Павел Вежинов: «Однажды осенним днем на шоссе»

Павел Вежинов
Однажды осенним днем на шоссе


HarryFan
««Библиотека современной фантастики», т.23»:
Белый стул был без спинки, и я почувствовал, что дрожу от напряжения. Я пробыл здесь уже почти час, и за все это время он ни разу не пошевелился на своем тесном ложе. Может быть, поэтому простыня была совершенно несмятой, как если бы под ней лежал не человек, а покойник.— Нет смысла, — сказал он утомленно. — Ни малейшего смысла во всей этой истории…Я хотел возразить ему, но почувствовал, что мне просто не справиться. Он немного помолчал, а затем снова заговорил, без всякой связи с предыдущим:— Все, что мы называли субъективной жизнью, все это, в сущности, нечто нереальное… Как, например, нереальны облака, отражающиеся на глади озера. Когда ветер поднимет зыбь и отражение исчезнет, это ведь не значит, что исчезли и сами облака… Все, что в тот миг произошло на поверхности озера, смерть без смысла и значения…— И все-таки надо жить, — возразил я машинально.— Зачем?— Потому что это естественно…— Очевидно, ты прав, — сказал он неуверенно. — Естественно, но безрадостно. Появляешься из ничего, существуешь и снова превращаешься в ничто. Другое дело, конечно, если достигнешь какой-то цели, в которой заключается весь смысл твоей жизни…Я молчал. В комнате, большой, светлой, незаметно стемнело, откуда-то донесся далекий гул. Только его лицо оставалось все таким же белым, с чистыми, гладко выбритыми щеками и вздрагивающими рыжеватыми ресницами. Он перевел взгляд на окно и тихо сказал:— Будет гроза, тебе надо ехать…— Ничего, — ответил я. — У меня машина, ничего…— Нет, ты иди… На шоссе будет скользко, это опасно…Действительно, оставаться здесь дальше не было смысла. Я чувствовал, как начинает рушиться даже то немногое, что мне с таким трудом удалось укрепить в нем. Я встал и бодро протянул ему руку, но он вяло улыбнулся и не подал своей.— Иди, иди!Доктора Веселинова я еще застал в кабинете; он сидел, склонившись над рентгеновскими снимками. Один из снимков, который он держал в руках, неизвестно почему напомнил мне далекую, рассеянную в черном мраке галактику.— Ну как, по-вашему, ему лучше? — спросил он, не поворачивая головы.— Мне кажется, лучше, — ответил я.— Необходимо все-таки ему внушить… Без операции я не гарантирую, что он вообще выживет.— Да, понятно, — сказал я.Доктор наконец оторвался от снимков и поднял на меня странные глаза оливкового цвета.— Теперь остается рассчитывать только на вас, на ваше влияние. Его душевные силы на исходе…У меня заболела голова — от волнения и больничных запахов. Когда я вышел на улицу, над горами действительно висели черные грозовые тучи, но в ту минуту я не обратил на них внимания. Нервные маленькие смерчи крутились по асфальту двора и разбивались в прах о мою машину. Едва я тронулся, как по стеклу застучали первые капли, крупные и стремительные, словно пули. Лишь тут мелькнула у меня мысль, что шины уже очень изношены. Но я особенно не встревожился — после такого тяжкого дня я чувствовал себя совершенно опустошенным. Дал задний ход, выбрался на дорогу и потащился неспешно в гору, не прибавляя скорости.Буря застала меня уже на первых километрах. Это была, очевидно, одна из запоздавших сентябрьских бурь, но разразилась она с достойным грохотом и треском. Смотровое стекло заливали такие потоки виды, что пришлось остановиться. Я осторожно отвел машину на обочину и выключил мотор. Дождь лил с прежней силой, громовые разряды следовали непрерывно, один за другим. В Искырском ущелье я попал однажды в такую же грозу, и мне это даже понравилось. Все же на этот раз я хорошо сделал, что остановился: по асфальту, словно река, неслась черная мятежная вода, в которой время от времени отражались мертвенные отблески молний. Рядом, почти сразу же за асфальтом, ничем от него не отделенная, тянулась дышащая испарениями пропасть. Со своего места я не видел, насколько она глубока, но можно было не сомневаться, что моя машина, окажись она на дне, выглядела бы детской игрушкой.