– С виду ты, Фрол, пентюх пентюхом, а иной раз изречешь толково. А правду говорят, что и колода дубовая раз в десять лет по словечку вымолвит. И на самом деле, робятки, чего нам в дальнее заморье переться? А ну как здеся приживемся? Погода тут, полагаю, не то что на Камчатке – цельный год вёдро. Рыбу ловить станем, деревья посадим плодоносящие, пшеничку, может, посеем. Видали ж сами – растет здесь пшеница!
– Растет! Растет! – грохнули хором мужики.
– Не поплывем дале! Изнурились уж морским походом!
– С япошками жить станем! Они народ смирный, беззлобный!
– Веди нас, Игнат, к адмиралу! Пущай отпускает нас на берег разведаться!
Суета в размышлении серьезном покручивал свой шишковатый нос, думал было сейчас с депутацией к Бейноску двинуть, но кто-то вдруг громко крикнул, что к галиоту от берега правят еще какие-то лодки, и кинулись мужики смотреть. И на самом деле, двигались от берега с десяток японских милых лодок, будто охраняя ту, что в середине находилась.
– Кого нелегкая опять несет? – удивлялись мужики.
– Али снова торговцы?
– Нет, непохоже! Видать, важный барин правит, насчет гвоздей да топоров, поди, договориться хочет.
Доложили адмиралу. Беньёвский поспешил на палубу со свитой, навел на лодки подзорную трубу, смотрел недолго, с треском сложил ее.
– Чурин! – крикнул штурману. – Распорядись-ка мехов достать, да покраше, побогаче, не скупись! – и тут же обратился к мужикам: – Те, кто к оружию определен, наготове будьте, но мушкетонов без моей команды упаси вас Боже трогать!
Скоро лодки японские к самому борту подплыли. Прибывший вельможа грузным, полным был. На палубу взобрался лишь с большим трудом при помощи телохранителей, толкавших его под толстый зад. Вслед за ним и слуги влезли – все с длинными мечами. Японец главный вначале отдышался, потом оправил с помощью прислужников долгополую свою одежду из шелка синего, с рукавами широчайшими, украшенными кисточками, и уж только вслед за туалетом изобразил на круглом своем лице подобие улыбки, и глазки его при этом в жирных складках кожи утонули, так что и ресницы негустые скрылись, и получилось лицо безглазым и смахивающим на небольшую тыкву. На голове его крошечная шапочка красовалась, Бог весть как державшаяся на макушке плоской, лысой. За широким поясом рукоятями вниз торчали два меча. Японец поклонился, из-за пояса веер выхватил, стал обмахиваться им, не двигаясь с места. Беньёвский поклонился тоже, шагнул навстречу вельможе и по-французски спросил:
– Не имею ли я честь видеть правителя этого острова? Мы рады приветствовать вас на борту корабля, британской короне принадлежащего. Я – капитан, барон де Бенёв.
Японец кинул быстрый взгляд на прислужника, державшего над ним раскрытый зонт. Тот, похоже, был у главного за толмача, потому что, наклонившись к уху вельможи, проверещал ему что-то по-японски. Главный, словно осознав честь присутствия на британском судне, взметнул вверх тонкие щипаные брови, значительно кивнул и небрежно бросил переводчику фразу, перетолмаченную тут же:
– Даймиос Фукиру, местный властелин, рад приветствовать славных британских моряков и лично барона де Бенёв близ своей земли. Чем вызван ваш приход?
– Необходимостью починки судна, – отвечал Беньёвский, – и желанием пополнить запасы питьевой воды.
Толмач мгновенно перевел, и жирное лицо даймиоса Фукиру стало едва не вдвое шире от улыбки. Он ответил быстро:
– Вам предоставят сколько угодно чистейшей, как слеза, питьевой воды и необходимые материалы для починки судна. Фукиру гостеприимен.
Беньёвский был доволен и снова поклонился:
– О вашем приеме милостивом я по прибытии в Лондон тотчас доложу своему правительству. Сейчас же по закону гостеприимства я буду счастлив вручить вам эти скромные дары, – и он махнул рукой Чурину, который неуклюже поднес японцу связку отборных собольих шкурок, не поленившись перед этим пригладить, причесать густой, блестящий мех.
– Доброго здоровьичка вашей милости желаем, – добавил с хмурым лицом Василий Чурин, не замечая, как побледнел от бешенства Беньёвский. – Сгодится в стужу брюхо-то прикрыть.
