– Ты не спятил, случайно?
Вместо ответа Алик показал на небольшой циферблат, где стрелка чуть-чуть дрожала на втором от нуля делении. Малыш знал: нуль на этом счетчике скоростей обозначал скорость света, а деления – триллионные доли секунды. Но стрелка, обычно не доходившая до нуля на одно-два деления, теперь опередила его, обогнав необгоняемое. «Суб» превратился в «супер».
– Быстрее света, – почти благоговейно прошептал Малыш, что уже само по себе было для него необычно. – Значит, правда? Теперь будет найден не только Ту.
Алик продолжал задумчиво следить за дрожавшей стрелкой.
– Не знаю, – проговорил он неуверенно. – Может быть, «световой барьер»
– это предел с «двумя сторонами»? Может быть, это уже отрицательная скорость? Может, она не возрастает, а убывает по мере удаления от барьера?
Честно говоря, Малыш ничего не понял. Только спросил:
– Почему же все остановилось?
– Я объясняю так… – Алик тщательно подбирал слова. – Примитивно: время – прямая линия, ну, скажем, в декартовых координатах. На световом барьере по неизвестным причинам оно как бы скривилось, образовав петлю, отросток от общей прямой. Эта петля начинается и кончается на графике в одной точке – в одном мгновении. Вот мы и наблюдаем сейчас это мгновение, миг, промельк, назови как хочешь, – словом, квант времени.
– Квант – не мгновение.
– Я же говорил упрощенно и о графике, и о кванте. Речь идет о наикратчайшей единице. Условно: период, который требуется свету, чтобы пройти диаметр атомного ядра. Или еще какой-нибудь период – откуда я знаю! Можно взять и сотые, и тысячные этой длины. А стало быть, время, которое еще Лобачевский считал мерилом всяческого движения, как бы замирает, приближаясь к нулю бесконечно близко. Вот почему все и остановилось – для нас, конечно, только для нас! – ток в проводах, пучки протонов в ускорителе, ну, и твоя вода в кране. Попросту: остановилось время – остановилось движение.
– Мы же движемся, и время у нас идет…
– Где идет? В частице _нашего_ времени, в этой самой петле. По каким-то причинам, связанным с работой ускорителя, мы как бы оторвались от основного времени и движемся в своем, пока петля не окончится, не вернется в то мгновение, с которого она началась. Но каков ее период – час, сутки, столетие, – сказать не могу. Кстати, геометрические, пространственные параметры нашей петли совпадают с той частью ускорителя, которую почему-то не затронул процесс.
– Так ведь и за его пределами мы живем и движемся.
– Выходя, мы как бы выносим с собой наше собственное временное и пространственное поле, я бы назвал его темпоральным, – словом, частицу нашего пространства – времени, живущую по своим законам. Определить его экстремум не берусь: вероятно, он характеризуется нашими параметрами – рост, объем грудной клетки, мышечное напряжение, вес, сухость или влажность кожи.
– Но как же мы дышим в безвоздушной среде?
– Почему безвоздушной? Мы проходим сквозь нее в период наименьшей скорости движения ее разряженных частиц. Мы, говоря упрощенно, просто раздвигаем ее, а гигантская разница скоростей соприкасающихся при этом частиц воздуха не может не обновлять массу покоя. Кислородный обмен ничтожен, но все же позволяет дышать.
– Силы у нас дай бог, а с водой не справились.
– Так ведь сила не зависит от времени. За две-три минуты ты выжмешь штангу, а растяни жим на час, что получится? Мы подходили к застывшей струе о меркой нашего времени, а его надо было ускорить в триллионы раз. Только тогда бы мы смогли преодолеть сцепление ее частиц.
Малыш с трудом понимал Алика. Ему, грамотному инженеру-эксплуатационнику, не легко было постичь всю сложность к тому же еще так причудливо смещенных взаимоотношений пространства и времени.
– Что-то вроде пересекающегося времени? – спросил он.
– В какой-то степени да. Но в пределах петли.
– А кругом в городе?
– Тоже самое. Город – ничтожная часть мирового пространства, а квант времени – это вся Вселенная в наикратчайший миг. Чудо Иисуса Навина.
Алик шутил с посеревшим, будто запыленным лицом. Малыш даже пожалел его, спросив с непривычной теплотой в голосе:
– И долго так протянем, старик?
– А что у нас – пиво да бутерброды? Вот и считай.
