Ядранка, их хорватская переводчица, сфотографировала Барлеса и Маркеса, когда они возвращались к машине: на дороге повсюду осколки снарядов, неподалеку — раскореженный сербский танк, Барлес что-то раздраженно объясняет Маркесу, а тот шагает с камерой на плече, давясь от смеха.Им обоим нравилась такая жизнь, оба ценили своеобразный юмор — грубоватый, жесткий и язвительный.Текстовые заставки… Проблема состоит в том, что военные репортажи для телевидения нельзя делать, сидя в гостинице, — необходимо отправиться туда, где происходят события. И вот ты добираешься до места, встаешь перед «Бетакамом», ты в кадре, стараешься держаться раскованно и начинаешь говорить. Если идет стрельба и слышно, как пули свистят над твоей головой, текст выигрывает, но очень часто именно из-за шума он никуда не годится и приходится все начинать сначала. Он никуда не годится и в том случае, если ты вклиниваешься посередине, то есть если ты говоришь: «Сегодня утром сильно ухудшилась ситуация в секторе Витеж», — и тут совсем рядом раздается взрыв, — бух! — и вместо того, чтобы сказать «в секторе Витеж», ты говоришь «в секторе… мать твою». А иногда ты совсем пустой и стоишь, глядя прямо в камеру, как последний идиот, и не можешь выговорить ни слова, потому что только ты раскрыл рот, как в голове у тебя что-то заклинило, словно там только что отформатированный жесткий диск. А потом ты приезжаешь в тыл или в Мадрид, и всегда находится кретин, который спрашивает, неужели выстрелы в твоих материалах были настоящие? И ты не знаешь, то ли принять это за шутку, то ли вышибить ему все мозги к чертовой матери. Однажды Мигель Гонсалес из газеты «Эль пайс» в присутствии Маркеса заявил, что ему доподлинно известно — Барлес платит солдатам, чтобы те стреляли, когда он произносит перед камерой свой текст, как будто на войне за выстрелы надо платить. Мигель Гонсалес был из тех, кто появляется на войне только наездами, и не знал, что Маркес обычно работал вместе с Барлесом. Поэтому «Ах ты, хуеныш» было самым ласковым из всего, что он услышал в ответ. «Да, мы платим, — платим и раненым, чтобы они позволили себя ранить, и убитым, чтобы они разрешили себя убить. И расплачиваемся всегда по карточке „Американ экспресс“, так что давай, не теряйся, не упусти свое счастье».В бывшей Югославии было полным-полно визитеров. Испанские миротворцы называли их «японцами», потому что те приезжали, фотографировались и отбывали — по возможности тут же. Кто только не побывал в Боснии: депутаты парламентов, министры, премьер-министры, вечно спешащие журналисты и любители раздувать щеки всех мастей. Вернувшись в цивилизованный мир, они организовывали концерты в знак солидарности, устраивали пресс-конференции и писали книги, объясняя человечеству глубинные причины этого военного конфликта.В Сараево побывал даже юморист Педро Руис — в бронежилете и с видом отчаянного храбреца. В среднем эти экскурсии продолжались от одного до трех дней, но этого времени им вполне хватало, чтобы понять суть происходящего. Приезжаешь из Мостара или Сараево, весь в грязи, как свинья, вылезаешь из бронированного «ниссана» и натыкаешься на них: они сидят в холлах гостиниц Медугорья или Сплита в бронежилетах и с выражением неустрашимой отваги на лицах, рискуя своей головой за пятьдесят, а то и за двести километров от того места, где стреляют. В плохие минуты Барлес вспоминал омбудсмана Маргариту Ретуэрто в каске испанских миротворцев, в которой она была похожа на куклу Барби: «Счастливого Рождества, мальчики, тю-тю-тю, надеюсь, вы скоро будете дома», — а какой-то распоясавшийся легионер из задних рядов кричал ей, что она тетка еще вполне ничего, годится. Или разочарование старого приятеля Пако Лобатона, приехавшего в Боснию на съемки очередного выпуска своей передачи «Кто знает, где…», когда Барлес объяснил ему, что выстрелы, которые тот слышал ночью, всего лишь выходка загулявших хорватов, встречавших Новый год и напившихся ракии, а настоящая война идет в пятидесяти километрах севернее, в Мостаре, куда Пако, естественно, не выразил ни малейшего желания отправиться.