Фукиру шкурки принял почти бесстрастно, передал их тут же слугам, но было видно, что подарком даймиос доволен. Потом, желая, видно, судно осмотреть, пошел по палубе и вдруг уставился на пушку. Посмотрел на берег, на пушку снова, наклонился, приглядываясь к чему-то на бронзовом ее стволе, похлопал по ней пухленькой своей ладошкой и всем на удивленье вымолвил с масленой улыбкой:
– Карашо!
Но улыбка слетела с обрюзгшего его лица так же быстро, как и появилась на нем, даймиос приблизился к Беньёвскому, и толмач заговорил:
– Их светлость, даймиос Фукиру, выражает свою великую, ни с чем не сравнимую признательность барону де Бенёв и славной головой Будды клянется в том, что наполнит весь его корабль прозрачной, как алмаз, питьевой водой, но заклинает британских моряков не выходить на берег и даже приближаться к нему на лодке. В противном случае их светлость будет вынужден всех, кто нарушит его приказ, лишить права на существование посредством отделения головы от тела, как того требуют древние законы Империи восходящего солнца. На прощанье их светлость желает британским морякам счастливого, тихого отдыха близ прекрасной японской земли.
Фукиру улыбался. С трудом скрывая негодование – все видели, как трудно давалось ему это, – Беньёвский улыбнулся тоже и обратился к толмачу:
– Передай их светлости, что примем к сведенью его совет. Но пускай исполнит обещанье и своих холопов с водою к нам пришлет. Больше нам ничего не надо.
Толмач перевел, Фукиру поклонился и пошел к трапу, по которому его долго спускали в лодку, после чего бережно переправили к нему вязку собольих шкур. На них японец даже не взглянул и положил под ноги. Сидел и чванливо улыбался. Поспускались в лодку и его телохранители, и маленькая эскадра к берегу двинулась.
Беньёвский дрожал от гнева. К нему подошел Винблан, резко выбросил в сторону отплывающих руку, давясь бешенством, по-немецки сказал:
– Мой адмирал! Разреши, пока они недалеко, из пушек, из мушкетов обезьян японских в крупу разделаем! Толстая свинья нас опозорила, унизила! Чего медлить? Дозволь!
Беньёвский несколько мгновений раздумывал как будто, но потом сказал, утишая ярость:
– Август, если б не отсутствие воды, до берега они бы не доплыли и я бы собственноручно разможжил эту гнилую тыкву из пистолета. Но я ответственен за всех – за них и за тебя. Вот поэтому я и умеряю ярость и тебе велю – умерь...
Винблан неуважительно обдал Беньёвского презрительным взглядом и пошел в кают-компанию.

8. КАК ПОМЕРЛА ЛЮБОВЬ К ЗЕМЛЕ ЯПОНСКОЙ

Спустились сумерки. Только к вечеру мужики обмозговали, обкумекали все до конца, до мелочей, и решили, что депутатов будет трое: Суета, Спиридон Судейкин и Ивашка Рюмин, но на поклон к Бейноске все пойдут, потому как, решили, в столь важном деле каждый свое лицо обязан был явить. Без криков, серьезные, спокойные (те, кто пробовал японское вино, уж протрезветь успели), подошли они к каюте офицерской. Вызвали Беньёвского на палубу. Тот вышел к ним с Устюжиновым Ваней – занимались в этот час наукой. Мужики с неудовольствием на юношу взглянули – и больше не смотрели, словно и не было его.
– Сударь хороший, – поклонился Суета, – имеем мы до тебя изрядной важности беседу. Изволь послухать...
– Ну, говори.
Игнат для начала потаскал себя за нос и за серьгу. Сказал:
– Хотим просить господина адмирала оставить нас на сей земле японской, сильно нам полюбившейся.
Адмирал улыбнулся:
– А чем же так полюбилась вам она, позволь спросить?
Суета глубоко вздохнул, точно запасаясь воздухом для объяснения пространного:
– Во-первых, оная земля от нашей недалече, что нам весьма приятно. Засим по нраву пришелся нам народ японский, незлобивый и смирный. Воздух здешний приятным показался – зноен и свеж в одноразье, что, думается нам, для взращения плодов и злаков потворствует немало. А посему ж бьем тебе челом: изволь ты нас на сей земле с пожитками оставить.