Я приоткрыл боковое стекло и пересел подальше от руля, чтобы брызги не летели в лицо. Потом закурил сигарету и откинулся на сиденье. Чувствовал я себя скверно, мысль о смерти не оставляла меня. Я готов был примириться с ней, вот что самое страшное. Хотя трудно было понять, что значит примириться с мыслью о смерти — ведь никто живой не может ощутить саму смерть!От моего костюма все еще исходил больничный запах и действовал мне на нервы. А что станет, если я вдруг двинусь прямо, к самой пропасти? Каждый назвал бы это безумством. Но в таком случае разве не безумство все, что мы совершаем в своей жизни? Вот о чем, может быть, размышляет в душе мой друг. По спине у меня пробежала легкая дрожь, и я торопливо поднял стекло.Гроза как будто стала утихать. Дождь, мутный, серый, еще шел, но уже ослаб, его сносило ветром. Я снова включил мотор. Видимо, где-то далеко на западе в плотном слое облаков приоткрылось оконце, потому что на асфальте появились розоватые блики. Я снова двинулся по горной дороге, а затем постепенно стал прибавлять скорость. Я совсем позабыл про свои изношенные шины, колеса с приятным шелестом несли машину по влажному асфальту. Розовых отблесков становилось все больше, даже маленькие березовые рощицы, которые устроились на склонах гор, казались красными.Я проехал, наверно, километра два, когда увидел на дороге человека. Заметил я его еще издали, он появился откуда-то слева; брел, слегка горбясь, один в этом пустынном месте, и от всей его фигуры веяло унынием.Пока я смотрел на него со спины, он казался мне человеком пожилым, даже старым. Сухощавый, плечи опущены, в морщинистой шее чувствовалось напряжение, как у вола, который терпеливо тянет куда-то свою повозку. Подъехав ближе, я увидел, что на нем изношенные штаны и грубая брезентовая куртка. Замызганный полупустой рюкзак болтался у него за плечами, словно незрелая, сбитая ветром груша. Я уже совсем проехал мимо, когда вдруг неожиданно для себя остановился. Раньше я часто брал в машину случайных попутчиков, но давно уже этого не делал — то ли стал равнодушнее, то ли просто обленился. Но тут все же затормозил. Колеса пробуксовали, однако снова я не придал этому никакого значения. Открыв дверцу, я посмотрел назад на старика. В сущности, стариком его назвать было нельзя — ему, наверно, не было и шестидесяти, хотя лицо действительно изборождено морщинами, с грубой, обветренной кожей, какая бывает у заядлых грибников, шатающихся по здешним лесам.Человек мимолетно взглянул на меня, но продолжал свой путь, очевидно, не предполагая, что я остановился ради него. У меня мелькнула мысль, что он совсем не промок, видно, успел где-то укрыться от дождя.— Садитесь, — сказал я. — Если, конечно, нам по пути…Он с сожалением взглянул на свои грязные ботинки.— Я вам тут наслежу…— Ничего, садитесь…Человек, явно колеблясь, подошел к машине. Я открыл заднюю дверцу, он сел, и опять я про себя отметил, что его просторная куртка почти сухая.— Спасибо, — сказал он негромко.Однако рюкзака не снял, может быть, опасался, что, когда выйдет из машины, забудет свои грибы. А может, вообще не привык ездить в машине…— Куда держите путь? — спросил я от нечего делать.Человек ответил не сразу:— Да так, иду просто… Куда ветер дует…Слова были простые, обычные, но голос его удивил меня. Такой хорошо поставленный, звучный голос мог принадлежать, скажем, бывшему учителю гимназии.— Вот и хорошо, — сказал я. — Я еду до Владо Тричкова…— Да, я знаю, — проговорил он. — У вас там дача.— Извините, может быть, мы с вами знакомы? У меня, к сожалению, неважная память на лица.— Нет, нет, вы меня не встречали, — ответил он. — А я однажды видел вас, вы стреляли из духового ружья…Я вспомнил об этом случае с досадой и странным ощущением вины. Действительно, года два назад я купил такое ружье для сына, но решил попробовать игрушку, и кончилось тем, что я перебил воробьев во всей округе.— Да, правда, — пробормотал я недовольно. — Словно бес в меня какой вселился…— Одна из страстей, которая исчезнет у людей в последнюю очередь, — обронил он негромко.— Какая страсть?— Да вот эта — убивать.Голос его прозвучал мягко, в нем не слышалось никакого упрека.— Ну, не все можно называть убийством, — возразил я обиженно. — Ведь это же охота.