– Неужто в городе ничего не найдем?
Малыш произнес это машинально, не подумав. Алик его так и понял. Только переспросил задумчиво:
– В городе? А как выйдем? Разве только если где-нибудь окно открыто.
– А в душевой? Забыл?
Из открытого окна душевой они пробрались на асфальтовую дорожку, ведущую к воротам на улицу. К счастью, ворота тоже были открыты, и большой автофургон железным мамонтом замер на въезде. Малыш постучал в стекло водителю, тот даже не шелохнулся.



– Брось, – сказал ему в ухо Алик. – Он тебя не видит.
Значит, никто их не видел, а они видели воскресное утро города. Оно было похоже на моментальную фотографию, запечатлевшую одно мгновение жизни. Протянулись с балкона руки девушки, встряхнувшие простыню. Она вспучилась белым парусом и окостенела вместе с девушкой. Горел красный огонь светофора перед колонной автомашин на воздушной подушке. Когда же он станет зеленым? Прохожих не было, только мальчишка лет десяти прыгнул с обочины тротуара на мостовую, пытаясь схватить упущенную из рук и уже уплывавшую вверх ниточку воздушного шарика. То было второе увиденное ими чудо после стекловидной воды. Мальчишка с подогнутыми коленями и протянутой вверх рукой висел в воздухе, не падая и не подымаясь. Голубые глаза его, живые, даже не сонные, запечатлели только одно – страстный миг желания поймать ускользающий кончик ниточки. Но и она оставалась неподвижной – лишь сантиметр, не больше, отделял ее от протянутых пальцев. А еще выше висел фиолетовый шар, как бутон фантастически большого тюльпана, так и не распустившегося в эту безветренную немую тишь.
Они молча обошли живую статую летящего мальчика, боясь прикоснуться к нему, потом Малыш поймал конец нитки и потянул ее вниз. Шар, хотя и сопротивляясь, но опустился, только нитка оставалась твердой и несгибаемой, как стальной прутик. Малыш положил ее под углом к тротуару так, что шар оказался у лица мальчика и тот мог бы легко схватить его, сдвинься время со своей мертвой точки. Но время не сдвинулось, и шар снова застыл, не шевелясь на своей покатой теперь проволоке-нитке.
– Почему? – спросил Малыш.
Алик его не услышал, но вопрос понял и ответил, снова приложившись к уху товарища:
– Разговаривать будем только тогда, когда наши темпоральные поля соприкасаются и звуковые волны не гаснут. Понял? А шар опустился потому, что у него нет сцепления с окружающей средой и наших мышечных усилий достаточно для его перемещения.
Малыш крикнул ему в ухо:
– Значит, их достаточно и для того, чтобы переместить пару бутылок фруктовой воды!
– Возможно. А где?
– Хотя бы в кафе напротив. Оно уже открыто, двери во всяком случае. И даже хлеб привезли.
У входа в кафе на противоположной стороне улицы действительно стоял грузовоз с хлебом. Несколько открытых ящиков было уже выгружено на тротуар. Недалеко с таким же ящиком на спине замер с нелепо откинутой ногой человек в белой куртке официанта.
– Не пробуй его толкнуть или снять ящик, – предупредил Алик.
– Зачем? Я просто возьму то, что мне нужно. Не подыхать же нам из-за космической катастрофы.
Идти было трудно, словно в гору против ветра, но Малыша это не смутило. Он перебежал улицу и взял из открытого ящика булку. Когда подошел Алик, он рассматривал ее внимательно и удивленно, как редкостный музейный экспонат.
– Ну что? – пошевелил губами Алик.
Малыш вместо ответа постучал булкой о стенку ящика. Звука они не услышали. Затем он ткнул в нее пальцем, но на ее поджаристой корочке не осталось даже отметины.
Алик беззвучно постучал зубами, как бы подсказывая товарищу дальнейшее. Малыш осторожно поднес булку ко рту, как гранату, попробовал ее на зуб и с яростью, как гранату же, метнул через улицу. В нормальное время она и очутилась бы на противоположной стороне, а тут, словно заторможенная, повисла в воздухе в полутора метрах.
Потом оба кричали друг другу в ухо, смешно поворачивая головы.
– Почему не падает?
– Гравитация – то же движение.
– А почему она остановилась так близко?
– На большее не хватило твоего мышечного усилия.
– Хорошо еще, что зуб не сломал – железо!
