Стасика отсняли на прошлой неделе, он наговорил в камеру массу умностей: в умении красиво говорить он давно преуспел, за что его нежно любили телевизионные деятели. В передаче Стасик говорил о своей любви к театру, о самоотверженности профессии, о ее популярности – о ней он имел полное представление, поскольку числился членом приемной комиссии института, – ну, и прочие высокие слова произносил в микрофон.
Однако требовалось кое-что доснять. Стасик, например, хотел по-отечески побеседовать с теми, кто завалил ЦТ письмами с тревожным вопросом: «Как стать актером?».
Текста Стасик не готовил заранее, предпочитал экспромты, тем более что передаче еще клеиться и клеиться, можно будет случайные неточности или благоглупости триста раз переснять. Стасик лишь предупреждал режиссера и редактора о теме выступления, перечислял узловые моменты, а то и просто-напросто вставал перед камерой (или садился – зависело от фантазии режиссера) и начинал изливать душу. Душа его изливалась правильно, в приемлемом русле, мелей и водопадов в течении не наблюдалось. В студии сидела Ленка.
– Здравствуй, птица, – сказал ей Стасик. Всех, кроме мамули, женщин он ласково называл птицами, иногда – с добавлением эпитетов: сизокрылая, мудрая, склочная, красивая, злая – любое прилагательное, подходящее к случаю. Обращение было чужим, заемным, подслушал его в каком-то спектакле или в телевизоре, вольно или невольно взял на вооружение. Удобным показалось. В слове «птица» слышалась определенная доля нежности по отношению к собеседнице, и, главное, оно исключало возможную ошибку в имени. А то назовешь Олю Таней – позор, позор!..
– Здорово, – ответила Ленка. – Премьерствуешь?
– Помаленьку. Ты слыхала, что я вчера утонул, разбился, убит хулиганами и уже кремирован?
Ленка хмыкнула.
– Слыхала. Про «утонул» и про «разбился». Про хулиганов – это что-то новенькое… Но я в курсе: вчера мне звонила Наталья и сообщила каноническую версию.
– Ты не разубеждай никого, – попросил Стасик. – Пусть я умер. Я жажду Трагической славы… Да, кстати, а ты чего здесь?
– Пригласили. У Мананы, – женщина по имени Манана являлась режиссером передачи, – грандиозный замысел: твой монолог заменить нашим диалогом.
Она внимательно смотрела на Стасика: ждала реакции .
– Да? – рассеянно спросил Стасик, оглядываясь по сторонам, ища кого-то.
– Толковый замысел. Мананка – молодец. А где она?
– Скрылась. Попросила меня сообщить тебе о диалоге и скрылась. Боится.
– Кого?
– Тебя, голуба. Ты же у нас го-ордый! Ты же мог не пожелать разделить славу. Даже со мной, со старым корешом…
– Я гордый, но умный. И широкий. Диалог интереснее монолога, это и ежу ясно. А диалог с тобой – только и мечтать!
Ленка, именно по-птичьи склонив на бок маленькую, под пажа причесанную головку, разглядывала Стасика, пытаясь, как и мамуля, понять: шутит Стасик или нет. Не поняла, спросила:
– Слушай, может, Наталья права?
– В чем?
– Ты стал благостным, как корова.
Ленка не заботилась о точности сравнений. Стасик знал ее особенность и не стал выяснять, почему корова благостна, почему благостен он сам и прочие мелочи. Он отлично понял, что хотела сказать Ленка.
– Версия о сумасшествии?
– Ага.
– Мамуля права: я сошел с ума, с рельсов, с катушек, с чего еще?.. Ты хоть к передаче готова, птица моя доверчивая?
– В общих чертах. – Обернулась, крикнула куда-то за фанерные щиты с наклеенными на них театральными афишами – славный уют телевизионной «гостиной». – Манана, выходи, он согласен. Он сошел с ума.
Из-за щитов вышла толстая черная Манана, украшенная лихими гренадерскими усами. Она смущенно усмехалась в усы.
– Стасик, – сказала она басом, – такова идея.
– Хорошая идея, – одобрил Стасик. – Давайте начинать, время – деньги. Я теперь сумасшедший, и с меня взятки гладки. Я могу все здесь поломать, и меня оправдают.
– Ты только выступи по делу, – попросила Манана. – А потом ломай на здоровье.
– Птица, – высокомерно спросил Стасик, – разве я когда-нибудь выступал не по делу?
– Что ты, что ты, Стасик! – испугалась Манана официально сумасшедшего артиста. – Я просто так, я автоматически… И Ленку тащи за собой.
– Ленка сама кого хошь потащит. Как паровоз… Мы сидим или стоим? Или бегаем?
– Сидите, сидите. Вон кресла… – Похлопала в ладоши: – Приступаем!