— Ну да, охота, — согласился он. — Но в конечном счете гибнет живое существо…Я обернулся и взглянул на него. Он показался мне усталым и грустным; сидел, рассеянно устремив взгляд куда-то сквозь стекло.— Вы случайно не вегетарианец? — задал я дурацкий вопрос.— Нет, — ответил он. — Не вижу в этом никакого смысла. Несколько лет назад, например, когда конь становился старым и не мог работать, его сдавали на бойню. И все же в стране было много лошадей. Теперь их сменили трактора… Что от этого выиграли лошади? Разумеется, ничего. Может быть, лет этак через двадцать кони останутся только в зоопарках…— К сожалению, это так, — подтвердил я.— Действительно, к сожалению… Блага, которые дает нам природа, оценить по достоинству бесконечно трудно.Было очень неожиданным и удивительным услышать подобные мысли от такого простоватого на вид человека. И мне показалось странным, что я до сих пор ничего о нем не знал и не слышал. Если он здешний, то не мог же он оставаться никем не замеченный. Во всяком случае, в нем было что-то загадочное.— Вы живете где-то поблизости?— Нет, не совсем, — ответил он уклончиво.— Мне подумалось, что вы шли от какого-то дома…— Почему?— Ваша одежда была почти сухой, когда я остановил машину.— Ах да, я и забыл, что вы интересуетесь криминалистикой, — ответил он шутливо.Это было уже чересчур! Я снова обернулся к нему, и наши взгляды скрестились. Ни у кого не встречал я столь проницательного и твердого взгляда.И вдруг что-то мелькнуло в этих глазах.— Осторожнее! — воскликнул он.Но в голосе его не слышалось испуга, и я не затормозил. Только в следующее мгновение стало ясно, что машину заносит. Я быстро повернулся, взглянул, что там впереди, но машина уже начала скользить вниз по длинному и крутому склону, который терялся где-то за поворотом. Теперь машина летела вниз, уже совершенно неуправляемая. Я даже не успел ничего предпринять. И ранее случалось мне впадать в полное оцепенение, как теперь; я просто бездумно держал руль и не ощущал ничего — ни ужаса, ни отчаяния. Осознавал только, что машина сорвалась и летит в пропасть.Именно летит — это, пожалуй, самое точное слово. Я помнил, что не успел даже зажмуриться в предчувствии страшного удара. И вдруг с изумлением заметил, что машина плавно, как птица, проносится над бездной, вместо того чтобы рухнуть вниз. Я только придерживал руль, машина развернулась сама, и колеса легко, почти без толчка, коснулись асфальта.С минуту я сидел словно в трансе. Первой моей мыслью было, что все это происходит во сне. Но нет, на сон не похоже. Я хорошо помню все, четко вижу мокрые листья и грязь на асфальте, ручеек, стекающий по изборожденному дождевыми потоками обрыву. Вижу птиц, усевшихся на телефонных проводах, совершенно ясно слышу пыхтенье паровоза, ползущего где-то в горах. Но яснее всего вижу бездну справа от себя, с ее резкой глубиной, мутную, взбаламученную бурей реку. Не сои, но, может быть, галлюцинация? Правда, галлюцинациям я не подвержен, тем более будучи в трезвом уме и здравой памяти.Я совсем позабыл о человеке, сидевшем сзади. Неожиданно раздался его голос, по-прежнему ровный и негромкий:— Не стоит так уж изумляться. Все, что произошло, — факт реальный и вполне естественный.Я вздрогнул и обернулся. Он спокойно сидел на своем месте, словно бы ничего и не случилось.— То есть как реальный?— Абсолютно реальный! — ответил он серьезно. — Вы человек культурный, вы же знаете, как называется это явление.— В том-то и дело, что такого явления не существует, — ответил я, все еще не вполне придя в себя. — Во всяком случае, ни один человек на свете этого не видел…— Не стоит утверждать так безапелляционно… Разве вы ничего не слышали о левитации?— Слышал, разумеется; но ведь это же какой-то факирский фокус… И кроме того, подобный фокус вряд ли можно проделать с легковой машиной.Незнакомец улыбнулся.— Да, с машиной несколько труднее… Но принцип тот же.— Не хотите ли вы сказать, что знаете и умеете применять законы антигравитации?— Да, что-то в этом роде…— Но для этого нужен какой-то мощный источник энергии? — усомнился я.