Кажется, он иногда виделся с моей кузиной в приемной монастыря. Дядя позволил ему поздравить возвратившуюся пансионерку, и тот бессовестно стал надоедать нам своими посещениями.
– Сначала Эмилия принимала его любезно, и я думал, что имею в нем опасного соперника, но ошибался. Итальянка, а следовательно, вдвойне женщина, кузина любила, чтобы за ней ухаживали, вот и все. В действительности же она была тронута лишь моей нежностью. Ее предпочтение выражалось все яснее и яснее, и я уже поглядывал на шевалье снисходительно.
Не раз просил кузину назначить мне тайное свидание в ночной тиши. Она все откладывала, не говоря ни да, ни нет, но с такой улыбкой и таким взглядом, что сердце у меня начинало биться сильнее. Наконец однажды она сказала мне следующее:
– Ты добрый мальчик, Жозеф, и я уверена, что ты меня любишь.
– Люблю ли я вас, Эмилия!..
– Приходи сегодня вечером в сад, когда все уснут.
– Боже!.. А в котором часу?
– В полночь. Согласен?..
– О! Эмилия…
– Итак, до вечера, – сказала она, поспешно уходя.
Какой день! Первое свидание – прелестная вещь. Оно волнует кровь и возбуждает нервы.
Настала ночь.
Я не мог прикоснуться к ужину, так что дядя Калиостро сказал мне:
– У тебя очень озабоченный вид, Жозеф.
– Вовсе нет, дядюшка.
Запершись у себя в комнате, я слышал, как пробило десять, одиннадцать и, наконец, половина двенадцатого. Тогда я тихо спустился в сад и спрятался в беседке в дальней аллее от дома.
Была прелестная темная ночь. Лишь вверху ободряюще подмигивали звезды. Свежий воздух, смешанный с благоуханием цветов, слегка пьянил.
Пробила полночь.
Прошло еще несколько минут.
Вдруг из мрака возникла легкая фигура, казалось, парящая в невесомости. И стало понятно, почему так темна ночь: весь свет сконцентрировался на моей кузине.
– Это ты, Жозеф?
– Да, кузина.
У меня пропал голос.
Эмилия взяла меня под руку, и мы пошли по темной аллее.
Обычно столь разговорчивый, я не знал, что сказать этому ангелу. Меня переполняло страстное желание заключить ее в объятия и покрыть поцелуями. Но боялся прикоснуться к ней, чтобы каким-то неловким движением или словами не разрушить этот образ.
Накануне мысленно сотни раз рисовал картину нашей встречи, знал, что скажу, как объяснюсь. Короче, красноречию не было границ. А тут…
Наконец, потеряв терпение от моего молчания, Эмилия решилась заговорить первая.
– Жозеф… – сказала она.
Я вздрогнул, услышав прелестный голосок, и начал постепенно возвращаться из небытия. Предо мной стояла моя Эмилия.
– Что? – невнятно пробормотал я.
– Мы одни, не правда ли? Подойди ко мне ближе – еще ближе и узнай мою тайну… Жозеф, у меня есть любовник.
– У тебя!.. У вас, Эмилия? Любовник…
– Конечно, – ответила она. – Ты и не подозревал? Это Тривульций.
– Тривулыщй!.. А, понимаю. Да, я согласен, это любовник, но и я такой же. И брат Пеппо, который приходит за милостыней каждую субботу и объясняется вам в любви, также любовник, следовательно, нас трое.
– Ты с ума сошел. Или ты принимаешь меня за девчонку. Шевалье – мой любовник. Ты должен знать, что означает это слово… Я признаюсь тебе в этом, потому что мы рассчитываем на твою помощь в нашей любви…
Вы можете себе представить мое изумление и отчаяние. Что тут можно было ответить, и сам не знал.
Вдруг на мою несчастную голову что-то обрушилось. Это был удар палкой. За первым последовал второй, третий, потом четвертый и так до тех пор, пока дядя, узнав мой голос, не остановился.
– Как! Это ты, Жозеф? – вскричал он. Эмилия убежала.
– Какого черта ты тут делал? – продолжал удивленный добряк. – Я принял тебя за Тривульция. Он, как мне говорили, является сюда по ночам задавать серенады моей дочери. Разве это время и место болтать с кузиной, которую ты видишь каждый день и с которой можешь говорить в первом попавшемся углу? К чему такая таинственность?.. Или вы любите друг друга? О, это было бы очень приятно! Мне двадцать раз приходило в голову поженить вас.
