Жан Рэ
Мистер Глесс меняет курс



Жан Рэ
Мистер Глесс меняет курс

В день своего пятидесятилетия Дэвид Глесс отдался воспоминаниям о людях и событиях, так сказать, возвратился в прошлое.
Это нельзя было назвать праздником в прямом смысле: никто ему не подарил ни цветка, ни торта, ни комплимента, да и сам он не позволил себе даже лишнего глотка пива. Недолгие воспоминания резюмировались одной фразой: «Какое все–таки свинство – жизнь!»
Тут в лавку влетела мисс Троссет и напустилась на мистера Глесса: зачем он ей продал красную фасоль, которая никак не желает поджариваться?
Обычно Дэвид Глесс не имел ничего против мисс Троссет – покупательницы скаредной и вечно недовольной, но в этот день, да, как раз в этот среди стольких других, она ему не понравилась. Между тем, вздорная злобная трещотка и не собиралась останавливаться.
– Мне надо купить полфунта риса, но ведь ясно, что он будет весь заплесневелый и в мышином помете! А уж как вы меня обжулите на унции перца!
Бакалейная лавка Дэвида Глесса располагалась между Лавендер Хилл и Клапхэм Коммон на углу кривой улочки, уходящей в мрачный захламленный пустырь. По необъяснимой причине «смог» – этот тяжелый, черный туман Лондона – оседал именно в здешних краях.
И в данный момент безобразная рваная пелена цвета сажи развернулась перед окном: стены старой транспортной конторы на той стороне померкли и пропали из поля зрения.
Дэвид Глесс мягко вступил в монолог:
– Анабелла Троссет, подите вы к дьяволу.
– Что?… Как?… Вы сказали…
Мисс Троссет закрыла руками живот, словно ожидая немедленного удара.
– Мало вам еще? Хотите слушать дальше, пожалуйста: вы грязная потаскуха… любовница старого ножовщика, прогнившего от блуда и экземы, вы, любезная… воруете в больших магазинах!
– Праведный Боже! – взвыла мисс Троссет, которая в свое время была одной из самых ярых прозелиток Армии Спасения. – Небо, защити меня… Пьяница… Сумасшедший…
– Фасоль в моей лавке первосортная, и я в жизни никого не обвесил, – змеиным шепотом продолжал Дэвид, – и должен вам сказать, балованное дитятко сточной канавы…
Он заговорил совсем тихо, прислушиваясь к шуму, который пробивался сквозь плотную завесу тумана…
– Должен вам сказать…
– Не желаю ничего слушать, – завопила мисс Троссет и заткнула уши.
– Отлично, – усмехнулся бакалейщик, – это лучшее, что вы могли придумать.
Шум постепенно определялся: грр… грр…
Покупательница настежь распахнула дверь и несколько помедлила перед черной рыхлой стеной.
Дэвиду Глессу нарастающий шум был хорошо знаком.
– Ступайте к дьяволу, Анабелла Троссет! Если не ошибаюсь, вы сейчас туда попадете.
И он сильно толкнул ее в спину.
Мисс Троссет поневоле ускорила шаг и растянулась на мостовой в ту секунду, когда из тумана появился… грр… грр… огромный грузовик, забитый тюками с хлопком для завода компании «Бразилиа».


* * *

Возможно, в мире и есть места, где о мертвых говорят хорошо. Лавка Дэвида Глесса к ним, безусловно, не относилась, особенно когда собирались окрестные кумушки.
На улице «смог» рассеялся после внезапного утреннего ливня и проглянуло смутное солнышко; дождевая вода смыла очерченный мелом контур, где лежал труп мисс Троссет.
Отпуская муку, маринованную лососину и патоку, Дэвид внимал поучительной беседе добросердечных покупательниц.
– Упокой Господь ее бедную душу!… Однако, представьте, эта тварь носила шляпу и кастрюлю святых дам из Армии Спасения и в то же время служила… подстилкой этому старому подонку – лудильщику Слайку.
– Так, – соображал мистер Глесс. – Это не ножовщик, а лудильщик. Ладно.
– У нее нашли кучу вещей, пропавших из магазина бижутерии миссис Хук, куда она устроилась якобы подметать полы.
– Еще лучше, – прикидывал бакалейщик. – Правда, магазин миссис Хук нельзя назвать большим, но мерзавка воровала… воровала!
– В конце концов, – добавила очередная мегера, – тело досталось земле, а душа дьяволу!
Последнее замечание насторожило мистера Глесса:
«Дьявол? А ведь я сам ее отправил к дьяволу. Надо бы все это обмозговать».
Размышления не привели ни к чему, однако ночью Дэвид был побеспокоен весьма неожиданным образом.
Ему не приснилась мисс Троссет, но зато привиделись странные, кошмарные, надоедливые люди и события, так что он с радостью пробудился… в полной темноте. Ночник, похоже, давно погас.
Неопределенный силуэт, источающий бледный свет, недвижно стоит у окна.
Мебель принялась визжать и скрипеть, хотя раньше ничего подобного не замечалось. Застонав почти человеческим голосом, открылась дверь зеркального шкапа, хотя аккуратный Дэвид запер ее накануне на ключ.
Раздались три удара в стену, потом, чуть позже, три удара в потолок.
Освещенный силуэт медленно потемнел и пропал.
Перед тем как снова заснуть, Дэвид додумался до следующей мысли:
«Анабелла Троссет… Выходит, я сделал дьяволу подарок… В таком случае, он, возможно, меня отблагодарит…»


