И, сложив ладони рупором, заорал в небеса:
– Ви-и-но как-о-е?
И, к моему удивлению, небеса ответили довольно внятно:
– Марсала... Сицилия... Разлив восемьдесят пятого.
– Хоп, ладно! – сломался я, усаживаясь рядом с друзьями. – Только костей не ломать, зубов не выбивать и ниже пояса не бить. Есть вопросы по регламенту?
– Много говоришь... – сузил глаза Баламут, почувствовав плечо Бельмондо. – Начнем, пожалуй...
Мы подождали, пока женщины усядутся рядом с устьем штольни и после трех свистков в небо начали поединок.
Сначала я уклонялся от прямого мордобоя и заставил ребят побегать за собой. Но, в конце концов, они все-таки зажали меня в угол и принялись основательно греть и красить в красный цвет мою физиономию. После прямого удара в бровь (Бельмондо разошелся) мне пришлось набрать под ногами песка и кинуть его в их глаза, алчущие вина и крови. Друзья, конечно, не ожидали такой ослепительной пакости, захлопали веками и в результате такого промедления были один за другим уложены на землю любимыми моими ударами (правой в живот до слома пополам, затем замком по затылку и навстречу коленом в лицо). Когда я выравнивал очертания рукотворного штабеля ногами, кто-то ударил меня сзади по голове тяжелым тупым предметом и я, в который раз за свою драчливую жизнь, стал невольным наблюдателем взрыва в моих мозгах сверхновой звезды...
* * *
Очнувшись, я увидел форменное кино: Ольга за волосы таскала во весь голос вопящую Софию, Вероника, причитая, шла за ними, а сверху, со скал, раздавались аплодисменты и крики «Браво!». Внимательно взглянув в лицо своей подруги, я понял, что в ближайшие пятнадцать минут смены картин не будет. Еще из всей этой сцены, я сделал вывод, что вырубила меня София, следовательно, последний удар коленкой в лицо получил Баламут. Я обернулся к приятелям и увидел, что не ошибся – Баламут только-только приходил в себя. А Бельмондо сидел, опершись плечами о скалу, и куда-то по особенному проникновенно смотрел. Я осторожно развернул гудящую голову в ту же сторону и у скалы напротив, – со временем это место мы начали называть посадочной площадкой, – увидел ящик, не двенадцати местный импортный, картонный, а наш родимый, в цельных двадцать ячеек, из строевого леса, утыканный перевязанными проволокой гнутыми гвоздями... Увидев это сокровище, я микрон за микроном начал вытягивать шею, дабы удостовериться, что все ячейки заполнены...
Но люди злопамятны и Баламут, оправившись от побоев, подозвал к себе Бориса и вполголоса предложил набить мне все-таки за подлость морду до равноценного с их лицами состояния.
– Окстись, там ящик вина, колбаса, буженина, фрукты... – пытался отвлечь его Бельмондо.
– На фиг! Сначала бровь за бровь, губу за губу и нос за нос!
– Да ты не знаешь – София его буханкой вырубила... Он только-только зенки вылупил...
– Да?
– Видишь, до сих пор звезды считает...
Баламут внимательно посмотрел на меня и, удостоверившись в моем отвратительном состоянии, закричал фальцетом:
– Что, хреново тебе, Черный?
– Как хочешь, Коля, – ответил я хрипом.
– До ящика доползешь? – после минутной паузы спросил Баламут уже примирительно.
– Не... Не могу головой вперед передвигаться – килевая качка у меня, понимаешь...
Поверив, друзья понесли меня к ящику.
* * *
– Я, дорогие мои друзья, хочу выпить за наш налаживающийся социалистический быт, – начал говорить с пафосом Баламут, когда мы наполнили марсалой свои стаканы.
– Ты чего, братан? Крыша поехала? – изумился я, сразу не врубившись в какой области эстрадного искусства выступает Коля.
– Это у тебя крыша поехала! – ответил Баламут, с удовольствием рассматривая стакан вина на просвет. – Понимаешь, сейчас у нас все, как раньше! Сверху спускают директивы, а если мы их выполняем, то становится тепло и сытно.
– Ну, ну... – усмехнулась Вероника. – Ты хочешь сказать, что если мы будем паиньками, то Леонид Ильич проведет нам тепло и воду?
– Правильно мыслишь! – похвалил Баламут, с удовольствием понюхав вино. – Давайте верить в светлое коммунистическое будущее нашей отдельно взятой дыры и все будет тип-топ.
И не спеша, смакуя, выпил.
