футболом (нога, мяч и ворота соответственно символизируют пенис, сперму и влагалище), хоккеем (помните, какой жест демонстрируют хоккеисты, забив-таки гол?) и может быть, баскетболом).
Так вот, остановили меня не дьявол и не желание эпатировать обывателя, а остаточные принципы, один из которых звучит так: "Что было, то было". К тому же в душе я романтик, а романтизм, как течение художественной мысли, признает все и вся – и Будду, и Геракла, и женщин, подобных Надежде, реально существующими инструментами для приближения ума к пониманию отрицательной бесконечности, то есть человека (во как!).
К тому же теперь, в нынешней моей обители, на бесхитростных моих небесах, на которых есть все, кроме рецензентов, мне стало ясно, что Надежда скорее скрывала некоторые совсем уж натуралистические эпизоды своей сексуальной жизни, чем утрировала их, и потому, чтобы и вовсе не обесцветить ее образ, я не стал ничего вымарывать.
* * *
После вульгарных пираний и крови мне захотелось хорошо прожаренной рыбы и белого вина. Подозвав официанта, я сообщил ему свои пожелания и, напоказ позевывая, продолжал слушать Надежду.
– Если бы ты знал, как Алик после этого изменился, – продолжала говорить она самозабвенно. – Он даже на Мишу стал чем-то похож. И чтобы в постели тривиальным сексом заняться – так ни-ни, полная импотенция.
– И как он кончил?
– Хорошо кончил. В свободном падении, как Миша...
– Опять автокатастрофа?
– Нет, мы прыгали с парашютом.
– Не может быть! – изумился я. – На высоте же холодно?! Минус пятьдесят! Это физиологически невозможно!
– Эта кажущаяся невозможность нас и манила. Мы так увлеклись проектом, что целый месяц ни о чем и думать не могли...
– Целый месяц?! Целый месяц вы воздерживались? Невероятно!
Тут принесли рыбу, налили вина. Я принялся есть.
– Да... Я бы не сказала, что это было легко. Но сам посуди, если бы тебе пообещали: поголодай месячишко и вкусишь амброзию, пищу богов, разве бы ты не согласился? Это было здорово, нас тянуло друг к другу, у него брюки оттопыривались, я вся мокрая была, но мы держались!
– Ты, наверное, от вожделения кончала?
– Да... У него тоже были поллюции средь бела дня.
– Увертюра что надо.
– Да, – обрадовалась она определению. – Мы тоже называли это увертюрой.
– Ну и что вы придумали, чтобы уберечься от мороза? – спросил я, подумав "Еще немного, и мой коготок увязнет".
– Все великое просто, – грустно улыбнулась девушка. – Мы придумали прыгать в пуховом спальном мешке. Правда, здорово?
– Вы залезли в спальный мешок с парашютами? Двумя основными, и двумя запасными? Представляю позу. – Подумал: "Как механистично! С пираньями и вторым влагалищем, ими сотворенным, было интереснее".
– От запасных пришлось отказаться. Нагие, мы одели парашюты, залезли в специально сшитый большой мешок, и нас с высоты четырех тысяч метров сбросили с самолета... У нас даже шампанское было и мешок изнутри ярко флуоресцировал. Было так чудесно...
– И что же его сгубило? "Ladies first"?
– Ты угадал. Купол у него раскрылся, но до земли было слишком близко. С тех пор я всегда пропускаю мужчин вперед.
Тут тяжелая дверь пиршественного зала растворилась, вошел фон Блад, а с ним и легкий запах дыма.
– Конюшня горит, – сказал папаша Надежды, ломко улыбаясь. – Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо.
– Опять? – встрепенулся я.
– Нет, снова...
– Послушайте, милейший фон Блад, ведь вы ее отец? – спросил я.
– Да, отец. А что?
– Ну так возьмите ее в руки, отшлепайте и в Австралию отправьте, там сейчас весна, хорошо, цветочки цветут. И мачо там будь здоров, в пасть крокодилу полезут с такой девушкой.
