Его притворное спокойствие спасло меня.
— Милостивый государь, — сказал я, — завтра в шесть часов утра. Я — к вашим услугам.
— Установим сейчас же все условия, — заявил он. — Никаких свидетелей, никого, разумеется. Но вы являетесь оскорблённой стороной. Какое вы выбираете оружие?
Если бы я не был так возбуждён, вопрос этот поставил бы меня в большое затруднение. Но тут я не колебался ни минуты.
— Вот это, — ответил я, вынимая из кармана браунинг великой герцогини.
Он подавил своё изумление.
— Это не вполне соответствует правилам, может быть, — заметил он. — Но всё равно, решим так. Семь выстрелов, как кто хочет, после сигнала. А расстояние?
— Десять шагов, — ответил я, с полной беспечностью относясь к своим словам.
Бледная улыбка мелькнула у него на губах.
— Значит, на смерть. Да будет исполнено, милостивый государь, ваше желание.
И он оставил меня.
Я нашёл великую герцогиню у неё в комнате. После разыгравшейся драмы я ещё не был там. Она знаком пригласила меня сесть и продолжала молчать. Мало-помалу тьма сгустилась вокруг нас. Лампадка, горевшая перед иконой, замерцала розовым огоньком. Гузла Мелузины всё ещё валялась на ковре. Одни и те же мысли бродили у нас в голове. Мы думали о другом прекрасном инструменте для наслаждения, который в данное время уже претерпевает в земле ряд таинственных превращений и который не зазвучит больше никогда.
Какие часы отдавала Аврора сну? Одна только Мелузина знала это. Мы слышали пробуждение птиц на заре. Оживлённое щебетание зябликов и воробьёв сменило грустное пение соловья. Птицы, услышу ли я ваше пробуждение завтра?
Время настало. Я нарушил этикет!
— Позвольте мне покинуть вас, — сказал я Авроре. — Я чувствую себя усталым.
Она с упрёком посмотрела на меня. Мне показалось, что она подумала: Мелузина никогда не чувствовала себя усталой.
«Ах, если бы она знала», — подумал я. И одну минуту я боролся с искушением всё рассказать ей.
Я вернулся к себе в комнату и через несколько минут снова покинул её; из предосторожности, чтобы из своего окна она не могла увидеть меня, я прошёл через парадный двор.
Было ещё только пять часов, когда я очутился у моста. Этот свободный час показался мне целою вечностью блаженства. Никогда природа не представлялась мне такой прекрасной, никогда не любил я так жизнь, как в этот момент, думая, что скоро, может быть, мне придётся расстаться с нею.
Я знал, что Гаген лучше всех в гарнизоне владеет шпагой. Он был очень силён также в стрельбе из пистолета; что же касается до меня, то моё воспитание в этом отношении ограничивалось тем, что в периоды моего военного обучения, как офицера резерва, я сделал две или три дюжины выстрелов из револьвера.
Опершись на перила, я смотрел, как Мельна струилась у моих ног между скалами. Маленькие серебряные форели выскакивали из пенящихся волн. Я вспоминал тех, которых я выуживал десять лет тому назад в ручье Оссо, между Ларуном и Пон-де-Беоном.
Куда впадала эта река? В Аллер, текущий в Везер, вливающийся в свою очередь в Северное море, сообщающееся с Ла-Маншем, представляющим собою рукав Атлантического океана, принимающего в себя Адур, куда впадает близ голубого городка Пейрехорада, речка По, слившаяся с ручьём Оссо. Маленькие немецкие форели, маленькие французские форели. Ребяческие мысли, помогающие нам перед смертью окинуть взглядом всю нашу жизнь, связать между собою её различные этапы.
— Простите, господин профессор, что я заставил вас ждать. Но ведь ещё нет шести часов.
Гаген. Я не заметил его приближения. Я почти не думал о нём.
Мы раскланялись.
— Я захватил с собою всё нужное для того, чтобы драться без свидетелей, — заявил он.
Он вынул из кармана стилограф и бумагу.
— Вы выразили желание стреляться на браунингах, и я принёс с собою свой. Если вам угодно, мы можем бросить относительно них жребий. Но я полагаю, что это бесполезно, они одного и того же образца. Но до того, вы будете, может быть, столь любезным и подпишете вот это.
Он позаботился заготовить акт от моего и от своего имени, в котором оба противника заранее признавали, что всё произошло согласно правилам чести.
— В случае несчастья это оградит оставшегося в живых от неприятностей, — счёл он нужным объяснить мне.
Все формальности были им соблюдены.
