Знаете, как просят подвезти до магазина «Вулвортс», если живут где-нибудь поблизости. Я немного над этим поразмышлял, а потом спросил:
– Что ты хочешь сказать, что будут другие? Ведь кладбища не встречаются на каждом шагу по всему автобусному маршруту?
– Я говорила вообще, – пробормотала она. – Сделай милость, помолчи. Ты мне больше нравишься, когда молчишь.
Она это сказала так, что сразу было видно, что она и не думает меня обижать. Я понял, что она подразумевала. Приятно разговаривать с такими людьми, как мистер и миссис Томпсон за ужином, и рассказывать, как прошел день, и один из нас прочитает что-нибудь из газеты, а другой скажет: «Подумайте только!», – и так оно идет, пока один не зевнет и кто-нибудь не скажет: «Пора на боковую». Или приятно потолковать с таким малым, как мой хозяин. Во время утреннего перерыва, за бадейкой чая. Или часа в три, когда нет работы. «Скажу тебе, эти ребята в правительстве заваривают кашу не лучше, чем прежние, а потом нас перебьют, потому что кто-нибудь приедет за бензином». И со своей старухой я люблю покалякать, когда прихожу ее навестить. Правду сказать, это бывает не часто. И она вспоминает, как когда я был мальчонкой, шлепала меня, бывало, по заднице, а я сижу себе за кухонным столом, как когда-то, а старуха печет коржики и дает мне цукатину, говоря: «Ты всегда был охотником до цукатов». Вот это я называю разговор, беседа.
Но с моей девушкой я так говорить не хотел. Я просто хотел по-прежнему обнимать ее за плечи, зарывшись подбородком в ее волосы. И она именно это имела в виду, когда сказала, что ей больше нравится, когда я молчу. Мне тоже так больше нравилось.
Что меня еще немного беспокоило, так это: можно ли будет ее поцеловать здесь, в автобусе, пока он еще не доехал до конечной остановки и нас не выгнали. Я хочу сказать, что обнимать девушку за плечи – это одно, а поцеловать ее – совсем другое дело. Ведь, как правило, требуется время, чтобы к этому подойти. Впереди у вас обычно длинный вечер. Сначала вы идете в кино или на концерт, потом зайдете куда-нибудь перекусить и выпить. К этому времени вы уже пообвыкнетесь, и вполне нормально в конце вечера немного пообниматься и поцеловаться, как девчонка того и ждет. Но, сказать по правде, я не большой мастак целоваться. Когда еще жил до армии дома, там по соседству была одна девчонка. Ничего себе, мне она нравилась. Но беда в том, что зубы у нее выдавались вперед, и даже если целоваться с закрытыми глазами, то все равно будешь знать, с кем целуешься. И ничего с этим нельзя было поделать. Вот такая старушка Дорис, совсем рядом жила. Правда, другие намного хуже. Те, которые хватают вас и чуть ли не съедают. Когда носишь форму, от них прям-таки отбою нет. И такие они нетерпеливые, и вас всего взъерошут, и кажется, что они просто не дождутся, когда парень сам к ним приступится. И не боюсь признаться, меня от них воротило. Можно сказать, я ими брезговал. Не знаю, может, я от рождения такой щепетильный.
Но тогда, в тот вечер, в автобусе все было по-другому. Не знаю я, что было в той девчонке – эти сонные глаза, медные волосы или то, что ей было и безразлично, рядом я или нет, и в то же время приятно. Никогда я такой не встречал. Поэтому я сказал себе: «Ну что, рискнуть или подождать?»
По тому, как ехал шофер, как кондуктор желал спокойной ночи выходящим пассажирам, я понимал, что скоро конечная. Сердце у меня начало сильно биться, а шея под воротничком вспотела. Вот дурак, говорил я себе, ведь только поцеловать, не убьет же она тебя, а тогда… Было похоже на то, как ныряешь в воду с вышки. «Ну, давай», – решился я. Потом нагнулся, взял ее за подбородок, повернул и поцеловал, как следует, по-настоящему.
Что вам сказать? Будь во мне поэтическая жилка, я бы назвал это откровением. Но я не поэт. И скажу только, что она ответила мне на поцелуй, и он был очень долгим, и это совсем не было похоже на Дорис.
Потом автобус, дернувшись, остановился, и кондуктор нараспев прокричал: «На выход, пожалуйста». Честное слово, я готов был свернуть ему шею.
Она стукнула меня ногой по щиколотке.
– Вставай, двигайся, – пробормотала она, и я, спотыкаясь, встал со своего места и загрохотал вниз по ступенькам, а она спускалась за мной.
