Этот туземец сам напоминал персонаж из басни. Обутый на босу ногу, он был в дырявой шляпе и в коротких штанах. Под носом у него чернело пятно, говорившее о неумеренном употреблении нюхательного табака, по всей видимости – контрабандного.
– «Эй, сюда, на помощь, дружище!» – крикнул я ему.
Но вместо того, чтобы подбежать ко мне, он остановился, как вкопанный, и втянул в нос добрую щепотку табаку.
Крестьянин из Савойи не лукав, но осторожен. Он никогда не торопится, пальцем не шевельнет там, где ему что-нибудь неясно, не вмешивается ни в какое дело, если не знает его досконально, не спорит с властями, не ссорится с соседями, не задевает королевских карабинеров . Впрочем, он прекраснейший в мире человек, я говорю это серьезно, ибо имел множество случаев в этом убедиться.
Итак., мой туземец был прекраснейшим в мире человеком, но человек, привязанный к лиственнице, показался ему подозрительным. Как он сюда попал: по распоряжению властей, по чьей-нибудь злой воле, или еще как-нибудь? И прежде, чем приблизиться ко мне, он хотел меня поближе узнать.
«Хорошая погода! – наконец крикнул он мне, хитро улыбаясь, словно я здесь наслаждался прогулкой – очень хорошая!
– Развяжи меня, вместо того, чтобы болтать о погоде, шутник ты этакий!
– Вас, конечно, развяжут. И давно вы здесь?
– Уже три часа. Ну, живей! За работу!»
Он сделал два шага вперед. «Это разбойники с вами такое сделали?
– Я все расскажу, сначала освободи меня!»
Он сделал еще три шага вперед, и я уже подумал, что моим мучениям пришел конец, когда он, понизив голос, с таинственным видом спросил: «Уж не.контрабандисты ли?
– Они самые. Ты угадал. Злодеи привязали меня тут до завтра, а ведь до того и умереть можно».
Эти слова произвели на него ошеломляющее впечатление.
В страхе он отступил назад, явно собираясь покинуть меня. Я не мог сдержать своего гнева и разразился ругательствами, обозвав его самым последним из негодяев, утративших образ человеческий.
Однако его нисколько не смутила моя брань. «Увидите, – бормотал он, медленно пятясь назад, – вас, конечно, развяжут». Потом, ускорив шаг, он скрылся за поворотом тропинки, и вдогонку ему понеслись мои проклятия.
Что было делать? Мое положение казалось мне еще более тяжелым после того, как я поговорил с этим человеком: он мог выдать меня контрабандистам, если и сам не принадлежал к их шайке. В моем воображении уже вставали самые мрачные картины, и я был бы несчастнейшим человеком, если бы не две белки, которые развлекли меня своими играми. Эти хорошенькие пугливые зверьки думали, что они одни в лесу. Гоняясь друг за дружкой, прыгая с дерева на дерево, они резвились с такой свободой и непринужденностью, движения их были полны такой грации, – которую обычно убивает страх, – что я не мог налюбоваться легкостью их прыжков и изяществом всей этой игры. Так как мы с лиственницей образовали единое целое, одна из белок беззаботно спустилась по моему туловищу вниз, а затем махнула на соседнее дерево, где вторая стала ее гонять с ветки на ветку, пока обе не очутились на самом верху. Вдруг, словно сговорившись, они замерли, и я догадался, что белки увидели со своей высоты кого-то приближавшегося к нам.
Я не ошибся. Вскоре показался грузный человек в сопровождений моего знакомого туземца, обладателя густого пучка волос под носом. У толстяка было три подбородка, круглое, как луна, лицо и маленькие глазки, к сожалению, выражавшие крайнюю осторожность. Он был в длиннополом сюртуке и треугольной шляпе. Заметив меня, он принял позу наблюдателя. «Кто вы такой? – крикнул я ему.
– Старшина здешней общины, – ответил он, не двинувшись с места.
– Так вот, старшина общины, я требую, чтобы вы меня развязали, или прикажите это сделать вашему подручному, который стоит рядом с вами и набивает себе нос табаком!
– Вас, конечно, развяжут, – сказали они оба разом, – но сначала расскажите, как вы сюда попали?» – прибавил старшина.
Наученный горьким опытом, я дал себе обещание ни словом не обмолвиться о контрабандистах. «Как я попал сюда? Очень просто. На меня напали разбойники, ограбили и привязали к этому дереву, и я прошу как можно скорее освободить меня.
– А, вот какое дело!… – сказал старшина. – Разбойники, вы говорите?…
– Да, разбойники! Я переправлялся через горы, при мне был мул, который вез мой чемодан. Они украли и мула, и чемодан…
– А, вот какое дело!
– Да, именно, такое дело! Ну, а теперь, когда вы в курсе дела, подойдите и развяжите меня! Ну-ка, живее!