* * *

Утром, когда он распахнул ставни, то получил прямо в физиономию порцию хорошо разжеванной chewing–gum Жевательная резинка ( англ .).

. Озорной голос издевательски пропел:
– Вот тебе подарок, старая сосиска… дожуй…
Хэнк Хоппер – мальчишка–рассыльный компании «Бразилиа» – никогда не забывал преподнести сюрприз мистеру Глессу, равно как всегда удостаивал благосклонным своим вниманием мешок орехов, стоявший в лавке на полу возле входной двери. Обычно этот оголец обзывал Дэвида «ногастой сосиской». Сие нелестное сравнение отличалось, однако, правдоподобием.
– Ладно, сынок, – проворчал Дэвид, – все уладится, вот увидишь.
Попивая чай с поджаренным хлебом, он проглядывал полицейскую хронику в газете. О несчастном случае с мисс Троссет – всего две строчки: три четверти страницы посвящалось последнему преступлению «нового Джека–Потрошителя».
В течение месяца ночной убийца орудовал в основном в портовых кварталах, но время от времени оставлял след – кровавый след – в менее пустынных районах столицы.
В первый раз в жизни Дэвид Глесс читал эти сжатые, тревожные новости – ранее он ограничивался лишь политической и театральной хроникой.
Правда, здесь не было специального умысла – он ощущал только некоторое изменение атмосферы. Еще смутно все это было, проплывало намеком, неопределенным очертанием, словно тот силуэт, что ему привиделся в ночи.


