Озеров вывернул карманы брюк. Посыпались семечки и крошки хлеба.
– Нет у меня оружия, видите?
Волчанинов оскалился недоброй улыбкой.
– На свои руки рассчитываешь? На приемчики? Как эго у вас называется, самбо или дзюдо? Да я из тебя, милок, одной левой паштет сотворю.
– Я драться не буду, – сказал Озеров и шагнул вперед.
– Стоять на месте! – приказал Волчанинов. – Стреляю.
Озеров повернул браслет. Что увидал Волчанинов, когда воздушная среда между ними превратилась в комнату Озерова? Может быть, непрозрачную туманность, какое-нибудь завихрение воздуха, игру света – Озеров не знал. Да и не стремился узнать. Укрывшись за своей синей каемкой, невидимый для дяди Мики, он продолжал наблюдать за ним. Тот глупо моргал глазами, протер их, подошел к двери, открыл ее, выглянул и опять закрыл, заглянул под стол и даже в окно, как будто Озеров мог спрятаться на карнизе. От разведчика всего можно было ожидать, и это отождествление его, тихони и мямли, с представителями одной из самых героических в нашей стране профессий, пожалуй, больше всего рассмешило Озерова. Но на войне – как на войне, говорят французы. Если тебя приняли за разведчика, продолжай игру. Противник растерян? Атакуй. Чем? Его же оружием.
Пистолет дяди Мики лежал на столе, охраняя денежные купюры, которые тот опять принялся пересчитывать. Но былого спокойствия уже не было. Он то и дело озирался, к чему-то прислушивался, оглядывался то на окно, то на дверь. Озеров приблизил изображение, взяв, как говорят в кино, пистолет крупным планом, создал проходимость, подождал, пока Волчанинов потянулся за очередной пачкой денег, и незаметно, беззвучно снял пистолет со стола. Тут даже волчье чутье бывшего гестаповца не обнаружило исчезновения пистолета. Дядя Мика продолжал свою бухгалтерскую работу.
И тут Озеров вышел снова, на этот раз из предосторожности оставив между собой и противником стол. Дядя Мика так и застыл с разинутым ртом и остекленевшим взглядом. Одно чувство владело им – ужас. Он уже ни о чем не спрашивал и ничего не старался понять. Только правая рука, как протез, механически шарила по столу.
– Он у меня, – сказал Озеров и показал пистолет.
– Когда взял?
– А разве это важно? – рассмеялся Озеров.
– Застрелишь?
– Обязательно.
– За что?
– Умный вы человек, дядя Мика, а задаете глупейший вопрос. Знаете, что мне отец сказал перед арестом? «Не должен ходить по земле этот человек». Это о вас.
– Так когда это было? – с наигранным смирением заговорил Волчанинов. – Война тогда шла, Андрюша. Все воевали – кто с кем. Ну, мы с твоим отцом в разных лагерях оказались, бывает. Да ведь кончилась война-то. Давным-давно кончилась.
Озеров не выдержал. До сих пор он говорил спокойно и тихо, а здесь не смог.
– Для кого кончилась? – закричал он. – Для честных людей кончилась. А для вас – нет. Это ваша профессия. Чужой кровью торговать. И сейчас подторговываете. Продали Титова? Продали.
– Я ошибся, – прошептал Волчанинов.
– В чем?
– В тебе. Сказал, что ты липовый разведчик. А ты даже об этом знаешь. От него?
– Кому что скажет этот проданный человек? – Озеров указал пистолетом на пачку денег. – Вот это больше говорит. Плата за головы?
– Бери! – прохрипел Волчанинов и подвинул деньги на край стола.
– Ничему вы не научились, дядя Мика, – вздохнул Озеров.
«Неужели выстрелю? – подумал он. – Выстрелю».
Должно быть, это понял и дядя Мика.
– Это самосуд, Андрюша, – заторопился он. – Не похвалят за это у вас. Судить еще будут за самоволку.
– Оправдают, – убежденно сказал Озеров и прицелился.
– Цу хильфе! – завизжал Волчанинов. – Шнель! Шнель!
Но Озеров уже нажал курок. Пистолет негромко хлопнул несколько раз, и тело Волчанинова начало медленно оседать на пол. Дальнейшего Озеров не увидел: отшвырнув пистолет, он ушел к себе в комнату, а через несколько минут все происшедшее приобрело какую-то отчужденность, словно случилось не с ним, а где-то было прочитано или увидено в кино. Словно не было совсем в его жизни ни далекого города на Рейне, ни дяди Мики, ни автоматического пистолета с глушителем. Даже волнения не было – наоборот, какое-то чувство облегчения наполняло его, дышалось легко и думалось беззаботно, как в детстве.