* * *
...Выбравшись на следующее утро в крааль, я обнаружил, что в ящике осталось всего пять бутылок марсалы, хотя должно было оставаться восемь, ну, в крайнем случае – семь. После короткого разбирательства с выползшими вслед за мной на солнышко друзьями выяснилось, что две бутылки спрятал Баламут. После того, как вылил в себя третью.
Мы с Бельмондо почти не обиделись – Баламут не был бы Баламутом если бы не припрятал выпивку на утреннюю реабилитацию. В душах наших бродила благодать – накануне ничего не намешали, похмелиться есть чем, да и небеса молчат, как им и полагается – на дворе понедельник, а каждый из нас, каждой своей клеточкой происходя из славной прослойки совслужащих, знал, что в понедельник у всех мало-мальски значительных руководителей обязательная планерка.
– А неплохой парень Николай... – проронил Бельмондо, когда Баламут ушел за второй припрятанной бутылкой.
– Ага... – ответил я, вспоминая, сколько же десятилетий они знают друг друга. Получалось, что ровно три. «Славно, когда через тридцать лет близкого знакомства, люди так говорят друг о друге... – подумал я, опрокидываясь в согревшуюся уже траву. – Следующий раз пусть дерутся между собой» (это вдруг задергала болью травмированная вчера шея).
Раскупорив последнюю бутылку, Баламут взял слово и сказал, что всю ночь думал. Бельмондо искренне удивился и недоверчиво посмотрел на товарища.
– Живот, что ли болел? – догадался я.
– Нет, я буквально думал. И, кажется, придумал, как нам отсюда сачкануть...
– Ван Го-оген! Людвиг ван Бефстроган! – восхитился Бельмондо. – А как, если не секрет?
– Очень просто. Там шариков в мешочке шесть штук осталось. Глотаем их, и в наших прошлых жизнях что-нибудь предпринимаем по поводу своего спасения...
– Ну, ну... – усмехнулся я криво. – Конгениальная идея! Пишем, например, записку: «Потомок мой, мужского ли, женского ли ты рода, соизволь 30 июня такого то года явиться на гору Кырк-Шайтан, что возвышается близ озера Искандеркуль в Центральном Таджикистане; явившись, составь себе труд обнаружить там гражданина Худосокова Леонида Ильича (среднего роста, брюнет, шрам через все лицо, на носу родинка, на лбу другая, правая ступня отсутствует) и столкнуть его в колодец, рядом с которым он ошивается» и завещаем кому-нибудь передавать эту записку по наследству вплоть до соответствующего поколения.
– А что? – уставился на меня Баламут вопросительно. – По-моему, клевая идея. Во-первых, что-нибудь там накоцаем, непременно накоцаем, а во вторых... а во-вторых, я очень хочу убедиться, что вся эта реинкарнация наоборот есть не пошлая галлюцинация, а объективная реальность, данная нам в наших ощущениях... И хочу я это знать не из пустого интереса, а корысти ради...
Баламут сделал паузу, в течение которой решал рассказывать или не рассказывать друзьям о спрятанных где-то рядом сокровищах Александра Македонского. Но решить не успел – увидел, что с неба в крааль неспешной спиралью спускается маленький бумажный самолетик...
11. Предлагают развлечься. – Дерби-87. – Никто не верил, что он сорвется...
Самолетик приземлился недалеко от общественного туалета. Но никто из нас не спешил узнать, какие новые муки придумал нам Худосоков. Баламут – само равнодушие – поднял лежавшую рядом с ним бутылку из-под марсалы и принялся на просвет изучать ее внутренности. Затем тяжело вздохнул, занес бутылку над головой и дал нескольким каплям конденсата проникнуть в свой жаждущий организм.
– Бутылку не бей... – попросил я, заметя, что Коля хочет откинуть ее в сторону.
– Сдавать будешь? – спросил Бельмондо, не раскрывая глаз придвигаясь к сидевшей рядом Веронике.
– Нет, для почты пригодится, – ответил я. – Бутылочной...
Некоторое время все молчали. Первым, конечно, сломался Баламут. Он заорал:
– София!!!
– Что, милый? – раздался из штольни услужливый голос (все неверные жены, да и мужья, необычайно покладисты).
– Принеси записку...
София, не сказав и слова, пошла к самолетику (его местонахождение кивком определила Ольга).