Давайте опустим все-таки долгие и крайне суетливые подробности подготовки к съемке, бессмысленную для непосвященного беготню гримеров, телеоператоров, звукооператоров, помощников, ассистентов, осветителей, давайте даже не станем описывать нудный момент поиска заставки и – наконец-то! – появление ее на экране монитора. Давайте сразу начнем с первой фразы Стасика, сказанной «в эфир» и весьма насторожившей битую-перебитую, видавшую виды, имеющую тыщу выговоров и полторы тыщи благодарностей усатую режиссершу Манану.
А первая фраза была такой:
– Привет, Ленка, – ослепительно улыбнулся Стасик, – рад поговорить с тобой на вольную тему. – И тут же добавил вторую: – Ведь нечасто приходится – именно на вольную, верно?
Ленка на секунду сдавила челюсти, мощно напрягла скулы – лучшее средство, чтобы сдержать смех, – и ровно ответила:
– Я тоже рада, Стасик.
В аппаратной звукорежиссер вопросительно посмотрел на Манану: не сказать ли «стоп»? Манана чуть помолчала, пораскинула мозгами. Переводя взгляд с монитора на огромное звуконепроницаемое стекло, через которое просматривалась студия сверху, отрицательно покачала головой: мол, подожди, успеем, а вдруг это как раз то самое …
– Так что за тема? – продолжал Стасик. – Как стать артистом? Об этом нам пишут тысячи юных дарований, мечтающих о карьере кинозвездочки, театральной кометки? Об этом, об этом, не отпирайся, – настаивал Стасик, хотя Ленка и не помышляла отпираться. – Но я изменил бы вопрос, а значит, и тему. Я бы спросил: зачем становиться артистом? Я задал бы этот вопрос шибко грамотным, умеющим писать письма – научили на свою голову! – и ответил бы им: незачем !
Ленка, знающая Стасика ничуть не хуже Натальи, а кое в чем даже получше, голову прозакладывала: Стасик говорил всерьез. Злость слышалась в его голосе, злость на всех тех, кто ему самому докучает милыми откровениями: «Ах, у вас такая насыщенная жизнь! Научите, научите!», тех, кто заваливает театры, киностудии и телецентры своими сопливыми мечтами, тех, кто с бессмысленным упорством штурмует актерские факультеты…
И, к слову, тех, кто придумывает передачи для молодежи, в коих всерьез пытается ответить на «вопрос века»: «Как стать актером?»
Ленка, как пишут в газетах, целиком и полностью была согласна со Стасиком, но он побывал в аварии, а она – нет, он сошел с ума, как утверждает мамуля, биясь о телефонную трубку, а Ленка – не сошла, увы! Ленка не могла себе позволить увести телепередачу от намеченного Мананой русла. Будучи грубоватой и прямой, она все же не обладала легкой наглостью Стасика и берегла свою репутацию «серьезной» актрисы. И еще она хорошо относилась к Манане. Поэтому Ленка сказала:
– Ты не совсем прав, Стасик. Далеко не всех, кто пишет такие письма, стоит осуждать, – когда надо, Ленка умела держать речь без обычных «на черта», «фуфло» или «до лампочки», умела строить фразу литературно грамотно, стройно и даже куртуазно. – Есть среди них наивные, не ведающие про тяготы нашей работы, а есть действительно влюбленные в театр, есть способные. Ты согласен?
Манана в аппаратной облегченно перевела дух.
Не рано ли?..
– Ничуть! – не согласился Стасик. – Не могу согласиться. Все, кто пишет , – потенциально бездарны. Исключений нет! Возможно, они будут хорошими инженерами, слесарями, они станут славно рожать детей и гениально жарить блинчики, но актеров из них не выйдет никогда. Ни-ко-гда! Ну-ка скажи, птица, ты в юности мечтала об актерской карьере?
– Ну, – привычно бросила Ленка, нечаянно подпадая под тон, заданный Стасиком, под тон, явно не подходящий для официальной телепередачи, даже на минутку – с этим «ну»! – становясь обыкновенной, а не экранной Ленкой – умной и интеллигентной дамой-эмансипе.
– Баранки гну, – автоматически ответил Стасик, но, вспомнив, где находится, поднял лицо к окну аппаратной и крикнул невидимой из студии Манане: – Вырежи потом, ладно? – И продолжил: – А письма любимым актерам писала? На «Мосфильм» писала? На Шаболовку, на тогдашний телецентр, писала?
– Нет, конечно, – засмеялась Ленка. – Мне некогда было.
– А чем ты, интересно знать, занималась?
– В школе училась. В Щукинское готовилась.
– С первого захода попала?
– С первого.