Кстати, – обернулся я к Надежде, – есть идея: вы сооружаете клетку с ячейками такой ширины, чтобы крокодильи челюсти могли пролезть лишь по одной, залезаете в нее с подходящим аборигеном – это ведь тоже, наверное, остро, секс с натуральным аборигеном, любящим похрустеть кузнечиками, – и ваши помощники опускают клетку в самый, что ни есть крокодилий водоем, и вы занимаетесь там любовью, в аквалангах или без них, без них, конечно, острее будет, на сколько вы можете задержать дыхание? На минуту, на две? Три? Нет, трех минут будет маловато, придется с аквалангами, но без поцелуев, минета и куннилунгуса. Но все равно будет здорово. Представляете, справа зубы, слева зубы, они грызут бамбук, пытаются просунуть морду глубже, чтобы распахнуть челюсти шире, представьте одно неосторожное движение и все – вытащат частями наружу и сожрут, ведь они – хладнокровные звери, не ценящие красоты чувственной любви и, тем более, экстремального секса.
– Хорошая идея, хотя и просматривается аналогия с сексом с пираньями, – пристально посмотрела Надежда, посмотрела, несомненно, представляя наше с ней общение в описанной мной бамбуковой клетке. – Я сделаю все, чтобы очутится в ней с вами.
– Платон друг, но уговор дороже, – горестно покачивая головой, двинулся фон Блад к дочери. Схватив ее, не ожидавшую абордажа, в охапку и, тепло попрощавшись со мной на два месяца, он покинул столовую, не обращая внимания на отчаянное сопротивление пантеры, которой обернулась моя беда. Через десять минут – их я провел в прострации, – в зал вошли два человека в ливреях. Один из них остался у дверей, другой – представительный старик, преданно, но с лукавством смотревший – подошел ко мне и сказал: – Мы к вашим услугам, маркиз. Мы и весь замок.
* * *
Все это я вспомнил, узнав, что Надежда, наконец-то, успокоилась. Как, спросите вы? Да как на роду было написано! Недавно, падая в самолично подожженном и заминированном самолете в амазонские болота, она забеременела, и теперь боится перейти улицу даже на зеленый свет.
1 2 3
Так вот, остановили меня не дьявол и не желание эпатировать обывателя, а остаточные принципы, один из которых звучит так: "Что было, то было". К тому же в душе я романтик, а романтизм, как течение художественной мысли, признает все и вся – и Будду, и Геракла, и женщин, подобных Надежде, реально существующими инструментами для приближения ума к пониманию отрицательной бесконечности, то есть человека (во как!).
К тому же теперь, в нынешней моей обители, на бесхитростных моих небесах, на которых есть все, кроме рецензентов, мне стало ясно, что Надежда скорее скрывала некоторые совсем уж натуралистические эпизоды своей сексуальной жизни, чем утрировала их, и потому, чтобы и вовсе не обесцветить ее образ, я не стал ничего вымарывать.
* * *
После вульгарных пираний и крови мне захотелось хорошо прожаренной рыбы и белого вина. Подозвав официанта, я сообщил ему свои пожелания и, напоказ позевывая, продолжал слушать Надежду.
– Если бы ты знал, как Алик после этого изменился, – продолжала говорить она самозабвенно. – Он даже на Мишу стал чем-то похож. И чтобы в постели тривиальным сексом заняться – так ни-ни, полная импотенция.
– И как он кончил?
– Хорошо кончил. В свободном падении, как Миша...
– Опять автокатастрофа?
– Нет, мы прыгали с парашютом.
– Не может быть! – изумился я. – На высоте же холодно?! Минус пятьдесят! Это физиологически невозможно!
– Эта кажущаяся невозможность нас и манила. Мы так увлеклись проектом, что целый месяц ни о чем и думать не могли...
– Целый месяц?! Целый месяц вы воздерживались? Невероятно!
Тут принесли рыбу, налили вина. Я принялся есть.
– Да... Я бы не сказала, что это было легко. Но сам посуди, если бы тебе пообещали: поголодай месячишко и вкусишь амброзию, пищу богов, разве бы ты не согласился? Это было здорово, нас тянуло друг к другу, у него брюки оттопыривались, я вся мокрая была, но мы держались!