– Если б жил со скоростью света, она показалась бы тебе чуть черственькой.
– Значит, по-твоему, и с фруктовкой не выйдет?
– А как ты бутылку откроешь?
– Возьму каменюку килограммов на двадцать и грохну.
– Может, и разобьешь, да не выпьешь.
– Высосу.
– А ты вспомни струю-сосульку в душевой. Много бы ты из нее высосал?
– Знаешь что, – не сказал – прохрипел Малыш, – если уж подыхать, так дома!
Они вернулись в пультовый зал ускорителя, тяжело дыша, как альпинисты на последних метрах подъема. Малыш еле выговорил:
– Ну и дорожка!
– Дорога длиною в квант, – уточнил Алик.
Малыш молча потянулся к рюкзаку, извлек пиво и бутерброды, и все было уничтожено сразу и без раздумий, Какая разница, когда встречать голодуху, если она все равно придет без звонка.
То был последний афоризм Малыша в это необычайное утро. Что-то вдруг произошло опять, что – они не сразу заметили.
Негромко, исподтишка включились приборы. Мертвый знакомый гул втекал в зал, как шум прибоя в номер приморской гостиницы.
Алик машинально взглянул на стрелку счетчика скоростей. Она снова не доставала до нуля на полтора-два деления.
Малыш вспомнил.
– Погоди, – остановил его Алик и снова прислушался.
Сквозь привычный шумовой фон отчетливо доносился перебивающий его звук
– шум струящейся из крана воды.
– Кажется, мы все-таки проскочили петлю, старик, – сказал Алик и сквозь клубящийся над ним лиловый туман увидел склонившееся над ним лицо Библа.

4. Поединок. Нет лилового солнца

Это случилось за вторым завтраком, после того как Алик отправил очередное сообщение на Землю.
– Черт знает что! Высверливаем пространство лазером со скоростью света, научились принимать и передавать фотонные телеграммы, а кофе варим, как сто лет назад: кофеварка, горелка и сгущенное молоко, – философично заметил он.
– А тебе бы хотелось, как в Аоре, – съязвил Малыш, – раз-два, повернулся на брюхе, чихнул – и горячая жижица под носом.
– Стоп, – сказал Капитан. – Тихо!
Все замолчали, вглядываясь в его напряженное лицо. Стиснутые зубы еще резче подчеркивали синеватые вмятины щек. Глаза смотрели сквозь окружающих, никого не видя. Он к чему-то прислушивался.
– Так, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Понятно. Только Библ и я. Повторяю: вездеход под защитным полем оставляем на открытом месте. Выходим и входим по мысленному приказу. Все. – Он оглядел недоумевающие лица притихших товарищей. – Готовь вездеход, Малыш. Едем с Библом. А вы с Аликом охраняете станцию: мало ли что может случиться.
– Не случилось же, когда мы были в Нирване, – недовольно возразил Алик.
– Учитель вызывает только меня и Библа, – уточнил Капитан.
Малыш легонько стукнул Алика по затылку:
– Приказам повинуются без возражений. Мне, например, все ясно. Капитан
– потому что он Капитан. Библ – потому что социолог. А техник и физик Учителю не нужны.
– Кто передал? – спросил Библ.
– Фью.
– Странно, что мы не услышали. Шлемы на каждом.
– Псилучевой приказ, настроенный на определенные частоты мозга, – подумал вслух Алик. – Шлемы не только переводная, но и транслирующая машина. С Учителем, впрочем, они не понадобятся.
– Фью просил не снимать их. Вероятно, у них есть и записывающие функции.
Позже, уже на вездеходе, когда Капитан и Библ колесили по черной пустыне в поисках связки с пространством зеленого солнца, откуда они могли стартовать к Учителю, ибо только там и в Аоре действовал механизм телепортации, Библ долго и сосредоточенно молчал, нехотя откликаясь на реплики Капитана. Наконец тот не выдержал:
– О чем это вы размышляете, Библ?
– Глупости, – сказал Библ.
– А все же?
Библ улыбнулся:
– Почему в жизни Малыш безапелляционно командует Аликом, а в материализованном фантастическом эпизоде с петлей времени безропотно перешел на подчиненное положение? Вы обратили внимание, Кэп, он даже не поправил его в рассказе.
– Так ведь это Алик все и придумал.