– А, вот какое дело! – твердил старшина, вместо того, чтобы подойти ко мне. – Тут еще бумагу надо составить…
– Да развяжите же меня, негодный вы человек! Что мне до ваших бумаг?
– Да вот протокол придется составить. Так оно будет по закону.
– После составите. А сейчас развяжите меня!
– Нельзя, сударь мой хороший! С меня за это взыщут. Сначала надо составить протокол, а потом уж развязывать. Я пошлю за свидетелями. Нужны двое, да чтоб умели расписываться. Понятное дело, на это понадобится время. А потом им нужно заплатить за рабочий день, но вы, сударь, имеете средства…» Затем, обратившись к туземцу, он продолжал: «В Маглане зайди к Пернетте! Она укажет, где найти ее мужа, нотариуса. Найди его и скажи, чтобы шел сюда; а после зайди в Сен-Марген и разыщи церковного старосту Бенетона, он, наверное, там, потому что сегодня он будет звонить по случаю свадьбы Шозе; пусть тоже сюда придет. Да пусть нотариус принесет чернильницу с чернилами, наша-то опрокинулась в среду во время вечернего дежурства, и гербовую бумагу тоже. Иди, дружище! И поторапливайся! Порядочный человек всегда честь-честью рассчитается, за ним не пропадет! Иди и по дороге в Велюз сообщи Жан-Марку, что его кобыла заболела сапом. Ей сделали прижигание и к осени она выздоровеет. Иди!
– Идите к черту, и Жан-Марк, и его кобыла, и вы оба с ними вместе! Чинуша туполобый! Негодяи без сердца! Если вы меня развяжете, каждый получит по луидору!»
Туземец, уже пустившийся было в дорогу, внезапно остановился и вытаращил на меня глаза, загоревшиеся жадным огоньком. Но старшина стоял на своем: «Вы оплатите канцелярские и все прочие расходы, а потом можете дать, если хотите, на водку. Если вы не поскупитесь, никто не будет в обиде. Но подкупать заранее, не выйдет! Сколько вы не сыпьте луидорами! Знайте: должность старшины общины переходит от отца к сыну, начиная от моего прадеда Антуан-Батиста, и скорее вода высохнет в Арве, чем кто-нибудь из нас покроет себя позором. Ступай же! – крикнул он туземцу. – А вы потерпите, – сказал он мне, уходя. – Я пошлю за полуштофом вина, оно вас подкрепит».
Докучная, хоть и похвальная добропорядочность старшины раздосадовала меня не меньше, чем его приверженность к формальностям. Я снова остался один – на этот раз в полной уверенности, что мое освобождение наступит не раньше следующего утра. Я старался привыкнуть к этой мысли. По счастью, вечер был теплый и тихий. Солнце, клонившееся к закату, освещало косыми лучами лес, непроницаемый днем, а стволы лиственниц отбрасывали длинные тени на мшистую почву, сверкавшую всеми оттенками золотистого цвета. Сарычи, недавно еще парившие над моей головой, исчезли; в поисках ночлега с громким карканьем пролетели над долиною Арвы вороны; горные вершины постепенно тускнели и казалось тоже затихали, погружаясь в сонное безмолвие после кипучей дневной жизни. Вечерний покой, окутанная мглою засыпающая природа – все это оказывает могучее действие на душу, претворяя все тревоги и волнения, в тихую задумчивость. Несмотря на все неудобства моего положения, я не мог не поддаться этим впечатлениям. Мое сердце, еще взволнованное бурями прошедшего дня, с тем большей радостью вкушало вечернюю благодать и теплилось светлой надеждой на спасение, быть может, не столь незамедлительное, но верное и близкое.
Но вот в последних лучах заходящего солнца я увидел вдали толпу мужчин, женщин, детей, словом – целую деревню. Движущиеся фигуры, расположенные между мною и солнцем, выделялись темными силуэтами на фоне прозрачных макушек лиственниц, так что я не сразу узнал старшину с его полуштофом. Тем не менее он был здесь, а рядом с ним шел кюре, привлеченный молвой о моем приключении. Появление служителя церкви оживило мои надежды, и я решил обратить на дело моего спасения все христианские добродетели, какие удалось бы у него найти.
Кюре был очень стар, немощен и поднимался в гору с трудом. «Ого! – сказал он, увидев меня, – злодеи связали вас самым гнусным образом. Приветствую вас, сударь!»
Искренний тон и открытое лицо доброго старика привели меня в восторг. «Поистине гнусным образом, – ответил я. – Извините, если я по их вине не могу ни поклониться вам, ни снять шляпу, господин кюре. Могу ли я с вами несколько минут поговорить наедине?