– Ты, наверное, от вожделения кончала?
– Да... У него тоже были поллюции средь бела дня.
– Увертюра что надо.
– Да, – обрадовалась она определению. – Мы тоже называли это увертюрой.
– Ну и что вы придумали, чтобы уберечься от мороза? – спросил я, подумав "Еще немного, и мой коготок увязнет".
– Все великое просто, – грустно улыбнулась девушка. – Мы придумали прыгать в пуховом спальном мешке. Правда, здорово?
– Вы залезли в спальный мешок с парашютами? Двумя основными, и двумя запасными? Представляю позу. – Подумал: "Как механистично! С пираньями и вторым влагалищем, ими сотворенным, было интереснее".
– От запасных пришлось отказаться. Нагие, мы одели парашюты, залезли в специально сшитый большой мешок, и нас с высоты четырех тысяч метров сбросили с самолета... У нас даже шампанское было и мешок изнутри ярко флуоресцировал. Было так чудесно...
– И что же его сгубило? "Ladies first"?
– Ты угадал. Купол у него раскрылся, но до земли было слишком близко. С тех пор я всегда пропускаю мужчин вперед.
Тут тяжелая дверь пиршественного зала растворилась, вошел фон Блад, а с ним и легкий запах дыма.
– Конюшня горит, – сказал папаша Надежды, ломко улыбаясь. – Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо.
– Опять? – встрепенулся я.
– Нет, снова...
– Послушайте, милейший фон Блад, ведь вы ее отец? – спросил я.
– Да, отец. А что?
– Ну так возьмите ее в руки, отшлепайте и в Австралию отправьте, там сейчас весна, хорошо, цветочки цветут. И мачо там будь здоров, в пасть крокодилу полезут с такой девушкой.
Кстати, – обернулся я к Надежде, – есть идея: вы сооружаете клетку с ячейками такой ширины, чтобы крокодильи челюсти могли пролезть лишь по одной, залезаете в нее с подходящим аборигеном – это ведь тоже, наверное, остро, секс с натуральным аборигеном, любящим похрустеть кузнечиками, – и ваши помощники опускают клетку в самый, что ни есть крокодилий водоем, и вы занимаетесь там любовью, в аквалангах или без них, без них, конечно, острее будет, на сколько вы можете задержать дыхание? На минуту, на две? Три? Нет, трех минут будет маловато, придется с аквалангами, но без поцелуев, минета и куннилунгуса. Но все равно будет здорово. Представляете, справа зубы, слева зубы, они грызут бамбук, пытаются просунуть морду глубже, чтобы распахнуть челюсти шире, представьте одно неосторожное движение и все – вытащат частями наружу и сожрут, ведь они – хладнокровные звери, не ценящие красоты чувственной любви и, тем более, экстремального секса.
– Хорошая идея, хотя и просматривается аналогия с сексом с пираньями, – пристально посмотрела Надежда, посмотрела, несомненно, представляя наше с ней общение в описанной мной бамбуковой клетке. – Я сделаю все, чтобы очутится в ней с вами.
– Платон друг, но уговор дороже, – горестно покачивая головой, двинулся фон Блад к дочери. Схватив ее, не ожидавшую абордажа, в охапку и, тепло попрощавшись со мной на два месяца, он покинул столовую, не обращая внимания на отчаянное сопротивление пантеры, которой обернулась моя беда. Через десять минут – их я провел в прострации, – в зал вошли два человека в ливреях. Один из них остался у дверей, другой – представительный старик, преданно, но с лукавством смотревший – подошел ко мне и сказал: – Мы к вашим услугам, маркиз. Мы и весь замок.
* * *
Все это я вспомнил, узнав, что Надежда, наконец-то, успокоилась. Как, спросите вы? Да как на роду было написано! Недавно, падая в самолично подожженном и заминированном самолете в амазонские болота, она забеременела, и теперь боится перейти улицу даже на зеленый свет.
1 2 3