее тело всю сухую одежду, которая у нас оставалась.
Между тем Фелисаз отыскал на внутренней стороне кровли несколько tavillons , еще не тронутых весенней оттепелью, положил их в кучку на солому, собранную среди балок, затем вынул кремень и сказал, глядя на милорда: «Не бойтесь! На этот раз не для трубки!»
При этих словах, в которых без умысла славного охотника прозвучал жестокий упрек, краска прилила к щекам англичанина, и жгучее чувство раскаяния пронзило его до глубины души. Уста его были немы, но взгляд выражал стыд, который всегда так трогает в пожилых людях, и на лице его я прочел, что он не может простить себе грубое обращение с человеком, кому он был обязан спасением дочери.
В очаге уже запылал огонь. Мы приблизились к нему. Приятное тепло вернуло к жизни юную мисс: на ее прекрасном лице вновь появились нежные краски, согревшиеся члены мало-помалу обрели возможность двигаться. Ее первые слова, полные благодарности за наши заботы, были очень милы, а красота ее засияла неожиданным блеском в черных стенах, озаренных благотворным огнем очага. В эти минуты в сердце милорда, уже уверенного в том, что ему вернули дочь, отчаяние уступило место безграничной радости. Прежде, чем он смог вымолвить слово, по щекам его заструились слезы; время от времени, оставив руку дочери, он пожимал мою руку и руку проводника, и тот в простоте душевной отвечал: «Я же вам говорил, сударь мой хороший, это пустяки!» Подвергаться великой опасности, быть на волосок от смерти, два долгих часа глядеть ей прямо в глаза, нет – это не слишком дорогая расплата за те ни с чем не сравнимые минуты, когда возродившаяся надежда прогоняет тревогу, неожиданное счастье согревает нас своим животворным теплом, а сердце, переполненное радостью, спешит поделиться ею со всеми и с каждым.
1 2 3
Я испытал это чувство во всей его полноте, и оно становилось тем сильнее, чем выше я поднимался. Но вот, часам к одиннадцати над ущельями начали собираться тучи. Монблан окутался густой пеленой, черные гребни вершины еще резче выступили на этом тусклом белесом фоне, с юга подул порывистый холодный ветер. Я припомнил предсказания проводника, но лишь для того, чтобы посмеяться над почтенным милордом, который побоялся попасть в воображаемую ловушку и сам себе расставил настоящие сети. Временами, когда лесная поросль редела, а тропинка поднималась более круто, я видел над моей головой обоих мулов. Милорд и его дочь молча продвигались вперед, как вдруг проводник, который вел под уздцы мула юной мисс, остановился, чтобы ей что-то показать, из чего воспоследовало нечто вроде перепалки.
Надобно сказать, что все проводники в этом месте показывают путешественникам пятно цвета ржавчины, которое виднеется на большой высоте на отвесной стене Физа. Они называют его «Человеком Физа», и уверяют, будто это пятно имеет форму желтых штанов. Выступы соседних скал, дополняя эту картину, образуют фигуру некоего гиганта. Вот на эту достопримечательность проводник и указывал пальцем юной мисс; но, чтобы она могла лучше разглядеть очертания человеческой фигуры, проводник прежде всего обратил ее внимание на штаны. Известно, что для английских ушей это слово звучит неприлично, поэтому лицо молодой особы выразило крайнюю степень стыдливости, а на лице милорда появилось выражение весьма комического негодования. «Смотрите выше, налево, – повторял проводник, – вон там желтые штаны!
– Я запрещал вам, проводник, говорил это слово!
– Разве вы не видите, сударь? Смотрите на конец моей палки… вон желтые штаны!»
Тут юная мисс еще больше застыдилась, а милорд, возмущенный настойчивостью проводника, закричал: «Вы нечистая человека, сударь! Я сказал не произносить это грязное слово. Я платил вам, вы должны слушал меня!» (К дочери):Пришпорь мула, Клара!»
