Узнать его было нетрудно — настолько брат и сестра походили друг на друга. Кынев был высоким красивым мужчиной, с темными глазами и широкими скулами, как у сестры. Он любезно предложил вошедшим стулья, но Димов предпочел устроиться за свободным письменным столом, стоящим точно напротив письменного стола заведующего, и спокойно достал блокнот — в этом был смысл всего маневра.
Даже не было необходимости говорить Кыневу, кто пришел и зачем — он, как и все село, уже знал об убийстве.
— Да, конечно, мы очень хорошо знакомы с Нестеровым, — начал Кынев. — Двадцать лет нас, как говорится, водой не разольешь.
— Несторов утверждает, что вчерашний вечер вы провели вместе, — сказал Димов.
— Да, играли в карты…
— С какого часа и до какого?
— С семи, думаю… до половины одиннадцатого.
— Почему кончили играть?
— Поссорились.
— Это я и хочу знать. По чьей вине поссорились?
Заведующий ремонтной мастерской посмотрел на Димова с удивлением.
— Я думаю, по его, — сказал он. — Вы играете в белот?
— Конечно, — кивнул Димов.
— Мы не открываем карты. Ладно. Но я ошибся и открыл валета. В таком случае — если кто-то возражает — кладем открытую карту в колоду. Ладно. Но он хотел непременно получить валета… Потому и поссорились.
— А Янко считает, что именно вы прекратили игру. Он в конце концов согласился положить четвертого валета в колоду.
Кынев задумался, лоб его слегка наморщился.
— Могло быть и так. Мы много выпили, может, и я придрался. А разве это так уж важно? — спросил он.
— Для меня важно, — холодно сказал Димов.
Кынев быстро взглянул на него.
— Вот оно что, теперь понимаю, — произнес он слегка изменившимся голосом. — Вы хотите знать, не расстроил ли я игру нарочно? Должен вам сказать, что нет. Ссора вспыхнула, как это часто бывает, совсем неожиданно. Кроме того, он меня обидел. Сказал, будто я знал, что это валет, и нарочно его открыл. О валете я действительно знал, но и речи быть не могло, чтобы я сделал это нарочно. И вообще нельзя обвинять, если не уверен.
— Он был пьян?
— Да нет, пьян он не был. Пьет он здорово, и литр ему только так, для разогрева.
— А дальше что?
— Ничего. Игра расстроилась. Да тут еще жена ему помогла, пришла нас ругать.
Янко послал ее подальше, но настроение у нас пропало.
— Вы домой ушли?
— Конечно, домой, — усмехнулся Кынев. — Здесь нет баров, где можно добрать ночью. Сначала нам было по пути, и мы шли с Манаско, потом он пошел к себе, а я к себе.
— Кто-нибудь видел, как вы шли?
Молодой человек нахмурился.
— Вы что, требуете алиби и от меня? — спросил он сухо.
— Здесь только я имею право задавать вопросы! — бросил Димов. — Думаю, что вопросы я задаю вам достаточно вежливо.
— Да, но на каком основании?
— Другие уже спали, а вы в это время находились на улице.
— Я думаю, что именно в этом и состоит мое алиби, — сказал Кынев. — Если кто задумал убийство, первая его забота — пройти незамеченным.
— Не стоит спорить. Вы будете отвечать на вопрос?
— Никто не видел, как я шел, — недовольно ответил Кынев. — Коли человек задержится, он, по крайней мере, стремится не беспокоить других. Я разделся в темноте и лег. Жена сердится, когда я ее бужу ночью…
— Вы слышали выстрелы?
— Нет, не слышал… Наш дом далеко от дома Кынева.
— Достаточно об этом, — кивнул Димов. — Помните ли вы день, когда убили Евтима Дыбева?
— Да, помню. Я в тот день был в Пернике.
— Ехали в рабочем поезде?
— Да, верно…
— А почему не сошли на своей станции?
Что-то похожее на досаду промелькнуло на лице заведующего.
— Я ездил в Перник, чтобы купить реостат, — сказал он. — Наш сломался, а мы без него как без рук. Поехал на базу, но и там они кончились. Мне сказали, что в Орешецкой мастерской несколько дней назад купили два. Я поехал к ним и упросил, чтобы отдали один, пока не привезут из Софии. Мы товарищи, как же не помочь.
— В какое время вы прибыли в Орешец?
— Было темно, расписания не помню. Сразу пошел к товарищу, который ночует в мастерской. Он не только дал мне прибор, но и отвез на мотоцикле в Гулеш…
— Достаточно. У вас есть светлая фуфайка?