* * *

«Какое все–таки свинство – жизнь!» В памятный день своего юбилея он в известном смысле прозондировал прошлое в поисках резона, оправдывающего сию сакраментальную фразу, и резон, наконец, обрел имя: Энтон Брук. Мистер Глесс отнюдь не всю сознательную жизнь вешал муку и лососину, расписывал приход и расход жалкой бакалейной лавки на Лавендер Хилл.
В двадцать лет он исполнял должность экспедитора в управлении водолечебных курортов, куда его приняли по причине исключительно красивого почерка. Работал он добросовестно и помышлял самое большее о местечке фининспектора, рассчитывая на дружелюбие своего шефа – мистера Энтона Брука, который, к слову сказать, также имел бесподобный почерк.
На какой же ошибке этот потаенный завистник поймал молодого экспедитора? Вряд ли серьезной, поскольку Дэвид ее даже не помнил. Однако ошибка была представлена по начальству с таким коварством и размахом, что бедному Дэвиду предложили применить талант каллиграфа где–нибудь в другом учреждении.
Он уже готовился пополнить армию лондонских безработных, как вдруг его дядя Бернард – бакалейщик с Лавендер Хилл – неожиданно умер от угара, преждевременно закрыв дымоход переносной печки. Завещания он оставить не успел:
Дэвид унаследовал маленький магазин, а также сбережения, оставшиеся после уплаты долгов.
«Какое все–таки свинство – жизнь!»
Если бы он смог, допустим, к жалованью фининспектора присовокупить выручку от продажи дядиного торгового заведения, ему ничего бы не стоило жениться на своей сотруднице, мисс Джейн Грейвз, и благоденствовать в приятной квартире далеко от клоаки Клапхэм Коммон, а не жить в тяжкой атмосфере маринада, пряностей и черного мыла.
Мистер Глесс быстро прикинул:
«Мне исполнилось двадцать два года, когда я ушел из управления. Энтону Бруку было за сорок. Сейчас ему что–нибудь около семидесяти пяти. Жив ли он еще?»
Этот вопрос Дэвид задал себе в воскресенье утром, покидая англиканскую церковь.
Апрель близился, голубое небо и мягкая свежесть призывали к беззаботному променаду. Черт с ними, с покупателями, которые, плюнув на воскресный отдых, наверняка осаждают запертую дверь лавки! Дэвид направился к Мосбери Роуд, где находилось управление водолечебных курортов, затем свернул на Клапхэм Юнион: там, близ кирпичной стены старого депо раскинулся палисадник – крохотный, зеленый, безымянный оазис.
Когда–то, в послеполуденный час, Дэвид приходил туда подкрепиться сэндвичем, стараясь загодя исчезнуть, поскольку на единственной скамейке имел привычку располагаться мистер Энтон Брук с несравненно более солидным ленчем.
Оазис сохранился: упругий пушок уже белел на ветках, ласточки чертили сложные кривые в синеве.
На скамейке сидел старичок с козлиным профилем, и Дэвид без особого удивления признал бывшего патрона.
Он довольно–таки небрежно уселся рядом, и старичок подвинулся с недовольным ворчанием.
– Сидим, Брук, посиживаем, – так начал беседу мистер Глесс.
Старик злобно покосился на него и просюсюкал:
– Не знаю вас… Сосем не знаю.
– Зато я отлично вас знаю… Ага! Ножища–то прямо как у верблюда, – фыркнул бакалейщик, вспомнив, что мистер Брук страдал мозолями.
– Какого се… серта… Я вам ни… нисего… Я…запре…сяю…
Мистер Брук волновался, заикался, сюсюкал.
– Заткнись, подлая, старая клешня! Прошло времечко запрещений. Я – Дэвид Глесс, вспомнил теперь?
– Нет! Уйдите! – фальцетом завопил почтенный джентльмен.
Но Дэвид понял, что старик превосходно его узнал.
– Ну–ка, дружок, пора и получить по счетику. – Мистер Глесс сжал пальцами левой руки цыплячью шею бывшего начальника.
– Ах, р… р… р… – захрипел мистер Брук.
Но Дэвид не дал пальцам воли: внимание привлекли ноги его жертвы, обутые в полусапожки – мягкая кожа там и сям была вырезана, дабы дать простор ужасным наростам мозолей.
– Получи! – Мистер Глесс изо всех сил ударил пяткой по его правой ноге.
Старик скрючился и медленно пополз боком на скамейку.
– И комиссионные! – присовокупил Дэвид, аналогичным образом бухнув по левой.
На сей раз мистер Брук закричал или, вернее, защебетал не сильней пролетающей ласточки. Тонкая струйка слюны потекла на его жилет.
– Некоторые люди, я слышал, даже умирали, если им неожиданно наступали на мозоль, –рассудительно произнес Дэвид Глесс, покидая скамейку.
И действительно, мистер Энтон Брук, убивший его мечты тридцать лет назад, лежал мертвый. Совершенно мертвый.


* * *

Вечером мистер Глесс старательно крутил точильное колесо, обрабатывая специальный нож для болонской колбасы, кожура коей отличалась необыкновенной твердостью; чтобы ее проколоть и нарезать, необходимо было тщательно заточить острие.
Не успел он закончить, как сильный удар потряс ставни и мальчишеский голос издевательски пропел:
– Старая сосиска! Ногастая сосиска!
– Ах ты, шалун! Удачно попал! – улыбнулся бакалейщик.
Хэнк Хоппер обычно проводил вечера в кабаре неподалеку, где одну комнату специально отвели под игральные автоматы. Возвращаясь домой, он всегда обходил пустырь, пересеченный каналом, куда вливались сточные воды со всего квартала.
Заслышав насвистывание дурацкого модного блюза, мистер Глесс выступил на дорогу.
– Красивая песенка, Хэнк!
Хо… хо! – поперхнулся юный насмешник. – Сэр…
На этом респектабельном слове он закончил свое существование: специально отточенный нож буквально прорезал его сердце.


* * *

Полиция и газеты отнесли смерть Хэнка Хоппера на счет таинственного убийцы, так как характер преступления вполне соответствовал манере этого монстра: удар в сердце тонким, длинным, заостренным лезвием, случайная жертва ночной встречи, никаких признаков ограбления. Удивлял следующий факт: той же ночью в ста ярдах от места первого происшествия была убита пьяная старуха, у которой в мешке, помимо разного барахла, лежало несколько банкнотов. По своей привычке, убийца ничего не тронул.
Но до сих пор этот последний довольствовался одной жертвой за ночь и никогда не изменял кровавому правилу.
Когда Дэвид Глесс прочел в газете, что труп Хэнка Хоппера выловили из канала, он удивился в свою очередь, поскольку безусловно оставил тело на дороге, огибающей пустырь.