Но мне любопытно было знать, каким образом будет нам дан сигнал стреляться. Я не мог не признаться ему в этом.
Он самодовольно улыбнулся.
— Я предусмотрел и это, — ответил он.
С этими словами он развернул свёрток, заключавший в себе будильник.
— Он заведён на шесть часов десять минут, — сообщил он мне, — можете проверить. Когда он зазвонит, мы можем стрелять, имея право переменить место. Это, впрочем, указано в протоколе.
Не знаю уже, что преобладало в таком поведении, смешное или трагическое.
Гаген отсчитал шаги.
— Восемь, девять, десять. Господин профессор, вы несколько выше ростом, чем я. Отмерьте, если вам угодно, в свою очередь, мы установим среднее.
— Незачем, — сказал я, — я согласен на это расстояние.
Он поклонился и вынул из кармана браунинг.
— Шесть часов семь минут, — произнёс он. — Мы можем занять места.
Я встал на проведённую им черту. Мы очутились друг против друга.
Будильник стоял на перилах моста, циферблат был виден нам обоим. Резкое тиканье ясно слышалось сквозь глухой рокот волн.
Я смотрел на моего противника. Глаза его, исступлённые, как у молодой девушки, были пристально устремлены на мои ноги.
Шесть часов девять минут.
«Он ждёт звонка, а я смотрел на стрелку, — думал я. — Что, если будильник зазвенит раньше!»
Вдруг я увидел, что Гаген поднял голову; великолепное спокойствие покинуло его. Выражение ужаса разлилось по его лицу.
Я обернулся, не заботясь о том, что движение это может стоить мне жизни. В тот же миг будильник зазвонил пронзительным звоном, который не прекратится, казалось, никогда.
Великая герцогиня Аврора стояла за мною. Тогда я понял, почему не выстрелил лейтенант. Аврора очутилась между нами.
— Не объяснит ли мне один из вас, господа, причину такой любопытной сцены? — холодно спросила она.
Ответа не последовало.
Протокол, составленный Гагеном, лежал на будильнике. Она взяла его.
— Понимаю, — произнесла она, прочитав. — Браунинги. Г. Виньерт, вы нашли плохое применение доверенным вам мною вещам. А вам, лейтенант Гаген, я приношу моё поздравление. Вы удивительно изобретательны.
Голос её, дотоле полный иронии, зазвучал очень сурово:
— Если этим способом, господа, вы хотите доказать мне свою преданность, о которой оба вы прожужжали мне уши, то знайте, что она вовсе не по вкусу мне. Г. Виньерт, вы — иностранец, вам простительно не знать здешних законов о дуэли. Но вам, лейтенант, вам они известны.
Гаген опустил голову.
— Вам известно, что офицер 7 — го гусарского полка не должен драться, не получив на то разрешения полковника. За нарушение этого правила лейтенант Технер был наказан, меньше года тому назад, тридцатидневным заключением в крепости. Вы забыли это?
Гаген не ответил.
— Вы наденете мундир, г. Гаген, и явитесь в казарму, отдав себя в распоряжение майора Гаугвица, до тех пор пока он рапортом не назначит вам двухнедельного ареста, которым, в уважение к вашим заслугам, я ограничиваю ваше наказание. Можете отправляться. Не забудьте будильника.
Лейтенант Гаген повернулся налево кругом, отдав своему полковнику честь.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В сером отверстии нашего убежища, куда проникал теперь холодный утренний воздух, показалась чёрная фигура.
— Господин лейтенант, господин лейтенант, пять часов.
То был солдат сторожевого поста, которому я на всякий случай поручил разбудить нас.
— Через полчаса начнётся атака, — сказал Виньерт. — Выйдем, я доскажу свою историю на улице. Впрочем, она уже близится к концу.
Звёзды погасли. Только одна ещё мерцала совсем внизу на самом востоке, где через час должен был потушить её рассвет.
Мы уселись на бревне, у края оврага, вся линия роты расстилалась перед нами. Мы отлично могли следить оттуда за перипетиями готовившейся смелой попытки.
Рядом с нами виднелась скромная солдатская могила — тёмный прямоугольник, покрытый увядшими ветвями. Я прочитал на маленьком кресте из некрашенного дерева слова, уже наполовину смытые дождём:
«Мохаммед Берджи бен Смаил, солдат второго стрелкового полка, погибший за Францию 23 сентября 1914 г. Молитесь за него».
Редко видал я что-либо более потрясающее, чем этот крестик, наивно просящий христианской молитвы за бедного мусульманского солдата.