На этот вопрос Кынев ответил не сразу.
— Нет. У меня две синих. Видите ли, белые свитера не для моей работы.
Димов что-то записал в блокноте и снова поднял голову.
— Какой номер ботинок носите?
— Сорок второй.
— Не могли бы показать?
Не вставая с места, Кынев вытянул ноги под столом. Ботинки были немного запачканы, но подошвы оказались резиновыми, рифлеными.
— У меня нет больше вопросов, — повернулся Димов к своему помощнику. — А у тебя?
— И так надоели человеку, — начал Паргов неохотно, — но надо довести дело до конца. Послушай, Славчо, какими были отношения между Янко и бай Киро? Они дружили?
— Ни о какой дружбе и речи быть не может — что у них общего? Бай Киро ни в закусочную не заходил, ни в кафе. «Здрасьте». — «Здрасьте!» — вот и все.
— А видел ты когда-нибудь на Янко светлую фуфайку?
— Не помню! — неуверенно произнес Кынев. — Разве мужчину могут интересовать такие вещи? Я даже не помню, есть ли у него белая рубашка, а не то что фуфайка…
— Да, конечно… Ну, все… — повернулся Паргов к своему шефу.
Димов встал. Паргов вслед за ним.
— Думаю, что вы напрасно обиделись, — сказал Димов. — Мы только выполняем свой долг.
Спустя немного «газик» помчал их к селу. Все молчали.
— Ну? — наконец спросил Димов.
— Ничего! — пробормотал Паргов. — Выходит, переборщили со Славчо, он честный парень. И активист к тому же, нельзя же так, без разбора.
— Да, но у него нет алиби. А это кое-что значит.
Вернувшись в село, решили оставить там на дежурство Пырвана. Дали ему задание, а в помощники назначили Наско и несколько наиболее опытных членов отряда. Потом сели в «газик» и ни с чем потащились в город. Паргов, казалось, переживал это более болезненно, чем другие, и хмуро молчал. Что они доложат теперь вышестоящим инстанциям?
«Убиты двое, но неизвестно, кто совершил это грязное дело. Нет ни дороги, ни тропинки, даже не знаем, куда путь держим! Как слепые бредем. На что же мы годимся, если не можем разобраться?»
Так думал Паргов, но его начальник был далек от этих мыслей. Надежда не покидала его. Ему хотелось побыть одному, все обдумать.
А день начинался самый обычный — спокойный и тихий. По дорогам брели унылые ослы, низко над рыжим жнивьем пролетали сороки. Под пожелтевшей сливой, неподалеку от шоссе, надвинув на глаза соломенную шляпу, спал какой-то мужчина в резиновых царвулях. Он может спать до второго пришествия, в этих мирных местах не может произойти убийство. Но почему все-таки оно произошло здесь, в этом самом тихом, самом спокойном, самом пустынном уголке? Этого никто не мог понять.
9
В участке их ожидала новость — ночью поймали Георгия Шутева. Оперативный работник подробно рассказал им о том, как все произошло. После полуночи Шутев пытался пробраться домой, и его задержали на заднем дворике. Только слово «задержали» не совсем точное — боролись с ним, как с бешеным зверем. И были вынуждены привезти Шутева в участок связанным его же веревкой для сушки белья.
Так и лежит он до сих пор в арестантской.
— Ну, ты доволен? — с кривой усмешкой спросил Димов у Паргова. — Участок начинает заполняться арестованными.
— Пойдем поглядим на него, — мрачно предложил тот.
Спустились в арестантскую, открыли тяжелую дверь. Шутев сидел на полу; он едва взглянул на вошедших.
— Почему ты вчера вечером убежал? — спросил Димов.
Шутев молчал, глядя им в ноги.
— Послушай, я знаю почему! — сердито сказал Димов. — Хочу только услышать это от тебя.
— Зачем, если знаешь? — огрызнулся Шутев.
— Другие тоже должны знать.
Шутев долго молчал, лицо его все больше темнело.
— Срам одолел! — пробормотал он наконец.
— Из-за чего?
— Из-за картошки. Я накопал не нашей, а чужой — Илийчо Кынчева.
— А за каким чертом? Десять соток картошки мало, что ли? Лопнешь — и то все не съешь!..
Шутев молчал.
— Так ведь?.. Тебе дали участок, а ты крадешь у другого. Как это объяснить?
— Да его поросенок… — начал Шутев и замолчал.
— Говори, говори!
— Мы с Илийчо соседи. Уже несколько раз его поросенок забирается в мой огород и топчет его…
— И ты решил ему отплатить. Да к тому же обмануть нас! А сейчас посиди связанным, пока не образумишься!