* * *

Весна перестала улыбаться: подул северозападный ветер, затеялись упрямые холодные дожди. Дэвид решил разжечь печурку–саламандру, и в заднем, жилом помещении лавки сразу стало уютно, особенно когда отсветы пламени запрыгали по стенам и розовому абажуру лампы. Устроившись в глубоком мягком кресле, Дэвид рассеянно прислушивался к затихающему уличному шуму.
Кукушка шварцвальдских часов прокуковала полночь и закрылась в своем домике. И здесь мистеру Глессу почудилось несколько осторожных постукиваний.
Сначала он подумал про капризы ветра, но удары повторились с большей настойчивостью. Мистер Глесс, крадучись, прошел торговое помещение и приложил ухо к двери: ему послышалось дыхание, немного прерывистое. Дверная ручка шевельнулась.
– Кто там? Приглушенный голос ответил:
– Откройте, прошу вас, и не зажигайте света. В любой другой период своей жизни мистер Глесс наверняка попросил бы ночного визитера не беспокоиться и продолжать прогулку, но сейчас… сейчас он решительно распахнул дверь.
Фигура неказистая и мрачная проскользнула в лавку.
– Спасибо. Вы гостеприимны.
Мистер Глесс провел гостя в жилую комнату. Это был мужчина средних лет, в очках, худой, бедно и опрятно одетый: с его черного пальто стекала дождевая вода. Мистер Глесс любезно предложил:
– Снимайте пальто и садитесь ближе к огню. Хорошо бы выпить чего–нибудь горячего, не так ли? Стакан грога, допустим, или пунша?
– О, благодарю… мне так неловко… видите ли, я не употребляю крепких напитков… чашку чаю, если позволите…
– Сахару побольше, я полагаю?
– О да!
Гость выпил чай с видимым удовольствием и даже причмокнул; потом, отставив чашку, решил представиться:
– Шейп. Служу в страховом обществе.
Весьма скромный служащий, судя по обтрепанному пиджаку и мятому, линялому галстуку.
– Погода отвратная, – вздохнул Дэвид. – На барометр лучше и не глядеть.
Мистер Шейп с удовольствием поддержал светскую беседу.
– Три дня назад, нет, пардон, четыре, было хорошо. Восхитительный, теплый вечер. Я любовался молодым месяцем, который взошел тут неподалеку за пустырем и блестел, как… как…
– Как свежеотточенный нож, – завершил сравнение Дэвид. – Вот этот, к примеру…
И он взял с буфета нож, предназначенный для болонской колбасы.
Щеки мистера Шейпа слегка порозовели.
– Верно. Очень хороший нож.
– Почему вы бросили тело Хэнка в канал? Мистер Шейп несколько смутился.
– Я предполагал, что его найдут два или три дня спустя, но одна нога запуталась в цепких прибрежных водорослях. Я… хм… не убиваю двух человек за одну ночь. Это принцип. Для меня нет ничего выше принципа, и даже мысль о возможном нарушении приводит меня в дрожь.
– Так вы меня видели?
– Да. Понимаете, если б я даже не убил старуху, то все равно бы вернулся домой, так как полиция приписала бы мне вашего юнца.
Мебель заскрипела, затрещала, пламя в печке–саламандре рванулось и загудело, высокая, причудливых очертаний тень восстала на стене.
– Скажите, – прошептал мистер Шейп, – вам не кажется, что…
– Возможно.
Мистер Глесс не счел нужным прямо отвечать на вопрос о таинственном присутствии. Он только повел плечами, словно желая освободиться от какой–то тяжести.
– Еще чашку чая?
Тень исчезла и пламя присмирело.
– Охотно, – оживился мистер Шейп, – чай великолепный. И позвольте один нескромный вопрос? Да? Рассчитываете ли вы… хм… хм… как бы это лучше сформулировать…
– Начать еще разок, хотите вы сказать? Продолжить – вот правильное слово, – улыбнулся Дэвид.
Мистер Шейп радостно закивал.
– Благодарю. Иногда, знаете ли, бывает трудно подыскать точное выражение.
– До сих пор я только старался отомстить за старые обиды, а их накопилось не очень много. Не так–то просто ответить. Новое дело, новые перспективы… Капельку рома? – прервал он неожиданно.
Глаза мистера Шейпа блеснули в запотевших очках.
– Пожалуй, – согласился он весьма сдержанно. – В конце концов, не всякое искушение от дьявола, не так ли? Выпью, но чуть–чуть, боюсь, как бы не напала икота.
Все обошлось благополучно и мистер Шейп снова оживился.
1 2