«Сочинения: В 3 т. Т. 1: Атлантида; Забытый; Прокаженный король; Владетельница ливанского замка: Романы»: Терра; Москва; 1997
ISBN 5-300-01242-4
Пьер Бенуа
Прокаженный король
I
Берегитесь, наступит ночь, я приду.
Сван Кнонг Ват
По-видимому, было около семи часов вечера. Я вышел из казино, где только что нашел недурное средство потерять в несколько минут все банковые билеты, накопленные в течение целого года, в расчете на приятный трехнедельный отдых; настроение у меня было прескверное.
Я уселся на террасе кафе, во дворе которого два часа тому назад любезно согласились поставить в гараж мой маленький автомобиль. Справа от меня, под лучами заходящего солнца, горы окрашивались в странный, красный цвет. Пляж, сады были переполнены гнуснейшим человеческим отродьем: иностранцами, живущими на широкую ногу на крайне подозрительные средства, англо-саксонцами, регулирующими свои колоссальные траты в зависимости от повышения фунта или доллара, демимонденками, накрашенными вопреки всякому здравому смыслу, целой толпой угрюмых буржуа. Нигде еще я не чувствовал себя более одиноким, чем среди этой идиотской толпы. Никогда я еще не убеждался так, как сейчас, в правильности восклицания поэта:
Если у вас нет денег — все кажется пустынным!
Так сидел я со своими невеселыми размышлениями, как вдруг кто-то ударил меня по плечу. Оказалось, это был один из официантов, подающих здесь, он спросил меня с чисто латинской фамильярностью:
— Месье зовут Гаспар Гозе?
Я сделал недовольный жест: действительно, это было мое имя, но мне вовсе не хотелось, чтобы кто-нибудь в данную минуту раскрыл мое инкогнито.
Да… собственно говоря… Зачем вам?
— Это спрашивает господин, сидящий вон там, слева от входа, тот, что сидит с тремя другими господами. Он велел просить к их столу. Он приказал подать вам туда.
Он решительно схватил мой стакан и блюдце.
— Позвольте! Одну минуту, пожалуйста! Это господин в том костюме? Я его не знаю. Как его зовут?
— Я не знаю, месье. Я служу сегодня здесь случайно.
— Ну, хорошо! Скажите ему…
Я не успел докончить фразы. Господин в сером встал, — и звал меня с другого конца кафе, сопровождая свои выкрики размашистыми жестами:
— Гаспар! Это ты?! Гаспар! Гаспар!
Нет большого удовольствия слышать, как громогласно оповещают насмешливо настроенную публику, переполняющую террасу, о том, что тебя зовут Гаспаром. Но этот несносный человек не унимался:
— Гаспар!
«Ну, — подумал я, — кажется, есть только один способ заставить его замолчать».
Покинув мой столик, я направился к нему. Но он сделал то же самое, и мы встретились как раз на середине кафе к общему удовольствию присутствующих.
«Это еще что за весельчак?! Я проучу его!..»
Но едва только мы очутились лицом к лицу, как гнев мой стих. Я узнал моего мучителя.
— Рафаэль!
Он блаженно улыбался.
— Ну да! Наконец-то! Я уж решил, что ты забыл меня.
— Извини меня. Ты здесь?
— Я здесь живу. А ты?
— Я только проездом. Думаю уехать завтра утром.
— Ну, это мы еще посмотрим! А пока что идем к нашему столику. Я познакомлю тебя с этими господами. Не бойся: они скоро уходят. Мы останемся одни и поговорим.
Он, действительно, представил мне: господина Буффартига, архитектора; господина Виваду, негоцианта; доктора Каброля… Я понял, что все они принадлежат к аборигенам этого злосчастного города.
— Мой друг, Гаспар Гозе. Три года совместной жизни в Латинском квартале! А, Гаспар? Ты помнишь? Потеснитесь, господа!
По той поспешности, с какой эти почтенные господа задвигали своими стульями, я понял, каким важным лицом стал в Ницце мой приятель Рафаэль Сен-Сорнен.
— Господа, прошу вас…
Очевидно, я попал как раз в разгар какого-то горячего спора.
— Не стесняйтесь, — сказал Рафаэль. — Да и к тому же эти господа должны отправляться к своим женам. Они все трое женаты.
Он лукаво подмигнул, улыбнулся и хлопнул меня по коленке:
— Я ведь тоже!
— Ах! Ты… Поздравляю!
— Мерси, а ты?
— Я? Нет. Нет еще, — сказал я.
— С этим никогда не следует торопиться. Итак, вы сказали, месье Буффартиг? Но, однако, стаканы пусты. Что мы будем пить?
— Может быть, вермут?
— Вермут.
— Идет, вермут!