Димов повернулся к нему спиной, тяжелая дверь закрылась за ним. Они еще не вышли из подвала, как кто-то застучал по одной из дощатых стен.
— Кто там? — спросил Димов у старшины.
— Георгий Кротев…
Димов подошел к двери.
— Чего тебе, Кротев? — громко спросил он.
— Я хочу говорить с тобой.
— А я нет! — бросил Димов и пошел вверх по лестнице. Вместе с Парговым он прошел в свой кабинет и некоторое время молча стоял посередине комнаты.
— Пусть Шутев напишет все! — наконец сказал он. — И отпустите его.
Паргов чуть ли не с испугом посмотрел на Димова.
— Как же мы его выпустим, товарищ Димов, а может, он виноват?
— Нет никаких улик…
— А то, что он убежал?
— Ведь он объяснил, как было дело.
— Как же ему верить, если он однажды обманул? Откуда мне знать, что он делал этой ночью. Может, он уложил Кушева…
— Неплохо придумано! Можешь спросить у него, где он был ночью, конечно, но потом отпусти… Под мою ответственность.
— Слушаюсь! — впервые по-военному отчеканил Паргов. — А Кротева?
— Подождем немного, пока за ум возьмется! У него сейчас алкогольный кризис.
Сегодня вечером расскажет даже то, о чем мы его и не спрашивали…
Хотя Димов и не чувствовал усталости, он все-таки решил поспать часа два, восстановить силы и вернуть остроту восприятия. Он давно заметил, что воображение устает значительно быстрее мысли. Над логической задачей он мог раздумывать часами, но если необходимо было призвать на помощь воображение — отупение наступало через несколько минут. Работа воображения давалась ему трудно, и, однако, именно образное, а не логическое мышление помогало ему до сих пор справляться с самыми трудными задачами. На эту тему он выступил в свое время на курсах, при обсуждении одного из рефератов. И так как он был одним из лучших слушателей, то никто не решился ему возразить. Только докладчик стал защищать свой реферат.
— По мнению Димова, выходит, что образное мышление не логическое мышление, — сказал он, глядя неподвижными выпуклыми глазами. — Я хочу спросить у товарища Димова, правильно ли я его понял.
— Не совсем правильно, — улыбнулся с места Димов.
— Искренне сказано — но тогда я тебя не понимаю.
— Значит, ты меня невнимательно слушал. Я сказал, что образному мышлению не должна мешать логика рассуждений. Что это значит? Очень просто: я считаю так — не надо примешивать образы к моим логическим рассуждениям. Образы: должны жить свободно, своей собственной, присущей им жизнью. Я должен лишь внимательно наблюдать за ними, а потом проанализировать и обобщить результаты в соответствии с возможностями логического мышления. Это ясно?
Димов произнес все это, повернувшись спиной к залу, стоя Шлицом к докладчику. И чувствовал, что его не очень-то поняли.
Докладчик заморгал.
— Ты хочешь сказать, что криминалист прежде всего должен быть хорошим психологом? Я не возражаю, это общеизвестно.
— Хороший психолог, к сожалению, еще не все, — сказал Димов. — Хороший психолог составляет правильное представление об объекте. Но после этого он должен суметь вывести его на сцену своего воображения. Вот о чем речь.
Подобные мысли занимали его, пока он мерил шагами добела отмытый пол своей комнаты. Было половина второго, он чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Раздражал его только тяжелый запах цветов, растущих под окнами. Они могут быть красивыми — их дело, — но запах мешал ему думать. Все же на сцене его воображения начали мелькать какие-то образы, бесплотные и безмолвные.
Спускаясь вниз, чтобы побриться, он узнал, что его ожидает. На этот раз то был жареный перец, фаршированный таинственной смесью, рецепт которой был известен только хозяйке. Преодолев застенчивость, он с аппетитом проглотил четыре штуки.
— Положить еще?
— Ну разве что еще один! — ответил он, стыдясь своего обжорства.
Хозяйка положила ему еще три, из которых он оставил один — так, из ложной скромности. Потом он снова поднялся в свою комнату, закрыл окна и просидел час над документами, найденными в карманах убитого. В них не было ничего интересного: преимущественно служебные счета, расписки, удостоверения. Не было даже обычной записной книжки с телефонами. Все-таки на некоторых счетах и расписках Димов обнаружил несколько софийских телефонных номеров. Только один номер, написанный большими цифрами на последней странице паспорта, был четырехзначный — провинциальный. Все телефонные номера написаны шариковой ручкой, и только этот химическим карандашом. Наверное, Кушев боялся его потерять, рассуждал Димов, раз записал на собственном паспорте.