— Понятие об энергии отнюдь не исчерпывается тем, что знают о ней люди…Знают люди? Что он хочет этим сказать? Разве он не человек? Но какое бы значение ни крылось в словах, факт оставался фактом. Перед моими глазами все еще стоял грязный след от колес, оборвавшийся почти у самого края пропасти. И вместо того, чтобы лежать где-то там внизу со своей вдребезги разбитой машиной, я мирно сидел за рулем в нескольких метрах от возможной катастрофы. Я человек без предрассудков, я готов признать, что существует даже дьявол, но только в том случае, если увижу его собственными глазами. А человек на заднем сиденье мог быть похожим на кого угодно, только не на дьявола.— Вы сделали это ради меня? — продолжал я задавать вопросы.— Не совсем так… Ведь вы по моей вине чуть не попали в беду. Если бы я не сел в машину, этого бы не случилось. — Он откинулся назад и прибавил: — Ну поехали.Я молча включил мотор и только теперь припомнил, что не выключал его. Я вел машину на небольшой скорости, руки у меня все еще слегка дрожали. Когда мы проехали сотню-другую метров, я снова подал голос:— В сущности, каждый земной человек, кто бы он ни был, тайно верит в чудеса. И я только сейчас ясно осознал, почему. Потому что он никак не может примириться с мыслью о смерти.— Вот уж что нельзя назвать чудом, — возразил он, — а также каким-то особенным благом. Бессмертие сознания не является проблемой в существующей и возможной жизни. Проблема совсем в другом…— В чем именно?— Много хотите знать, — шутливо сказал он. — Вообще проблема заключается в самом существовании…— А вы земной человек? — спросил я внезапно.Он промолчал.— Интересно бы услышать ваше мнение…— Мне это представляется совершенно невероятным, — ответил я. — То, что вы уже умеете, люди, наверно, смогут делать только спустя сотни лет…— Оптимизм хорошая вещь, — сказал он. — И все же я не верю, что это будет так скоро.— Отсюда следует, что вы посланец некой внеземной цивилизации?— Вы мыслите логично! — ответил он.— А разве это неверно?— Доверяйте своей логике…— А почему вы не отвечаете мне прямо?— Очень просто, — сказал он. — Я обязан хотя бы формально придерживаться инструкций, которые мне даны.— Ясно, — кивнул я.Некоторое время мы ехали молча, но мысль моя продолжала напряженно работать. Любопытно все же, как легко, как быстро свыкается человек с самыми необычайными явлениями, стоит только ему однажды поверить в них. Я, кажется, действительно поверил, хотя разум мой все еще сопротивлялся.Дождь перестал, и впервые с тех пор, как началась гроза, мимо проехали два грузовика. Это словно бы придало мне храбрости, и я спросил осторожно:— Куда же вы направляетесь?— Я уже сказал — просто так, путешествую…— Тогда, может быть, заедете ко мне?— А почему нет? — ответил он. — Такому человеку, как я, некуда спешить…Мы были уже недалеко от Владо Тричкова. Навстречу попадались люди, по обочине босой мальчишка тянул на короткой веревке большую белую козу. Как всегда, перед кафе стояло несколько грузовиков, из открытых окон слышался обычный гомон. Я свернул с шоссе на узкую ухабистую дорогу, и она привела нас к даче.— Приехали! — проговорил я, вздохнув с облегчением.Мы вылезли из машины и пошли по дорожке. У ворот я нарочно пропустил его первым. Мы шли вдвоем под нависшими ветвями деревьев, задевая влажную листву, Крупные дождевые черви, розовые, отмытые дождем, ползали повсюду, и я заметил, как он осторожно переступал через них. Господи, совсем обыкновенный человек. Все в нем было очень земным, очень будничным — стоптанные ботинки, брюки, уже изрядно поношенные, даже рюкзак, в котором он, наверно, прячет свои удивительные сокровища. Да мне бы и во сне никогда не приснилось, что я встречу такого представителя звездных миров!В холле он снял рюкзак, я предложил ему мягкое кресло, а сам расположился напротив. В ту минуту я не чувствовал ни смущения, ни беспокойства, ни даже особой почтительности — словно бы ко мне в гости зашел один из старых друзей. Теперь я мог смотреть ему прямо в лицо, но это ничего не прибавило — и лицо было самым обыкновенным. Он выглядел человеком из плоти и крови — от седых волос в бороде до рыжеватых выгоревших ресниц.Неожиданно меня охватило неприятное чувство, что я стал жертвой какой-то мистификации.— Что-нибудь выпьете? — спросил я.— Стакан томатного сока, если можно, — ответил он спокойно.
1 2