— А ты, Гаспар?
— Я уже… — начал было я.
— О, ла, ла! Что это, ты никак стал трезвенником?! А помнишь времена, неплохие, на улице Генего? Человек, пять стаканов вермута! Итак, месье Буффартиг, вы сказали?
— Я говорю, месье Сен-Сорнен, что вчера вечером известие, о котором вы знаете, было принято в комитете всеми членами с истинным вздохом облегчения: «Наконец-то, повторяли все, мы выйдем из этого двусмысленного положения!»
— Вы считаете, что это не только слова?
— Уверяю вас, нет!
Господин Буффартиг поднял руку.
— Да и месье Виваду, который был там, может вам сказать…
— Клянусь, — сказал господин Виваду. И он тоже поднял руку.
— Отлично, друзья мои, мои дорогие друзья! Ну, а доктор Каброль ничего не скажет?
Сен-Сорнен повернулся ко мне.
— Доктор Каброль, лоринголог, самый известный в приморских Альпах, и к тому же почетный член ложи. Ты понимаешь?
— Отлично! Доктор кашлянул.
— Вы знаете, месье Сен-Сорнен, у нас в настоящее время только одна программа: «Вопрос о банкротстве, вопрос об увеличении налогов, вопрос о займе». Таков был девиз физиократов и Тюрго. А также и ваш. Следовательно, вы можете быть уверены…
— Я уверен, доктор, мой дорогой доктор. Теперь слушайте меня внимательно все трое; доверие за доверие: я видел префекта.
— Ну и что же?
— Я для него свой человек. Или, скорее, он для меня.
— Браво, браво!
— Итак, — сказал архитектор, — дело в шляпе.
— Надеюсь. Если мы решили…
— Завтра общее собрание, — сказал господин Виваду. Господин Буффартиг и я, мы, разумеется, будем. Могу ли я заручиться вашим словом насчет вопроса о разрешении игр для казино?
— Ну, конечно!
— В таком случае все пойдет как по маслу. Собрание будет в девять часов. Хотите, в одиннадцать встретимся здесь?
— Решено.
— Идет, — сказал доктор Каброль.
Они встали, стуча стульями. Я пожал всем руки.
— А мы будем еще иметь удовольствие, сударь?.. — сказал архитектор, обращаясь ко мне.
— Я все сделаю, не бойтесь. Это — друг, знаете, настоящий друг.
— Быть может, — решил доктор, — ввиду такого великого дня он останется здесь еще некоторое время…
— Это мысль, превосходная мысль! Итак, до свидания, до завтра.
И он отпустил их, довольно рьяно подталкивая в спины.
Мы остались одни. Так же, как я уверен, что этот день имел окончательное влияние на всю мою жизнь, точно так же я первый сознаюсь, что немногие столь решающие события бывали окружены в своем начале такими тривиальными обстоятельствами.
Рафаэль рассматривал меня теперь с сияющей улыбкой.
— Ну, надеюсь, ты доволен?
— Восхищен, — сказал я без особого энтузиазма.
— Я это говорю, — возразил он, — потому что, когда я сам доволен, необходимо, чтобы и все окружающие были тоже довольны. Разумеется, прежде всего я счастлив увидеть тебя снова… А затем… Ты читаешь «Figaro»?
— Да, а что?
— Ты просматривал последний номер?
— Я ведь провел эти дни в дороге. У меня не было времени читать газеты.
— Ах, вот почему! Иначе ты, конечно, заметил бы. Он ударил в ладоши.
— Пожалуйста, сегодняшний номер «Figaro»!
Лакей ушел и вернулся ни с чем: последний номер
«Figaro» — читали.
— Черт знает что такое! — сказал Рафаэль. — Но, быть может… Ах, да! Вот удача! У меня с собой есть экземпляр. Вот, посмотри.
Он развернул газету. Палец его остановился на третьей странице, на рубрике: Народное просвещение и изящные искусства.
— Вот это самое!
— Что?
— Читай же.
О новом открытии трех китайских ваз эпохи Сонга в христианском склепе в окрестностях Алена.
— Ну и что же?
— Читай дальше.
Я послушался и увидел, что это заглавие относилось к сообщению, сделанному моим другом Академии надписей и изящной словесности.
— Поздравляю, — сказал я, возвращая ему газету. — Итак, ты продолжаешь заниматься историей искусств?
— Больше, чем когда-либо. А ты?
— О, я уже давно…
Я сделал движение, которое могло его навести на мысль, что я хочу рассказать ему свою биографию.
