Мальчишки завидовали отцам, старшим братьям, в первые же дни призванным в армию. Мирные игры вроде пряток и лапты были тут же позабыты: играли только в войну. Все хотели быть «красными» и никто — «белыми».
Ратмир собрался было сразу уехать в Задвинск, но дядя Ефим рассудил иначе.
— Сиди тута, племяшок, и не чирикай, — заявил он. — От границы до Задвинска рукой подать, и твоя мамка не сегодня завтра сама заявится сюда. Немец прет как ошалелый, погляди, сколько на дню эшелонов с эвакуированными проходит через станцию?..
И действительно, скоро немцы захватили Задвинск. Об этом сообщили по радио. А родители все не приезжали. Эшелоны с эвакуированными шли и шли на восток мимо Красного Бора. Некоторые ненадолго останавливались, а многие проскакивали без задержки. Если эшелон начинал притормаживать, на станцию бежали ребята, торопились женщины, прижимая к груди лукошки с земляникой, разложенной в бумажные кульки. От эвакуированных красноборцы узнавали о наступлении немцев, о бомбежках — в общем, о войне, которая неумолимо приближалась и которая не была похожа ни на одну из предыдущих войн.
Тревожное и поначалу не совсем понятное слово «эвакуация» прочно вошло в обиход. Эвакуированные — это были люди будто из другого мира, они не походили на тех, кого Ратмир каждый день встречал в поселке. Какой-то налет таинственности и вселенской печали отпечатался на их осунувшихся, поблекших лицах. Даже ребятишки были не похожи на себя: тихие, молчаливые, они смотрели на мир из вагонов и теплушек большими глазами, в которых застыли страх и отрешенность. В основном ехали женщины с детьми, старики и старухи. Молодых и здоровых мужчин было мало.
Молодые и здоровые, одетые в новую красноармейскую форму, ехали совсем в другую сторону: туда, где вовсю гремела железом война, полыхали невиданные пожарища, рвались, разрушая все окрест, бомбы и снаряды. Бойцы не хмурились и не печалились: они со смехом выскакивали из красных теплушек, бежали к водонапорной башне, цедили в зеленые и белые котелки воду, а если эшелон задерживался, сбросив гимнастерки с крепких белых тел, принимались обливаться водой, весело гоготали, брызгали друг на друга, а услышав крик командиров «По вагона-а-ам!», как молодые кони топоча по лужайке, устремлялись к своим теплушкам, на ходу прыгали в черные проемы раздвинутых дверей. Оттуда высовывались руки и подхватывали их. И по станции рассыпался громкий мужской смех.
Пришла война и в Красный Бор.
Случилось это в полдень. День выдался жаркий, сухой. Уже с неделю печет. Дождем и не пахнет. Кое-где на свежих сосновых досках подремонтированного забора выступили янтарные капли смолы. Уходя на работу, дядя Ефим, как обычно, велел Ратмиру наполнить бочку водой, а примерно через пару часов, когда вода нагреется на солнце, из лейки полить грядки.
Дяде Ефиму выдали пистолет в новой коричневой кобуре, портупею. В ладно сшитой гимнастерке и синих галифе, да еще с пистолетом, старшина выглядел солидно. Он был среднего роста, худощав и русоволос. Военная форма сидела на нем ладно, вот только ноги были кривоваты. Свою службу в армии Валуев начал кавалеристом, а потом стал портным. Но привязанность к лошадям сохранил до сих пор. Увидит на улице лошадь, — а теперь через Красный Бор каждый день тянулись обозы беженцев, — подойдет к окну, подолгу рассматривает и приговаривает: «Рысачок орловских кровей. А это — ух какой першерон вышагивает! А вот монголочка, вишь, маленькая, а какой воз тащит?» И в голосе у дяди звучат ласковые нотки.
Чтобы не быть привязанным полдня к огороду, Ратмир, наполнив бочку, позвал девчонок, игравших с куклами на лужайке у забора, и дал задание быстро полить огород. Сестры дружно заявили, что они шьют куклам сарафаны и купальники и им нынче не до огорода. Они и правда обложились разноцветными лоскутками. «Вот дурищи! — с досадой подумал Ратмир. — Одной десять, другой одиннадцать лет, а все еще в куклы играют…» А вслух произнес:
— А я думал, польете огород — пойдем на речку.
Аля и Таня оторвались от своих кукол и посмотрели на него. Обе в одинаковых розовых сарафанах, узких в талии и широких в подоле. На ногах белые босоножки. Отец не разрешает им ходить босиком.
— Не будешь нас топить? — спросила Таня.