Виньерт смотрел прямо перед собою, дожидаясь момента, когда поредевший мрак позволит ему осмотреть окрестности. Но это было ещё невозможно. Только у самого горизонта чуть намечалась чёрная линия высот, занятых неприятелем.
— Через Гюртебиз и Кран, — сказал он, — через Лан, Сен-Ришомон и Гиз, через Капеллу и через Нувионский лес, где напали на нас белые кирасиры, мысль моя часто летит к песчаным ганноверским равнинам, к Лаутенбургу, где покинул я Аврору. Что сталось с нею, в её комнате, среди её мехов и драгоценных камней? Что сделали они с нею, господи?
Когда, после сцены на мосту, мы вместе отправились во дворец, она не сказала мне ни слова. Мы позавтракали. Потом она принялась расставлять в вазах тяжёлые тёмные ирисы и белые гвоздики.
Около десяти часов она позвала горничную.
— М-ль Марта тут? — спросила она.
И, получив утвердительный ответ, прибавила:
— Впустите её.
М-ль Марта ежегодно являлась около этого времени из Парижа с большим выбором прелестных безделушек. Лёгкий аромат бульвара де ла Маделэн проник в комнату вместе с изящной, хорошенькой девушкой.
— Вы благополучно совершили путешествие, дитя моё? — спросила Аврора.
— Я приехала вчера вечером, ваше высочество, — ответила молодая девушка. — Простите, что я так рано осмелилась вас беспокоить, но я должна сегодня же вечером отправиться обратно.
— Что хорошенького привезли вы мне в этом году?
М-ль Марта вынула из картонок драгоценные мелочи парижской промышленности: тюлевые веера, бархатные и муаровые ручные мешочки, крошечные ящички для марок, для пудры, для мушек, всю эту миниатюрную роскошь, наряду с которой произведения других стран кажутся жалкими выскочками.
— Оставьте мне всё, — сказала Аврора. — Скажите Дювеллеруа, чтобы он получил, что следует. К ноябрю мне нужен веер Ватто, или, в крайнем случае, Ланкре; я хочу иметь его, когда приеду в Париж.
— Ваше высочество получите его, — уверенно ответила девушка.
— Отлично. Вы поедете сегодня с пятичасовым экспрессом. Оставайтесь у меня завтракать. Вы расскажете мне, что готовится на улице Мира к будущей зиме.
В продолжение всего завтрака я любовался непринуждённою простотою, с которой маленькая парижанка отвечала на вопросы великой герцогини. Я гордился своей хорошенькой землячкой, видя, как Аврора, столь высокомерная с лаутенбургскими женщинами, с этою обращалась, как с равной. Но особенно пламенно восхищался я самообладанием принцессы, которая после трёх дней и трёх ночей, способных вконец разбить самого энергичного мужчину, находила в себе силы беспечно обсуждать тысячу мелких подробностей парижских мод.
— Так вы по-прежнему рекомендуете мне Карлье?
— Да, ваше высочество. Это лучшее, что есть в области шляп.
— Лоранс переехала с улицы Пирамид. Она открыла большой магазин на улице Обера. Я зайду туда посмотреть, может быть.
— Пусть ваше высочество посмотрит, но и только. Лоранс работает главным образом для вывоза. Она ведёт по большей части дела с иностранными комиссионерами.
Я был счастлив слышать эту болтовню, вносившую суетную ноту в окружавшую нас трагическую атмосферу и заставлявшую меня почти забывать её.
Около трёх часов великая герцогиня вручила Марте конверт.
— Вот вам на дорогу, милочка. Я не хочу, чтобы вы опоздали на поезд. Автомобиль отвезёт вас в гостиницу, а оттуда на вокзал. Я очень довольна вами. Не забудьте про веер. Ну, до свидания. В ноябре я сделаю вам визит.
Когда солнечный луч исчез, великая герцогиня погрузилась на миг в задумчивость, перебирая разбросанные по комнате безделушки, потом она сказала мне:
— Господин Виньерт, я хочу сообщить вам важную новость.
Я ответил ей полным жадного вопроса взглядом.
— Я хочу осведомить вас, что я получила только что письмо, письмо от г. фон Боозе.
И в ответ на выраженное мною удивление:
— Неужели вы думаете, — сказала она, — что эта миленькая Марта совершила путешествие из Парижа сюда только для того, чтобы привезти мне эти безделушки — правда, прелестные — от г. Дювеллеруа?
Пятница. Восемь часов вечера.
Мы только что кончили обедать. Вошёл лакей с вечерней почтой — около десятка писем, — которые он передал великой герцогине.