И вот мы стоим посреди дороги. Начался дождь, не сильный, но такой, что вы его уже чувствуете и вам хочется поднять воротник плаща. Мы стояли в конце какой-то большой и широкой улицы. С двух сторон были расположены пустые неосвещенные магазины и выглядело все это и впрямь как конец света. Левее виднелся холм, а у его подножия расположилось кладбище. Можно было разглядеть ограды и белые могильные камни. И оно поднималось вверх по склону чуть ли не на полмили и занимало, видать, большую площадь.
– Проклятие! – сказал я. – Ты что, этого места дожидалась?
– Не исключено, – ответила она, глядя куда-то через плечо, а потом вдруг взяла меня за руку. – Может, сначала выпьем кофе?
Сначала?.. Интересно, что она имеет в виду: длинную дорогу до дома или сам дом? Ладно, не все ли равно. После одиннадцати уже неважно. Я и сам не откажусь от чашки кофе с сандвичем. На другой стороне улицы была какая-то забегаловка, которая еще не закрылась.
Мы подошли. Шофер автобуса тоже был там, и кондуктор, и тот парень из ВВС, который сидел впереди нас в автобусе. Они заказали себе чай и бутерброды. Мы сделали то же самое, только вместо чая кофе. Обычно в таких местах сандвичи очень аппетитные. Я это сразу заметил, совершенно свежие с отменными ломтями ветчины, вложенными между толстыми кусками белого хлеба. И кофе прямо с пылу – с жару, полные чашки, и на вкус хорош. И я подумал, что шести шиллингов хватит.
Я заметил, что моя девушка поглядывает на этого летчика в форме. Задумчиво так, будто когда-то его встречала. Да и он тоже смотрит на нее. Но я не думал его винить в этом. Сам я не имел ничего против. Когда выходишь куда-нибудь с девушкой, на которую заглядываются другие парни, даже чувствуешь что-то вроде гордости. А уж мою девушку нельзя было не заметить. Только не ее.
Потом она повернулась к нему спиной, умышленно так сделала, облокотилась о стойку и начала потихоньку потягивать горячий кофе. Я стоял рядом и тоже пил. Мы ничуть не задирали нос или что-нибудь в этом роде. Мы вели себя приветливо и вежливо, всем пожелали доброго вечера, но любой сразу сказал бы, что мы вместе, моя девушка и я, что мы отдельно от всех. И мне это было по душе. Смешно, но внутри у меня что-то перевернулось, какое-то чувство защищенности появилось. Они-то ведь вполне могли принять нас за женатую пару, возвращающуюся домой.
Они зубоскалили, эти трое, да еще малый, который резал сандвичи и разливал чай. Но мы к ним не присоединились.
– А тебе в такой форме надо бы поостеречься, – говорил кондуктор парню из ВВС. – А то ведь недолго и кончить, как те другие. К тому же поздновато разгуливать в одиночку.
Все они рассмеялись. Я не совсем понял, но, по-видимому, это была шутка.
– Я слишком долго был настороже, – ответил летчик, – и уж сразу почую опасность.
– Не удивлюсь, если остальные тоже так говорили, – заметил шофер, – а мы знаем, что из этого вышло. Дрожь берет. Вот что мне хотелось бы знать, почему это выбирают ребят из ВВС?
– Просто у нас такой цвет формы, – ответил летчик. – Даже в темноте заметно.
И они продолжали потешаться в том же духе. Я закурил, но моя девушка отказалась.
– Во всем, что творится с женщинами, виновата эта война, – сказал парень за стойкой, вытирая чашку и вешая ее на крючок позади себя. – По-моему, многие просто спятили. Уже не видят разницы между хорошим и дурным.
– Не-е-е, беда не в этом, – возразил кондуктор, – всему виной спорт. Развивает не только мускулы, а и то, что не следовало бы развивать. Возьми для примера моих младших. Девчонка запросто может поколотить мальчишку. Хулиганка какая-то. Тут задумаешься.
– Это так, – согласился шофер. – Это называют равноправием полов, да? А виновато избирательное право. Нечего им было давать избирательные права.
– Скажешь тоже! – вмешался летчик. – Можно подумать, бабы от избирательного права рехнулись. Да они внутри всегда такими были. Вот где знают, как с ними обращаться, так это на Востоке. Держат их взаперти, и все дела. Вот тебе и ответ. Никаких неприятностей.
– Представляю, что устроит моя старуха, если я попытаюсь посадить ее под замок, – сказал шофер, и все опять покатились от смеха.
Моя девушка потянула меня за рукав. Я посмотрел и увидел, что она уже закончила пить кофе и кивает головой в сторону улицы.