Внимательно изучив содержимое записки, Баламут встал и начал измерять крааль шагами. Мы с удивлением наблюдали за его действиями. Отчаявшись понять, зачем он это делает, я поднял записку, оставленную Колей на своей лежанке и прочитал:
"Вижу, вы заскучали. Предлагаю вам поразвлечься, а именно поиграть в мяч трое на трое. Без правил, конечно. Будете филонить – останетесь с буханкой, поиграете с азартом – ставлю победителю ящик марочного вина и жратвы на неделю.
P.S. Есть идея! По марке призового вина соревнования предлагаю именовать Дерби-87.
Ваш Л.Х".
Прочитав записку, ваш покорный слуга воодушевился не меньше Баламута – «Дербент» он всегда любил и, более того, употреблял в весьма памятных, да-с, ситуациях.
– Что пишет? – спросил Борис, поглаживая живот Вероники.
– В мяч предлагает поиграть... Смотри, Баламут уже ворота устанавливает.
Баламут действительно таскал камни к водопаду и что-то из них выкладывал. Окончив, подошел к нам и сказал:
– Значит так: гол засчитывается, если одна из команд приземлит его в каменном квадрате или «доме» другой команды. Понятно?
И, не дождавшись ответа, пошел по направлению к уборной сооружать другие ворота.
Закончив, направился в штольню, вернулся с рюкзаком и, устроившись рядом с нами, принялся, как мы догадались, делать мяч. Оторвав от рюкзака два боковых кармана, Коля крикнул:
– София! – девушка подошла и села рядом с ним.
– Иголка с ниткой есть? – София улыбнулась, повернулась ко мне, вытащила из нагрудного кармана моей штормовки иголку с суровой ниткой и протянула мужу.
Через пятнадцать минут мяч был готов, то есть набит песком и всякой всячиной и Баламут, когда-то бывший неплохим футболистом-любителем, начал готовить команды.
– Черный, Ольга и София будут играть в одной команде, остальные, естественно в другой.
– А Вероника? – удивилась Ольга. – Она же беременна?
– Ленчика это не колышет, – ответил Баламут. – Для него здесь нет ни детей, ни женщин, ни беременных. Мы для него – уже трупы. И для нас будет лучше, если мы вживемся в его сценарий. Сегодня вечером глотаем шарики и будь, что будет... А сейчас слушайте и не перебивайте. Более всего он ненавидит Черного, Ольгу и Бельмондо. Поэтому команда Черного должна, в конечном счете, крупно проиграть а Бельмондо должен быть существенно покалечен...
– Можно перерыв на обед, главный тренер Македонский? – поднял я руку, дождавшись, наконец, паузы.
– Буханку хочешь погрызть?
Я не ответил, встал на ноги и, сложив ладони рупором, во всю мочь заорал в небо:
– Голодными играть не будем! Гони тормозок и по бутылке винца авансом!
И сел на свое место, знаком предложив Коле продолжать. Баламут, посматривая в небо, изложил нам сценарий и «правила» предстоящего матча.
– В общем, все должно быть как вчера, но погуще, – закончил он, первым заметив, что с неба что-то спускается.
Худосоков нам послал по бутылке местного десертного вина, финской ветчины в банках, сыру, несколько горячих еще лепешек и пару килограмм великолепных абрикосов. Мы не спеша все это съели и выпили, затем с часик отдохнули и принялись играть.
* * *
Игра – есть игра, азартные люди – это азартные люди и через пятнадцать минут по краалю бегала стая разъяренных зверей обоего пола. Веронику мы, конечно, берегли, но в этом вообще-то и не было особой необходимости. Баламут ей назначил роль вырубалы, и девушка справилась со своей ролью великолепно – она неутомимо бегала по площадке с рукавом рубашки, набитым песком. В результате лишь процентов тридцать игры моя команда пребывала в полном составе и сознании.
Поначалу мы выигрывали – у нас с Ольгой и Софией получалась командная игра и мы первые поняли, что донести мяч до «дома» гораздо легче в тот момент, когда все мужчины-соперники набираются сил, то есть приходят в себя после прямого в челюсть, коробочки или просто толчка в спину.
А Баламут с Бельмондо к женщинам относились по-джентльменски, и все силы отдавали проходам к нашему «дому». Но к середине игры глаза у них практически заплыли от многочисленных успехов нашей женской защиты и они, засучив рукава, взялись за нее вплотную. И мне пришлось отказаться от эффектной роли пронырливого и удачливого форварда и переквалифицироваться в защитника.