– Ах, дядя, какая ужасная палка!..
– Я нарочно выбрал потолще.
– Вы мне, наверное, что-нибудь сломали…
– Очень может быть. Я это хорошо понимаю. Ступай ложись, теперь не время говорить о делах, мы объяснимся завтра. Я на тебя не сержусь.
– И я также, дядя.
Невозможно описать, какую ночь я провел. Кусал простыню, рвал подушку, бегал по комнате с глупыми возгласами. Мне хотелось пойти убить Тривульция. Убить хотя бы для того, чтобы немного успокоиться. Только под утро я уснул, истощенный и измученный.
Проснулся очень поздно и вышел к остальным уже вечером.
Дядя улыбался с довольным видом. Эмилия опустила глаза и казалась очень заинтересованной своей работой. Естественно, я выглядел довольно глупо.
– Ну, ты можешь обнять ее и поцеловать, – громко смеясь, сказал дядя. – Дочка, дай ему обнять и поцеловать тебя. Это должно вознаградить его за то, что случилось вчера вечером.
Скромно признаюсь, что, получив позволение обнять кузину, я не думал ни о чем, кроме удовольствия, которое мне предстояло.
Я подошел. Она удивленно поглядела на меня, но не запретила себя поцеловать.
После этого дядя счел нужным оставить нас наедине и вышел, потирая руки.
Эмилия поспешно встала, схватила меня за руку и, подойдя к окну, взглянула прямо в глаза.
– О, как ты добр! Как ты добр! – весело сказала она. – Ты позволил отцу думать, что хочешь на мне жениться, чтобы отвлечь его подозрения от Тривульция.
Как это ни тяжело, но буду продолжать говорить правду, обнажая всю подлость моего сердца.
Под взглядами обольстительной кузины забылось жестокое признание, сделанное мне накануне, и я ответил:
– Я Действительно хочу на вас жениться.
– Это невозможно.
– Значит, вы меня совсем не любите?
– Нет, люблю. Но только как сестра, как кузина. Нельзя жениться, если люди играли еще детьми. Разве ты ничего не помнишь?..
Я покраснел при этом намеке. Дело в том, что прежде, во время игры, мне не раз приходилось изображать школьного учителя и наказывать маленькую девочку самым нескромным образом.
Но это не мешает любить друг друга, напротив.
Одним словом, я был готов хоть сейчас жениться на неблагодарной, если б только она дала слово, что на будущее будет мне верна… Да даже и без этого.
Но Эмилия не оставила и этой призрачной надежды.
– Забудем эти глупости, – сказала она. – Я дала слово Тривульцию уже более года назад. Он писал мне, мы с ним говорили и полюбили друг друга. Я стану госпожой Тривульций, как только позволят наши родители. А до тех пор мы рассчитываем видеться как можно чаще. И благодаря тебе это будет нетрудно.
– Благодаря мне?..
– Да, отец, думая, что ты хочешь на мне жениться, предоставит мне свободу. Кроме того, ты скажешь ему, что Тривульций – твой друг, что ты хочешь видеть его в доме каждый день, а также и вечер. Ты понимаешь? О, Жозеф! Как мы будем благодарны тебе, я и Тривульций.
– Кузина, какую роль вы хотите заставить меня играть?
– Роль нашего покровителя, нашего ангела-хранителя. Дорогой Жозеф, не отказывай мне. Я буду любить тебя… Я тебя поцелую – хочешь?
Никто не знает, сколько демонов живет в самой прелестной женщине, но нет сомнения, что они в ней есть.
Эмилия села ко мне на колени, в ее глазах сверкнуло пламя, какое я уже видел в глазах Розоры. Я поклялся во всем, в чем она захотела. Девушка казалась довольной. А я?.. Должен признаться – тоже.
В этот день я заметил, что от шеи моей кузины необыкновенно хорошо пахнет.
Этим же вечером Тривульций явился к нам со скромным видом, значение которого я понял гораздо лучше, чем накануне. Он поцеловал руку Эмилии по французскому обычаю и был нежнее, чем обыкновенно.
Это ошибка с его стороны. Дядя, который уже имел подозрение, судя по палочным ударам, предназначенным Тривульцию, но обрушившимся на меня, не мог без раздражения смотреть на любезности шевалье и совершенно определенно просил его больше у нас не бывать.
Через час Эмилия явилась ко мне в комнату.
– Жозеф, – сказала она, – так-то ты держишь свое обещание? Почему ты не защитил шевалье?
– Увы! – отвечал я. – Потому что имею глупость любить вас.
