Он взвалил на себя рыбу и потащил. С узла стекала тоненькая струйка воды. Юрик пыхтел, но не сдавался. Я забрал у него майку с рыбой уже на подъеме.
– С такими темпами ты и в самом деле станешь капитаном, – похвалил я его.
Брат начал ломаться передо мной. Он обегал меня, скакал на одной ноге, кидал камни, кувыркался в желтой траве.
Я хмуро улыбался, глядя на его выкрутасы.
19
У дома мы столкнулись с отцом, который доказывал что-то Кимуре. Он трепал Кимуру за плечо, приговаривая:
– Ано-нэ, нельзя так… Выпить на прощанье надо, твоя понимай? Кто тебе помог документы оформить на отправку? Я! В первую очередь, как обещал Семен… Семен обещал тебя в первую очередь на Хоккайдо отправить… Выпьем за Семена, и мир заключай, мир…
Кимура щерил свои полукоронки и кивал.
– Хорошо, капитан, мир, – отвечал он. – Кто старое помянет, тому глаз вон.
– А вот и жених наш пришел! – воскликнул отец, увидев меня. – Мы Сумику не отпускай… – И знал отец, что Кимура хорошо понимает его, а коверкал язык. Считал, наверно, что ближе они так друг другу.
Я прошмыгнул мимо них, поднялся к себе и высыпал рыбу в общую кучу на циновку возле печки. Мама и бабушка стучали ножами. С того дня, как мама поступила на рыбозавод, у нас в комнате запахло рыбой, солью и морской тиной. И сегодня уже шипела на сковородке рыба.
Я стоял на веранде и прислушивался к звукам нашего дома. Внизу заколачивали что-то. Удары отдавались у меня в груди.
– Надо б старичку еще ден семь повторить заговор, – сказала бабушка маме, переворачивая рыбу на сковородке.
– И ты думаешь, твои заговоры помогли? – спросила мама с хмыком.
– Кто его знает! – ответила бабушка.
А я думал, она ответит: «На все божья воля». Заскрипела лестница, и разлетелся по дому голос отца:
Лесом, поляной, дорогой степной
Парень идет на побывку домой…
Пронзительным голосом отцу подпевал Юрик.
– Мать, – закричал отец, входя в комнату, – гостей встречай!
– Каких еще гостей? – Мама нахмурилась, потом беспомощно огляделась по сторонам. – Ни стола нормального, ни стульев…
– Проводины соседям справлять будем, – сказал отец и потер руки. – Вот проводим наших японцев, тогда и переоборудоваться начнем. По мне, так и с японской обстановкой хорошо.
– Циновки, – бабушка показала ножом на татами, – в пору и оставить. Светло с ними.
– Можно оставить, только стол русский заведем, – сказала мама.
– Да и с махоньким обходиться можно, – доказывала бабушка.
– Хватит спорить, – торжественно сказал отец, – гости идут.
Мама бросилась к двери на веранду и раздвинула ее до конца. Синий чад повалил пластами.
Снизу один за другим показались Кимура, Ге, Ивао и Сумико. Они поднимались бесшумно: были в носках. Ге сменил свое траурное кимоно на серый костюм. И сильно омолодил его этот рябенький костюм.
– Проходите, соседи, будьте любезны. – Отец взял Ге под локоть и подвел к столику.
Сумико, Ивао, Юрик и я уселись рядом и уложили лопаточки рук на коленях.
Мама с бабушкой выставили на стол жареную рыбу, вареную картошку, малосольные огурцы, салат, а ближе к нам подвинули вазу с шоколадными конфетами и варенье из крыжовника. Отец сколупнул сургуч с горлышка, выбил пробку кулаком под донце. Гости мигали при каждом ударе.
Отец разлил водку по фарфоровым чашкам. Раскрасневшиеся мама и бабушка отмахивались. Но отец сказал, что в такой день грех не выпить, и они взяли свои чашки.
Отец откашлялся в кулак, встал на колени и сказал:
– Ну, вы к себе ходи. Счастливо доплыть. Лихом нас не поминайте, время, сами знаете, такое… Может, вы что и имеете против нас – хитрого мало. У нас рука мало-мало тяжелая… – Отец начал заворачивать рукав своей гимнастерки, чтобы показать тяжелую руку.
Мама хлопнула его.