— После, — сказал он поспешно. — После обеда мы вспомянем на досуге эти старые добрые времена. А сейчас позволь мне объяснить тебе в двух словах суть моего сообщения. Из газеты ты ровно ничего не поймешь. Ведь все обычно путают. Обязанность излагать ежедневно новости, о которых накануне они еще ничего не подозревали, приводит их иногда к самым удивительнейшим нелепостям. Но к делу. Гробница, о которой идет речь, это — склеп франкских вельмож из Калаат Саиун, замка, расположенного в Ансариетских горах, между Аленом и Латтакие. Эти вельможи происходили, как ты знаешь, из Антиохийского княжества. Ты слушаешь меня?
— Ну, разумеется. Продолжай.
Несмотря на невозможность отделаться от некоторого ошеломления, что судьба меньше чем в два часа привела меня от партии в chemin de fer прямо к этой археологической диссертации, я слушал очень внимательно объяснения моего друга. Мне было больше чем любопытно узнать о тех нитях, которые связывали франкские склепы Антиохийского княжества с высоким социальным положением, которое Рафаэль, по видимости, занимал на Лазурном побережье. Без сомненья, связь эта существовала, но, клянусь, я никак еще не мог уловить ее.
— Ты слушаешь меня? Отлично. Итак, вот данные той проблемы, которую надо разрешить. С одной стороны — сонгские вазы приблизительно двенадцатого века после рождества Христова. С другой — гробница баронов-крестоносцев там, в Сирии, совсем на другом конце земли. Какое бы, по твоему мнению, могло быть разрешение этой проблемы?
— Клянусь, я его не вижу.
— А между тем оно очень просто.
— Да, но мои сорбоннские воспоминания и Collиge de France значительно более ветхие, чем твои.
— Разрешение в одном имени.
— И это имя?
— Марко Поло, черт возьми!
— A!
— Как это: а! Этого тебе недостаточно? Марко Поло, возвращаясь сухопутным путем из Китая, сел на судно в Александретте, чтобы ехать в Италию. При переходе от Евфрата до Средиземного моря он, должно быть, был гостем баронов-христиан. Чтобы отблагодарить их за гостеприимство, он, вероятно, подарил им какие-нибудь редкости из тех, что он вывез из Китая. Это общеизвестный обычай путешественников и чиновников, возвращающихся с Дальнего Востока. Да он и в наши дни сохранился. Что ты скажешь по поводу моих объяснений?
— Ловко придумано.
— Это не придумано, это так и есть, — сказал он категорически.
Я был в замешательстве и даже не нашел в себе силы поздравить моего друга. Но убедился, что имею дело с умом, настроенным крайне оптимистически. Рафаэль решил, что молчание мое — знак восхищения.
— И это еще не все. Я сейчас расскажу тебе еще более интересные вещи. Ах! Археология, история! Стоит их только раз вкусить!..
Тут я высказал ему свое мнение, позволив себе, однако, прибавить, что в наше время нужно обладать средствами, чтобы отдаться бескорыстно этому роду занятий.
Он странно улыбнулся, как-то вкось.
— Э! Э! Быть может, не столь бескорыстно, как ты воображаешь…
— Эти господа, что были сейчас тут, — сказал я, желая хотя на мгновенье отвлечь его от разговора, в котором я чувствовал себя запутанным среди всех этих недоговоренностей, — эти господа тоже занимаются археологией?
Он разразился смехом.
— Опомнись! Почтенные люди! Видные здешние деятели! Вообрази, они решили вовлечь меня в кампанию по выборам депутатов!
— А! И это тебе нравится?
— Лично мне нет. Но есть соображения, перед которыми я должен уступать. Вспомни страницы, где Курций описывает положение Афин накануне победы македонцев. Все зло произошло тогда оттого, что интеллигенты не интересовались общественностью. Что же, ты снова хочешь услышать надменную трубу завоевателя? Скажи, хочешь?
— Я? Ни за что на свете, — сказал я жалобным голосом.
Этот несносный человек словно околдовал меня. С этого момента я был неспособен противоречить ему. Из слабости или из любопытства, но я чувствовал, что, по крайней мере, на сегодняшний вечер и на завтра, и кто знает, быть может,еще надолго я стал его рабом.
Между тем наступали сумерки.
Рафаэль вынул часы:
— Без четверти восемь. Пора возвращаться на виллу. Едем.
— Я не знаю, я должен… — начал я нерешительно.
— Брось, не глупи! Я же сказал тебе, что мы будем одни. Жена моя с подругой обедает в Монте-Карло. Они вернутся не раньше полуночи. Да к тому же я хочу, чтобы ты с ней познакомился. Мы подождем их, поболтаем. Ну, поедем!
Толстый шофер, весь в сером, открыл нам дверцу обширного, похожего на военный автомобиля, кузов которого свободно бы поглотил мой бедный автомобильчик в пять лошадиных сил.