Последующие события развивались примерно так: я помогал Ольге и (или) Софии вырваться из лап Баламута и Бельмондо, а Вероника забивала нам гол. Или так: Ольга и София пытались оттащить от меня Баламута и Бельмондо, а Вероника забивала гол. Однажды, даже так: вся моя команда разнимала насмерть схватившихся Баламута и Бельмондо (последний попал мячом не туда, ну, сами понимаете, куда), а Вероника забивала гол... Когда мы теряли счет мячам, один из нас орал в небо:
– Сче-е-т какой!!?
И оттуда слышалось:
– Сорок восемь: пятьдесят два...
И практически каждый раз Ленчик жульничал не в нашу с Ольгой и Софией пользу...
Когда до полной темноты оставалось с полчаса, Вероника вдруг закричала диким голосом, указывая пальчиком в небо. Мы все как один вскинули голову и увидели падающий на нас деревянный протез Худосокова и его самого, висящего на краю обрыва. То ли он вел себя как-то уверенно, то ли мы уже попросту не верили в его смертность, но никто из нас и не надеялся, что он сорвется.
– Если упадет, – пробормотал Бельмондо, – хана нам бесповоротная. Его банда сразу же разбежится, прикончит нас и разбежится.
– Не упадет... – вздохнул Коля.
– А ведь его кто-то столкнул... – проговорил я, не отрывая глаз от Худосокова, хладнокровно выискивавшего опору для единственной ноги. – По-моему, там кто-то за нас вовсю партизанит... И довольно успешно. Так что пусть падает... Шашлык сделаем...
Но Худосоков не упал. Он зацепился, наконец, за едва заметный выступ в скале и через секунду выбрался наверх. Баламут в сердцах пнул протез и зло выцедил:
– Устроил тут мусорную свалку!
А минуту спустя с небес раздался спокойный голос несостоявшегося покойника:
– Доигрывайте!
Мы, чертыхаясь, продолжили игру. Все были озлоблены сверх всякой меры и скоро у ворот моей команды образовалась основательная, очень злобная потасовка. Она, ввиду нашего изрядного утомления, грозила затянуться надолго, и Вероника решила ее прекратить при помощи своего рукава. И так увлеклась, что вырубила всех.
* * *
Очнулись мы не сразу и, конечно, не одновременно. Однако возвращение каждого из нас к действительности было одинаково прекрасным и удивительным: за время нашего бессознательного единения с Вселенной, с ее черными дырами, пульсарами и взрывами сверхновых, Вероника успела умыть всех нас, оказать первую помощь, перетащить к достархану и уложить в удобных позах перед ним. Если к этому добавить, что каждый из нас, открыв глаза, первым делом видел протянутую ему пластиковую тарелочку с разогретой котлетой по-киевски и стаканом искрящегося Дербента 1987 года разлива, то результаты нашей игры вряд ли показались бы кому-нибудь неудовлетворительными...
Правда, разбитые губы давали о себе знать, но только лишь до второго стакана...
* * *
На следующие утро мы все вместе допили оставшееся вино. Потом Баламут раздал шарики, и мы проглотили их одновременно.
Глава вторая
От Египта до Эдема
1. Нил и самогон. – Пирамиды и жрец. – Ослиная лепешка и семь тысяч километров.
Мне, как всегда, не повезло. Во-первых, влип я в тело, проживавшее в Египте, и не когда-нибудь, а в 3011 году до нашей эры (то есть более пяти тысяч лет назад!), во-вторых, я оказался, не жрецом и не вождем, а самой что не есть шестеркой – строителем каналов по имени Нуар... Быть Клитом было лучше, что и говорить! Сплошной кайф – заварушки с лошадиным ржанием и звоном мечей, винцо, разноплеменные девочки...
А Нил, скажу я вам, это штучка! Он меня достает! В середине июля начинается паводок, в августе-сентябре уровень воды поднимается на 14 метров и только в середине ноября происходит быстрый спад. Никаких июней, августов и ноябрей, конечно, в эту мою жизнь не могло быть, просто я стараюсь употреблять понятную читателю терминологию. Так вот, чтобы обуздать реку, мне приходится укреплять берега, возводить дамбы, насыпать поперечные плотины (чтобы задержать воду), сооружать водоотводные каналы. Целыми днями в жирной глине, под палящим солнцем, в обед кусок ячменной лепешки – вот что такое простой строитель каналов.
...Простой строитель каналов... Это, конечно, как посмотреть... Вот лично из-за меня, например, началось три войны, правда, местного значения... Дело в том, что у каждого нашего района или местной администрации (потом ученые их назовут по-гречески номами) есть костяк, скелет, так сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Ви-и-но как-о-е?