— Вы разрешаете, друг? — сказала мне она.
Она пересматривала один за другим запечатанные конверты. Потом вскрыла один из них.
— Так, — сказала она мне, прочитав письмо. И протянула его мне.
То была просьба о вспомоществовании от имени гамбургского филантропического общества. Великой герцогине сообщали о базаре в пользу ясель для детей рабочих, назначенном на следующий понедельник.
— Мы поедем, — просто сказала Аврора. — Это условный знак Боозе.
Два дня тому назад я узнал всё. Она рассказала мне, что сразу же после того, как я передал ей документ, найденный в Petermanns Mittheilungen, она написала в Конго барону Боозе. Какими аргументами подействовала она на этого человека, я не узнал никогда. Но так или иначе, а письмо, привезённое Мартой, сообщало великой герцогине, что он выехал из Африки. Теперь он прибыл в Гамбург. Не было никаких сомнений в том, что он мог сделать важные разоблачения.
— Это стоило мне недёшево, — с бледной улыбкой прошептала Аврора.
— Мы поедем завтра, — продолжала она.
Она посмотрела на меня, подумала минуту и затем произнесла:
— Друг, быть может, несколько поздно, но я всё же чувствую угрызения совести, я злоупотребляю вашей преданностью. Знаете ли вы, что вы впутались в очень опасную историю?
— А вы? — возразил я.
— Я другое дело. Я борюсь за свою свободу, которая для меня дороже жизни. И потом, я всё-таки великая герцогиня Лаутенбургская, княжна Тюменева. За мною стоит великая Россия. С этим приходится считаться. Но вы, друг… вспомните Кира Бекка, вспомните Мелузину. Зачем, для чего будете вы жертвовать собою?
Взгляд, который я бросил ей, светился таким укором, что она, гордая, надменная принцесса, опустила голову.
— Простите, — прошептала она.
Потом она прибавила:
— Ну, так решено. Мы едем завтра. Позвоните. Я сделаю необходимые распоряжения.
Я нажал кнопку электрического звонка. Раздались шаги. В дверь постучали.
— Войдите, — сказала Аврора.
Дверь открылась.
— А! — прошептала великая герцогиня.
На пороге стоял лейтенант Гаген.
Он был немного бледен и словно застыл в позе часового, приложив правую руку к каске, медная чешуя которой была пропущена под его стянутым подбородком.
— Лейтенант Гаген, вот как! — произнесла, овладев собою, Аврора. — С которых же это пор арестованные офицеры выходят из крепости?
Гаген молчал, неподвижный и холодный.
— Удостоите ли вы меня когда-нибудь ответом, лейтенант… Ведь арест ваш, насколько я знаю, ещё не кончился?..
— Он кончился, ваше высочество, — пробормотал Гаген.
— Кончился? — воскликнула великая герцогиня. — Да вы с ума сошли, г. фон Гаген.
— Нет, ваше высочество, — повторил юный лейтенант тихим и упрямым голосом. — Арест мой кончился сегодня вечером.
— Кончился! — вне себя закричала Аврора. — Знаете ли вы, лейтенант, чем вы рискуете, продолжая такую шутку? Знаете ли вы, что одно, только одно может прекратить наложенный мною арест?
— Знаю, ваше высочество, — сказал Гаген.
— И что это одно…
— Война, — докончил лейтенант.
Вам может показаться невероятным, что среди непрерывною цепью следовавших друг за другом драм при лаутенбургском дворе, великие события последней недели июля месяца прошли у нас почти незамеченными. Мы обратили, правда, некоторое внимание на сербскую ноту, но после ночи, проведённой мною в Оружейной зале, для нас перестало существовать всё, за исключением переданных мною вам фактов; мы пропустили и австрийский ультиматум, и германское Kriegszustand, словом, всё. А теперь вдруг это слово, такое простое: война.
Совершенно ошеломлённый смотрел я на Гагена. Он сменил свой красный камзол на походный доломан серо-зелёного цвета.
Поборов удивление и постаравшись вернуть свою обычную холодность, Аврора спросила:
— Война, вот как, г. фон Гаген, и с кем же?
— Сегодня вечером с Россией, ваше высочество, — сказал юный лейтенант, — а завтра, наверное, и с Францией. Великий герцог, час тому назад прибывший из Берлина, привёз приказ о мобилизации армии.
Аврора подошла к окну и широко распахнула его. Было жарко и душно.
— И великий герцог, лейтенант, прислал вас ко мне, чтобы сообщить мне эту важную новость… Но я не знаю, к чему вам могут понадобиться при этом четыре гусара, которых я вижу внизу у дверей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— Милостивый государь, — сказал я, — завтра в шесть часов утра. Я — к вашим услугам.