Как-то раз Ратмир поднырнул под нее и ухватился за пятку. Девчонка заорала благим матом, переполошила купающихся. По правде говоря, Ратмир перепутал: он хотел немножко попугать Алю, а попалась Таня.
— Я к вам близко не подплыву, — пообещал Ратмир.
— Идиотская привычка у этих мальчишек — хватать за ноги под водой, — заметила Аля. — Пашка Тарасов такой же… Я из-за него раз воды наглоталась!
— Пусть только попробует, — сказал Ратмир.
Сестры были трусихи и предпочитали на речку ходить вместе с Ратмиром, при нем никто к ним не приставал, даже Пашка.
Черпая лейками воду из бочек, девчонки принялись поливать огород. Поливали старательно, даже не забывали окропить стволы яблонь и слив. А Ратмир, намотавший руки у колодца, сидел, прислонившись спиной к забору, и смотрел на них.
Пыль и вода оставили на ногах девчонок грязные разводы, белые босоножки тоже испачкались.
Послышался далекий добродушный гул мотора. Ратмир еще не научился отличать по звуку наши самолеты от немецких. Погода хорошая, и самолеты в небе не диковинка.
Над поселком на большой высоте прошли девять самолетов. Девять золотистых с черной окаемкой паучков. Поди разберись, чьи это самолеты! Летят с запада, в сторону большой узловой станции Лепилино — она в тридцати километрах от Красного Бора. Говорили, что на станции два дня назад фашистские самолеты «юнкерсы» разбомбили эшелон с эвакуированными, погибло много людей.
И вот сейчас, дожидаясь у колодца девчонок, он снова отчетливо услышал глухие удары, точнее, не услышал, а ощутил. Земля под ним чуть заметно вздрагивала, колебалась.
Сестры сложили свои цветные лоскутки и полураздетых кукол в большую фанерную коробку, сбегали домой и надели под сарафаны купальники. Аля захватила полотняное полотенце с кружевами и вышивкой по краям.
— Скорее бы дождик, — вздохнув, произнесла Таня и встала перед Ратмиром, точь-в-точь как утром дядя Ефим: ноги вывернула носками внутрь, руки уперла в бока и стала покачиваться.
— А ты так умеешь? — взглянул Ратмир на Алю.
— Что умею? — не поняла она.
— Айда на речку, — сказал Ратмир. — Скоро обед.
До речки было минут десять ходьбы. Можно идти через поселок, но ближе по железнодорожным путям. Речка называлась Боровинкой. Была она неширокой, с пологими берегами, заросшими осокой и тростником. Купаться лучше всего у бревенчатого моста, здесь Боровинка неожиданно расширялась и было глубоко.
На речке купалась мелюзга: голозадые мальчишки и девчонки. На глубину они не лезли, барахтались у берега на мелководье. Ратмир разделся в стороне от девчонок, степенно поднялся на мост, потом утвердился на ненадежных перилах и только собрался ласточкой нырнуть, как из-за перелеска вынырнула полуторка и, грохоча бортами на колдобинах, устремилась к мосту. Ему бы сразу прыгнуть, но черт дернул оглянуться на машину, он тут же потерял равновесие, нелепо замахал руками, изогнулся и, слыша смех сестер, раскорякой полетел в воду.
Он изо всех сил греб под водой к противоположному берегу, а когда вынырнул и раскрыл глаза, то увидел, что никто на него и не смотрит: головы ребят задраны вверх. Стоя по грудь в воде, он тоже взглянул на знойное небо и совсем близко заметил самолет с черными крестами на серых крыльях. Самолет пикировал прямо ему на голову. В уши ворвался сердитый рев моторов, вот самолет — это был «юнкере» — резко стал выходить из пике, и в то же мгновение от него отделились несколько золотистых капель. Ратмир успел насчитать шесть штук. Гул моторов перекрыл душераздирающий пронзительный вой, переходящий в отвратительный визг. Ратмир еще не успел толком понять, что происходит, как один за другим раздались несколько оглушительных взрывов, ощутимо тряхнувших землю под ногами. И снова нарастающий рев моторов, несущийся почти отвесно вниз «юнкерс», визг бомб — теперь Ратмир понял, что это за страшные капли вываливаются из серого брюха бомбардировщика, — и тяжелые удары: один, второй, третий… Над Красным Бором поднялось черное жирное облако, оно до половины окутало пожарную вышку, заслонило солнце.
Стало тихо, но это была гнетущая тревожная тишина, нарушаемая добродушным удаляющимся мурлыканьем моторов. И вдруг разом, будто по команде, захныкали на берегу сбившиеся в кучу голые ребятишки. Аля и Таня в одинаковых сиреневых купальниках — они еще и в воду не успели войти — стояли под толстой сосной и смотрели на дымное облако, все шире расползающееся над перелеском, за которым сразу начинался поселок.