И, к моему удивлению, небеса ответили довольно внятно:
– Марсала... Сицилия... Разлив восемьдесят пятого.
– Хоп, ладно! – сломался я, усаживаясь рядом с друзьями. – Только костей не ломать, зубов не выбивать и ниже пояса не бить. Есть вопросы по регламенту?
– Много говоришь... – сузил глаза Баламут, почувствовав плечо Бельмондо. – Начнем, пожалуй...
Мы подождали, пока женщины усядутся рядом с устьем штольни и после трех свистков в небо начали поединок.
Сначала я уклонялся от прямого мордобоя и заставил ребят побегать за собой. Но, в конце концов, они все-таки зажали меня в угол и принялись основательно греть и красить в красный цвет мою физиономию. После прямого удара в бровь (Бельмондо разошелся) мне пришлось набрать под ногами песка и кинуть его в их глаза, алчущие вина и крови. Друзья, конечно, не ожидали такой ослепительной пакости, захлопали веками и в результате такого промедления были один за другим уложены на землю любимыми моими ударами (правой в живот до слома пополам, затем замком по затылку и навстречу коленом в лицо). Когда я выравнивал очертания рукотворного штабеля ногами, кто-то ударил меня сзади по голове тяжелым тупым предметом и я, в который раз за свою драчливую жизнь, стал невольным наблюдателем взрыва в моих мозгах сверхновой звезды...
* * *
Очнувшись, я увидел форменное кино: Ольга за волосы таскала во весь голос вопящую Софию, Вероника, причитая, шла за ними, а сверху, со скал, раздавались аплодисменты и крики «Браво!». Внимательно взглянув в лицо своей подруги, я понял, что в ближайшие пятнадцать минут смены картин не будет. Еще из всей этой сцены, я сделал вывод, что вырубила меня София, следовательно, последний удар коленкой в лицо получил Баламут. Я обернулся к приятелям и увидел, что не ошибся – Баламут только-только приходил в себя. А Бельмондо сидел, опершись плечами о скалу, и куда-то по особенному проникновенно смотрел. Я осторожно развернул гудящую голову в ту же сторону и у скалы напротив, – со временем это место мы начали называть посадочной площадкой, – увидел ящик, не двенадцати местный импортный, картонный, а наш родимый, в цельных двадцать ячеек, из строевого леса, утыканный перевязанными проволокой гнутыми гвоздями... Увидев это сокровище, я микрон за микроном начал вытягивать шею, дабы удостовериться, что все ячейки заполнены...
Но люди злопамятны и Баламут, оправившись от побоев, подозвал к себе Бориса и вполголоса предложил набить мне все-таки за подлость морду до равноценного с их лицами состояния.
– Окстись, там ящик вина, колбаса, буженина, фрукты... – пытался отвлечь его Бельмондо.
– На фиг! Сначала бровь за бровь, губу за губу и нос за нос!
– Да ты не знаешь – София его буханкой вырубила... Он только-только зенки вылупил...
– Да?
– Видишь, до сих пор звезды считает...
Баламут внимательно посмотрел на меня и, удостоверившись в моем отвратительном состоянии, закричал фальцетом:
– Что, хреново тебе, Черный?
– Как хочешь, Коля, – ответил я хрипом.
– До ящика доползешь? – после минутной паузы спросил Баламут уже примирительно.
– Не... Не могу головой вперед передвигаться – килевая качка у меня, понимаешь...
Поверив, друзья понесли меня к ящику.
* * *
– Я, дорогие мои друзья, хочу выпить за наш налаживающийся социалистический быт, – начал говорить с пафосом Баламут, когда мы наполнили марсалой свои стаканы.
– Ты чего, братан? Крыша поехала? – изумился я, сразу не врубившись в какой области эстрадного искусства выступает Коля.
– Это у тебя крыша поехала! – ответил Баламут, с удовольствием рассматривая стакан вина на просвет. – Понимаешь, сейчас у нас все, как раньше! Сверху спускают директивы, а если мы их выполняем, то становится тепло и сытно.
– Ну, ну... – усмехнулась Вероника. – Ты хочешь сказать, что если мы будем паиньками, то Леонид Ильич проведет нам тепло и воду?
– Правильно мыслишь! – похвалил Баламут, с удовольствием понюхав вино. – Давайте верить в светлое коммунистическое будущее нашей отдельно взятой дыры и все будет тип-топ.
И не спеша, смакуя, выпил.