— Установим сейчас же все условия, — заявил он. — Никаких свидетелей, никого, разумеется. Но вы являетесь оскорблённой стороной. Какое вы выбираете оружие?
Если бы я не был так возбуждён, вопрос этот поставил бы меня в большое затруднение. Но тут я не колебался ни минуты.
— Вот это, — ответил я, вынимая из кармана браунинг великой герцогини.
Он подавил своё изумление.
— Это не вполне соответствует правилам, может быть, — заметил он. — Но всё равно, решим так. Семь выстрелов, как кто хочет, после сигнала. А расстояние?
— Десять шагов, — ответил я, с полной беспечностью относясь к своим словам.
Бледная улыбка мелькнула у него на губах.
— Значит, на смерть. Да будет исполнено, милостивый государь, ваше желание.
И он оставил меня.
Я нашёл великую герцогиню у неё в комнате. После разыгравшейся драмы я ещё не был там. Она знаком пригласила меня сесть и продолжала молчать. Мало-помалу тьма сгустилась вокруг нас. Лампадка, горевшая перед иконой, замерцала розовым огоньком. Гузла Мелузины всё ещё валялась на ковре. Одни и те же мысли бродили у нас в голове. Мы думали о другом прекрасном инструменте для наслаждения, который в данное время уже претерпевает в земле ряд таинственных превращений и который не зазвучит больше никогда.
Какие часы отдавала Аврора сну? Одна только Мелузина знала это. Мы слышали пробуждение птиц на заре. Оживлённое щебетание зябликов и воробьёв сменило грустное пение соловья. Птицы, услышу ли я ваше пробуждение завтра?
Время настало. Я нарушил этикет!
— Позвольте мне покинуть вас, — сказал я Авроре. — Я чувствую себя усталым.
Она с упрёком посмотрела на меня. Мне показалось, что она подумала: Мелузина никогда не чувствовала себя усталой.
«Ах, если бы она знала», — подумал я. И одну минуту я боролся с искушением всё рассказать ей.
Я вернулся к себе в комнату и через несколько минут снова покинул её; из предосторожности, чтобы из своего окна она не могла увидеть меня, я прошёл через парадный двор.
Было ещё только пять часов, когда я очутился у моста. Этот свободный час показался мне целою вечностью блаженства. Никогда природа не представлялась мне такой прекрасной, никогда не любил я так жизнь, как в этот момент, думая, что скоро, может быть, мне придётся расстаться с нею.
Я знал, что Гаген лучше всех в гарнизоне владеет шпагой. Он был очень силён также в стрельбе из пистолета; что же касается до меня, то моё воспитание в этом отношении ограничивалось тем, что в периоды моего военного обучения, как офицера резерва, я сделал две или три дюжины выстрелов из револьвера.
Опершись на перила, я смотрел, как Мельна струилась у моих ног между скалами. Маленькие серебряные форели выскакивали из пенящихся волн. Я вспоминал тех, которых я выуживал десять лет тому назад в ручье Оссо, между Ларуном и Пон-де-Беоном.
Куда впадала эта река? В Аллер, текущий в Везер, вливающийся в свою очередь в Северное море, сообщающееся с Ла-Маншем, представляющим собою рукав Атлантического океана, принимающего в себя Адур, куда впадает близ голубого городка Пейрехорада, речка По, слившаяся с ручьём Оссо. Маленькие немецкие форели, маленькие французские форели. Ребяческие мысли, помогающие нам перед смертью окинуть взглядом всю нашу жизнь, связать между собою её различные этапы.
— Простите, господин профессор, что я заставил вас ждать. Но ведь ещё нет шести часов.
Гаген. Я не заметил его приближения. Я почти не думал о нём.
Мы раскланялись.
— Я захватил с собою всё нужное для того, чтобы драться без свидетелей, — заявил он.
Он вынул из кармана стилограф и бумагу.
— Вы выразили желание стреляться на браунингах, и я принёс с собою свой. Если вам угодно, мы можем бросить относительно них жребий. Но я полагаю, что это бесполезно, они одного и того же образца. Но до того, вы будете, может быть, столь любезным и подпишете вот это.
Он позаботился заготовить акт от моего и от своего имени, в котором оба противника заранее признавали, что всё произошло согласно правилам чести.
— В случае несчастья это оградит оставшегося в живых от неприятностей, — счёл он нужным объяснить мне.
Все формальности были им соблюдены.