— Дело в том, что… — пробормотал я.
— Что?
— У меня здесь тоже есть автомобиль.
Что я еще мог сказать? Больше ничего, не правда ли? И, бог знает, соображал ли я, насколько это было глупо? Рафаэль был великолепен.
— А, очень хорошо. Где твой инструмент? Здесь? Отлично. Тогда послушайте, Гратьен, поезжайте на виллу на Бен-Джонсоне и предупредите, что мы следуем за вами на другом автомобиле.
— Предупреждаю тебя, — сказал я с сокрушенной улыбкой, в то время как чудовище в образе автомобиля отбывало с ужасным шумом, — предупреждаю тебя, что мой автомобиль не таких размеров, как твой.
Но Рафаэль заставил меня замолчать столь нежным ударом по руке, что я был окончательно побежден.
— Вот он, — сказал я, когда мы наконец отыскали в куче плебейских машин мой авто в пять лошадиных сил.
Приятель мой похвалил цвет кузова.
— На такой машине прекрасно можно объехать всю Францию. И никогда никакой возни. Гоп-ля! Готово!
— Мой багаж тебе не мешает?
— Ничуть. У тебя другого багажа нет?
— Нет, есть. Он пришел малой скоростью и находится на хранении на вокзале в Каннах. Ведь я, как ты знаешь, не рассчитывал остаться в Ницце.
— Ты дашь сейчас квитанцию Гратьену. Сегодня вечером он его получит.
— Право, я…
— Довольно! Лучше будь повнимательней, следи за рулем, а то ты упустил только что случай раздавить тещу одного из моих будущих избирателей… Вот так! Поверни налево.Теперь все время прямо.
Мы ехали вдоль розового и тихо шумящего моря. Великолепные сумерки умирали. Мною овладела подлинная экзальтация. Потому ли, что произошла внезапная перемена, преобразившая весь вечер, начавшийся так мрачно? Или, быть может, благодаря доверчивости, почерпнутой в различных напитках, которыми меня потчевал Сен-Сорнен в кафе? Не все ли равно! Я с такой непринужденной гордостью управлял моим маленьким торпедо, что можно было подумать, что в моих руках находится руль красного дерева великолепного Бен-Джонсона.
— Вот сюда! — сказал Рафаэль.
Показалась гигантская решетка. На ее позолоченных воротах, между двумя шарами, наполненными молочным светом, я прочел: Villa Тevada. Мой милый Рафаэль! Так вот где он жил! Но к чему злоупотреблять знаками восклицания, тем более что я уже не чувствовал себя удивленным. Мы катили по мягкой аллее, между темными кустами, цветы которых напоминали о себе только своими ароматами. Я увидел вдруг на освещенном подъезде две статуи. Они пришли в движение, когда мы с ними поравнялись. Одна из них, наклонившись, завладела со скромной настойчивостью моим непромокаемым пальто.
— Что нового, Констан? — спросил Рафаэль у другой статуи, когда та освобождала моего друга от его шляпы и трости.
— Ничего особенного, месье. Мадам и мадемуазель, как месье уже изволит знать, покинули виллу в пять часов.
— В лимузине?
— Нет, месье. Мадам пожелала открытый автомобиль.
— Стоило только сказать раньше. Я оставил бы им Бен-Джонсона.
— Мадам сказала, что она предпочитает Кулидж.
— Ну, это ее дело. Иди сюда, Гаспар, я покажу тебе твои комнаты. Ну, что ты там еще бормочешь?
— Ничего. О! Ничего…
Я последовал за ним по широкой, как в театре, лестнице и, поднимаясь по ступенькам, огражденным золочеными перилами, принялся считать по пальцам:
— Один, два, три: по крайней мере три автомобиля. Один, два, три, четыре: по крайней мере два лакея и два шофера. Недурно. Недурно. Вижу, что деньги папаши Барбару сделали чудеса.
Все равно я был счастлив при мысли, что в полночь наконец-то буду представлен этой знаменитой маленькой Аннет.
Я не помню, чтобы я когда-нибудь лгал. Я этим отнюдь не хвастаюсь и даже часто спрашиваю себя, происходит ли это от слишком развитой во мне склонности к общепринятой морали или же просто от недостатка воображения. Как бы там ни было, факт налицо. И совсем нелишне указать на это в начале рассказа, который может быть неточен в мелочах. Без сомненья, эти неточности, если они и встретятся, я возлагаю их целиком на моего друга Сен-Сорнена. Но, с другой стороны, я вовсе не хочу, чтобы этим злоупотребляли какие-нибудь недоброжелательные умы. «Неточности в мелочах», сказал я, ибо Рафаэль приводил мне множество доказательств подлинности всех событий, о которых здесь идет речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20