– Понес околесицу, – прервала она его. – Начал за здравие, кончил за упокой. – Она подняла чашку. – Я вот что хочу сказать. Жить нам придется на разных берегах одного моря. Давайте будем хорошими соседями.
Они выпили. Кимура и Ге отпили по глоточку, сморщились и закашляли. Отец захохотал. Тогда Кимура влил всю водку из чашки себе в горло. Лицо его из желтого стало багровым. Но Кимура улыбался.
– Вот это по-нашему, – сказал отец и похлопал Кимуру по плечу. – Твоя психовый, отчаянный, а моя крутой…
– Не забывай про заговор, – напоминала бабушка Ге. – Как полная луна, завари травку и читай…
– Хоросо, хоросо, Федора-сан, – отвечал Ге и кланялся, прижимая руки к сердцу.
Отец поднялся и принес из своей комнаты мешочек с табаком. Бабушка собрала порубленный мною табак, высушила и порезала.
– Ано-нэ, кури, – пригласил отец, раскрывая мешочек. Кимура и Ге потянулись за табаком. Но Кимура сейчас же отдернул руку.
– Вытерплю, – пробормотал он по-японски, улыбаясь в сторону Ивао и Сумико. – Скоро закурим наши японские сигареты.
Ивао и Сумико уткнулись в чашки с чаем и не ответили ему.
Ге сунул нос в мешочек и несколько раз глубоко вдохнул. К его носу прилипли табачные крошки. Я прыснул со смеху.
– Ах ты, чертенок мозолистый, – сказал отец спотыкающимся голосом, – табак отцу испортил и рад. Тоже мне герой…
Я опустил голову, загляделся на свои руки, сжал их в кулаки и вдруг заметил, что у меня крупные костяшки пальцев. Как у деда. Тогда я вскинул голову и сразу нашел взглядом руки деда. Они покоились на эфесе сабли. Как хорошо, что я похож на деда. А вот на Семена – нисколечко. Если бы пальцы на левой руке отсечь вот так, тогда бы… Ну ничего. Усы растут помаленьку… Я осторожно провел пальцем под носом – растут. А если бриться отцовской бритвой, то можно быстро вырастить, как у Семена.
– Выходит, будто мы для себя табак сажали, – объявила мама. Лицо ее размякло. В зрачках переливалась синяя влага. – По-ихнему, только для себя стараются мать с отцом…
– Для себя?! – возмутился отец и вдруг обрушился на Кимуру: – Твоя чего лопочет, ано-нэ? Давай докажем, что для них стараемся!..
Кимура только улыбнулся в ответ. А бубнил он все о том же, что скоро закурит свой табак на священной земле Ямато. И что дух Ямато еще восторжествует. Однако Ивао и Сумико не слушали его. Они снова принялись за чай с вареньем и конфетами. У Ивао над верхней губой блестели капельки пота.
– Нет, моя не понимает по-вашему, – продолжал отец. Он поскреб затылок. – Вот детишки понимают друг друга хорошо… Ано-нэ, я тебе вот что хочу сказать: давай поженим Герасима и Сумико, а? Докажем, что счастья желаем им и всего такого…
Мы с Сумико поднялись из-за стола. Ну что с ними – драться?
– Запад есть Запад, Восток есть Восток, – ответил Кимура по-своему, не переставая улыбаться. – И вместе им никогда не быть!
– Что ты все бормочешь? – спросил отец. – Моя не понимай… Герка, что он сказал на наше предложение?
Я махнул рукой и пошел на веранду. Туда же убежала Сумико.
– Хоросо, хоросо, давай по-же-ним, – услышал я ответ Ге и с грохотом задвинул дверь на веранду.
Я подошел к Сумико. Она смотрела на свой ржавый пароход в порту, облокотившись на перила и закрыв уши ладонями. Я отнял ее ладони и прижал их к своим щекам и губам. Пальцы ее рук заструились по моему лицу, точно Сумико ослепла. Пальцы расщекотали мои ноздри и ресницы. И я, наверное бы, не сдержал слез, как в тот раз, когда смотрел «Бэмби». Но в это время на улице завыла машина. В комнате все забегали, включая и Юрика. Я заметил, как отец набрал несколько горстей табаку из мешочка и высыпал Ге в карманы пиджака.
Ивао раздвинул дверь и позвал Сумико. Она взяла мою руку и положила на ладонь что-то твердое. Я ощутил шероховатый облупленный нос «бога счастья». Тут же Ивао вынул из кармана какую-то коробочку с иероглифами на крышке и протянул мне. Я открыл коробочку и увидел батарею цветных мелков.