Но мне любопытно было знать, каким образом будет нам дан сигнал стреляться. Я не мог не признаться ему в этом.
Он самодовольно улыбнулся.
— Я предусмотрел и это, — ответил он.
С этими словами он развернул свёрток, заключавший в себе будильник.
— Он заведён на шесть часов десять минут, — сообщил он мне, — можете проверить. Когда он зазвонит, мы можем стрелять, имея право переменить место. Это, впрочем, указано в протоколе.
Не знаю уже, что преобладало в таком поведении, смешное или трагическое.
Гаген отсчитал шаги.
— Восемь, девять, десять. Господин профессор, вы несколько выше ростом, чем я. Отмерьте, если вам угодно, в свою очередь, мы установим среднее.
— Незачем, — сказал я, — я согласен на это расстояние.
Он поклонился и вынул из кармана браунинг.
— Шесть часов семь минут, — произнёс он. — Мы можем занять места.
Я встал на проведённую им черту. Мы очутились друг против друга.
Будильник стоял на перилах моста, циферблат был виден нам обоим. Резкое тиканье ясно слышалось сквозь глухой рокот волн.
Я смотрел на моего противника. Глаза его, исступлённые, как у молодой девушки, были пристально устремлены на мои ноги.
Шесть часов девять минут.
«Он ждёт звонка, а я смотрел на стрелку, — думал я. — Что, если будильник зазвенит раньше!»
Вдруг я увидел, что Гаген поднял голову; великолепное спокойствие покинуло его. Выражение ужаса разлилось по его лицу.
Я обернулся, не заботясь о том, что движение это может стоить мне жизни. В тот же миг будильник зазвонил пронзительным звоном, который не прекратится, казалось, никогда.
Великая герцогиня Аврора стояла за мною. Тогда я понял, почему не выстрелил лейтенант. Аврора очутилась между нами.
— Не объяснит ли мне один из вас, господа, причину такой любопытной сцены? — холодно спросила она.
Ответа не последовало.
Протокол, составленный Гагеном, лежал на будильнике. Она взяла его.
— Понимаю, — произнесла она, прочитав. — Браунинги. Г. Виньерт, вы нашли плохое применение доверенным вам мною вещам. А вам, лейтенант Гаген, я приношу моё поздравление. Вы удивительно изобретательны.
Голос её, дотоле полный иронии, зазвучал очень сурово:
— Если этим способом, господа, вы хотите доказать мне свою преданность, о которой оба вы прожужжали мне уши, то знайте, что она вовсе не по вкусу мне. Г. Виньерт, вы — иностранец, вам простительно не знать здешних законов о дуэли. Но вам, лейтенант, вам они известны.
Гаген опустил голову.
— Вам известно, что офицер 7 — го гусарского полка не должен драться, не получив на то разрешения полковника. За нарушение этого правила лейтенант Технер был наказан, меньше года тому назад, тридцатидневным заключением в крепости. Вы забыли это?
Гаген не ответил.
— Вы наденете мундир, г. Гаген, и явитесь в казарму, отдав себя в распоряжение майора Гаугвица, до тех пор пока он рапортом не назначит вам двухнедельного ареста, которым, в уважение к вашим заслугам, я ограничиваю ваше наказание. Можете отправляться. Не забудьте будильника.
Лейтенант Гаген повернулся налево кругом, отдав своему полковнику честь.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В сером отверстии нашего убежища, куда проникал теперь холодный утренний воздух, показалась чёрная фигура.
— Господин лейтенант, господин лейтенант, пять часов.
То был солдат сторожевого поста, которому я на всякий случай поручил разбудить нас.
— Через полчаса начнётся атака, — сказал Виньерт. — Выйдем, я доскажу свою историю на улице. Впрочем, она уже близится к концу.
Звёзды погасли. Только одна ещё мерцала совсем внизу на самом востоке, где через час должен был потушить её рассвет.
Мы уселись на бревне, у края оврага, вся линия роты расстилалась перед нами. Мы отлично могли следить оттуда за перипетиями готовившейся смелой попытки.
Рядом с нами виднелась скромная солдатская могила — тёмный прямоугольник, покрытый увядшими ветвями. Я прочитал на маленьком кресте из некрашенного дерева слова, уже наполовину смытые дождём:
«Мохаммед Берджи бен Смаил, солдат второго стрелкового полка, погибший за Францию 23 сентября 1914 г. Молитесь за него».
Редко видал я что-либо более потрясающее, чем этот крестик, наивно просящий христианской молитвы за бедного мусульманского солдата.