— Домой! — крикнул Ратмир, выскакивая на берег. Поспешно натянул штаны, рубаху и, не заправив ее под ремень, припустил к поселку. Он даже не почувствовал, как стекает по ногам вода из невыжатых трусов. Страха не было, но зато предчувствие, что случилось жуткое, непоправимое, преследовало его. В нос лез незнакомый ядовитый запах, большим пальцем ноги задел на тропинке камень, но боли не почувствовал. Сзади что-то кричали девчонки, но он не оглянулся. Солнце пробилось сквозь клубящийся дым и гарь и яростно хлестнуло мальчишку по расширившимся глазам. Он выскочил на переезд, неподалеку от которого возвышалась на холме железнодорожная казарма, увидел на путях срезанную осколком ветку березы, неизвестно как сюда попавшую, а рядом целехонький скворечник с обломком шеста, из круглой дырки которого, помаргивая, спокойно смотрел на него желторотый птенец. И тут услышал дикий пронзительный вопль:
— Убили-и! Люди-и добрые-е, Васеньку-у мово убили-и!
Дядя Ефим стоял у забора и, вывернув ноги носками вовнутрь, покачивался взад-вперед. Рука заложена за ремень — классическая поза Валуева. Тонкие губы крепко сжаты, светлые глаза устремлены на небольшую, еще курящуюся зеленоватой дымкой воронку, как раз посередине огорода, который незадолго до этого поливали его дочери. Исхлестанный осколками дощатый забор повалился, в сарае, примыкающем к дому, зияли обрамленные разодранной щепой дыры, дверь валялась на траве. С колодца сорвало крышу и зашвырнуло на соседний участок, а в железной бочке осколок пробил такую дыру, что в нее можно было кулак засунуть.
— Ишь упакал, стервятник, аккурат в лучшую мою яблоньку… — процедил сквозь зубы дядя.
— Как еще в дом не угораздило, — подала голос тетя Маня — она стояла на крыльце с кухонным полотенцем в руке.
Ратмир перевел с нее взгляд на девчонок и внутренне содрогнулся: если бы он не позвал их на речку, а, послушавшись дядю, выжидал бы, пока вода в бочке нагреется, то как раз бы эта бомба и накрыла их всех в огороде…
Сестры стоят рядом, лица у них бледные, а в глазах — запоздалый страх: они, наверное, тоже представили себе, что бы могло случиться, если бы они не пошли на речку.
— Ефим, что ж это делается-то на белом свете? — плачущим голосом произнесла тетя Маня. — Я стою у печки, снимаю шумовкой с чугунка накипь, и вдруг — хрясть! хрясть! Дом так и заходил ходуном, стекла — на пол, а чугунок с похлебкой подскочил и опрокинулся… Без обеда теперь будем.
— Мне есть не хочется, — проговорила Аля.
— Годами наживал добро, из кожи лез, чтобы все было путем, как у людей. А теперь что? Все коту под хвост? — думая о своем, сказал дяди Ефим.
— Петуховым прямо в избу упакал, — продолжала тетя Маня. — Бабку Прасковью — насмерть, хорошо, что остальных-то дома в это время не было.
— Это только начало, — мрачно изрек дядя. — Надо отсюда, мамуля, тикать…
— Тикать? — непонимающе взглянула на него жена.
— Собирай, Маня, вещички, что поценнее, складывай в сундуки-чемоданы. Отправлю я вас к родной сестре в город Кунгур… Уж туда-то, на Урал, немец в жизнь не доберется!
— Ефим, неужели так серьезно? — спросила тетя Маня. Руки ее бессильно опустились, полотенце соскользнуло на ступеньку.
— Собирай монатки, мамуля, — сурово проговорил дядя Ефим. — Хорошо бы и мебелишку отправить, да не разрешат… Поезда переполнены, человек на человеке сидит. У меня тут кругом свои, уж вас-то я, понятно, устрою получше.
— А там не бомбят? — взглянула на отца Аля.
— Может, у начальства вагон выпрошу, — хмуря лоб и что-то соображая, сказал дядя. Тогда кое-что из мебели захватишь… Гардероб орехового дерева, кровать…
— О чем ты, Ефим? — упрекнула тетя Маня. Пропадай оно все пропадом! Самим бы остаться целыми, потом заново все наживем.
— Где растяпа да тетеря, там не прибыль, а потеря, — мудрено изрек Валуев. — Что толковать о том, что будет? Надо сберечь то, что есть.