Среди визитеров попадались и высокопоставленные военные чиновники, приезжавшие с инспекциями типа «привет, ребята, ну как вы тут» и далее по тексту. В Боснии их сразу узнавали по фотоаппарату, отеческому виду, а главное, по одежде — новая и безупречно чистая военная форма, защитные каска и бронежилет высшего класса защиты. Они поднимались в траншеях во весь рост и требовали, чтобы им объяснили, где находятся позиции противника. Или упрямо ступали по обочине и тропинкам, словно желая проверить, не осталось ли там неразорвавшихся мин. Однажды в бронированную машину, в которой ехали Маркес и Барлес, попали две пули снайпера из-за испанского подполковника: ему вздумалось остановить машину, чтобы сфотографироваться. Они тут же услышали характерное «джик-джик», а этот тонкий стратег удивленно спрашивал, не в них ли это стреляли. В тот день за рулем сидел Ормаэчеа, сын председателя правительства Страны басков, приехавший в Боснию добровольцем, и Маркес с Барлесом слышали, как он на все лады поносил по-баскски этих подполковников, мать их растак, пока капитан Варгас прикрывал визитера с автоматом в руках, а Маркес готовил камеру, чтобы быть во всеоружии, если подполковник наконец получит то, на что он так упорно нарывался.— Похож на Красавчика, — сказал Маркес, показывая на убитого.Тот, действительно, как две капли воды был похож на другого солдата, вместе с которым они несколько недель назад пробирались через кукурузные заросли под Витежем, чтобы снять, как он будет взрывать бронетранспортер ручной противотанковой гранатой РПГ-7. Как и этот убитый, тот парень был похож на киноактера, и они звали его «Красавчиком». Пробираясь через кукурузу, парень, к их ужасу, наступил на мину, которая не взорвалась, потому что это была ТМБ, русская противотанковая мина, и ей нужно давление в сто восемьдесят килограмм, чтобы сказать: «А вот и я!». Но лежавший в кювете не мог быть Красавчиком, потому что этот был хорватом, а тот — мусульманином. К тому же на следующий день после случая в кукурузе Красавчик наступил на другую мину, на сей раз противопехотную, которой нужно всего девять килограмм, чтобы взорваться, что она и сделала, как только парень поставил на нее ногу. Есть люди, которые рождаются, чтобы наступать на мины, и случай с Красавчиком объяснялся просто предназначением: он был рожден, чтобы наступать на мины.Но нельзя не признать, что у мин зловредный характер. Если говорить о журналистах, то на минах подорвались Дики Чейпл, Роберт Капа и еще пропасть народу. Первый подорвавшийся на мине человек, которого увидел Барлес, был журналистом. Это было в семьдесят четвертом, во время турецкого вторжения на Кипр, когда Аглае Мазини переспала с Глефкосом, корреспондентом «Тайме», в коттедже около бассейна гостиницы «Ледра палас» в Никозии, не обращая внимания на стрелявший неподалеку танк. До того как стать корреспонденткой «Пуэбло», Аглае была партизанкой движения «Тупак Амару» и потеряла руку, но она отлично управлялась и с одной. Красивая, смелая, она пила, как казак, и в семидесятые годы о ней ходили легенды по всему Восточному Средиземноморью; поэтому Фольк Шлендорф, снимая фильм о войне в Ливане, сделал Аглае прототипом своей героини, которую играет Ханна Шигулла. А журналиста, который погиб, подорвавшись на мине, звали Тед Стэнфорд. Он вылез из машины по малой нужде и, сойдя с шоссе, ведущего в Фамагусту, наступил на мину — как раз когда расстегивал ширинку. Взрывом его ботинок отнесло в сторону, и Бар-лес вспоминал, как он — тогда ему только исполнилось двадцать два, и это была его первая война, — вдруг увидел у себя в руке ботинок Теда и не знал, что с ним делать.— Гранатомет, — объявил Маркес и опустился на землю, заслонив собой камеру.