К трем часам Димов вернулся в участок и сразу же приказал проверить, кому принадлежали телефонные номера, найденные в документах. Потом сам позвонил в Перник по номеру, записанному на паспорте убитого. Спустя немного в трубке прозвучал уверенный мужской голос.
— Слушаю.
— Это техникум керамики? — спросил Димов.
— Да, что вам угодно?
— Говорят из милиции, могу ли я приехать к вам?
С ответом не спешили.
— У нас сейчас ремонт, но, пожалуйста, приезжайте. Только не позднее половины пятого.
Димов уже собрался идти, как появился отдохнувший Паргов.
— Я еду в Перник, — сообщил Димов. — Позвони в Гулеш. Пусть Пырван организует наблюдение за Нестеровым и Кыневым. О Нестерове ты знаешь, но сейчас я обращаю твое внимание и на Кынева. Ни в коем случае он не должен заметить, что за ним наблюдают.
— Не очень-то легко это сделать, — сказал Паргов. — Это ведь не город, все как на ладони.
— Как-нибудь постарайтесь.
Надо было спешить, чтобы вовремя приехать в Перник. С трудом Димов нашел шофера в закусочной за стаканом бузы.
— Поднимайся! И разрешаю тебе на этот раз не соблюдать правил движения.
— Ты разрешаешь, а жена не разрешает, — улыбнулся шофер. Однако он привез Димова к техникуму вовремя. Здание оказалось новым, но по виду старым и довольно некрасивым. Ремонт был не бог весть какой — проводили паровое отопление.
Конечно, не мешало бы сделать это при строительстве здания или хотя бы во время летних каникул. В дирекции находилось только двое — мужчина и женщина. Мужчина оказался директором техникума, было ясно, что именно с ним шел разговор по телефону.
— В чем дело? — спросил он с едва скрываемой тревогой.
— Мне надо поговорить с товарищем Замфирской.
— Вот она, — с облегчением произнес директор. Димов подошел к столу, стоящему в углу комнаты, где сидела высокая, очень худая женщина лет тридцати пяти.
Несмотря на сросшиеся мужские брови и чрезмерный пушок над верхней губой, ее узкое лицо не лишено было привлекательности. И она действительно была бы симпатичной, если бы не держалась столь чопорно. Когда наконец она повернулась к Димову, он отметил, что взгляд у нее глубокий, прямой, волевой. Димов готов был ожидать чего угодно от встречи с бывшей подругой Кирила Кушева, но такой он ее себе не представлял.
— Я из милиции, — представился он.
Взгляд ее стал явно недружелюбным. Очевидно, его организацию в техникуме недолюбливали. Это раздосадовало Димова.
— У меня для вас неприятная новость! — сказал он сухо. — Сегодня ночью убили вашего приятеля Кирила Кушева.
Тут же пришлось прибегнуть к валерьянке, но и она мало помогла. Боясь, как бы женщина не упала в обморок, Димов без особых угрызений совести несколько раз хлопнул Замфирскую по щекам. Наконец, когда директор выплеснул ей в лицо целый стакан воды, она кое-как пришла в себя. Открыла глаза, и ее мутный взгляд вскоре стал вполне разумным.
— Пойдемте, — сказала Замфирская.
Димов подумал, что плохо ее расслышал.
— Куда пойдем?
— Домой! Я живу поблизости!
— Да, конечно. Но вам надо вытереться.
Замфирская с удивлением прикоснулась к мокрому лицу.
— Кто это себе позволил? — резко спросила она.
Директор виновато молчал. И Димов на мгновение почувствовал себя провинившимся учеником перед сердитой учительницей.
— Давайте не будем вдаваться в подробности! — миролюбиво сказал он. — Это сделано для вашего же блага.
Она нервно вытерлась носовым платком, почти мужским по размеру. И, выходя из комнаты, не взяла с собой ничего, даже обыкновенной дамской сумочки. Как видно, она, подобно мужчинам, носила самые необходимые предметы в карманах. Идя за ней, Димов с удивлением отметил необычайную, почти девичью, стройность ее фигуры.
Они молча вышли на улицу и так же молча продолжали путь. Судя по всему, несмотря на чисто женский обморок, она была женщиной необычного типа. Любая другая, по крайней мере, раз двадцать пять спросила бы уже, где и как все случилось. Она же ни о чем не спрашивала, шла молча, твердым шагом, ее лицо было словно заморожено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19