– Да, да, я это знаю. Слушай, вот письмо, отошли его Тривульцию.
– О, кузина!..
– Отчего же нет? Если ты меня любишь, ты должен желать оказать мне услугу.
– Пожалуй, я это сделаю, но не даром.
– Что же ты хочешь?
– Поцелуй за каждое письмо, которое вы будете мне давать.
– Но, Жозеф, я, без сомнения, буду писать много писем.
– О! Много, но все-таки недостаточно.
Уже не помню, что отвечала мне кузина, но, как мне кажется, уже заранее получил плату за множество писем. Таким образом, я превратился в посыльного влюбленных. Как только выходил от дяди, наверное знал, что встречу Тривульция, с беспокойством ожидающего меня. Он по-настоящему был очень влюблен. Когда мы проводили вечера вместе, никогда не уставал говорить об Эмилии; с другой стороны, Эмилия постоянно рассказывала мне о Тривульций. Он твердил мне, как она хороша. Она восхищалась, как он хорош.
Тривульций осыпал меня подарками и давал в долг деньги. Я по дружбе принимал все, а так как мы были одного роста, то часто надевал его платье, которое очень мне шло, и иногда забывал его возвращать. А это нравилось Эмилии, потому что, глядя на меня, она вспоминала шевалье.
Тривульций имел обыкновение слегка душиться амброй. Когда на мне была одежда шевалье, кузина узнавала ее по запаху, и тогда целовала меня с большим удовольствием.
Кончилось тем, что я принимал большое участие в их любви, что делало мою жизнь прелестной. Иногда позволял им видеться у нас в саду ночью, но редко, и это дорого им стоило, так как я ни на минуту не оставлял их наедине, считая себя хранителем семейной чести. Между тем, дело все не устраивалось. Срок, назначенный дядей для моей свадьбы с Эмилией, был уже близок. А с другой стороны, родители шевалье, богатство которых, без сомнения, изменило бы отношение дяди, противились заклинаниям Тривульция и даже угрожали запереть его.
Почти доведенный до отчаяния, несчастный решился бежать. Его красноречие было так велико, что кузина выразила готовность его сопровождать. Мое согласие было не так легко приобрести, поскольку они не собирались брать меня с собой. Поэтому поначалу я прямо противился их бегству.
Не могу сказать, чего стоило Тривульцию уговорить меня, так как можно подумать, что я действовал из интереса. Но все его усилия остались бы тщетными, если бы, в свою очередь, не вмешалась Эмилия. С тех пор, как я принес себя в жертву сопернику, она могла оценить мою страстную нежность и безграничную преданность. Эмилия уже не торговалась в поцелуях, и наша дружба дошла до такой степени доверия, что мы ни в чем не могли друг другу отказать.
Когда увидел, что она плачет от горя при мысли о расставании со мной, и когда девушка разрешила мне поцелуями остановить рыдания на ее губах, я позволил ей ехать. Она поклялась никогда не забывать меня и сдержала слово.
Мой дядя был очень огорчен этим событием, ответственность за которое несправедливо хотел взвалить на меня. Он упрекал, что я плохо наблюдал за своей невестой.
Но глубина горя, причиненного мне исчезновением Эмилии, наконец, сблизила нас. Я воспользовался этим, чтобы просить за беглецов, которые время от времени давали о себе знать.
Родители Тривульция сдались первыми и явились к дяде, который тоже наконец смягчился.
Окончив эту историю, влюбленные объявили, что обязаны мне своим счастьем. И действительно, надо сказать, что я ничего для них не жалел.
Глава V
Я чувствую, что становлюсь Богом
После замужества кузины во мне проснулась страсть к путешествиям, никогда с тех пор не покидавшая меня и которую я теперь так мало удовлетворяю, сидя в государственной тюрьме.
Но в том ничтожном положении, в котором находился, я не мог и думать о путешествиях. Весь свет казался мне моей будущей победой; но на войну нельзя отправляться, не снабдив себя достаточным количеством провианта, то есть без денег. Так что вся моя деятельность была направлена на то, чтобы найти средства начать кампанию. Приходилось воспользоваться обширным полем человеческой глупости, а я был способен собрать две жатвы вместо одной. Не хочу сказать, что не имел никаких правил, но допускал, что присвоение чужих денег не воровство, а лишь дань, которую дураки платят умным людям, то есть, простая уплата долга.
Палермо был слишком ограниченным полем деятельности, чтобы развернуть в нем все мои таланты; к тому же обо мне составилась там довольно дурная репутация.