На этот раз Барлес не слышал выстрела, но Маркесу он доверял больше, чем себе. В Ябланице, когда они неделю жили с испанскими миротворцами, Маркес на глазах Барлеса по дрожанию стекол определял, что на расстоянии нескольких километров от них выстрелило артиллерийское орудие: они находились в долине, и звуковая волна настигала их на четыре-пять секунд раньше, чем снаряд, — этого времени хватало, чтобы броситься на землю. В этом отношении Маркесу цены не было: однажды под Вуковаром, посмотрев на траву, не примятую колесами, он догадался, что дорога заминирована. В другой раз, на окраине Осиека, неподалеку от линии фронта, когда они шли по безлюдной улице — каждый по своей стороне, — Маркес вдруг остановился, взглянул на ближайший дом и крикнул Барлесу что-то вроде: «Мы влипли!» — снайпер выстрелил в ту секунду, когда каждый из них метнулся в ближайший подъезд.На этот раз снаряд взорвался ближе, рядом с опорой моста, подняв тучу брызг. Маркес внимательно посмотрел на кромку леса, застегнул бронежилет, который обычно носил расстегнутым, и положил руку на камеру. Они с Барлесом прекрасно понимали, что… значит эта орудийная стрельба: мусульмане расчищали дорогу, готовясь перейти на этот берег. Но еще раньше хорватские подрывники взорвут мост, предварительно убедившись, что никто из своих не спасся и не воспользуется мостом для отступления. Странно, что они не сделали этого до сих пор.Только из-за этого моста журналисты и торчали там, растянувшись на косогоре. Барлес и Маркес работали на территории бывшей Югославии уже три года, и у них набралась приличная коллекция кадров, запечатлевших мосты до взрыва и после — они снимали в Мостаре, Каплине, Бьеле, Вуковаре, Дубице, Петринье. Они отсняли мосты всех цветов, материалов и размеров; они снимали мосты, отступая по ним под обстрелом вместе с беженцами, когда сербы, хорваты или мусульмане наступали им на пятки, иногда они снимали один и тот же мост два раза за день — по дороге туда и по дороге обратно. Мостов у них было навалом. Проклятая Босния была вдоль и поперек изрезана реками и конструкциями из металла и бетона, чтобы переходить их. Но для обоих — главным образом, для Маркеса — мост в Бьело-Полье был особенным. Как они говорили, это был всем мостам мост. IIМного танк, tutto Все (итал.).
kaputt Мосты превратились в навязчивую идею Маркеса три года назад, осенью девяносто первого, когда он упустил взрыв моста в Петринье, а Кристиан Аманпур из Си-Эн-Эн опоздала на войну. Маркес снял десятки мостов — до взрыва и после, но ни разу ему не удавалось поймать камерой тот момент, когда мост взлетает на воздух. Впрочем, пока этого не сумел сделать ни один профессиональный оператор на территории бывшей Югославии. Кажется, чего проще — заснять мост в тот момент, когда он говорит: «Всё, прощайте», но это только кажется. Для начала надо оказаться рядом в эту минуту, что не всегда возможно, а кроме того, люди обычно не объявляют громогласно о своем намерении что-то взорвать. Они просто закладывают взрывчатку, приводят в действие подрывное устройство — и готово. С другой стороны, даже когда ты знаешь — или подозреваешь, — что вот-вот будет взрыв, надо держать камеру наготове и снимать. Другими словами, надо не просто быть там, надо быть там и снимать. А этому может помешать бесчисленное множество причин. Например, ты ранен, или снаряды падают один за другим и невозможно поднять голову. Или военные, от которых зависит взрыв, не разрешают тебе снимать. К тому же, согласно известному закону Мэрфи — бутерброд всегда падает маслом вниз, — мосты взлетают на воздух именно тогда, когда твоя камера выключена. Впрочем, большинство стоящих вещей на войне происходит, когда камера выключена, когда ты меняешь кассету, когда ты на минуту отлучился к машине, потому что батарейки сели, или когда ты расстегиваешь ширинку, как Тед Стэнфорд. Поэтому старина Мэрфи — неразлучный спутник всех военных корреспондентов. К нему часто обращаются как к еще одному члену съемочной группы. Часто вспоминают и мать его.