* * *
...Выбравшись на следующее утро в крааль, я обнаружил, что в ящике осталось всего пять бутылок марсалы, хотя должно было оставаться восемь, ну, в крайнем случае – семь. После короткого разбирательства с выползшими вслед за мной на солнышко друзьями выяснилось, что две бутылки спрятал Баламут. После того, как вылил в себя третью.
Мы с Бельмондо почти не обиделись – Баламут не был бы Баламутом если бы не припрятал выпивку на утреннюю реабилитацию. В душах наших бродила благодать – накануне ничего не намешали, похмелиться есть чем, да и небеса молчат, как им и полагается – на дворе понедельник, а каждый из нас, каждой своей клеточкой происходя из славной прослойки совслужащих, знал, что в понедельник у всех мало-мальски значительных руководителей обязательная планерка.
– А неплохой парень Николай... – проронил Бельмондо, когда Баламут ушел за второй припрятанной бутылкой.
– Ага... – ответил я, вспоминая, сколько же десятилетий они знают друг друга. Получалось, что ровно три. «Славно, когда через тридцать лет близкого знакомства, люди так говорят друг о друге... – подумал я, опрокидываясь в согревшуюся уже траву. – Следующий раз пусть дерутся между собой» (это вдруг задергала болью травмированная вчера шея).
Раскупорив последнюю бутылку, Баламут взял слово и сказал, что всю ночь думал. Бельмондо искренне удивился и недоверчиво посмотрел на товарища.
– Живот, что ли болел? – догадался я.
– Нет, я буквально думал. И, кажется, придумал, как нам отсюда сачкануть...
– Ван Го-оген! Людвиг ван Бефстроган! – восхитился Бельмондо. – А как, если не секрет?
– Очень просто. Там шариков в мешочке шесть штук осталось. Глотаем их, и в наших прошлых жизнях что-нибудь предпринимаем по поводу своего спасения...
– Ну, ну... – усмехнулся я криво. – Конгениальная идея! Пишем, например, записку: «Потомок мой, мужского ли, женского ли ты рода, соизволь 30 июня такого то года явиться на гору Кырк-Шайтан, что возвышается близ озера Искандеркуль в Центральном Таджикистане; явившись, составь себе труд обнаружить там гражданина Худосокова Леонида Ильича (среднего роста, брюнет, шрам через все лицо, на носу родинка, на лбу другая, правая ступня отсутствует) и столкнуть его в колодец, рядом с которым он ошивается» и завещаем кому-нибудь передавать эту записку по наследству вплоть до соответствующего поколения.
– А что? – уставился на меня Баламут вопросительно. – По-моему, клевая идея. Во-первых, что-нибудь там накоцаем, непременно накоцаем, а во вторых... а во-вторых, я очень хочу убедиться, что вся эта реинкарнация наоборот есть не пошлая галлюцинация, а объективная реальность, данная нам в наших ощущениях... И хочу я это знать не из пустого интереса, а корысти ради...
Баламут сделал паузу, в течение которой решал рассказывать или не рассказывать друзьям о спрятанных где-то рядом сокровищах Александра Македонского. Но решить не успел – увидел, что с неба в крааль неспешной спиралью спускается маленький бумажный самолетик...
11. Предлагают развлечься. – Дерби-87. – Никто не верил, что он сорвется...
Самолетик приземлился недалеко от общественного туалета. Но никто из нас не спешил узнать, какие новые муки придумал нам Худосоков. Баламут – само равнодушие – поднял лежавшую рядом с ним бутылку из-под марсалы и принялся на просвет изучать ее внутренности. Затем тяжело вздохнул, занес бутылку над головой и дал нескольким каплям конденсата проникнуть в свой жаждущий организм.
– Бутылку не бей... – попросил я, заметя, что Коля хочет откинуть ее в сторону.
– Сдавать будешь? – спросил Бельмондо, не раскрывая глаз придвигаясь к сидевшей рядом Веронике.
– Нет, для почты пригодится, – ответил я. – Бутылочной...
Некоторое время все молчали. Первым, конечно, сломался Баламут. Он заорал:
– София!!!
– Что, милый? – раздался из штольни услужливый голос (все неверные жены, да и мужья, необычайно покладисты).
– Принеси записку...
София, не сказав и слова, пошла к самолетику (его местонахождение кивком определила Ольга).