– Хочешь домой? – спросил я.
Глупо. Но мне почему-то хотелось, чтобы эти ребята поверили, будто мы идем домой. Она не ответила. Просто зашагала вперед, руки в карманах. Я пожелал всем спокойной ночи и пошел вслед за ней. Но успел-таки заметить, как из-за своей чашки с чаем уставился на нее этот малый из военно-воздушных сил.
Она шла вдоль улицы. Все еще моросил дождь, навевая какую-то безнадежность и заставляя думать о том, как уютно сидеть дома у камина. Она перешла улицу, остановилась у ограды кладбища, взглянула на меня и улыбнулась.
– И что? – спросил я.
– Могильные камни бывают плоские, – ответила она. – Иногда.
– Ну и что из этого? – спросил я, смутившись.
– На них можно лежать, – ответила она и пошла дальше, внимательно глядя на ограду. Потом остановилась у места, где один прут был отогнут в сторону, а соседний выломан, обернулась ко мне и опять улыбнулась.
– Всегда так, – сказала она. – Если поискать подольше, обязательно найдешь щель.
И она проскользнула через эту щель так же быстро, как нож сквозь масло. Ну, скажу, я был поражен.
– Слушай, подожди, – крикнул я. – Я ведь покрупнее тебя буду.
Но она уже ушла и мелькала где-то впереди среди могил. Пыхтя и отдуваясь, я протиснулся через щель и оглянулся. И провались я на этом месте, но девушка лежала на длинной и плоской могильной плите, подложив под голову руки и закрыв глаза.
Признаюсь, я ведь ничего такого от нее и не ждал. Я хотел только проводить ее домой и все. Назначить свидание на следующий вечер. Конечно, из-за того, что мы так поздно встретились. Мы могли бы постоять у ее дома и поболтать. Ей незачем было бы уходить сразу домой. Но лежать здесь, на могильном камне! Это было как– то непонятно.
Я присел и взял ее за руку.
– Ты промокнешь, – заметил я, просто не зная, что сказать еще.
– Я к этому привыкла, – ответила она.
Широко раскрыв глаза, она смотрела на меня. Неподалеку за оградой торчал уличный фонарь, так что нельзя сказать, что было совсем темно, да и ночь, несмотря на дождь, была не такой, когда говорят, хоть глаз выколи, а просто скорее угрюмой. Как бы мне хотелось сказать ей что-нибудь хорошее о ее глазах. Но мне эти любезности никогда не давались. Знаете, как светятся в темноте люминисцентные часы? У меня у самого такие есть. Когда просыпаешься ночью, то чувствуешь, будто рядом друг. Вот у моей девушки глаза лучились так же. Только они еще были и красивы. И больше они не были похожи на глаза разнежившегося котенка. Они были любящие и нежные, и печальные одновременно.
– Привыкла лежать под дождем? – переспросил я.
– Приучили к этому, – ответила она. – В приютах во время войны нас называли «уличные дети».
– Ты не эвакуировалась? – спросил я.
– Нет, это не для меня, – сказала девушка. – Никогда не могла нигде ужиться. Всегда возвращалась назад.
– Родители живы?
– Нет. Оба погибли, когда разбомбили наш дом, – в тоне, которым она это произнесла, не было ничего трагического. Все совершенно обыденно.
– Не повезло, – сказал я.
Она ничего не ответила. И так я сидел там, держа ее за руку и думал, как бы отвести ее домой.
– Ты давно работаешь в этом кинотеатре? – спросил я.
– Недели три, – ответила она. – Я долго нигде не задерживаюсь. Скоро и отсюда уйду.
– Почему?
– Так, неугомонность.
Вдруг она протянула руки и обхватила меня за шею. Не подумайте, сделала она это очень нежно.
– У тебя хорошее и доброе лицо. Мне оно нравится, – сказала она.
Это было странно. От того, как она это сказала, я сделался каким-то чокнутым и придурковатым. И следа не осталось от того возбуждения, которое охватило меня в автобусе. И я подумал, может, наконец, это то самое, может, я нашел девушку, которую искал. Не просто так, на вечер, а навсегда.
– У тебя есть парень? – спросил я.
– Нет.
– Я хочу сказать, постоянный?
– Нет, никогда не было.
Забавно, что мы вели такие разговоры на кладбище, и она лежала, как изваяние, на старом могильном камне.