— Как у тебя с батарейками? — спросил Барлес.Маркес посмотрел на индикатор и утвердительно кивнул: батареек должно хватить, если дело не слишком затянется. Он не собирался рисковать и выключать «Бетакам»: ведь мост мог взлететь на воздух раньше, чем пройдут восемь секунд, необходимые для включения камеры. По другую сторону дороги, в кювете рядом с убитым, похожим на Красавчика, лежали каска и рюкзак Барлеса, в котором были батарейка, запасная кассета и микрофон для записи. Этого было достаточно, но в «ниссане», который они оставили на дороге за фермой, хранился дополнительный запас. Съемочные группы телевидения вынуждены возить с собой до черта много вещей, и это очень неудобно, особенно если приходится сматываться поскорее. Поэтому Барлес иногда с тоской вспоминал те двенадцать лет, которые он проработал спецкором газеты «Пуэбло» и мог прожить в Африке или на Среднем Востоке три месяца, обходясь только спальным мешком и тем, что умещалось в болтающейся на плече сумке.Он увидел, что Маркес устраивается на косогоре поудобнее, располагая камеру так, чтобы в кадр попал весь мост, и, припав глазом к видоискателю, делает пробные кадры: мост крупным планом, мост издали, общий вид слева направо и общий вид справа налево. Потом он чуть приподнялся и огляделся: Барлес понял, что Маркес прикидывает, куда полетят обломки, когда мост взлетит на воздух.— Слишком близко, — сказал Маркес.Они отползли метров десять в сторону по косогору и снова заняли свои позиции. Маркес еще раз сделал пробные кадры и, кажется, остался доволен. Стрельба в Бьело-Полье начинала стихать.Три года назад в Петринье Маркес чуть было не снял свой мост. Они прошли по нему и оказались в деревне в самый разгар сербского наступления, когда последние хорватские солдаты бежали, спасаясь от танков федеральной югославской армии. Стоя посреди главной улицы, Барлес записывал текст, придумывая на ходу что-то вроде: «Петринья вот-вот будет сдана», и дальше в том же духе, когда мимо них пробежали несколько хорватских солдат. Один из них, толстяк в каске пожарника и с охотничьим ружьем, остановился перед камерой и сказал, мешая итальянские и хорватские слова:— Много танк, tutto kaputt. Nema sol-dati y nema Нет солдат и нет (сербско-хорватский).
ничего. Yo sono Я есть (итал.).
последний, и я ухожу.Именно так он и сказал, дословно. И тут из-за угла выполз сербский танк, и Маркес, стоя посреди улицы, заснял, как трассирующие пули, пролетев у него между ног, попали в человека, растянувшегося на земле с РПГ-7 в руках и целившегося в танк. Все побежали, всё смешалось, — раненый корчился, истекая кровью; Барлес попал в кадр — «шел бы ты в санитары, сукин сын», — когда пытался наспех перевязать его. Прогремел танковый залп почти в упор, и в кадре не осталось никого, даже подпрыгивающего на одной ноге раненого, — и только Маркес, начавший с крупного плана раздробленной ноги, невозмутимо снимал общим планом все происходящее. Через несколько часов весь мир увидит эти кадры и будет потрясен; Телевидение Испании почти год будет использовать их для заставок своих информационных передач, но в ту минуту Барлесу и Маркесу было глубоко наплевать на все информационные передачи. Они просто бросились бежать вместе со всеми к мосту, спасаясь от ползущего прямо на них танка. Так быстро Барлес бегал только один раз, в восемьдесят втором, от израильских танков, шедших по прибрежному шоссе между Сайдой и Бейрутом; тогда Ману Легинече решил, что Барлеса убили, и обходил больницы, разыскивая «подстреленного испанца». Но после Сайды прошло десять лет, и у Барлеса, у Маркеса, да и у самого Ману ноги были уже не те, и, перебежав через мост в Петринье на другой берег, они совсем запыхались. Около моста лежало столько взрывчатки, что хватило бы на загребский собор. Маркес растянулся на земле и приготовил камеру.