Внимательно изучив содержимое записки, Баламут встал и начал измерять крааль шагами. Мы с удивлением наблюдали за его действиями. Отчаявшись понять, зачем он это делает, я поднял записку, оставленную Колей на своей лежанке и прочитал:
"Вижу, вы заскучали. Предлагаю вам поразвлечься, а именно поиграть в мяч трое на трое. Без правил, конечно. Будете филонить – останетесь с буханкой, поиграете с азартом – ставлю победителю ящик марочного вина и жратвы на неделю.
P.S. Есть идея! По марке призового вина соревнования предлагаю именовать Дерби-87.
Ваш Л.Х".
Прочитав записку, ваш покорный слуга воодушевился не меньше Баламута – «Дербент» он всегда любил и, более того, употреблял в весьма памятных, да-с, ситуациях.
– Что пишет? – спросил Борис, поглаживая живот Вероники.
– В мяч предлагает поиграть... Смотри, Баламут уже ворота устанавливает.
Баламут действительно таскал камни к водопаду и что-то из них выкладывал. Окончив, подошел к нам и сказал:
– Значит так: гол засчитывается, если одна из команд приземлит его в каменном квадрате или «доме» другой команды. Понятно?
И, не дождавшись ответа, пошел по направлению к уборной сооружать другие ворота.
Закончив, направился в штольню, вернулся с рюкзаком и, устроившись рядом с нами, принялся, как мы догадались, делать мяч. Оторвав от рюкзака два боковых кармана, Коля крикнул:
– София! – девушка подошла и села рядом с ним.
– Иголка с ниткой есть? – София улыбнулась, повернулась ко мне, вытащила из нагрудного кармана моей штормовки иголку с суровой ниткой и протянула мужу.
Через пятнадцать минут мяч был готов, то есть набит песком и всякой всячиной и Баламут, когда-то бывший неплохим футболистом-любителем, начал готовить команды.
– Черный, Ольга и София будут играть в одной команде, остальные, естественно в другой.
– А Вероника? – удивилась Ольга. – Она же беременна?
– Ленчика это не колышет, – ответил Баламут. – Для него здесь нет ни детей, ни женщин, ни беременных. Мы для него – уже трупы. И для нас будет лучше, если мы вживемся в его сценарий. Сегодня вечером глотаем шарики и будь, что будет... А сейчас слушайте и не перебивайте. Более всего он ненавидит Черного, Ольгу и Бельмондо. Поэтому команда Черного должна, в конечном счете, крупно проиграть а Бельмондо должен быть существенно покалечен...
– Можно перерыв на обед, главный тренер Македонский? – поднял я руку, дождавшись, наконец, паузы.
– Буханку хочешь погрызть?
Я не ответил, встал на ноги и, сложив ладони рупором, во всю мочь заорал в небо:
– Голодными играть не будем! Гони тормозок и по бутылке винца авансом!
И сел на свое место, знаком предложив Коле продолжать. Баламут, посматривая в небо, изложил нам сценарий и «правила» предстоящего матча.
– В общем, все должно быть как вчера, но погуще, – закончил он, первым заметив, что с неба что-то спускается.
Худосоков нам послал по бутылке местного десертного вина, финской ветчины в банках, сыру, несколько горячих еще лепешек и пару килограмм великолепных абрикосов. Мы не спеша все это съели и выпили, затем с часик отдохнули и принялись играть.
* * *
Игра – есть игра, азартные люди – это азартные люди и через пятнадцать минут по краалю бегала стая разъяренных зверей обоего пола. Веронику мы, конечно, берегли, но в этом вообще-то и не было особой необходимости. Баламут ей назначил роль вырубалы, и девушка справилась со своей ролью великолепно – она неутомимо бегала по площадке с рукавом рубашки, набитым песком. В результате лишь процентов тридцать игры моя команда пребывала в полном составе и сознании.
Поначалу мы выигрывали – у нас с Ольгой и Софией получалась командная игра и мы первые поняли, что донести мяч до «дома» гораздо легче в тот момент, когда все мужчины-соперники набираются сил, то есть приходят в себя после прямого в челюсть, коробочки или просто толчка в спину.
А Баламут с Бельмондо к женщинам относились по-джентльменски, и все силы отдавали проходам к нашему «дому». Но к середине игры глаза у них практически заплыли от многочисленных успехов нашей женской защиты и они, засучив рукава, взялись за нее вплотную. И мне пришлось отказаться от эффектной роли пронырливого и удачливого форварда и переквалифицироваться в защитника.