Я пользовался большой популярностью среди городских негодяев, но это не привлекало ко мне людей хорошего общества и вынуждало знакомиться с особами, которым не доверил бы свой кошелек, если бы он у меня имелся. У меня был знакомый продавец лекарств и хозяин известного в городе балагана, где он делал довольно хорошие дела; я помогал придумывать составы, отчасти из любви к химии, но главным образом из любви, которую внушила мне одна хорошенькая девушка по имени Фиорелла, сопровождавшая шарлатана.
Это была миленькая худенькая блондинка с большими голубыми глазами, изменчивыми, как небо. К тому же обладавшая странными и вызывающими манерами, то медленными, то порывистыми; она менялась каждую минуту, никогда нельзя было предвидеть ее последнего слова. Она плакала, смеялась по пустякам. Но что меня озадачило: девушка часто смеялась тогда, когда следовало плакать, и, наоборот. В ее улыбке всегда присутствовал вздох, а в слезах – радуга веселости. К тому же была добродетельна, или, по крайней мере, так говорила. Не отвечая за это, я все-таки поручусь, что она отлично ходила по канату и что обладала хорошенькими ножками. Одним словом, это была прелестная женщина. Она пела, танцевала, умела фехтовать, а в случае надобности даже глотала шпаги, но не слишком широкие, так как имела совсем маленький ротик и притом чересчур дурную голову. Бывали дни, когда с ней ничего нельзя было поделать. Она не желала играть неизвестно почему и отправлялась гулять в часы представлений. На нее накладывали штраф, она платила, но не соглашалась снова выйти на подмостки, пока ей не возвращали деньги. Много раз отказывалась, несмотря на написанную развязку сюжета, выйти замуж за Панкрата или Кассандра в конце пьесы. Это вызывало всеобщее изумление, и если публика была недовольна – девушка бросала в нее туфли. Ее арестовывали и отправляли к следователю, а она уводила его с собой ужинать и за десертом посылала за его женой, чтобы выдать ей преступника.
Однажды во время грозы – это были ее дурные дни – какой-то плохо воспитанный жандарм осмелился ей свистнуть, когда она остановилась на самом интересном месте комедии, чтобы купить лакомства у проходившего мимо торговца. В голову невежи тут же полетела дыня, а так как тот угрожал артистке, она вырвала шпагу у красавца Леандра и бросилась на жандарма, едва успевшего занять оборонительную позицию.
Странная дуэль закончилась тем, что она ранила своего противника, и это обстоятельство принесло ей большую славу. Но затем девушка вдруг зашаталась, ей стало дурно, и я должен был взять ее на руки и унести за кулисы, поскольку считался в бараке своим человеком, благодаря помощи его хозяину.
Фиорелла пылко поблагодарила меня, и с этого дня началась наша дружба. Она, которая никого не слушалась, немного подчинялась мне. Я не мог ни пожаловаться на ее суровость, ни похвастаться ее любезностью. Фиорелла не отказывалась поужинать со мной в трактире или провести целый день за городом. Мы весело катались вместе по траве, но возвращались в Палермо крайне задумчивыми и отправлялись на какое-нибудь кладбище или же на бал. Когда танцевальные фигуры разделяли нас, она очень часто посылала мне воздушные поцелуи.
– Ну и что же, это мой любовник, – сказала она однажды вечером какому-то буржуа, сконфуженному этими поцелуями.
После бала я проводил ее домой и попросил объяснить сказанное.
– Это для того, чтобы другие не приставали ко мне. Какое тебе до этого дело? Или, может быть, ты хотел бы сделаться моим любовником?
– Только об этом и думаю!.. – воскликнул я.
– Но в таком случае, – непритворно удивилась девушка, – почему ты не говорил мне об этом?
– Я тысячу раз говорил.
– Да, правда, я не обращала внимания. Вот что значит привычка играть комедию. Ты, значит, любишь меня, мой бедный Жозеф?
– А ты, ты меня не любишь, Фиорелла?
– Не знаю, может быть, да… Мне кажется, да, когда ты на меня глядишь. Посмотри на меня, ничего не говоря, я увижу, так ли это.