— Мне нужен этот мост, — сказал он.Но ничего не вышло. Взрыв все откладывался и откладывался, а времени до выхода в эфир оставалось в обрез: они могли не успеть к выпуску «Новостей». Поэтому через двадцать минут им пришлось уехать, а мост все еще оставался целехоньким. Вот тогда-то и появились Кристиан Аманпур из Си-Эн-Эн и ее оператор Руст, здоровенный парень, невозмутимый и приветливый, который прошел всю вьетнамскую войну военным моряком.— Не повезло вам, ребята, — сказал Маркес. — Войны больше не осталось.И это была чистая правда: Барлес и Маркес оказались единственными журналистами, снявшими отступление из Петриньи. Кристиан и Руст вместе с ними вернулись в Загреб и уговорили Маркеса и Барлеса уступить им несколько кадров в обмен на возможность воспользоваться их оборудованием в гостинице «Интерконтиненталь», чтобы смонтировать видеозаписи. Руст был добродушным парнем и потом, скучными вечерами в гостинице «Холидей инн» в Сараево, со смехом вспоминал, как Маркес заявил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
kaputt Мосты превратились в навязчивую идею Маркеса три года назад, осенью девяносто первого, когда он упустил взрыв моста в Петринье, а Кристиан Аманпур из Си-Эн-Эн опоздала на войну. Маркес снял десятки мостов — до взрыва и после, но ни разу ему не удавалось поймать камерой тот момент, когда мост взлетает на воздух. Впрочем, пока этого не сумел сделать ни один профессиональный оператор на территории бывшей Югославии. Кажется, чего проще — заснять мост в тот момент, когда он говорит: «Всё, прощайте», но это только кажется. Для начала надо оказаться рядом в эту минуту, что не всегда возможно, а кроме того, люди обычно не объявляют громогласно о своем намерении что-то взорвать. Они просто закладывают взрывчатку, приводят в действие подрывное устройство — и готово. С другой стороны, даже когда ты знаешь — или подозреваешь, — что вот-вот будет взрыв, надо держать камеру наготове и снимать. Другими словами, надо не просто быть там, надо быть там и снимать. А этому может помешать бесчисленное множество причин. Например, ты ранен, или снаряды падают один за другим и невозможно поднять голову. Или военные, от которых зависит взрыв, не разрешают тебе снимать. К тому же, согласно известному закону Мэрфи — бутерброд всегда падает маслом вниз, — мосты взлетают на воздух именно тогда, когда твоя камера выключена. Впрочем, большинство стоящих вещей на войне происходит, когда камера выключена, когда ты меняешь кассету, когда ты на минуту отлучился к машине, потому что батарейки сели, или когда ты расстегиваешь ширинку, как Тед Стэнфорд. Поэтому старина Мэрфи — неразлучный спутник всех военных корреспондентов. К нему часто обращаются как к еще одному члену съемочной группы. Часто вспоминают и мать его.— Как у тебя с батарейками? — спросил Барлес.Маркес посмотрел на индикатор и утвердительно кивнул: батареек должно хватить, если дело не слишком затянется. Он не собирался рисковать и выключать «Бетакам»: ведь мост мог взлететь на воздух раньше, чем пройдут восемь секунд, необходимые для включения камеры. По другую сторону дороги, в кювете рядом с убитым, похожим на Красавчика, лежали каска и рюкзак Барлеса, в котором были батарейка, запасная кассета и микрофон для записи. Этого было достаточно, но в «ниссане», который они оставили на дороге за фермой, хранился дополнительный запас. Съемочные группы телевидения вынуждены возить с собой до черта много вещей, и это очень неудобно, особенно если приходится сматываться поскорее. Поэтому Барлес иногда с тоской вспоминал те двенадцать лет, которые он проработал спецкором газеты «Пуэбло» и мог прожить в Африке или на Среднем Востоке три месяца, обходясь только спальным мешком и тем, что умещалось в болтающейся на плече сумке.