– У меня тоже нет девушки, – сказал я. – Никогда этим не интересовался, как другие ребята. Наверное, у меня какой-то сдвиг. А потом очень занят работой. Я в гараже работаю, механик, знаешь, ремонт и все прочее. Хорошо платят. Я и старухе своей могу давать и даже немного скопил. У меня отдельная берлога. Хозяева – приятные люди. Мистер и миссис Томпсон. И мой хозяин в гараже тоже отменный парень. Я никогда не чувствовал себя одиноким. И сейчас не одинок. Но с тех пор, как увидел тебя, у меня не идет из головы, что теперь все у меня будет по– другому.
Она не перебивала, и казалось, я просто думаю вслух.
– Очень хорошо и приятно возвращаться домой к Томпсонам, – продолжал я. – И добрее их трудно отыскать людей. И жратва там хорошая, а после ужина мы болтаем или слушаем приемник. Но знаешь, я хочу, чтобы теперь все стало иначе. Я хочу подходить к кинотеатру к концу программы и забирать тебя оттуда. А ты будешь стоять в дверях и поджидать, когда все уйдут из зала, а потом подмигнешь мне, давая понять, что сейчас сбегаешь переодеться и чтобы я тебя подождал. А потом выйдешь на улицу, как сегодня, но теперь ты пойдешь не одна, а возьмешь меня под руку. А если ты захочешь снять пальто, то я понесу его, или какой сверток, или что у тебя там будет. И мы с тобой отправимся поужинать в Корнер-Хаус или куда еще, поблизости. У нас там будет свой столик, а официантки и все другие будут уже нас знать и приберегут что-нибудь вкусненькое.
Я так ясно мог представить себе эту картину. Столик с табличкой «Заказан». Кивающие нам официантки: «Возьмите сегодня яйца под соусом ``карри''». И мы пробираемся, чтобы взять свои подносы. И моя девушка делает вид, что не знакома со мной, а я посмеиваюсь про себя.
– Понимаешь, что я хочу? – спросил я. – Не просто быть друзьями, а больше.
Не знаю, слышала она или нет. Она лежала, глядя на меня, и нежно так и странно касалась то моего уха, то подбородка. Вроде ей было меня жаль.
– Мне хотелось бы покупать тебе разные вещи, – продолжал я. – Иногда цветы. Очень приятно видеть девушку с цветком на платье. Так это выглядит свежо и опрятно. Ну, а по таким случаям, как дни рождения, Рождество и прочее, я покупал бы то, что ты приглядишь на витрине и тебе понравится, но сама-то ты побоишься зайти спросить цену. Скажем, брошку или браслет, что-нибудь красивое. А я бы пошел туда один и купил. Пусть бы это стоило недельного жалованья, мне плевать.
И я представил, какое у нее будет выражение лица, когда она развернет пакет. И она бы надела на себя то, что я купил. И мы бы пошли куда-нибудь вместе. И она была бы одета чуть наряднее. Нет, ничего кричащего, но так, чтобы обращали внимание. Знаете, такое модное.
– Вряд ли сейчас стоит говорить о женитьбе, – сказал я. – В наши дни все так ненадежно. Парню это все равно, но девушкам нет. Ютиться в двух комнатенках, и очереди, и продовольственные карточки, и прочее. Девушки, как и мы, хотят быть свободными, работать, а не быть связанными по рукам и ногам. А насчет того, что они стали другими, не то, что в прежние времена, и что в этом виновата война, и то, как с ними обращаются на Востоке – видел я это. Я думаю, что эти ребята просто шутили. Все они большие умники в ВВС. Но мне кажется, что так говорить глупо.
Она вдруг опустила руки и закрыла глаза. Могильная плита была уже совершенно мокрой. Я начал за нее беспокоиться. Правда, на ней был плащ, но на ногах лишь тонкие чулки и легкие туфли.
– А ты разве не летчик? – спросила она.
Странно. Голос ее стал каким-то неприятным. Резким и совсем другим. Как будто она была чем-то взволнована, даже напугана.
– Только не я. Весь положенный срок отслужил в инженерных войсках. Вот там нормальные ребята. Никакого бахвальства, никаких глупостей. С ними всегда полный порядок.
– Я рада, – отозвалась она. – Ты хороший и добрый. Я рада.
Интересно, может, она встречалась с каким-нибудь малым из ВВС, и он ее обидел? Знавал я некоторых из них, это все был народ грубый. И я вспомнил, как она смотрела на парня, который пил чай там, в забегаловке. Как-то задумчиво. Будто что-то припоминала. Я, конечно, не ожидал, что она никогда ни с кем не гуляла. Уж во всяком случае, не с ее внешностью. Да она и сама сказала, что моталась по приютам без родителей. Но мне неприятно было думать, что кто-то мог ее обидеть.
– А в чем дело? – спросил я. – Что ВВС-ники тебе сделали?
– Они разбомбили мой дом.