Караван снова двинулся в путь. Простой охотник за сернами, случайно ставший проводником, не был знаком, в отличие от своих товарищей из Шамони, с обычаями и нравамианглийских туристов, и все меньше понимал, с кем он имеет дело. Но так как его в сущности интересовал лишь заработок, он не настаивал и, вытащив из кармана огромную трубку, набитую табаком, всунул ее в рот и начал высекать из кремня огонь…
Клара милорду:О ужасный вонь! Эта парень хотел курить трубка!
Милорд Кларе:Я не знал больше такой несносный человек! (Проводнику):Я запрещал вам курить, проводник! мой дочь не выносит вонь!…
– Это не вонь, а хороший табак, очень даже хороший табак!
– Это плохой вонь, я запрещал вам!
– Ладно! Я пойду сзади, мул привычный…
Клара:О, о!… не оставлять мула!
Милорд:Не оставлять! Ой! What fellow we have there! Я запрещал вам курить. Если вы курить, я отказался абсолютно вам платить!
– Ну, хорошо! пусть будет по вашему… Лучше, право, гнать скотину на ярмарку, – сказал проводник, пряча трубку в карман. – Вперед, – добавил он. – Погода портится. Нам надо еще пройти по снегу…»
В самом деле, небо снова заволокло тучами; все вершины гор скрылись, ветер усилился и вихрем гнал пыль из ущелий. Мы поднимались уже почти три часа, но до перевала было еще далеко. В то время, когда мы достигли скалистой стены Физа, мы оставили за собой последние следы растительности. Теперь же, когда мы обогнули скалы, они заслонили от нас вид на Сервозскую долину. Панорама совершенно изменилась: слева – отвесные скалы, справа – обледенелые камни у подножья Бюэ. Вокруг нас простиралась пустынная унылая местность: однообразие ее кое-где нарушали лишь белые пятна наметенных ветром снежных сугробов. С каждым мгновением их становилось все больше и больше; скоро они слились в сплошную пелену.
Милорд Кларе:Я имел подозрение, что этот чудак не знать вернуюдорогу.
– Я тоже, – ответила Клара с обеспокоенным видом.
Милорд:Вы повел нас плохой дорогой, проводник?
– Пошли! Пока еще не на что жаловаться! То ли еще будет наверху. Вперед! вперед!
Клара милорду:О, я очень боялся, отец!
– Вперед! вперед! Вы вчера не хотели меня слушать; теперь надо подумать, как нам выпутаться из беды.
– Я хочу вернулся! непременно вернулся! – закричала испуганная мисс.
– Невозможно, мамзель! Но, конечно было бы лучше, если бы мы сейчас уже перевалили на ту сторону.
– Остановите мула, проводник, остановите мула! – сказал милорд. Сильно озабоченный проводник не обратил внимание на этот приказ – Остановите! – повторяла юная мисс. – Остановите! – повторял милорд. – Сию минута, сию минута!»
Проводник оглянулся назад, и не останавливаясь, не отвечая, стал внимательно всматриваться в небо. «Плохо дело», – сказал он. Потом вдруг придержал мулов и прибавил: «Сударь и мамзель, надо слезть с мулов!»
– Слезть! – закричали оба в один голос.
– Да и побыстрее! Вернуться никак нельзя. Ураган вот-вот ударит нам в спину: он мчится к нам со страшной быстротой. У нас есть только один выход. Перевал еще очень далеко, нам до него живыми не добраться. Надо взять влево и вскарабкаться на этот откос. Мы сократим дорогу, а когда будем по ту сторону, укроемся от ветра. Сойдите! Мулы сами найдут до рогу! Ну, сойдите же!»