Виньерт смотрел прямо перед собою, дожидаясь момента, когда поредевший мрак позволит ему осмотреть окрестности. Но это было ещё невозможно. Только у самого горизонта чуть намечалась чёрная линия высот, занятых неприятелем.
— Через Гюртебиз и Кран, — сказал он, — через Лан, Сен-Ришомон и Гиз, через Капеллу и через Нувионский лес, где напали на нас белые кирасиры, мысль моя часто летит к песчаным ганноверским равнинам, к Лаутенбургу, где покинул я Аврору. Что сталось с нею, в её комнате, среди её мехов и драгоценных камней? Что сделали они с нею, господи?
Когда, после сцены на мосту, мы вместе отправились во дворец, она не сказала мне ни слова. Мы позавтракали. Потом она принялась расставлять в вазах тяжёлые тёмные ирисы и белые гвоздики.
Около десяти часов она позвала горничную.
— М-ль Марта тут? — спросила она.
И, получив утвердительный ответ, прибавила:
— Впустите её.
М-ль Марта ежегодно являлась около этого времени из Парижа с большим выбором прелестных безделушек. Лёгкий аромат бульвара де ла Маделэн проник в комнату вместе с изящной, хорошенькой девушкой.
— Вы благополучно совершили путешествие, дитя моё? — спросила Аврора.
— Я приехала вчера вечером, ваше высочество, — ответила молодая девушка. — Простите, что я так рано осмелилась вас беспокоить, но я должна сегодня же вечером отправиться обратно.
— Что хорошенького привезли вы мне в этом году?
М-ль Марта вынула из картонок драгоценные мелочи парижской промышленности: тюлевые веера, бархатные и муаровые ручные мешочки, крошечные ящички для марок, для пудры, для мушек, всю эту миниатюрную роскошь, наряду с которой произведения других стран кажутся жалкими выскочками.
— Оставьте мне всё, — сказала Аврора. — Скажите Дювеллеруа, чтобы он получил, что следует. К ноябрю мне нужен веер Ватто, или, в крайнем случае, Ланкре; я хочу иметь его, когда приеду в Париж.
— Ваше высочество получите его, — уверенно ответила девушка.
— Отлично. Вы поедете сегодня с пятичасовым экспрессом. Оставайтесь у меня завтракать. Вы расскажете мне, что готовится на улице Мира к будущей зиме.
В продолжение всего завтрака я любовался непринуждённою простотою, с которой маленькая парижанка отвечала на вопросы великой герцогини. Я гордился своей хорошенькой землячкой, видя, как Аврора, столь высокомерная с лаутенбургскими женщинами, с этою обращалась, как с равной. Но особенно пламенно восхищался я самообладанием принцессы, которая после трёх дней и трёх ночей, способных вконец разбить самого энергичного мужчину, находила в себе силы беспечно обсуждать тысячу мелких подробностей парижских мод.
— Так вы по-прежнему рекомендуете мне Карлье?
— Да, ваше высочество. Это лучшее, что есть в области шляп.
— Лоранс переехала с улицы Пирамид. Она открыла большой магазин на улице Обера. Я зайду туда посмотреть, может быть.
— Пусть ваше высочество посмотрит, но и только. Лоранс работает главным образом для вывоза. Она ведёт по большей части дела с иностранными комиссионерами.
Я был счастлив слышать эту болтовню, вносившую суетную ноту в окружавшую нас трагическую атмосферу и заставлявшую меня почти забывать её.
Около трёх часов великая герцогиня вручила Марте конверт.
— Вот вам на дорогу, милочка. Я не хочу, чтобы вы опоздали на поезд. Автомобиль отвезёт вас в гостиницу, а оттуда на вокзал. Я очень довольна вами. Не забудьте про веер. Ну, до свидания. В ноябре я сделаю вам визит.
Когда солнечный луч исчез, великая герцогиня погрузилась на миг в задумчивость, перебирая разбросанные по комнате безделушки, потом она сказала мне:
— Господин Виньерт, я хочу сообщить вам важную новость.
Я ответил ей полным жадного вопроса взглядом.
— Я хочу осведомить вас, что я получила только что письмо, письмо от г. фон Боозе.
И в ответ на выраженное мною удивление:
— Неужели вы думаете, — сказала она, — что эта миленькая Марта совершила путешествие из Парижа сюда только для того, чтобы привезти мне эти безделушки — правда, прелестные — от г. Дювеллеруа?
Пятница. Восемь часов вечера.
Мы только что кончили обедать. Вошёл лакей с вечерней почтой — около десятка писем, — которые он передал великой герцогине.
— Вы разрешаете, друг? — сказала мне она.