Мы долго глядели друг на друга, и я старался прочесть загадку, скрывавшуюся в лазури ее глаз. Эта лазурь кружила мне голову, и сначала я не мог выносить ее блеска. Во мне пробудилась тысяча различных чувств, выразившихся в прелестной болтовне. Мало-помалу я обнял ее и привлек к себе так, что наши лица соприкасались. Ее грудь ощущалась рядом с моей, дыхание было прерывистым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
– Сначала Эмилия принимала его любезно, и я думал, что имею в нем опасного соперника, но ошибался. Итальянка, а следовательно, вдвойне женщина, кузина любила, чтобы за ней ухаживали, вот и все. В действительности же она была тронута лишь моей нежностью. Ее предпочтение выражалось все яснее и яснее, и я уже поглядывал на шевалье снисходительно.
Не раз просил кузину назначить мне тайное свидание в ночной тиши. Она все откладывала, не говоря ни да, ни нет, но с такой улыбкой и таким взглядом, что сердце у меня начинало биться сильнее. Наконец однажды она сказала мне следующее:
– Ты добрый мальчик, Жозеф, и я уверена, что ты меня любишь.
– Люблю ли я вас, Эмилия!..
– Приходи сегодня вечером в сад, когда все уснут.
– Боже!.. А в котором часу?
– В полночь. Согласен?..
– О! Эмилия…
– Итак, до вечера, – сказала она, поспешно уходя.
Какой день! Первое свидание – прелестная вещь. Оно волнует кровь и возбуждает нервы.
Настала ночь.
Я не мог прикоснуться к ужину, так что дядя Калиостро сказал мне:
– У тебя очень озабоченный вид, Жозеф.
– Вовсе нет, дядюшка.
Запершись у себя в комнате, я слышал, как пробило десять, одиннадцать и, наконец, половина двенадцатого. Тогда я тихо спустился в сад и спрятался в беседке в дальней аллее от дома.
Была прелестная темная ночь. Лишь вверху ободряюще подмигивали звезды. Свежий воздух, смешанный с благоуханием цветов, слегка пьянил.
Пробила полночь.
Прошло еще несколько минут.
Вдруг из мрака возникла легкая фигура, казалось, парящая в невесомости. И стало понятно, почему так темна ночь: весь свет сконцентрировался на моей кузине.
– Это ты, Жозеф?
– Да, кузина.
У меня пропал голос.
Эмилия взяла меня под руку, и мы пошли по темной аллее.
Обычно столь разговорчивый, я не знал, что сказать этому ангелу. Меня переполняло страстное желание заключить ее в объятия и покрыть поцелуями. Но боялся прикоснуться к ней, чтобы каким-то неловким движением или словами не разрушить этот образ.
Накануне мысленно сотни раз рисовал картину нашей встречи, знал, что скажу, как объяснюсь. Короче, красноречию не было границ. А тут…
Наконец, потеряв терпение от моего молчания, Эмилия решилась заговорить первая.
– Жозеф… – сказала она.
Я вздрогнул, услышав прелестный голосок, и начал постепенно возвращаться из небытия. Предо мной стояла моя Эмилия.
– Что? – невнятно пробормотал я.
– Мы одни, не правда ли? Подойди ко мне ближе – еще ближе и узнай мою тайну… Жозеф, у меня есть любовник.
– У тебя!.. У вас, Эмилия? Любовник…
– Конечно, – ответила она. – Ты и не подозревал? Это Тривульций.
– Тривулыщй!.. А, понимаю. Да, я согласен, это любовник, но и я такой же. И брат Пеппо, который приходит за милостыней каждую субботу и объясняется вам в любви, также любовник, следовательно, нас трое.
– Ты с ума сошел. Или ты принимаешь меня за девчонку. Шевалье – мой любовник. Ты должен знать, что означает это слово… Я признаюсь тебе в этом, потому что мы рассчитываем на твою помощь в нашей любви…
Вы можете себе представить мое изумление и отчаяние. Что тут можно было ответить, и сам не знал.
Вдруг на мою несчастную голову что-то обрушилось. Это был удар палкой. За первым последовал второй, третий, потом четвертый и так до тех пор, пока дядя, узнав мой голос, не остановился.
– Как! Это ты, Жозеф? – вскричал он. Эмилия убежала.
– Какого черта ты тут делал? – продолжал удивленный добряк. – Я принял тебя за Тривульция. Он, как мне говорили, является сюда по ночам задавать серенады моей дочери. Разве это время и место болтать с кузиной, которую ты видишь каждый день и с которой можешь говорить в первом попавшемся углу? К чему такая таинственность?.. Или вы любите друг друга? О, это было бы очень приятно! Мне двадцать раз приходило в голову поженить вас.
– Ах, дядя, какая ужасная палка!..
– Я нарочно выбрал потолще.