Хладнокровие проводника внушило уважение милорду, но слова – сильно обеспокоили. Он молча сошел с мула. Тут я приблизился к ним. Юная мисс вся дрожала. Не спрашивая разрешения, я помог ей спуститься с мула и сказал несколько ободряющих слов. Когда отец увидел, как ее нежные ножки погрузились в глубокий снег, его лицо выразило испуг. «Послушайте, – сказал я проводнику, который торопливо привязывал стремена к седлам, – вы сумеете нас выручить. Мне хвалили вашу смелость и вашу силу. Вас зовут Фелисаз, вы самый искусный охотник в долине. Мы вверяем вам наши жизни». Затем, повернувшись к милорду, я продолжал: «Не бойтесь, сударь! Я тоже не новичок в горах. Вместе с этим славным малым я буду поддерживать вашу дочь, если у нее не хватит сил.
– Благодарю вас», – машинально сказал он, поглощенный своею тревогой.
Я не был так взволнован, как англичанин, но обеспокоен не меньше его. Мне пришли на память слова пастуха, которые я накануне пропустил мимо ушей; сегодня, однако, я уже понял как велика опасность нашего положения. Пастух не поскупился на подробности, рассказав при каких обстоятельствах погибли молодой англичанин и жена Пьера. Мне почудилось, что я вижу эту картину во всей ее ужасающей правде. Несчастная женщина дошла со своими свиньями до перевала, когда разразился ураган. У нее не достало сил, чтобы убежать, и ее унесло ветром. В здешних местах ураган так бушует, врываясь в глубину узких ущелий, что приводит в движение громадные снежные массы, и они словно саваном накрывают решительно все, на что обрушился его неистовый гнев. Вот такой же ураган поднимался за нашей спиной. Возникнув, возможно, где-то в долине, он, казалось, собирался вот-вот нас догнать. Первым заметил эту угрозу наш проводник и уже не сводил глаз с кружившегося сблака – этого предвестника бури. Предугадав направление ветра, зорко следя за расстоянием, отделявшим от нас ураган, он мгновенно нашел столь же скорый, сколь и верный путь к спасению – взобраться, как можно проворнее на откос, который он нам уже показал.
Мы поспешили туда. Мулы, почуяв свободу, быстро побежали, высоко подняв головы и раздувая ноздри. Повинуясь инстинкту, они покинули тропу, которая нас сюда привела, и устремились налево – подальше от приближавшегося смерча, а затем углубились в темное ущелье, где мы их тотчас потеряли из вида. «Вперед! Скорее!» – беспрестанно кричал проводник. Но склон был так крут, что не будь снега, сгрудившегося у нас под ногами, вряд ли и самый ловкий охотник смог бы на нем устоять. Однако даже и по снегу мы едва двигались, и настойчивые призывы проводника скорее обескураживали нас, чем ободряли. Молодая мисс, подавляя в себе страх, чтобы еще больше не напугать встревоженного отца, делала неслыханные усилия, поднимаясь по откосу. Но силы ее истощились; выказав естественное смущение, она все-таки приняла мою руку, и скоро вовсе повисла на мне, так что я вынужден был не столько поддерживать, сколько почти нести ее. Я сам изнемогал от усталости, и каждую минуту думал, что уже не смогу ступить ни шагу, и только мысль о крайней опасности, которой подвергалась эта девушка, придавала мне мужество и заставляла идти дальше. Наконец, мисс уже была наверху. Мы ее там оставили, потому что ее отец тоже нуждался в помощи.
Странный случай усугубил страдания бедного милорда. Стараясь облегчить себе подъем по крутому склону, он двигался зигзагами и вдруг наткнулся на обломок скалы, лежавший под снегом. Как это бывает иногда, огромный камень сохранял равновесие, но под тяжестью милорда слегка покачнулся, и тот, растерявшись от неожиданности, так, испугался, что рухнул на дрожащие колени. Лицо его побледнело и исказилось. Дочь, увидав с высоты, в какую беду попал ее отец, испускала отчаянные крики, и мы сами не знали, что делать. «Оставьте меня, – твердил он, – спасайте мое дитя!»