– А те, кто пишет, на предварительном туре отваливают, как в море корабли. И ладушки: туда им и дорога! Может, писать перестанут, гра-фо-ма-ны… О чем мы здесь говорим, Ленка? Ты не хуже меня знаешь, как эти дураки и дуры – дур, правда, гораздо больше! – портят нам жизнь. Как они нас караулят, как звонят по ночам, как пишут – опять пишут! – записочки. Взял бы автомат, выстроил бы всех и…
– Стоп! – прогремел в студии командирский бас Мананы. – Ну-ка, родненькие, подождите», я сейчас спущусь, разберемся…
Осветители вырубили свет. Стало значительно темнее и прохладнее.
Ленка встала из нагретого кресла, прошлась по жесткому коверону, расстеленному на подиуме перед молчащими камерами, остановилась перед Стасиком:
– Ты, брат, спятил?
– Сговорились вы все, да? – возмутился Стасик. – В чем я не прав, в чем?
– Ты забыл, где находишься?
– Я прекрасно помню, где нахожусь. Но я, прости меня, не понимаю, почему я должен говорить не то, что думаю, а то, что нужно Манане и ее начальству.
– Потому что ты в данный конкретный момент работаешь на Манану и ее начальство. – Тяжелая, с толстыми ногами-тумбами, Манана ходила по студии в мягких растоптанных тапочках, вот и подкралась неслышно, хотя не ставила перед собой такой цели. Скорее, она бы сейчас охотно выполнила недосказанное последнее желание Стасика – про автомат, только прицелилась бы как раз в Стасика с Ленкой, а вовсе не в тех телеабонентов, что вызвали к жизни описываемую передачу. – Стае, я тебя не узнаю.
– Сумасшедший, да?
– Нет, дорогой, ты не сумасшедший, ты хуже: ты провокатор. Ты зачем про автомат сказал? Ты хочешь, чтоб меня уволили? Ты говорил, что все бездарны, – я молчала. Ты говорил, что они дуры, – я не вмешивалась. Я все писала! Ты со мной не первый раз работаешь. Нам с тобой хорошо было: ты меня понимал, я тебя понимала. – Манана, родившаяся и выросшая в Москве, говорящая безо всякого намека на акцент, когда волновалась, строила фразы так, что они выглядели этаким подстрочником-переводом на русский. – Я тебя просила: Стасик, дорогой, поговори о работе актера, расскажи о том, какая она очень трудная, объясни, что слава – ерунда, тактично поговори, как с детьми, не обижай их. А ты что?
– А я, Мананочка, не Песталоцци и не Макаренко. У меня иная специальность. И когда я сижу на приемных в институте, я от бездарей не скрываю, что они бездари.
Подала голос Ленка:
– Стасик, не заносись, я слыхала, как ты заливаешь. «Девушка, вам надо подумать о другой профессии, вы молоды, вы красивы, у вас все впереди, а у нас в вузе слишком высокие требования…» Ну и так далее. Поешь, как соловушка, только в ушко не целуешь. Хотя, может, и целуешь. Потом… Да с таким подходом любая поверит, что ее стезя не театральная.
– Я так говорил? – удивился Стасик.
– Точно так.
– Тогда я тоже бездарь. И трус. Но больше трусом не буду. Не нравится, что я сказал, – стирай, Манана. Я в твоей передаче не участвую. Я врать не хочу. Пока! – И пошел из студии.
– Догони его, – быстро сказала Манана Ленке. – Мне он не нравится. Всегда такой нормальный, а сейчас… Догони, успокой. Я позвоню.
Ленка кивнула, чмокнула Манану в усы и помчалась за Стасиком, пока он не пропал, не растворился в бесконечных и запутанных, как лабиринт, коридорах телецентра.
Манана, подбоченившись, действительно став похожей на бочку с ручками, неодобрительно смотрела им вслед. Быть может, прикидывала, кого пригласить на передачу вместо Стасика.
– Будем стирать, Манана? – через репродуктор спросили ее из аппаратной.
Манана повернулась к микрофону:
– Подождем пока. Подумаем… – Отошла в сторону, сказала вроде бы самой себе: – А вдруг именно такой передаче быть?.. Кто знает?.. Во всяком случае, не я…

Ленка догнала Стасика в холле перед лифтами.
– Пойдем вниз, кофе попьем, – предложила она.
Стасик глянул на часы: третий час уже, домой, как и предупредил Наталью, он не попадет.
– Лучше пообедаем.
– Уговорил.
От салата до компота полчаса пробежало. За эти полчаса у Стасика с Ленкой, посланной Политову в успокоение, состоялся разговор отнюдь не успокоительный.
Примерно такой:
– Допустим, Стае, ты прав, – сказала Ленка. – Сопли развешивать глупо и недостойно. Будем говорить правду, будем жить честно, ломать крылья мельниц. Красота! А как жить?