С неба, безмятежного и солнечного, пришел прерывистый мурлыкающий звук. До сегодняшнего дня, пожалуй, никто в поселке не обращал на него внимания, а сейчас такой вроде бы безобидный рокот заставил насторожиться. Ратмир видел, как у Тани голова втянулась в плечи, Аля нащупала ее руку и крепко сжала. Дядя Ефим, щуря глаза, посмотрел на небо, потом на своих домочадцев, на лице его выразилось беспокойство.
— Фриц, — сказал он. — Опять вынюхивает, проклятый!
Звук мотора стал удаляться, а скоро и совсем пропал.
— Папа, увези нас отсюда? — попросила Таня. — Мне боязно.
— Как страшно визжат бомбы… — сказала Аля. — Я видела, как они падали на поселок. Папа, зачем он кидал их на дома, на людей?
— Фашист и есть фашист, — звучно сморкнулся в платок дядя Ефим. — Ни малого, ни старого не пожалеет! В газетах пишут, мол, в каждом захваченном населенном пункте на главной площади партийных вешают…
— За что такая напасть-то? — вздохнула тетя Маня, нагнулась и подняла полотенце. — Поешьте хоть картошки с мясом?
— Вот что, Маня, — озабоченно взглянул на жену дядя. — Ты с дочками сходи в магазин, купи побольше сахару, мыла, спичек, консервов разных… Продукты надо на черный день запасать. Слыхал я, скоро введут карточную систему.
— А тебя-то, Ефимушка, не перебросят куда-нибудь отсюда? — спросила тетя Маня.
— Дело военное, — солидно заметил тот. — Выйдет такой приказ — и в одночасье погрузимся в эшелон…
— Могут и на фронт?
— На передовой кадровому портному неча делать, — успокоил дядя Ефим. — Наше оружие — игла да нитка… Без обмундирования и солдат не солдат.
— Зачем вам тогда пистолет? — поинтересовался Ратмир.
— Попадись фриц — насквозь продырявлю! — похлопал по кобуре Валуев.
Все ушли в дом, а Ратмир сидел на скамейке возле колодца и, глядя на воронку, предавался грустным размышлениям: где его родители? Что с ними? В том, что отец сумел отправить мать из захваченного немцами города, он не сомневался, но вот куда? Казалось бы, она должна была приехать сюда… А если эшелон с эвакуированными попал под бомбежку? Не случилось ли беды с отцом?.. Об этом не хотелось думать. В Красном Бору все чаще останавливались разбомбленные составы. Рассказывали страшные вещи: и днем и ночью налетали на поезда «юнкерсы» и бросали фугасные и осколочные бомбы. Машинисты на всех парах гнали эшелоны в ночь, стараясь уйти из-под бомбежки, но уйти от самолетов было невозможно. Они бросали осветительные ракеты, и становилось светло как днем. Осколки насквозь прошивали вагоны, калеча детей, женщин, стариков. Как только путь исправляли, состав, никого не дожидаясь, трогался дальше.
Ратмир мучался сомнениями: живы ли родители? В армию отца не могли забрать, потому что он железнодорожник. А путейцам сейчас доставалось ничуть не меньше, чем бойцам на фронте. Под бомбежками и пулеметным огнем самолетов они восстанавливали развороченный железнодорожный путь, взорванные мосты, ставили на рельсы опрокинутые паровозы и вагоны. В любой момент отец мог погибнуть, тем более что он наверняка находился на самых опасных участках. Не такой он человек, чтобы за спинами других прятаться. И мать могла сто раз попасть под бомбежку…
Он гнал мрачные мысли прочь, но они не уходили. Теперь он уедет в далекий город Кунгур, там не будет слышно войны, мурлыкающего гула «юнкерсов», отвратительного визга бомб. Эта первая бомбежка не очень напугала Ратмира. По-настоящему страшно стало, когда он увидел дом Петуховых без крыши и потолка. Сквозняк шевелил разодранные обои на стенах. Стол и стулья опрокинуты, самовар с погнутым краном закатился под рукомойник, на полу валялись золотистые луковицы, а у порога лежала бабка Прасковья… Потом Ратмир видел и других погибших в этот день от бомбежки, но ничто так его не поразило, как убитая на пороге своего разрушенного дома бабка Прасковья.
Никогда Ратмир не думал, что война может быть такой безобразной. Он представлял себе несущуюся по зеленому лугу конницу, стремительные танки, мчащиеся на укрепления противника, бегущих в атаку во весь рост с винтовками наперевес красноармейцев, батареи длинноствольных орудий, стреляющие по команде командира, краснозвездные самолеты, пикирующие на вражеские колонны солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20