И вместе с тем в нем подымалось, росло, тревожило и требовало каких-то важных решений другое чувство – желание покончить с браслетом, с единоличным владением этой лампой Аладдина, с одинокими прогулками по глобусу, с их неразделенными радостями и неоправданным риском. Конец дяди Мики был последним приключением, которое привело Озерова к сознанию его ответственности перед государством и обществом. Он понимал, что обладает секретом огромного научного значения, может быть государственной важности, и что новая Шехеразада должна была придумать и новый конец его сказки. «А я знаю эту Шехеразаду», – весело подумал Озеров и взглянул на часы. Было около одиннадцати. «Хмелик, наверно, еще не спит. Хорошо бы поймать его одного».
И Хмелик, к счастью, был совсем один, сидел у того же стола, на который с неба свалилась к нему нитка жемчуга, и что-то писал. Озеров вошел к нему, как Мефистофель к Фаусту, и остановился у стола, ожидая привычной реакции на чудо.
Но ее не последовало. Хмелик не вскочил, не разинул рта и не выпучил глаз; он просто поднял голову, критически посмотрел на него, оглянулся на дверь, сразу поняв, что этим путем Озеров войти не мог, и спросил:
– Ты не галлюцинация?
– Нет, – улыбнулся Озеров, – это я сам.
– И не привидение?
– Кентервильское привидение у Оскара Уайльда жаловалось на ревматизм, – со вздохом произнес Озеров. – Я тоже хочу пожаловаться.
– И тоже на ревматизм?
– Нет, на чудеса. Например, я только что убил человека.
– Бывает, – сказал Хмелик. – Садись, старик. Рассказывай.

ГЕОМЕТРИЧЕСКИЙ ПАРАДОКС. ПОИСК В СЕВЕРНОМ МОРЕ

Озеров рассказал. Рассказчик он был плохой, то и дело путался, повторялся, мямлил и все время подозрительно и с опаской поглядывал на Хмелика: поверит ли? Он словно пристреливался к слушателю, повторяясь так часто, так упорно возвращался к совсем уже несущественным деталям, что даже железный Хмелик не выдержал и улыбнулся.
– Не веришь? – насторожился Озеров.
– Почему? – пожал плечами Хмелик. – Верю.
– А улыбаешься.
– Медлитель ты. Типичный. Открыл второстепенные свойства браслета и умиляешься. Главное же не в этом.
– Перехожу к главному. Между прочим, оно с тобой связано.
Если Озеров рассчитывал удивить Хмелика, то он опять ошибся.
– Знаю, – сказал Хмелик и бросил на стол злополучную нитку жемчуга. – С этого все и пошло?
– С этого?
– Где взял?
– Где-то в Лондоне. На витрине. Потом не мог вспомнить где. А тут ты подвернулся с Валей.
– В синей каемке?
– Потом в оранжевой.
– Понятно, – усмехнулся Хмелик, – нуль-переброска украденных ценностей.
– Почему же ты не загнал?
– Между прочим, красная цена этой цацке три рубля. Дешевле «Столичной».
– А как же золото?
– Оно той самой пробы, которую негде ставить. Валяй дальше.
Дальше пришлось рассказать о ящерице и о приключении в Рио. Хмелик поморщился. Зато конец дяди Мики вызвал у него поощрительное оживление.
– Неужели выстрелил? Врешь!
– Честное слово.
– И попал?
– Как будто. Я не дожидался… – Озеров не удержался от вздоха.
Хмелик захохотал:
– Неужто жалко?
– Ну, знаешь… все-таки убить человека!
– Во-первых, ты не знаешь, убил или только ранил. А во-вторых, это не человек. Клопов морят, гадюк давят, а таких вешают. А тут вместо петли пуля. Даже гуманно. В общем, не будем задерживаться на сей полезной для человечества акции. Закругляйся.
– Все.
– Что – все?
– Последний опыт. Кентервильское привидение в гостях у физика. Теперь ты знаешь не меньше меня.
– Но и не больше. – Хмелик оттолкнулся от кресла и зашагал по комнате.
– Чем дальше мы ушли от пресловутого Аладдина? У него лампа, у нас браслет. Он тер ее тряпочкой и получал, что заказывал. Ты крутишь браслет и получаешь примерно то же. Словом, в руках у тебя устройство, о конструкции и принципах работы которого мы знаем только то, что оно настроено на твои биотоки и создает в реальной действительности физически достоверный геометрический парадокс.
– Почему парадокс?