Она пересматривала один за другим запечатанные конверты. Потом вскрыла один из них.
— Так, — сказала она мне, прочитав письмо. И протянула его мне.
То была просьба о вспомоществовании от имени гамбургского филантропического общества. Великой герцогине сообщали о базаре в пользу ясель для детей рабочих, назначенном на следующий понедельник.
— Мы поедем, — просто сказала Аврора. — Это условный знак Боозе.
Два дня тому назад я узнал всё. Она рассказала мне, что сразу же после того, как я передал ей документ, найденный в Petermanns Mittheilungen, она написала в Конго барону Боозе. Какими аргументами подействовала она на этого человека, я не узнал никогда. Но так или иначе, а письмо, привезённое Мартой, сообщало великой герцогине, что он выехал из Африки. Теперь он прибыл в Гамбург. Не было никаких сомнений в том, что он мог сделать важные разоблачения.
— Это стоило мне недёшево, — с бледной улыбкой прошептала Аврора.
— Мы поедем завтра, — продолжала она.
Она посмотрела на меня, подумала минуту и затем произнесла:
— Друг, быть может, несколько поздно, но я всё же чувствую угрызения совести, я злоупотребляю вашей преданностью. Знаете ли вы, что вы впутались в очень опасную историю?
— А вы? — возразил я.
— Я другое дело. Я борюсь за свою свободу, которая для меня дороже жизни. И потом, я всё-таки великая герцогиня Лаутенбургская, княжна Тюменева. За мною стоит великая Россия. С этим приходится считаться. Но вы, друг… вспомните Кира Бекка, вспомните Мелузину. Зачем, для чего будете вы жертвовать собою?
Взгляд, который я бросил ей, светился таким укором, что она, гордая, надменная принцесса, опустила голову.
— Простите, — прошептала она.
Потом она прибавила:
— Ну, так решено. Мы едем завтра. Позвоните. Я сделаю необходимые распоряжения.
Я нажал кнопку электрического звонка. Раздались шаги. В дверь постучали.
— Войдите, — сказала Аврора.
Дверь открылась.
— А! — прошептала великая герцогиня.
На пороге стоял лейтенант Гаген.
Он был немного бледен и словно застыл в позе часового, приложив правую руку к каске, медная чешуя которой была пропущена под его стянутым подбородком.
— Лейтенант Гаген, вот как! — произнесла, овладев собою, Аврора. — С которых же это пор арестованные офицеры выходят из крепости?
Гаген молчал, неподвижный и холодный.
— Удостоите ли вы меня когда-нибудь ответом, лейтенант… Ведь арест ваш, насколько я знаю, ещё не кончился?..
— Он кончился, ваше высочество, — пробормотал Гаген.
— Кончился? — воскликнула великая герцогиня. — Да вы с ума сошли, г. фон Гаген.
— Нет, ваше высочество, — повторил юный лейтенант тихим и упрямым голосом. — Арест мой кончился сегодня вечером.
— Кончился! — вне себя закричала Аврора. — Знаете ли вы, лейтенант, чем вы рискуете, продолжая такую шутку? Знаете ли вы, что одно, только одно может прекратить наложенный мною арест?
— Знаю, ваше высочество, — сказал Гаген.
— И что это одно…
— Война, — докончил лейтенант.
Вам может показаться невероятным, что среди непрерывною цепью следовавших друг за другом драм при лаутенбургском дворе, великие события последней недели июля месяца прошли у нас почти незамеченными. Мы обратили, правда, некоторое внимание на сербскую ноту, но после ночи, проведённой мною в Оружейной зале, для нас перестало существовать всё, за исключением переданных мною вам фактов; мы пропустили и австрийский ультиматум, и германское Kriegszustand, словом, всё. А теперь вдруг это слово, такое простое: война.
Совершенно ошеломлённый смотрел я на Гагена. Он сменил свой красный камзол на походный доломан серо-зелёного цвета.
Поборов удивление и постаравшись вернуть свою обычную холодность, Аврора спросила:
— Война, вот как, г. фон Гаген, и с кем же?
— Сегодня вечером с Россией, ваше высочество, — сказал юный лейтенант, — а завтра, наверное, и с Францией. Великий герцог, час тому назад прибывший из Берлина, привёз приказ о мобилизации армии.
Аврора подошла к окну и широко распахнула его. Было жарко и душно.
— И великий герцог, лейтенант, прислал вас ко мне, чтобы сообщить мне эту важную новость… Но я не знаю, к чему вам могут понадобиться при этом четыре гусара, которых я вижу внизу у дверей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23