– Вы мне, наверное, что-нибудь сломали…
– Очень может быть. Я это хорошо понимаю. Ступай ложись, теперь не время говорить о делах, мы объяснимся завтра. Я на тебя не сержусь.
– И я также, дядя.
Невозможно описать, какую ночь я провел. Кусал простыню, рвал подушку, бегал по комнате с глупыми возгласами. Мне хотелось пойти убить Тривульция. Убить хотя бы для того, чтобы немного успокоиться. Только под утро я уснул, истощенный и измученный.
Проснулся очень поздно и вышел к остальным уже вечером.
Дядя улыбался с довольным видом. Эмилия опустила глаза и казалась очень заинтересованной своей работой. Естественно, я выглядел довольно глупо.
– Ну, ты можешь обнять ее и поцеловать, – громко смеясь, сказал дядя. – Дочка, дай ему обнять и поцеловать тебя. Это должно вознаградить его за то, что случилось вчера вечером.
Скромно признаюсь, что, получив позволение обнять кузину, я не думал ни о чем, кроме удовольствия, которое мне предстояло.
Я подошел. Она удивленно поглядела на меня, но не запретила себя поцеловать.
После этого дядя счел нужным оставить нас наедине и вышел, потирая руки.
Эмилия поспешно встала, схватила меня за руку и, подойдя к окну, взглянула прямо в глаза.
– О, как ты добр! Как ты добр! – весело сказала она. – Ты позволил отцу думать, что хочешь на мне жениться, чтобы отвлечь его подозрения от Тривульция.
Как это ни тяжело, но буду продолжать говорить правду, обнажая всю подлость моего сердца.
Под взглядами обольстительной кузины забылось жестокое признание, сделанное мне накануне, и я ответил:
– Я Действительно хочу на вас жениться.
– Это невозможно.
– Значит, вы меня совсем не любите?
– Нет, люблю. Но только как сестра, как кузина. Нельзя жениться, если люди играли еще детьми. Разве ты ничего не помнишь?..
Я покраснел при этом намеке. Дело в том, что прежде, во время игры, мне не раз приходилось изображать школьного учителя и наказывать маленькую девочку самым нескромным образом.
Но это не мешает любить друг друга, напротив.
Одним словом, я был готов хоть сейчас жениться на неблагодарной, если б только она дала слово, что на будущее будет мне верна… Да даже и без этого.
Но Эмилия не оставила и этой призрачной надежды.
– Забудем эти глупости, – сказала она. – Я дала слово Тривульцию уже более года назад. Он писал мне, мы с ним говорили и полюбили друг друга. Я стану госпожой Тривульций, как только позволят наши родители. А до тех пор мы рассчитываем видеться как можно чаще. И благодаря тебе это будет нетрудно.
– Благодаря мне?..
– Да, отец, думая, что ты хочешь на мне жениться, предоставит мне свободу. Кроме того, ты скажешь ему, что Тривульций – твой друг, что ты хочешь видеть его в доме каждый день, а также и вечер. Ты понимаешь? О, Жозеф! Как мы будем благодарны тебе, я и Тривульций.
– Кузина, какую роль вы хотите заставить меня играть?
– Роль нашего покровителя, нашего ангела-хранителя. Дорогой Жозеф, не отказывай мне. Я буду любить тебя… Я тебя поцелую – хочешь?
Никто не знает, сколько демонов живет в самой прелестной женщине, но нет сомнения, что они в ней есть.
Эмилия села ко мне на колени, в ее глазах сверкнуло пламя, какое я уже видел в глазах Розоры. Я поклялся во всем, в чем она захотела. Девушка казалась довольной. А я?.. Должен признаться – тоже.
В этот день я заметил, что от шеи моей кузины необыкновенно хорошо пахнет.
Этим же вечером Тривульций явился к нам со скромным видом, значение которого я понял гораздо лучше, чем накануне. Он поцеловал руку Эмилии по французскому обычаю и был нежнее, чем обыкновенно.
Это ошибка с его стороны. Дядя, который уже имел подозрение, судя по палочным ударам, предназначенным Тривульцию, но обрушившимся на меня, не мог без раздражения смотреть на любезности шевалье и совершенно определенно просил его больше у нас не бывать.
Через час Эмилия явилась ко мне в комнату.
– Жозеф, – сказала она, – так-то ты держишь свое обещание? Почему ты не защитил шевалье?
– Увы! – отвечал я. – Потому что имею глупость любить вас.
– Да, да, я это знаю. Слушай, вот письмо, отошли его Тривульцию.