Он увидел, что Маркес устраивается на косогоре поудобнее, располагая камеру так, чтобы в кадр попал весь мост, и, припав глазом к видоискателю, делает пробные кадры: мост крупным планом, мост издали, общий вид слева направо и общий вид справа налево. Потом он чуть приподнялся и огляделся: Барлес понял, что Маркес прикидывает, куда полетят обломки, когда мост взлетит на воздух.— Слишком близко, — сказал Маркес.Они отползли метров десять в сторону по косогору и снова заняли свои позиции. Маркес еще раз сделал пробные кадры и, кажется, остался доволен. Стрельба в Бьело-Полье начинала стихать.Три года назад в Петринье Маркес чуть было не снял свой мост. Они прошли по нему и оказались в деревне в самый разгар сербского наступления, когда последние хорватские солдаты бежали, спасаясь от танков федеральной югославской армии. Стоя посреди главной улицы, Барлес записывал текст, придумывая на ходу что-то вроде: «Петринья вот-вот будет сдана», и дальше в том же духе, когда мимо них пробежали несколько хорватских солдат. Один из них, толстяк в каске пожарника и с охотничьим ружьем, остановился перед камерой и сказал, мешая итальянские и хорватские слова:— Много танк, tutto kaputt. Nema sol-dati y nema Нет солдат и нет (сербско-хорватский).
ничего. Yo sono Я есть (итал.).
последний, и я ухожу.Именно так он и сказал, дословно. И тут из-за угла выполз сербский танк, и Маркес, стоя посреди улицы, заснял, как трассирующие пули, пролетев у него между ног, попали в человека, растянувшегося на земле с РПГ-7 в руках и целившегося в танк. Все побежали, всё смешалось, — раненый корчился, истекая кровью; Барлес попал в кадр — «шел бы ты в санитары, сукин сын», — когда пытался наспех перевязать его. Прогремел танковый залп почти в упор, и в кадре не осталось никого, даже подпрыгивающего на одной ноге раненого, — и только Маркес, начавший с крупного плана раздробленной ноги, невозмутимо снимал общим планом все происходящее. Через несколько часов весь мир увидит эти кадры и будет потрясен; Телевидение Испании почти год будет использовать их для заставок своих информационных передач, но в ту минуту Барлесу и Маркесу было глубоко наплевать на все информационные передачи. Они просто бросились бежать вместе со всеми к мосту, спасаясь от ползущего прямо на них танка. Так быстро Барлес бегал только один раз, в восемьдесят втором, от израильских танков, шедших по прибрежному шоссе между Сайдой и Бейрутом; тогда Ману Легинече решил, что Барлеса убили, и обходил больницы, разыскивая «подстреленного испанца». Но после Сайды прошло десять лет, и у Барлеса, у Маркеса, да и у самого Ману ноги были уже не те, и, перебежав через мост в Петринье на другой берег, они совсем запыхались. Около моста лежало столько взрывчатки, что хватило бы на загребский собор. Маркес растянулся на земле и приготовил камеру.— Мне нужен этот мост, — сказал он.Но ничего не вышло. Взрыв все откладывался и откладывался, а времени до выхода в эфир оставалось в обрез: они могли не успеть к выпуску «Новостей». Поэтому через двадцать минут им пришлось уехать, а мост все еще оставался целехоньким. Вот тогда-то и появились Кристиан Аманпур из Си-Эн-Эн и ее оператор Руст, здоровенный парень, невозмутимый и приветливый, который прошел всю вьетнамскую войну военным моряком.— Не повезло вам, ребята, — сказал Маркес. — Войны больше не осталось.И это была чистая правда: Барлес и Маркес оказались единственными журналистами, снявшими отступление из Петриньи. Кристиан и Руст вместе с ними вернулись в Загреб и уговорили Маркеса и Барлеса уступить им несколько кадров в обмен на возможность воспользоваться их оборудованием в гостинице «Интерконтиненталь», чтобы смонтировать видеозаписи. Руст был добродушным парнем и потом, скучными вечерами в гостинице «Холидей инн» в Сараево, со смехом вспоминал, как Маркес заявил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10