Беньёвский нехорошо прищурился:
– Что, видно, вам приятельство со мной наскучило? – Мужики сконфуженно молчали. – Ладно, ответ на вашу просьбу я дам незамедлительно, детушки мои. Говорите, значит, что приятна вам близость земли родной? Что ж, резонно – всяк к своей земле сердцем привязан. Но токмо забыли вы, ребята, что из отечества вы не вольными путешественниками али купцами за море отплыли, а совершенными разбойниками, бунтовщиками политическими и даже душегубами. Так по какой такой причине по соседству с виселицей устроиться решили? Али полагаете, долго длинным Екатерининым ушам о вас проведать да рукам ее хватким вас отсель извлечь и прямо к плахе привесть? Недолго! Микадо японский ради вас, православных, с императрицей ссориться не станет – за милую душу отправит вас в любезное отечество. Засим толкуете вы о приятности воздуха здешнего да о красотах. Истинно, для глаза радость немалая! Да токмо знаете ли вы, что прелести сии обманчивы, как зеленая лужайка на болоте, которая таит трясину? Тот землетрус да пепел, что видели вы на Камчатке, в сравнении с японскими безделки сущие. Здесь землетрус с камнекиданьем мигом сметает то, что построено за много лет. Жителям тутошним дома свои приходится выстраивать на год раз пять, паки и паки. Что ж, живите здесь, скучать не будете. А еще не станете вы скучать и потому, что на каменистой, гористой сей земле не сыщется и десятины почвы, удобной под распашку. Вы поглядите, когда рассвет прибудет, – трубу вам даже дать могу, – на поля японские – узрите их прямо на горах, где каждый лоскуток возделан, очищен от камней, удобрен. И воду для поливки, и удобрения – все сие носят японцы на гору у себя на спинах, поднимаясь высоко на кручи. Не обессудьте, ребятки, но вы и японцы на разной по богатству почве взросли. Вы привыкли к тучности и изобилию земному, они же к скудости и бедности их каменистой почвы. Они способны выжать из засушливых своих клочков хоть что-нибудь для пропитания, а иногда с избытком даже, а вы, уверен, не сможете взять из поганой сей земли и самой малости, ибо не имеете их усердия, не знаете приемов ихних, усвоенных на протяжении веков. К тому ж, ребята, при здешней бедности землей никто вам пашен, пригодных для взращенья злаков, не выделит. Все здесь давным-давно поделено. А посему о каком ты изобилии, Игнат, здесь толковал? Не понимаю! Но, может статься, заделаетесь вы охотниками али рыболовами? Так для охоты сносной, способной прокормить, в Японии вы много зверя не найдете, а рыбаков здесь и своих хватает – на побережье всяк рыболовством промышляет. Кроме того, ты, Игнат, сказал, что народ японский тебе приятным показался, доброхотным и любезным. Ну так позволь с тобой не согласиться, оттого что улыбки и прочие гримасы – всего лишь маска обычного их поведенья, и все сии улыбки и поклоны не много стоят и нужны им лишь затем, чтоб усыпить твое внимание, а после произвесть с тобой все, что им надобно. К тому же древние японские законы строжайше запрещают иноземцам ступать на берег их.
– Сие неправда! – угрюмо сказал Игнат.
– Нет, сударь, правда! – теряя хладнокровие, дернулся вперед Беньёвский. – Аль сами не видали, как стучали себя по выям те япошки, что приезжали торговать? Так вот по вашим, а не по ихним шеям пройдутся вострые мечи, если вы их закон нарушите! А мне тот боров жирный так прямо и сказал, да токмо вы по невежеству своему не поняли, конечно, но я-то уразумел – сказним, сказал!
– Неужто так и сказал? – недоверчиво осклабился Игнат.
Беньёвский закричал, не выдержав:
– Ну почему ты мне не веришь! Ладно, пусть я не ваш, ну так ему, ему поверь! – и, схватив за плечо Устюжинова, толкнул его вперед. – Скажи ты им! Может, тебе поверят!
Игнат хмыкнул и утер ладонью рот:
– Нет, ваша милость! Перевертышу сему веры у нас нету. Вот отпусти ты нас на берег завтра, дай мы сами попытаем: и поля ихние посмотрим, и строения, и с самими япошками, как сможем, побалакаем. Прости, наскучило нам маленько плаванье сие. Два месяца уж мотаемся, едва не потонули. Чего там острова Филиппские! Али японские хужей? Отпусти попытать!
Беньёвский рассмеялся зло:
– Ну, глупому толковать – что ладошкой гвозди заколачивать!
Слово взял Ивашка Рюмин:
– Отпусти, сделай милость. Не бойся, что один с господами останешься. Не все, я мыслю, остаться тут возжелают, дальше поплывут – будет тебе команда. Вольных, может, поднаймешь.
Неожиданно для всех Рюмину Устюжинов ответил:
– Ваня, ну ты хоть мне поверь! Мы ж с тобой друзьями-приятелями были! Чего вы просите? Али смерти не дождетесь? Ведь я худо-бедно да уразумел то, что служка барина того японского перетолмачил, – не бывать, сказал, вам живу. Так не будьте же вы ребятишками малыми, неразумными. Чего мне лукавить?