– О, кузина!..
– Отчего же нет? Если ты меня любишь, ты должен желать оказать мне услугу.
– Пожалуй, я это сделаю, но не даром.
– Что же ты хочешь?
– Поцелуй за каждое письмо, которое вы будете мне давать.
– Но, Жозеф, я, без сомнения, буду писать много писем.
– О! Много, но все-таки недостаточно.
Уже не помню, что отвечала мне кузина, но, как мне кажется, уже заранее получил плату за множество писем. Таким образом, я превратился в посыльного влюбленных. Как только выходил от дяди, наверное знал, что встречу Тривульция, с беспокойством ожидающего меня. Он по-настоящему был очень влюблен. Когда мы проводили вечера вместе, никогда не уставал говорить об Эмилии; с другой стороны, Эмилия постоянно рассказывала мне о Тривульций. Он твердил мне, как она хороша. Она восхищалась, как он хорош.
Тривульций осыпал меня подарками и давал в долг деньги. Я по дружбе принимал все, а так как мы были одного роста, то часто надевал его платье, которое очень мне шло, и иногда забывал его возвращать. А это нравилось Эмилии, потому что, глядя на меня, она вспоминала шевалье.
Тривульций имел обыкновение слегка душиться амброй. Когда на мне была одежда шевалье, кузина узнавала ее по запаху, и тогда целовала меня с большим удовольствием.
Кончилось тем, что я принимал большое участие в их любви, что делало мою жизнь прелестной. Иногда позволял им видеться у нас в саду ночью, но редко, и это дорого им стоило, так как я ни на минуту не оставлял их наедине, считая себя хранителем семейной чести. Между тем, дело все не устраивалось. Срок, назначенный дядей для моей свадьбы с Эмилией, был уже близок. А с другой стороны, родители шевалье, богатство которых, без сомнения, изменило бы отношение дяди, противились заклинаниям Тривульция и даже угрожали запереть его.
Почти доведенный до отчаяния, несчастный решился бежать. Его красноречие было так велико, что кузина выразила готовность его сопровождать. Мое согласие было не так легко приобрести, поскольку они не собирались брать меня с собой. Поэтому поначалу я прямо противился их бегству.
Не могу сказать, чего стоило Тривульцию уговорить меня, так как можно подумать, что я действовал из интереса. Но все его усилия остались бы тщетными, если бы, в свою очередь, не вмешалась Эмилия. С тех пор, как я принес себя в жертву сопернику, она могла оценить мою страстную нежность и безграничную преданность. Эмилия уже не торговалась в поцелуях, и наша дружба дошла до такой степени доверия, что мы ни в чем не могли друг другу отказать.
Когда увидел, что она плачет от горя при мысли о расставании со мной, и когда девушка разрешила мне поцелуями остановить рыдания на ее губах, я позволил ей ехать. Она поклялась никогда не забывать меня и сдержала слово.
Мой дядя был очень огорчен этим событием, ответственность за которое несправедливо хотел взвалить на меня. Он упрекал, что я плохо наблюдал за своей невестой.
Но глубина горя, причиненного мне исчезновением Эмилии, наконец, сблизила нас. Я воспользовался этим, чтобы просить за беглецов, которые время от времени давали о себе знать.
Родители Тривульция сдались первыми и явились к дяде, который тоже наконец смягчился.
Окончив эту историю, влюбленные объявили, что обязаны мне своим счастьем. И действительно, надо сказать, что я ничего для них не жалел.
Глава V
Я чувствую, что становлюсь Богом
После замужества кузины во мне проснулась страсть к путешествиям, никогда с тех пор не покидавшая меня и которую я теперь так мало удовлетворяю, сидя в государственной тюрьме.
Но в том ничтожном положении, в котором находился, я не мог и думать о путешествиях. Весь свет казался мне моей будущей победой; но на войну нельзя отправляться, не снабдив себя достаточным количеством провианта, то есть без денег. Так что вся моя деятельность была направлена на то, чтобы найти средства начать кампанию. Приходилось воспользоваться обширным полем человеческой глупости, а я был способен собрать две жатвы вместо одной. Не хочу сказать, что не имел никаких правил, но допускал, что присвоение чужих денег не воровство, а лишь дань, которую дураки платят умным людям, то есть, простая уплата долга.
Палермо был слишком ограниченным полем деятельности, чтобы развернуть в нем все мои таланты; к тому же обо мне составилась там довольно дурная репутация.