– Если бы только Алик! Но и воображение Малыша подключилось к его сознанию синхронно даже в деталях. Как бы слилось с ним. Чужой мозг даже не сопротивлялся, его синапсы Синапс – сигнал, идущий от одного нейрона к другому, характеризующий деятельность головного мозга.

почти в точности воспроизвели индивидуальность другого. Малыш, никогда не работавший на ускорителях, материализовал в памяти все подсказанное Аликом. Какой же техникой должна располагать цивилизация, чтобы так управлять психикой человека!
– А мы едем разоблачить эту цивилизацию.
– Высота этой цивилизации не адекватна высоте ее техники, – заключил Библ.
Ему пришлось повторить эти слова уже в беседе с Учителем. Все, что предшествовало этой беседе, уложилось в полчаса. Мираж нашли через две-три минуты после заключительной реплики Библа. Прошли над мшаником, выбрались на утоптанную плешину в низкорослых корявых кустах, поставили вездеход под защиту.
– Проверим телепортацию, – усмехнулся Капитан и шагнул в белый зал к аквариуму с мутной массой-в недвижной жидкости. Тотчас же рядом возник и Библ. Обменялись улыбками: действует телепортация! На большее мысль не отважилась, ее сразу же подавила чужая воля: сядьте, подождите, пока я не познакомлюсь с накопленной вами информацией. Сели уже в привычные кресла, не обратились друг к другу ни с молчаливым вопросом, ни с недоумевающей усмешкой, тупо, заклиненно открыв кому-то для обозрения содержимое своих черепных коробок. Впрочем, кому, было ясно обоим.
И через несколько минут, именно минут, а не часов, молчания этот кто-то откликнулся. Ему не потребовалось много времени для того, чтобы узнать, что они увидели, переговорили и передумали в дни своего знакомства с Гедоной.
– Я знаю каждый ваш шаг и каждое ваше суждение, – «услышали» они, как и раньше, беззвучный «голос», – но вы мыслите убийственно медленно, слишком медленно, чтобы скорость моего мышления могла бы проследить все ползки вашей мысли. Поэтому придется кое-что уточнить. Вы считаете, что моя цивилизация мертва?
– Да, – отрезал Библ, – мертва. То, что вы создали на планете, – леность материи, энтропия. В ваших деформированных пространствах не больше жизни, чем в метановых озерах и глыбах замерзшего водорода, которые мы видели в космосе на пути к Гедоне.
– Что значит мертвое и живое? Жизнь здесь, как и везде, – лишь один из вариантов бытия материи. Вопрос в том, какой вариант считать идеальным.
– Допустим, что ваш. Попробуем согласиться. Ваш мир разумен, как высшее проявление материи, стабилен ввиду постоянства жизненных циклов и двойственности организационной структуры его, свободен от капризов природы, от диктатуры техники, от любых ограничений, кроме тех, что обеспечивают путь к Нирване. Так вот: ни с одним из этих тезисов наш земной ум согласиться не может. Ни с разумностью вашего мира, ни с его свободой и благоденствием.
– Уточните.
– Разумность любого мира определяется путями совершенствования разума, постоянством и непрерывностью этого процесса. Вы остановили его. Вы исключили разум как основу цивилизации.
– Мы заменили его воображением. Я прочел в вашем сознании знакомую мысль: разум ведет к истине долгим извилистым путем, воображение легко взбирается на вершину горы. Только воображение подсказывает, как раскрыть идеал, то, чего еще нет, но что должно быть.
Библ внутренне усмехнулся: он действительно думал о том, что в философии гедонийцев воображение противоположно разуму. Но он припомнил этот тезис как ошибочный, идеалистический.
– Воображение – один из компонентов разума, – продолжил он невысказанную мысль. – Вы же отождествили воображение с мифотворчеством. Вам, знающему более высокие формы мышления, должно же быть ясно, что его мифологическая форма – это наиболее примитивная форма сознания, когда человек поклоняется силам, с которыми отождествляет себя. Ваш миф снимает вопрос о личной ответственности, о подлинном выборе, создавая стандарты поведения, которым нужно лишь бездумно следовать. Вы говорите: «Все дозволено», но опутываете человека запретами куда более бессмысленными, чем у нас на Земле. И самый страшный запрет – запрет на знание, постоянно развивающееся и совершенствующееся. Каждый может создавать свое собственное представление об окружающем, не обращаясь к наукам, которых у него нет. А ведь только науки могут дать ему не иллюзорное, а подлинное знание о мире, под небом которого он живет.
– Зачем ему это знание?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28