– Нет тебе веры! – гаркнул Спиридон Судейкин. – Перевертень ты!
– Ну да и хрен с вами тогда! – заорал громче Спирьки Иван. – Пускай японцы кочны ваши срубят – вам, межеумкам, головы без надобности!
Плюнул и пошел на нос галиота, где в это время Мавра любовалась тем, как у самого берега плавали лодки японские с фонариками красными, бумажными.
Наутро мужики засобирались.
– Ребята! – громогласил Суета. – Все не поедут, токмо десять человек, чтоб япошки большой оравы не забоялись. Оставите станут аспиду нашему, Ваське Чурину, снасть такелажить.
Мужики обиделись – никто на корабле оставаться не хотел. Жребий пришлось метнуть, не без ссор десять нужных отобраны были. Игнат к адмиралу подошел.
– Ваша милость, прикажи ружьишки выдать.
– Зачем вам ружья? – хмуро спросил злой на мужиков Беньёвский.
– А для уверенности пущей, сударь милый.
– Осторожностью и рассудительностью оружие замените, Игнаша. Не дам вам мушкетонов.
– Ладно, и так поедем, – поиграл Игнат желваком на рябом лице.
На палубу вышел Хрущов, проспавшийся, но сердитый, без дела стал шататься от одного к другому, узнал, что едут мужики на берег, засобирался тоже.
– Куда ты, Петр Лексеич? – спросил его Беньёвский.
– А с ними враз поеду, с мужиками. – Приблизив рот свой к уху адмирала, обжигая перегаром, зашептал: – Я, брат, такую водку вчера у них вкушал, коей, должно быть, одни лишь херувимы да серафимы на небеси лакомятся, да и то по праздникам большим. Еще тебе скажу, видал я таких пригожих баб, коих в России и в заводе нет. На головах куафюры самые шармантонные, лико у каждой белое, что моржова кость, ножка махонькая – так бы и проглотил всю с куафюрой вместе! Поеду я с ними, государь, не гневайся. Угляжу пристойное для постройки дома место – всенепременно останусь и даже, может быть, в японскую службу запишусь скуки ради.
Беньёвский посмотрел на капитана с веселым презрением:
– Да ты, Петр Лексеич, умом не больше мужиков богат, ей-Богу! Что ж, поезжай. Видно, все русские non compos mentis*[Не в здравом уме ( лат .).]!
– Чего, чего? – не разобрал Хрущов, но Беньёвский лишь рукой махнул и прочь пошел.
Ялбот с десятью гребцами отплыл. Оставшиеся кричали им в напутствие, что нужно выяснить еще. Игнат, довольный, важный, сидел за рулевого. Дул свежий ветерок, и по морю бежали небольшие волны. На судне видели, что приблизился ялбот к стоявшим будто на якорях японским лодкам, которые, вдруг снявшись с мест своих, кинулись стремглав к ялботу. Беньёвского с трубой подзорной не было на палубе, и мужики не в силах были разглядеть, что происходило там, недалеко от берега, между японцами и их посланцами. Узрели только, что, пять минут всего побыв среди японских лодок, ялбот вдруг повернул назад, к «Святому Петру».
– Да что за канитель такая! – сильно удивились мужики на галиоте. – Неужто не дозволили им на берег выйти?
– Да не может быть того – наверно, забыли что-то.
– Чего они забыли! Не пущают нас, видать, на берег! Блюдут, видать, закон свой лиходеи!
– Да где ж блюдут? Отпустили наших с миром, значит, нет у них того закона!
Меж тем ялбот к галиоту подплыл. Выборные карабкались на палубу хмурые, смущенные. Суета Игнат, поднявшись, сразу пошел куда-то в сторону, а не к мужикам, ждущим разъяснений. Его остановил скрипучий, хриплый голос Гундосого:
– Игнат, али заплутал ты? Куда от нас гребешь? Сделай милость, поведай, о чем с япошками толковал?
Игнат махнул рукой:
– Да спросил у узкоглазых, колико они за фунт орехов земляных берут.
– Ну, и сказали?
– Сказали, токмо и повторять противно – больно дорого. Вот мы и возвернулись, – и тут же, меняя тон с шутливого на яростный, прокричал: – Сволочи они все до одного! На берег нас не выпустили даже! Назад сказали, поскорей вертайтесь, иначе не быть вам живу! Да токмо что ж нам обижаться-то? Они – тож холопы подневольные, чего им прикажут, то и делают.
Мужики, опечаленные сильно, словно безвинно оплеванные, никак не ожидавшие такого поворота дел, машинально выполняли такелажную работу, молчали и делали вид, что и не было вовсе затеи остаться на земле японской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39