– А по-твоему, не парадоксально то, что пространство, которое ты считаешь плоским, искривляется настолько, что любые две его точки соединяются в одну, притом с полнейшей физической достоверностью.
– А почему браслет не снимается?
– Потому что соединилось несоединимое – синтетический материал браслета с живой тканью руки. У нас это уже делается: полубиологические протезы. Есть такая белковая ткань – коллаген. Она и приживает синтетику, рассасываясь в организме. Но как произошел сплав живого и неживого в твоем случае, гадать трудно. Приживление полное, даже с утратой видимости.
– А происхождение браслета? Откуда он? Ты же физик.
Хмелик воздел руки к небу.
– Падре, я верил в вас, как в бога! Нет, старик, я не Саваоф, а простой кибернетик, и двери в антимир мне не подчиняются. Не выпучивай глаза: антимир – к слову. В данном случае – просто сосуществующий мир с тем же знаком. Ну вот, должно быть, там и нашли способ сближения пространства, этакого нуль-перехода в пределах планеты. И к нам такой переход ищут. Я бы в твою колдовскую рощу, – назидательно прибавил Хмелик, – научную экспедицию послал, встретились бы наши братья по разуму с понимающим товарищем. А то напоролись на полиглота-собственника.
– Кончай треп! – вскипел Озеров. – Я и не собираюсь скрывать от науки эту штуковину. Ты первый…
Хмелик измерил его насмешливым взглядом.
– Садись, благодетель человечества. Лингвист-филантроп. Блаженствовал с кругосветным билетом Кука без паспортов и виз, а теперь: «Хмелик, объясни!» Да за эту неделю мы бы доклад в Академию наук подготовили.
– Между прочим, из «Хмелик, объясни» ничего не вышло, – заметил Озеров.
– А что ты хочешь? Формулу? Да ее сам Колмогоров не выведет. Система сложная, что-то вроде «черного ящика», о конструкции которого мы ничего не знаем. Математическим языком ее не запишешь. Алгоритм неизвестен. Что же можно предположить? То, что у нее, как у всякого кибернетического устройства, есть «входы» и «выходы». На «входы» поступает географическое понятие или зрительное представление о нем, а с «выходов» – окно с синей каемочкой или дверь с оранжевой. Сиречь нуль-проход. Географию машина знает лучше нас с тобой, может найти любую точку на карте.
– Я все удивляюсь почему. Ведь это география нашего мира.
– А может быть, у них та же география. И Лондон на том же месте, и Париж. Вероятно, совсем другие, но место-то одно. На том же меридиане.
Оба умолкли, подавленные сложностью удивительной и едва ли объяснимой загадки.
– Будем ставить опыт, – сказал Хмелик. – Сначала положим на место этот фальшивый жемчуг. Туда, где ты его взял.
– Я не помню, где я его взял, – печально промолвил Озеров.
– Улицу не помнишь?
– Ни улицу, ни дом. Кто знает, сколько ювелирных магазинов в Лондоне. А браслет сам найти не может.
– Ты забываешь, что это, возможно, кибернетическое устройство. Следовательно, у него есть «память». Если он показал тебе эту витрину, значит, он ее запомнил. А что ты запомнил на этой витрине?
– Только подставку, на которой лежало ожерелье.
– Вот и представь себе эту подставку. Поотчетливей и покрупней.
Озеров задумчиво повернул браслет. И мгновенно перед ними в синем «окошке» материализовалась хрустальная подставка с точно такой же ниткой жемчуга, какая лежала у них на столе. Оба захохотали.
– Дай-ка я положу, – возбужденно сказал Хмелик.
Озеров превратил «окно» в «дверь», и Хмелик с каменным лицом осторожно-осторожно водрузил одно ожерелье на другое. Подставка с жемчугом растаяла в воздухе.
– Чудовищно интересно, – сказал Хмелик. Он уже не глядел на Озерова, о чем-то задумавшись.
Оба молчали. Один – с чувством гордости, как обладатель Аладдинова чуда, другой – сосредоточенно размышляя о каких-то неведомых партнеру перспективах. Хмелик молчал долго. Озеров уже два раза спрашивал его: «Ну, а теперь что?» Но Хмелик словно не слышал вопроса. Наконец он достал тоненькую папку бумаг, скрепленных в скоросшивателе, просмотрел их и сказал, словно подумал вслух, явно не обращаясь к Озерову:
– Они выехали в четверг, – он загнул два пальца, – значит, только к утру будут в Лондоне. Сейчас, должно быть, где-то в Северном море. У нас первый час; у них, очевидно, десятый. Самое время – никто не спит.
– Ты о чем? – спросил Озеров.