– Так и жить. Что, непонятно?
– Историю психа из Ламанчи помнишь?
– Надеюсь, «псих» – это неудачная гипербола, а, птица моя метафоричная?
– Парабола. Отвяжись… Помнишь или нет?
– Я пять сезонов играл этого, как ты изволила выразиться, «психа».
– И ничего не понял?
– В те годы я просто играл. Писали, что неплохо.
– Даже хорошо, кто спорит. Но ты сам говоришь: играл. А жить так нельзя.
– Я тебе напомнил Дон Кихота? Спасибо, птица, тронут. Но, увы, комплимента недостоин. Не заработал пока.
– А сегодня у Мананы?
– Что сегодня! Просто попытался честно сказать честную истину. Это не донкихотство. Это пародия на него.
– Кому нужна твоя истина? Именно эта, эта, я не имею в виду истину вообще.
– Птица, оказывается, есть истина вообще и истина в частности? Любопытно, любопытно… А что касается девочек и мальчиков, рвущихся в актеры ради мирской славы, так их надо крепко бить по рукам. Ради них самих. Ради истины вообще! Бить, а не уговаривать. Пардон за сравнение, но все эти телепередачи напоминают мне историю про некоего жалетеля, который рубил собаке хвост по частям – чтоб не так больно было, чтоб не сразу.
– Стасик, черт с ними, с юными маньяками. Я о тебе. Ты же превосходно умел идти на компромисс с истиной. Когда жизнь требовала. Заметь: я не говорю – против истины. Но на компромисс.
– Мне стыдно.
– И давно?
– Какая разница! Главное – стыдно. Я больше не буду.
– Не ломай комедию, ты не ребенок. Я серьезно. Ты что, решил вступить в ряды борцов за правду?
– Мне надоело непрерывно врать, птица. Театр для себя… Если хочешь, я устал.
– С каких пор, железный Стасик?
– Я не железный. Я гуттаперчевый. Это меня и губит. А так хочется быть железным! Как, знаешь, что? Как мой «жигуленок».
– Наташка сказала, что он сильно помят.
– Зато он летал, птица. И еще чуть-чуть плавал.
– Позавидовал «жигуленку»?
– В некоторой степени.
– Стасик, ты псих!
– Психи – люди вольные, бесконтрольные! Вот выправлю себе справку – и лови меня!.. Да, кстати, ты куда сейчас?
– Домой. Потом в театр. У меня «Ковалева из провинции».
– Оставь ключик.
– Ради бога! Но прости за наглость: как твоя Кошка сочетается с любовью к правде? Это театр для кого?
– Ах, птица ты моя мыслящая! Спасибо за информацию к размышлению. Я пораскину тем, что осталось у меня после полета над Москвой.
– Что осталось, то сдвинулось, – сказала Ленка вставая. – Ключ будет в почтовом ящике, как всегда. Чао!.. Да, тебя подвезти?
– Я теперь пешеход. Или не знала?
– Наталья сказала, но я, честно, не очень поверила. Надолго хватит?
– Посмотрим, – Стасик все сидел за пластиковым столом, снизу вверх глядел на Ленку хитрым голубым глазом, второй по обыкновению сощурил: утверждал, что так, в полтора глаза, ему собеседник понятнее.
И Ленка вдруг спросила:
– Стасик, а ты не притворяешься?
– В чем?
– Да во всем. В пешеходстве, в правдолюбии, в рыцарстве своем малиновом.
– Не понял.
– А ты подумай. – В голосе Ленки, до того озабоченном, вдруг зазвучала нахальная насмешка, будто что-то поняла Ленка, до чего-то додумалась, до чего-то, никому неведомого, и легко ей стало, легко и весело. – И я подумаю. Еще раз чао! – И постучала каблучками по линолеуму, скрылась в телелабиринте.
– Какао, – ответил Стасик в никуда, помолчал, потом серьезно сказал себе: – Я подумаю…

Из автомата внизу он позвонил Кошке и договорился встретиться у Ленки в пять часов. Кошка, правда, спросила:
– Ты за мной не заедешь?
– Не на чем.
– Что случилось?
– Леденящая душу история. Встретимся – доложу. И отправился, как некогда писали стилисты-новеллисты, утюжить московские улицы.

Кто-то умный сказал: литература не может копировать жизнь. Литература отражает ее, но и дополняет; так сказать, реставрируя, обогащает. Придуманное ярче увиденного…
Наверно, это верно, простите за идиотский каламбур. Но что делать прозаику, если его герой вдруг попадает в абсолютно банальную ситуацию? Описывать – стыдно, коллеги по жанру упрекнут в отсутствии фантазии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9