– Ну, это немцы. Не наши ребята.
1 2 3
– Что ты хочешь сказать, что будут другие? Ведь кладбища не встречаются на каждом шагу по всему автобусному маршруту?
– Я говорила вообще, – пробормотала она. – Сделай милость, помолчи. Ты мне больше нравишься, когда молчишь.
Она это сказала так, что сразу было видно, что она и не думает меня обижать. Я понял, что она подразумевала. Приятно разговаривать с такими людьми, как мистер и миссис Томпсон за ужином, и рассказывать, как прошел день, и один из нас прочитает что-нибудь из газеты, а другой скажет: «Подумайте только!», – и так оно идет, пока один не зевнет и кто-нибудь не скажет: «Пора на боковую». Или приятно потолковать с таким малым, как мой хозяин. Во время утреннего перерыва, за бадейкой чая. Или часа в три, когда нет работы. «Скажу тебе, эти ребята в правительстве заваривают кашу не лучше, чем прежние, а потом нас перебьют, потому что кто-нибудь приедет за бензином». И со своей старухой я люблю покалякать, когда прихожу ее навестить. Правду сказать, это бывает не часто. И она вспоминает, как когда я был мальчонкой, шлепала меня, бывало, по заднице, а я сижу себе за кухонным столом, как когда-то, а старуха печет коржики и дает мне цукатину, говоря: «Ты всегда был охотником до цукатов». Вот это я называю разговор, беседа.
Но с моей девушкой я так говорить не хотел. Я просто хотел по-прежнему обнимать ее за плечи, зарывшись подбородком в ее волосы. И она именно это имела в виду, когда сказала, что ей больше нравится, когда я молчу. Мне тоже так больше нравилось.
Что меня еще немного беспокоило, так это: можно ли будет ее поцеловать здесь, в автобусе, пока он еще не доехал до конечной остановки и нас не выгнали. Я хочу сказать, что обнимать девушку за плечи – это одно, а поцеловать ее – совсем другое дело. Ведь, как правило, требуется время, чтобы к этому подойти. Впереди у вас обычно длинный вечер. Сначала вы идете в кино или на концерт, потом зайдете куда-нибудь перекусить и выпить. К этому времени вы уже пообвыкнетесь, и вполне нормально в конце вечера немного пообниматься и поцеловаться, как девчонка того и ждет. Но, сказать по правде, я не большой мастак целоваться. Когда еще жил до армии дома, там по соседству была одна девчонка. Ничего себе, мне она нравилась. Но беда в том, что зубы у нее выдавались вперед, и даже если целоваться с закрытыми глазами, то все равно будешь знать, с кем целуешься. И ничего с этим нельзя было поделать. Вот такая старушка Дорис, совсем рядом жила. Правда, другие намного хуже. Те, которые хватают вас и чуть ли не съедают. Когда носишь форму, от них прям-таки отбою нет. И такие они нетерпеливые, и вас всего взъерошут, и кажется, что они просто не дождутся, когда парень сам к ним приступится. И не боюсь признаться, меня от них воротило. Можно сказать, я ими брезговал. Не знаю, может, я от рождения такой щепетильный.
Но тогда, в тот вечер, в автобусе все было по-другому. Не знаю я, что было в той девчонке – эти сонные глаза, медные волосы или то, что ей было и безразлично, рядом я или нет, и в то же время приятно. Никогда я такой не встречал. Поэтому я сказал себе: «Ну что, рискнуть или подождать?»
По тому, как ехал шофер, как кондуктор желал спокойной ночи выходящим пассажирам, я понимал, что скоро конечная. Сердце у меня начало сильно биться, а шея под воротничком вспотела. Вот дурак, говорил я себе, ведь только поцеловать, не убьет же она тебя, а тогда… Было похоже на то, как ныряешь в воду с вышки. «Ну, давай», – решился я. Потом нагнулся, взял ее за подбородок, повернул и поцеловал, как следует, по-настоящему.
Что вам сказать? Будь во мне поэтическая жилка, я бы назвал это откровением. Но я не поэт. И скажу только, что она ответила мне на поцелуй, и он был очень долгим, и это совсем не было похоже на Дорис.
Потом автобус, дернувшись, остановился, и кондуктор нараспев прокричал: «На выход, пожалуйста». Честное слово, я готов был свернуть ему шею.
Она стукнула меня ногой по щиколотке.
– Вставай, двигайся, – пробормотала она, и я, спотыкаясь, встал со своего места и загрохотал вниз по ступенькам, а она спускалась за мной.