– Надо найти наш теплоход. Следует курсом Ленинград – Лондон, через Кильский канал и Северное море.
– Зачем тебе?
– Треба одного человечка повидать. Срочно. Едет в Лондон на симпозиум по вопросам машинного перевода.
– А ты при чем?
– Материалы к докладу вместе готовили. И тема общая: задачи дискретной экстраполяции. Да ты, гуманитарий, все равно не поймешь.
– Почему? – обиделся Озеров. – Как-никак имею некоторое отношение к языкам.
– Вот именно: некоторое. Не зная языка, не переведешь. А машина переводит. Когда Игорь уже уехал – этот самый хлопец и есть, – мы кое-что сделали в группе. Буквально позавчера. У нас было шестнадцать образцов перевода с грузинского на арабский. И ничего больше – ни грамматики, ни словарей. И представь себе: чисто формальными автоматными методами удалось правильно перевести кусок совсем нового текста. Ты соображаешь, что это для математики?
– Почему математики? – не понял Озеров.
– Чудак, суть-то ведь в алгоритмах, перерабатывающих буквенную информацию. Игорь с этого и начнет. А вот с такой тетрадкой, – Хмелик торжественно потряс скоросшивателем, – совсем другой вес получится. Как в боксе. Из полусреднего в полутяжелый.
Озеров задумался. Идея Хмелика казалась все более неосуществимой.
– А как искать теплоход? Телевизорным способом? Елозить по морю туда-сюда? Между прочим, это сотни тысяч квадратных километров. И в темноте. Это тебе не улица – фонарей нет.
– Там другой пояс времени. Еще не ночь.
– Сам по себе браслет не найдет, – продолжал сомневаться Озеров, – а я этот теплоход даже на фото не видел.
– Другие видел. А все пассажирские лайнеры примерно на одно лицо. Кроме того, я дам координаты. Это во-первых. Теплоход белый, однотрубный, над трубой, вероятно, витки дыма, на корме крупно название «Эстония» латинскими буквами. На носу тоже. Представить сможешь. А во-вторых, у нас есть карта с маршрутными рейсами. – Хмелик достал атлас, раскрыл его и ткнул карандашом в Кильский канал. – Пунктирчик видишь? Это и есть наш рейс. Заводи игрушку и веди карандашом по пунктирной линии прямо к берегам Англии. До конца не доводи: они еще в пути. Браслет – устройство умное: поймет.
Озеров посмотрел на карту, повернул браслет, провел карандашом требуемую линию и представил себе вечернее море без берегов, темную, почти черную пучину с завихряющимися барашками волн. Таким оно и предстало перед ними, обрезав половину комнаты; возникло в кипучем, стремительном движении, как будто они с Хмеликом наблюдали его с низко летящего вертолета или с борта морского быстроходного катера, Хмелик даже взвыл от восторга:
– Настоящее! Чудеса в решете!
– Все настоящее, – сухо сказал Озеров, – только теплохода нет.
– Найдем, – объявил Хмелик, – я в эту игрушку верю. Настраивай его на теплоход, настраивай! – закричал он. – Большой, высокий, широченная труба, дым клубится, на корме – «Эстония» латинскими буквами. Что такое латинский шрифт, браслет, конечно, не знает, ты представь зрительно. Подхлестни мозг, старик, воспроизведи картину. Ей-богу, не трудно.
Озеров вспомнил теплоходы в одесском порту и моментально представил себе круглую высокую корму с крупной латинской надписью. И она появилась перед ними, вырванная невидимым джинном из бескрайней водяной пучины, слитного свинца моря и неба.
– Нашли! – радостно прошептал Хмелик и толкнул Озерова. – Объезжай.
Озеров повиновался, и лайнер повернулся к ним боком; его высоченный борт уходил под потолок комнаты, обрезанный синей светящейся ленточкой. Казалось, можно было коснуться белой металлической обшивки. Хмелик так и сделал, но его рука вошла в борт, как в воздух.
– Понятно, – сказал он, – касание не полное. Следующий этап – нуль-проход. А какая каемочка?
– Оранжевая, я говорил уже. А почему они светятся?
– Откуда я знаю? Перед нами физически необъяснимое чудо. По крайней мере, законами нашей физики. Во всяком случае, это не аргон и неон. Можно предположить какие-то атмосферные явления на границах слоев воздуха различной плотности, но лучше подумать скопом. Тут много умов понадобится.
Белая стена борта растворилась в пустынной прогулочной палубе с покинутыми уже шезлонгами и закрытыми оконными жалюзи кают первого класса, – это Озеров подумал о населении теплохода.
1 2 3 4 5 6 7