Тут проводник обратился к нему: «Мужайтесь, сударь мой хороший! Это пустяки. Мы его понесем!» – сказал затем он мне.
Мы объединили наши усилия и с величайшим трудом дотащили милорда до верху, где для нас нашлось местечко длиною в несколько футов. Оно беспрерывно обдувалось ветром и было свободно от снега. Мы там встали все четверо, а ураган все приближался.
«Мы не останемся здесь до ночи, – сказал проводник. – Я понесу милорда, он потяжелее, а вы понесете мамзель. Нам надо только спуститься футов на двадцать по снегу. Ставьте ноги в мои следы. Не забывайте: это нужно для того, чтобы не попасть в ямы, их много здесь возле скал. Мужайтесь, сударь мой хороший! Мужайтесь, молодой человек! Мужайтесь, мамзель! Это пустяки! А вот здесь у меня есть чем подкрепиться!»
С этими словами проводник вытащил из кармана старую кожаную фляжку, в которой сохранилось немного дрянной местной водки. «На войне, как на войне», – сказал он и приложил фляжку к губам юной мисс. Она пригубила водки и с благодарной улыбкой вернула фляжку. Проводник дал потом выпить милорду, а после него – мне. Фляжка была совсем легкая. «За ваше здоровье, проводник! – сказал я.
– Выпейте, – ответил он, собираясь идти дальше, – если там хоть что-нибудь осталось!» Взглянув на небо, он вдруг закричал: «В дорогу!» в самом деле, по небу боком двигался смерч, похожий на огромную колонну, и его верхушка, нависшая над местом, где мы стояли, уже скрывала пики Физа, находившиеся слева от нас.
Глоток водки немного подкрепил наши силы, и мы начали спускаться. Но с первых же шагов нам встретились непреодолимые препятствия. На этой стороне склона, защищенной от холодного ветра, дувшего на противоположной стороне, снег подтаял, и мы провалились в него по пояс. Скоро платье юной мисс промокло насквозь и облепило ее закоченевшие ноги. Она с трудом двигалась и каждую минуту останавливалась, а я ввиду особого характера ее затруднения ничем не мог помочь ей. Проводник это заметил и хлопнул себя по лбу: «Ну и дурак же я! Надо было наверху сказать, черт побери! Мамзель должна, как и все здешние женщины, сделать из юбок штаны!»
Положение за несколько прошедших часов весьма изменилось. Молодая англичанка не без смущения, правда, но на этот раз без ложной стыдливости принялась за дело. Она приподняла передний край платья, скрепила его сзади булавкой и сделала нечто вроде панталон с напуском, что позволило ей пройти часть дальнейшей дороги с большей легкостью.
Что касается милорда, он думал только о дочери: «Благодарю, благодарю! – говорил он мне на каждом шагу. – Боже мой, боже мой! Проводник, мы еще долго будем так идти?
– Глядите-ка! – ответил ему проводник. – Мы спасены, но посмотрите на дорогу, где нам надо было пройти!»
Тут мы разом отошли друг от друга и стали молча смотреть назад. Смерч со страшным треском разбился. Огромные комья снега, ударившись о скалы, взлетели в воздух, а ветер, подхватив эти белые снопы, швырял их во все стороны. Казалось, будто все ветры вырвались на волю, разорвав большую тучу. При виде этого зрелища ужасов милорд, который едва верил, что его Дочь избежала мучительной смерти, с глубоким волнением повернулся к ней, чтобы заключить ее в свои объятия… Но она от волнения и пронизывающего холода, лишилась чувств.
Я тотчас сбросил с себя плащ и закутал в него девушку; потом я поднял ее, милорд вытащил из моего вещевого мешка кое-какие пожитки, и мы обернули ее заледеневшие ноги. Она открыла глаза и, увидев, что я держу ее в объятьях, покраснела. «Дело пошло на лад, – сказал я милорду, – берите опять за руку проводника, и пошли! А я понесу мадемуазель, пока не дойдем до лучшего места».