И вот мы стоим посреди дороги. Начался дождь, не сильный, но такой, что вы его уже чувствуете и вам хочется поднять воротник плаща. Мы стояли в конце какой-то большой и широкой улицы. С двух сторон были расположены пустые неосвещенные магазины и выглядело все это и впрямь как конец света. Левее виднелся холм, а у его подножия расположилось кладбище. Можно было разглядеть ограды и белые могильные камни. И оно поднималось вверх по склону чуть ли не на полмили и занимало, видать, большую площадь.
– Проклятие! – сказал я. – Ты что, этого места дожидалась?
– Не исключено, – ответила она, глядя куда-то через плечо, а потом вдруг взяла меня за руку. – Может, сначала выпьем кофе?
Сначала?.. Интересно, что она имеет в виду: длинную дорогу до дома или сам дом? Ладно, не все ли равно. После одиннадцати уже неважно. Я и сам не откажусь от чашки кофе с сандвичем. На другой стороне улицы была какая-то забегаловка, которая еще не закрылась.
Мы подошли. Шофер автобуса тоже был там, и кондуктор, и тот парень из ВВС, который сидел впереди нас в автобусе. Они заказали себе чай и бутерброды. Мы сделали то же самое, только вместо чая кофе. Обычно в таких местах сандвичи очень аппетитные. Я это сразу заметил, совершенно свежие с отменными ломтями ветчины, вложенными между толстыми кусками белого хлеба. И кофе прямо с пылу – с жару, полные чашки, и на вкус хорош. И я подумал, что шести шиллингов хватит.
Я заметил, что моя девушка поглядывает на этого летчика в форме. Задумчиво так, будто когда-то его встречала. Да и он тоже смотрит на нее. Но я не думал его винить в этом. Сам я не имел ничего против. Когда выходишь куда-нибудь с девушкой, на которую заглядываются другие парни, даже чувствуешь что-то вроде гордости. А уж мою девушку нельзя было не заметить. Только не ее.
Потом она повернулась к нему спиной, умышленно так сделала, облокотилась о стойку и начала потихоньку потягивать горячий кофе. Я стоял рядом и тоже пил. Мы ничуть не задирали нос или что-нибудь в этом роде. Мы вели себя приветливо и вежливо, всем пожелали доброго вечера, но любой сразу сказал бы, что мы вместе, моя девушка и я, что мы отдельно от всех. И мне это было по душе. Смешно, но внутри у меня что-то перевернулось, какое-то чувство защищенности появилось. Они-то ведь вполне могли принять нас за женатую пару, возвращающуюся домой.
Они зубоскалили, эти трое, да еще малый, который резал сандвичи и разливал чай. Но мы к ним не присоединились.
– А тебе в такой форме надо бы поостеречься, – говорил кондуктор парню из ВВС. – А то ведь недолго и кончить, как те другие. К тому же поздновато разгуливать в одиночку.
Все они рассмеялись. Я не совсем понял, но, по-видимому, это была шутка.
– Я слишком долго был настороже, – ответил летчик, – и уж сразу почую опасность.
– Не удивлюсь, если остальные тоже так говорили, – заметил шофер, – а мы знаем, что из этого вышло. Дрожь берет. Вот что мне хотелось бы знать, почему это выбирают ребят из ВВС?
– Просто у нас такой цвет формы, – ответил летчик. – Даже в темноте заметно.
И они продолжали потешаться в том же духе. Я закурил, но моя девушка отказалась.
– Во всем, что творится с женщинами, виновата эта война, – сказал парень за стойкой, вытирая чашку и вешая ее на крючок позади себя. – По-моему, многие просто спятили. Уже не видят разницы между хорошим и дурным.
– Не-е-е, беда не в этом, – возразил кондуктор, – всему виной спорт. Развивает не только мускулы, а и то, что не следовало бы развивать. Возьми для примера моих младших. Девчонка запросто может поколотить мальчишку. Хулиганка какая-то. Тут задумаешься.
– Это так, – согласился шофер. – Это называют равноправием полов, да? А виновато избирательное право. Нечего им было давать избирательные права.
– Скажешь тоже! – вмешался летчик. – Можно подумать, бабы от избирательного права рехнулись. Да они внутри всегда такими были. Вот где знают, как с ними обращаться, так это на Востоке. Держат их взаперти, и все дела. Вот тебе и ответ. Никаких неприятностей.
– Представляю, что устроит моя старуха, если я попытаюсь посадить ее под замок, – сказал шофер, и все опять покатились от смеха.
Моя девушка потянула меня за рукав. Я посмотрел и увидел, что она уже закончила пить кофе и кивает головой в сторону улицы.
– Хочешь домой? – спросил я.