Последующие события развивались примерно так: я помогал Ольге и (или) Софии вырваться из лап Баламута и Бельмондо, а Вероника забивала нам гол. Или так: Ольга и София пытались оттащить от меня Баламута и Бельмондо, а Вероника забивала гол. Однажды, даже так: вся моя команда разнимала насмерть схватившихся Баламута и Бельмондо (последний попал мячом не туда, ну, сами понимаете, куда), а Вероника забивала гол... Когда мы теряли счет мячам, один из нас орал в небо:
– Сче-е-т какой!!?
И оттуда слышалось:
– Сорок восемь: пятьдесят два...
И практически каждый раз Ленчик жульничал не в нашу с Ольгой и Софией пользу...
Когда до полной темноты оставалось с полчаса, Вероника вдруг закричала диким голосом, указывая пальчиком в небо. Мы все как один вскинули голову и увидели падающий на нас деревянный протез Худосокова и его самого, висящего на краю обрыва. То ли он вел себя как-то уверенно, то ли мы уже попросту не верили в его смертность, но никто из нас и не надеялся, что он сорвется.
– Если упадет, – пробормотал Бельмондо, – хана нам бесповоротная. Его банда сразу же разбежится, прикончит нас и разбежится.
– Не упадет... – вздохнул Коля.
– А ведь его кто-то столкнул... – проговорил я, не отрывая глаз от Худосокова, хладнокровно выискивавшего опору для единственной ноги. – По-моему, там кто-то за нас вовсю партизанит... И довольно успешно. Так что пусть падает... Шашлык сделаем...
Но Худосоков не упал. Он зацепился, наконец, за едва заметный выступ в скале и через секунду выбрался наверх. Баламут в сердцах пнул протез и зло выцедил:
– Устроил тут мусорную свалку!
А минуту спустя с небес раздался спокойный голос несостоявшегося покойника:
– Доигрывайте!
Мы, чертыхаясь, продолжили игру. Все были озлоблены сверх всякой меры и скоро у ворот моей команды образовалась основательная, очень злобная потасовка. Она, ввиду нашего изрядного утомления, грозила затянуться надолго, и Вероника решила ее прекратить при помощи своего рукава. И так увлеклась, что вырубила всех.
* * *
Очнулись мы не сразу и, конечно, не одновременно. Однако возвращение каждого из нас к действительности было одинаково прекрасным и удивительным: за время нашего бессознательного единения с Вселенной, с ее черными дырами, пульсарами и взрывами сверхновых, Вероника успела умыть всех нас, оказать первую помощь, перетащить к достархану и уложить в удобных позах перед ним. Если к этому добавить, что каждый из нас, открыв глаза, первым делом видел протянутую ему пластиковую тарелочку с разогретой котлетой по-киевски и стаканом искрящегося Дербента 1987 года разлива, то результаты нашей игры вряд ли показались бы кому-нибудь неудовлетворительными...
Правда, разбитые губы давали о себе знать, но только лишь до второго стакана...
* * *
На следующие утро мы все вместе допили оставшееся вино. Потом Баламут раздал шарики, и мы проглотили их одновременно.
Глава вторая
От Египта до Эдема
1. Нил и самогон. – Пирамиды и жрец. – Ослиная лепешка и семь тысяч километров.
Мне, как всегда, не повезло. Во-первых, влип я в тело, проживавшее в Египте, и не когда-нибудь, а в 3011 году до нашей эры (то есть более пяти тысяч лет назад!), во-вторых, я оказался, не жрецом и не вождем, а самой что не есть шестеркой – строителем каналов по имени Нуар... Быть Клитом было лучше, что и говорить! Сплошной кайф – заварушки с лошадиным ржанием и звоном мечей, винцо, разноплеменные девочки...
А Нил, скажу я вам, это штучка! Он меня достает! В середине июля начинается паводок, в августе-сентябре уровень воды поднимается на 14 метров и только в середине ноября происходит быстрый спад. Никаких июней, августов и ноябрей, конечно, в эту мою жизнь не могло быть, просто я стараюсь употреблять понятную читателю терминологию. Так вот, чтобы обуздать реку, мне приходится укреплять берега, возводить дамбы, насыпать поперечные плотины (чтобы задержать воду), сооружать водоотводные каналы. Целыми днями в жирной глине, под палящим солнцем, в обед кусок ячменной лепешки – вот что такое простой строитель каналов.
...Простой строитель каналов... Это, конечно, как посмотреть... Вот лично из-за меня, например, началось три войны, правда, местного значения... Дело в том, что у каждого нашего района или местной администрации (потом ученые их назовут по-гречески номами) есть костяк, скелет, так сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38