Тут юная мисс сказала слабым голосом: «Спасибо, сударь… Идите, отец, прошу вас».
Обняв меня за шею, она сжалась в комочек, чтобы мне было не так тяжело ее нести. «Раз так, – заявил проводник, – пойдемте направо! Я знаю, там есть лачуга».
В самом деле, не прошло и двадцати минут, как этот добрый малый довел нас до бедной хижины, занесенной глубоким снегом, из которого торчала одна лишь труба. Такие хижины обычно бывают очень низкими. Проводник раскидал снег, проделал в крыше дыру, первым влез в нее, принял девушку из моих рук, и мы очутились в жилище, где стены были из черных закопченных балок, а сырой земляной пол носил явные следы пребывания скота, нашедшего себе здесь приют прошлым летом.
Трудно угадать, что случилось бы с нашей молодой спутницей, если бы не это убогое жилище, ставшее для нас столь драгоценным. Вслед за ураганом, который стих, не застигнув нас, полил холодный дождь со снегом; частые дождевые капли больно кололи лицо и мешали смотреть, ограничивая наш горизонт несколькими шагами, так что сам проводник, не имел бы иных указательных знаков, кроме горной тропы под ногами. Это были остатки грозы, которая пронеслась над нашими головами. К тому же, хотя юная мисс не была тяжелой ношей, у меня уже не хватало сил нести ее дальше; проводник, со своей стороны, не мог бы сменить меня, ему нельзя было бы оставить наш маленький караван на середине дороги, трудности и опасности которой требовали его неослабного внимания и свободы движений. Все это наш проводник предусмотрел раньше, чем мы, когда он крикнул: «Я знаю, там есть лачуга». Как только мы вошли туда, он снял дверь с петель и положил ее на пол менее влажной стороной кверху. Я расстелил на ней все содержимое моего вещевого мешка, и мы устроили ложе для юной мисс. Милорд, молча, но охваченный сильным волнением, одной рукой поддерживал голову дочери, чтобы она не касалась дерева, а другой – натягивал на ее озябшее тело всю сухую одежду, которая у нас оставалась.
Между тем Фелисаз отыскал на внутренней стороне кровли несколько tavillons , еще не тронутых весенней оттепелью, положил их в кучку на солому, собранную среди балок, затем вынул кремень и сказал, глядя на милорда: «Не бойтесь! На этот раз не для трубки!»
При этих словах, в которых без умысла славного охотника прозвучал жестокий упрек, краска прилила к щекам англичанина, и жгучее чувство раскаяния пронзило его до глубины души. Уста его были немы, но взгляд выражал стыд, который всегда так трогает в пожилых людях, и на лице его я прочел, что он не может простить себе грубое обращение с человеком, кому он был обязан спасением дочери.
В очаге уже запылал огонь. Мы приблизились к нему. Приятное тепло вернуло к жизни юную мисс: на ее прекрасном лице вновь появились нежные краски, согревшиеся члены мало-помалу обрели возможность двигаться. Ее первые слова, полные благодарности за наши заботы, были очень милы, а красота ее засияла неожиданным блеском в черных стенах, озаренных благотворным огнем очага. В эти минуты в сердце милорда, уже уверенного в том, что ему вернули дочь, отчаяние уступило место безграничной радости. Прежде, чем он смог вымолвить слово, по щекам его заструились слезы; время от времени, оставив руку дочери, он пожимал мою руку и руку проводника, и тот в простоте душевной отвечал: «Я же вам говорил, сударь мой хороший, это пустяки!» Подвергаться великой опасности, быть на волосок от смерти, два долгих часа глядеть ей прямо в глаза, нет – это не слишком дорогая расплата за те ни с чем не сравнимые минуты, когда возродившаяся надежда прогоняет тревогу, неожиданное счастье согревает нас своим животворным теплом, а сердце, переполненное радостью, спешит поделиться ею со всеми и с каждым.
1 2 3