– Самое спешное дело, как мне кажется, это вас развязать, – возразил он. – Вы побеседуете со мной после, в более удобной обстановке. – Ну, Антуан, – сказал он старшине, – за работу! Разрежь веревку, так будет скорее!»
Я рассыпался в выражениях благодарности и, конечно, от чистого сердца. Антуан вытащил нож и уже приготовился разрезать мои узы, но туземец, жаждавший завладеть веревкой в целости и сохранности, отстранил руку с ножом и в мгновение ока распутал узел. Едва освободившись, я пожал руку кюре и в первом порыве радости расцеловал его в обе щеки. Но тотчас я почувствовал острую боль во всех членах, и не в силах двинуть затекшими ногами, вынужден был сесть на землю. Тут приблизился Антуан со своим полуштофом, а кюре тем временем послал одного из прихожан за своим мулом, чтобы предоставить его в мое распоряжение. Отдав этот приказ, кюре сказал мне: «Я готов вас выслушать». И вся деревня – женщины, ребятишки, пастухи, старшина и церковный староста – образовала вокруг нас кружок. Солнце только что село.
Я правдиво рассказал мою историю. Жуткие подробности смерти Жан-Жана повергли в ужас этих славных людей, и, когда я повторил богохульственные слова, вызвавшие смех у контрабандистов: «Жан-Жан, молись богу!» все – и кюре и прихожане – в благоговейном молчании одновременно перекрестились. Взволнованный этим зрелищем, испытывая неодолимое желание присоединиться к общему наивному выражению столь естественного чувства, я невольно приложил руку к шляпе и обнажил голову… Прихожане, казалось, удивились, кюре оставался серьезным и неподвижным, а я…, я смутился. «Продолжайте, продолжайте», – сказал мне добрый старик. Я закончил свой рассказ, не забыв упомянуть ни о крайней осторожности туземца, ни о похвальном бескорыстии старшины.
Когда я умолк, старый кюре сказал: «Хорошо!» Потом он обратился к своим прихожанам: «Слушайте меня все! Вы трепещете перед этими злодеями и поэтому они смеют делать всё; ибо трусы порождают храбрых. Но хуже всего то, что некоторые из вас извлекают выгоду из их гнусного промысла. Погляди-ка, Андре, до чего тебя довело злоупотребление табаком, – этой пагубной привычкой расходовать деньги выше своих средств! Твой нос набит табаком, а сам ты ходишь на босу ногу; добро бы только это, но ты покупаешь табак у этих мошенников, и, чтобы с ними не ссориться, ты не смеешь выручить из беды человека, как это подобает христианину. Но ты ведь знаешь, Андре, этих разбойников в аду будут жечь на огне и рвать на части… И неизвестно еще, что ожидает тех, кто им потворствует! Послушай меня, мой дружок, не нюхай столько табаку и покупай его в казенной лавке! Что касается Антуана, то он думал сделать как можно лучше, и хорошо поступил. Он действовал по правилам, а не по своему хотению».
Тут добрый кюре дружески похлопал Антуана по плечу, и тот, гордясь, что его похвалили в присутствии всей деревни за благоразумное и бескорыстное поведение, простодушно выпятил грудь, держа в одной руке полуштоф, а в другой – свою треуголку.
Во время этой беседы привели мула. Мне помогли сесть на него, и я смог наконец распроститься с моей лиственницей. Мы стали спускаться с горы. Старшина держал мула под уздцы, добрый кюре, разговаривая, шел рядом со мною, а все прихожане следовали позади. Эта живописная процессия двигалась в светлых сумерках и то рассыпалась по мшистой лесной дороге, то собиралась в кучки в глубоком овраге, то шла цепочкой по извилистой узкой тропинке. Не прошло и получаса, как мы подошли к обширным пастбищам, откуда виднелся другой склон горы, спускающийся к долине Арвы, уже потонувшей во мгле; невдалеке от нас появились кое-какие строения, буки и наклонный шпиц ветхой колокольни. Это была деревня.
«Спокойной ночи, добрые люди!» – сказал кюре своим прихожанам. «А вам, сударь, я предлагаю ужин и постель. Нынче постный день, но я еще наверху заметил, что вы не католик и таким образом, мы, чем сможем, восстановим ваши силы. Марта! – крикнул он, когда мы подошли к церковному дому. – Поскорей приготовь цыпленка и дай мне ключ от погреба!»
Я поужинал с этим превосходным человеком: он вкушал постную пищу, а я уписывал цыпленка. Когда кончилась бутылка старого вина, которую он открыл в мою честь, я попрощался с ним, чтобы насладиться отдыхом, в чем очень нуждался.
На другой день я спустился в Маглан. Моей прежней целью было посетить Шамони. Но после пережитых тревог и столь опасного приключения я утратил охоту к странствиям. Я повернулся спиною к горам и поспешил к себе домой самым коротким путем.

1 2