Глупо. Но мне почему-то хотелось, чтобы эти ребята поверили, будто мы идем домой. Она не ответила. Просто зашагала вперед, руки в карманах. Я пожелал всем спокойной ночи и пошел вслед за ней. Но успел-таки заметить, как из-за своей чашки с чаем уставился на нее этот малый из военно-воздушных сил.
Она шла вдоль улицы. Все еще моросил дождь, навевая какую-то безнадежность и заставляя думать о том, как уютно сидеть дома у камина. Она перешла улицу, остановилась у ограды кладбища, взглянула на меня и улыбнулась.
– И что? – спросил я.
– Могильные камни бывают плоские, – ответила она. – Иногда.
– Ну и что из этого? – спросил я, смутившись.
– На них можно лежать, – ответила она и пошла дальше, внимательно глядя на ограду. Потом остановилась у места, где один прут был отогнут в сторону, а соседний выломан, обернулась ко мне и опять улыбнулась.
– Всегда так, – сказала она. – Если поискать подольше, обязательно найдешь щель.
И она проскользнула через эту щель так же быстро, как нож сквозь масло. Ну, скажу, я был поражен.
– Слушай, подожди, – крикнул я. – Я ведь покрупнее тебя буду.
Но она уже ушла и мелькала где-то впереди среди могил. Пыхтя и отдуваясь, я протиснулся через щель и оглянулся. И провались я на этом месте, но девушка лежала на длинной и плоской могильной плите, подложив под голову руки и закрыв глаза.
Признаюсь, я ведь ничего такого от нее и не ждал. Я хотел только проводить ее домой и все. Назначить свидание на следующий вечер. Конечно, из-за того, что мы так поздно встретились. Мы могли бы постоять у ее дома и поболтать. Ей незачем было бы уходить сразу домой. Но лежать здесь, на могильном камне! Это было как– то непонятно.
Я присел и взял ее за руку.
– Ты промокнешь, – заметил я, просто не зная, что сказать еще.
– Я к этому привыкла, – ответила она.
Широко раскрыв глаза, она смотрела на меня. Неподалеку за оградой торчал уличный фонарь, так что нельзя сказать, что было совсем темно, да и ночь, несмотря на дождь, была не такой, когда говорят, хоть глаз выколи, а просто скорее угрюмой. Как бы мне хотелось сказать ей что-нибудь хорошее о ее глазах. Но мне эти любезности никогда не давались. Знаете, как светятся в темноте люминисцентные часы? У меня у самого такие есть. Когда просыпаешься ночью, то чувствуешь, будто рядом друг. Вот у моей девушки глаза лучились так же. Только они еще были и красивы. И больше они не были похожи на глаза разнежившегося котенка. Они были любящие и нежные, и печальные одновременно.
– Привыкла лежать под дождем? – переспросил я.
– Приучили к этому, – ответила она. – В приютах во время войны нас называли «уличные дети».
– Ты не эвакуировалась? – спросил я.
– Нет, это не для меня, – сказала девушка. – Никогда не могла нигде ужиться. Всегда возвращалась назад.
– Родители живы?
– Нет. Оба погибли, когда разбомбили наш дом, – в тоне, которым она это произнесла, не было ничего трагического. Все совершенно обыденно.
– Не повезло, – сказал я.
Она ничего не ответила. И так я сидел там, держа ее за руку и думал, как бы отвести ее домой.
– Ты давно работаешь в этом кинотеатре? – спросил я.
– Недели три, – ответила она. – Я долго нигде не задерживаюсь. Скоро и отсюда уйду.
– Почему?
– Так, неугомонность.
Вдруг она протянула руки и обхватила меня за шею. Не подумайте, сделала она это очень нежно.
– У тебя хорошее и доброе лицо. Мне оно нравится, – сказала она.
Это было странно. От того, как она это сказала, я сделался каким-то чокнутым и придурковатым. И следа не осталось от того возбуждения, которое охватило меня в автобусе. И я подумал, может, наконец, это то самое, может, я нашел девушку, которую искал. Не просто так, на вечер, а навсегда.
– У тебя есть парень? – спросил я.
– Нет.
– Я хочу сказать, постоянный?
– Нет, никогда не было.
Забавно, что мы вели такие разговоры на кладбище, и она лежала, как изваяние, на старом могильном камне.
– У меня тоже нет девушки, – сказал я. – Никогда этим не интересовался, как другие ребята. Наверное, у меня какой-то сдвиг. А потом очень занят работой. Я в гараже работаю, механик, знаешь, ремонт и все прочее. Хорошо платят. Я и старухе своей могу давать и даже немного скопил. У меня отдельная берлога. Хозяева – приятные люди. Мистер и миссис Томпсон. И мой хозяин в гараже тоже отменный парень. Я никогда не чувствовал себя одиноким. И сейчас не одинок. Но с тех пор, как увидел тебя, у меня не идет из головы, что теперь все у меня будет по– другому.