Я пользовался большой популярностью среди городских негодяев, но это не привлекало ко мне людей хорошего общества и вынуждало знакомиться с особами, которым не доверил бы свой кошелек, если бы он у меня имелся. У меня был знакомый продавец лекарств и хозяин известного в городе балагана, где он делал довольно хорошие дела; я помогал придумывать составы, отчасти из любви к химии, но главным образом из любви, которую внушила мне одна хорошенькая девушка по имени Фиорелла, сопровождавшая шарлатана.
Это была миленькая худенькая блондинка с большими голубыми глазами, изменчивыми, как небо. К тому же обладавшая странными и вызывающими манерами, то медленными, то порывистыми; она менялась каждую минуту, никогда нельзя было предвидеть ее последнего слова. Она плакала, смеялась по пустякам. Но что меня озадачило: девушка часто смеялась тогда, когда следовало плакать, и, наоборот. В ее улыбке всегда присутствовал вздох, а в слезах – радуга веселости. К тому же была добродетельна, или, по крайней мере, так говорила. Не отвечая за это, я все-таки поручусь, что она отлично ходила по канату и что обладала хорошенькими ножками. Одним словом, это была прелестная женщина. Она пела, танцевала, умела фехтовать, а в случае надобности даже глотала шпаги, но не слишком широкие, так как имела совсем маленький ротик и притом чересчур дурную голову. Бывали дни, когда с ней ничего нельзя было поделать. Она не желала играть неизвестно почему и отправлялась гулять в часы представлений. На нее накладывали штраф, она платила, но не соглашалась снова выйти на подмостки, пока ей не возвращали деньги. Много раз отказывалась, несмотря на написанную развязку сюжета, выйти замуж за Панкрата или Кассандра в конце пьесы. Это вызывало всеобщее изумление, и если публика была недовольна – девушка бросала в нее туфли. Ее арестовывали и отправляли к следователю, а она уводила его с собой ужинать и за десертом посылала за его женой, чтобы выдать ей преступника.
Однажды во время грозы – это были ее дурные дни – какой-то плохо воспитанный жандарм осмелился ей свистнуть, когда она остановилась на самом интересном месте комедии, чтобы купить лакомства у проходившего мимо торговца. В голову невежи тут же полетела дыня, а так как тот угрожал артистке, она вырвала шпагу у красавца Леандра и бросилась на жандарма, едва успевшего занять оборонительную позицию.
Странная дуэль закончилась тем, что она ранила своего противника, и это обстоятельство принесло ей большую славу. Но затем девушка вдруг зашаталась, ей стало дурно, и я должен был взять ее на руки и унести за кулисы, поскольку считался в бараке своим человеком, благодаря помощи его хозяину.
Фиорелла пылко поблагодарила меня, и с этого дня началась наша дружба. Она, которая никого не слушалась, немного подчинялась мне. Я не мог ни пожаловаться на ее суровость, ни похвастаться ее любезностью. Фиорелла не отказывалась поужинать со мной в трактире или провести целый день за городом. Мы весело катались вместе по траве, но возвращались в Палермо крайне задумчивыми и отправлялись на какое-нибудь кладбище или же на бал. Когда танцевальные фигуры разделяли нас, она очень часто посылала мне воздушные поцелуи.
– Ну и что же, это мой любовник, – сказала она однажды вечером какому-то буржуа, сконфуженному этими поцелуями.
После бала я проводил ее домой и попросил объяснить сказанное.
– Это для того, чтобы другие не приставали ко мне. Какое тебе до этого дело? Или, может быть, ты хотел бы сделаться моим любовником?
– Только об этом и думаю!.. – воскликнул я.
– Но в таком случае, – непритворно удивилась девушка, – почему ты не говорил мне об этом?
– Я тысячу раз говорил.
– Да, правда, я не обращала внимания. Вот что значит привычка играть комедию. Ты, значит, любишь меня, мой бедный Жозеф?
– А ты, ты меня не любишь, Фиорелла?
– Не знаю, может быть, да… Мне кажется, да, когда ты на меня глядишь. Посмотри на меня, ничего не говоря, я увижу, так ли это.
Мы долго глядели друг на друга, и я старался прочесть загадку, скрывавшуюся в лазури ее глаз. Эта лазурь кружила мне голову, и сначала я не мог выносить ее блеска. Во мне пробудилась тысяча различных чувств, выразившихся в прелестной болтовне. Мало-помалу я обнял ее и привлек к себе так, что наши лица соприкасались. Ее грудь ощущалась рядом с моей, дыхание было прерывистым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16