– Я тоже что-нибудь подарю вам, – залепетал я и побежал ворошить свою школьную сумку. Но, по совести говоря, дарить было нечего.
– Ивао, Сумико! – донеслось снизу.
Выручил меня Юрик. Он достал картинку, где по синему морю плыл белый пароход. Он протянул картинку Сумико.
– Герка выдумал все, – сказал Юрик, наморщив нос, – но картинка красивая. Возьмите на память…
И тут меня осенило. Я взмахнул руками и заговорил:
– Это пустяки. Я нарисую ту настоящую картину и пришлю вам. Помните, я обещал… В ней будет море и два человека, Семен и ты, Сумико… Я нарисую, вот увидите… Чего не хватало там? Тебя, Сумико… Ты бежишь по песку навстречу Семену… Я тебя по памяти нарисую. Память у меня хорошая…
– Ивао, Сумико!
Мы пошли вниз – скрип-скрип-скрип… Я спускался и продолжал рассказывать. Мне казалось, они не верят, что картина получится. А она стояла перед моими глазами, точно нарисованная кем-то другим чистыми, яркими красками. И Сумико так отчаянно протягивала свои коричневые руки Семену…
– Раз, два – взяли! – Отец помогал грузиться Кимуре. Ге сидел уже в кузове на чемодане.
Юрик подбежал к шоферу и стал упрашивать прокатить его.
– Нельзя, сынок, – сказал отец, – а то увезут тебя на Хоккайдо.
– Ну и не испугался, – огрызнулся Юрик.
– Я пришлю картину, – продолжал я твердить Сумико, которую наш отец подсадил в кузов.
– До свиданья, Гера, – ответила она, и под ресницами у нее блеснуло.
Ивао махал фуражкой с лаковым козырьком. Я поднял руку и отвечал ему. Машина фыркнула и легко покатилась под гору.
Юрик уткнулся отцу в гимнастерку. Седая прядь в чубе отца шевелилась от ветра, как живая. Мы с ним стояли рядом и следили за пыльным облачком, поднятым машиной. Шершавой ладонью отец вдруг захватил мою голову и привлек к себе. И тут я почувствовал, как горячая слеза щекочет глаз. Чтобы не заметил отец, я наклонил голову, тихонько освободился от него и ушел в кусты.
Я сел на край обрыва. Перед глазами ветер раскачивал ветку бузины с листьями, окаймленными желтизной, и гроздью красных ягод. Я оборвал ее и стал откусывать по одной ягодинке и выплевывать.
В порту кишела толпа. Бурным потоком переливалась она на японский пароход. Я медленно обрывал бузину. Когда на голой веточке осталось пять ягодинок, пароход загудел. На белом полотне пристани чернело лишь несколько неподвижных фигурок.
Пароход отчалил.
Вот и все.
Я оборвал последнюю ягодку бузины и кинул ее вниз. Красненькая точка поскакала по желто-серым камням. Мой взгляд расплылся там, где она исчезла. И я стал думать о чем-то не то радостном, не то печальном. Все перемешалось у меня в голове, как во сне: пещера, ребята, труба с вмятиной на боку, журавль, разбитая баржа, букет саранок… И вот Сумико… Тоскливо и сладко засвербило в сердце. Я тебя верну, Сумико… У меня хорошая память. Я вижу твои глаза, слышу твое дыхание, чувствую горячие пальцы. Мы все равно должны быть вместе. Все: я, ты, Ивао, Юрик, Борька, Скулопендра, Лесик. Может, ребята потеряли уже меня. Ждали-ждали письма от меня и ждать перестали. Но я все равно напишу им. Все объясню… Мы не можем забыть друг друга. Только планы старые забудем… Я предложу другие планы. Надо стараться делать так, чтобы чувствовать, будто мы все плывем на одном пароходе, белом пароходе «Оранжаде»… И вот что надо сделать вначале – послать им свирель для оркестра. Отец отдаст мне свирель. Она понравится Борьке, потому что звуки ее напоминают пение ветра в скалах, трели соловья и шорох волн.
Я встал и помахал рукой японскому пароходу. Он выходил на рейд, взрезая острым носом чернильные жгуты воды. На борту его вспыхнули светляки. И сейчас же маяк подмигнул пароходу добрым своим электрическим глазом.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14