Она не перебивала, и казалось, я просто думаю вслух.
– Очень хорошо и приятно возвращаться домой к Томпсонам, – продолжал я. – И добрее их трудно отыскать людей. И жратва там хорошая, а после ужина мы болтаем или слушаем приемник. Но знаешь, я хочу, чтобы теперь все стало иначе. Я хочу подходить к кинотеатру к концу программы и забирать тебя оттуда. А ты будешь стоять в дверях и поджидать, когда все уйдут из зала, а потом подмигнешь мне, давая понять, что сейчас сбегаешь переодеться и чтобы я тебя подождал. А потом выйдешь на улицу, как сегодня, но теперь ты пойдешь не одна, а возьмешь меня под руку. А если ты захочешь снять пальто, то я понесу его, или какой сверток, или что у тебя там будет. И мы с тобой отправимся поужинать в Корнер-Хаус или куда еще, поблизости. У нас там будет свой столик, а официантки и все другие будут уже нас знать и приберегут что-нибудь вкусненькое.
Я так ясно мог представить себе эту картину. Столик с табличкой «Заказан». Кивающие нам официантки: «Возьмите сегодня яйца под соусом ``карри''». И мы пробираемся, чтобы взять свои подносы. И моя девушка делает вид, что не знакома со мной, а я посмеиваюсь про себя.
– Понимаешь, что я хочу? – спросил я. – Не просто быть друзьями, а больше.
Не знаю, слышала она или нет. Она лежала, глядя на меня, и нежно так и странно касалась то моего уха, то подбородка. Вроде ей было меня жаль.
– Мне хотелось бы покупать тебе разные вещи, – продолжал я. – Иногда цветы. Очень приятно видеть девушку с цветком на платье. Так это выглядит свежо и опрятно. Ну, а по таким случаям, как дни рождения, Рождество и прочее, я покупал бы то, что ты приглядишь на витрине и тебе понравится, но сама-то ты побоишься зайти спросить цену. Скажем, брошку или браслет, что-нибудь красивое. А я бы пошел туда один и купил. Пусть бы это стоило недельного жалованья, мне плевать.
И я представил, какое у нее будет выражение лица, когда она развернет пакет. И она бы надела на себя то, что я купил. И мы бы пошли куда-нибудь вместе. И она была бы одета чуть наряднее. Нет, ничего кричащего, но так, чтобы обращали внимание. Знаете, такое модное.
– Вряд ли сейчас стоит говорить о женитьбе, – сказал я. – В наши дни все так ненадежно. Парню это все равно, но девушкам нет. Ютиться в двух комнатенках, и очереди, и продовольственные карточки, и прочее. Девушки, как и мы, хотят быть свободными, работать, а не быть связанными по рукам и ногам. А насчет того, что они стали другими, не то, что в прежние времена, и что в этом виновата война, и то, как с ними обращаются на Востоке – видел я это. Я думаю, что эти ребята просто шутили. Все они большие умники в ВВС. Но мне кажется, что так говорить глупо.
Она вдруг опустила руки и закрыла глаза. Могильная плита была уже совершенно мокрой. Я начал за нее беспокоиться. Правда, на ней был плащ, но на ногах лишь тонкие чулки и легкие туфли.
– А ты разве не летчик? – спросила она.
Странно. Голос ее стал каким-то неприятным. Резким и совсем другим. Как будто она была чем-то взволнована, даже напугана.
– Только не я. Весь положенный срок отслужил в инженерных войсках. Вот там нормальные ребята. Никакого бахвальства, никаких глупостей. С ними всегда полный порядок.
– Я рада, – отозвалась она. – Ты хороший и добрый. Я рада.
Интересно, может, она встречалась с каким-нибудь малым из ВВС, и он ее обидел? Знавал я некоторых из них, это все был народ грубый. И я вспомнил, как она смотрела на парня, который пил чай там, в забегаловке. Как-то задумчиво. Будто что-то припоминала. Я, конечно, не ожидал, что она никогда ни с кем не гуляла. Уж во всяком случае, не с ее внешностью. Да она и сама сказала, что моталась по приютам без родителей. Но мне неприятно было думать, что кто-то мог ее обидеть.
– А в чем дело? – спросил я. – Что ВВС-ники тебе сделали?
– Они разбомбили мой дом.
– Ну, это немцы. Не наши ребята.
1 2 3