Шестеро детективов внимали его словам. Четверо уже отчитались по делам, находящимся в их производстве. Но по-настоящему большое дело терпеливо ждало своего часа, время от времени слегка выпуская когти. Большое дело — убийство со многими жертвами, отбивающее чечетку, поющее, играющее на фортепиано, суперзвезда на фоне пустяковых сумасбродных статистов...Словно режиссер крупной телекомпании, поучающий ветеранов-сценаристов, каким образом находить ключ к такой рутине, как использование мотивировок в построении сюжета, лейтенант Бернс учил своих подчиненных основам их мастерства.— Это дело началось с мертвой девушки, — сказал он.Сьюзен Брауэр. Мертвая девушка. Двадцать два года. Конечно, девушка, хотя Шумахер-то уж точно считал ее женщиной.— Отсюда вы и должны начать все заново, — продолжал Бернс. — С мертвой девушки.— Если вас интересует мое мнение, — вставил Энди Паркер, — У вас уже есть преступник.Карелла думал о том же самом.— И этот преступник — дочка-хиппи, — сказал Паркер.Карелла подумал, что так оно и есть.Глядя на Паркера, на его неглаженый костюм, мятую рубашку и галстук, весь в пятнах, на небритые щеки и подбородок, Карелла уже, наверное, в сотый раз вспоминал сыщиков в засаде у дома Томми. Он еще не потолковал с ними, ибо не знал, как взяться за это деликатное дело. Он также еще не поведал Анджеле, что крутые изменения в поведении ее мужа не имели ничего общего с сексом на стороне, но были связаны с тем фактором, который большинство наркоманов считали куда более «кайфовым», чем любой изощренный секс... Он надеялся, что ни у Питерса, ни у Макмиллэна еще не было снимков Томми, входящего и выходящего из дома под наблюдением. Ну как можно быть таким оголтелым глупцом?Паркер продолжал свою речь:— Начать хотя бы с завещания. Где найдешь более подходящий мотив для убийства?— Но это не начинается с мертвой девушки, — напомнил ему Бернс.— Она — дымовая завеса, очень простая и надежная, — убежденно и пылко отозвался Паркер.— А была она указана в завещании, — спросил Клинг, — мертвая девушка?Его мысли витали вокруг Эйлин Берк. По утрам в понедельник тяжко бывает приниматься за работу, особенно если она складывается ежедневно из сплошных убийств.— Нет, — ответил Браун. — В завещании только дочки, нынешняя жена...— Уже сама мертвая, — со знанием дела вставил Паркер.— А также ветеринар и продавщица щенков, — подытожил Браун.— По скольку причитается им? — спросил Хейз. — Этим двоим?— По десять «штук»! — сказал Карелла.— Суть в том, — заявил Паркер, — что дочкам отошла половина состояния. И если это — недостаточный резон...— Сколько? Как ты сказал? — переспросил Хейз. — Состояние?— Ты что, сегодня осатанел, что ли? — отозвался Паркер. — Ты кто, бухгалтер?— А я вот хочу знать, во сколько оценивается состояние. Ну и что? — вызывающе спросил Хейз.— Предполагается, что это уйма денег, — сказал Карелла. — У нас нет точных цифр.— Сколько бы ни было, — снова подал голос Паркер, — а достаточно, чтобы дочка-хиппи пустила слюнку.Для него это была рафинированная метафора, и он огляделся, словно проверяя, одобрили ли ее присутствующие.— А как насчет того, что она знала, что именно четыре пули прикончили даму? — спросил Уиллис.— Кстати, да, — произнес Карелла.— А в газетах это было?— Нет, но в одной телепередаче было.— Какой компании? — спросил Бернс.— Мы сейчас выясняем, — сказал Браун. — Могло быть «М энд М». Или кто-нибудь из бригады убийств проболтался.— Ах уж эта бригада. — Бернс кисло поморщился.— Это не значит, что липли влепила четыре пули в голову леди, — заявил Паркер, — чтобы избавиться от нее. Она старика укокошила, чтоб сграбастать свою четверть мешка...— При условии, что она знала об этом, — сказал Бернс.— Она это знала, Пит. — Еще от мамочки, — уточнил Паркер.— Что ж, обе дочки подросли за время развода, всего два года назад. И обе знали, что внесены в завещание.— а кто теперь наследует долю жены, раз она умерла? — спросил Клинг.— Завещала брату, в Лондоне.— Единственный наследник?— Угу. Но мы ему звонили, и он таки находился в своем Лондоне. Не приезжал в Штаты уже четыре года.— Забудьте о нем, — сказал Паркер. — Отсюда до Лондона, как до Луны. Дочка-хиппи охотилась за монетой. Дело закрыто. Точка.— Зачем же она еще двоих убила? — спросил Клинг.— Ненависть в чистом виде, — высказался Паркер.— Вы бы слышали, как она произносит слова «жена Шумахера», — добавил Карелла.— Да и первая жена тоже, — сказал Браун. — Вы бы только слышали. Она их обоих ненавидела. Старого мужа, новую жену...— Так же, как хиппи, — защитил свою версию Паркер.— Нет, нет, давайте потихоньку, — предложил Уиллис. — Старая леди ненавидит Шумахера. Раз.— Правильно, — кивнул Клинг.— Вот она и выметает его прочь. Плюс всех его баб.— Одним камнем двух птичек. Тр-рах! — сказал Клинг. — Любовницу и теперешнюю жену.— Трех птичек, — поправил Хейз. — Считая Шумахера.— Это так, но я же не количество жертв подсчитываю. Я имею в виду, что она приканчивает женщин и в то же время ставит дочек в очередь у кассы.— Опять верно, но для этого она должна убить Шумахера.— Конечно.— Я об этом и говорю, — сказал Хейз.— Естественно.— А что, если они укокошили его втроем, сообща? — подбросил идею Уиллис. — Вдруг перед нами трое убийц, а не одиночка. Как в «Восточном экспрессе»?— Это еще что? — спросил Паркер.— Агата Кристи.— А это что такое? — снова спросил Паркер.— Забудьте, — отмахнулся Уиллис.— Кстати, там больше трех жертв, — заметил Хейз.— А младшая дочка любила его, — произнес Карелла. — И я не думаю, что она...— Это она только так говорит для отмазки, — сказал Уиллис.— Да, это так, но...— Горючей слезы не прольет, — съязвил Браун.— Иногда такие — самые худшие из всех, — вставил Уиллис. — И я знаю, что в «Восточном экспрессе» больше трех жертв, Кот-тон. Привел это просто в качестве примера.— У нас здесь что — публичная библиотека? — спросил Бернс.— Как?! — Паркер был потрясен.— Ну, а что с этой щенковой леди? — допытывался Клинг.— Что именно?— Она знала про завещание?— Утверждает, что ничего не знала, — ответил Карелла.— Весьма натурально удивилась, — добавил Браун.— И потом, — заметил Хейз, — кто пойдет на убийство ради паршивых десяти «штук»?— Я, — заявил Паркер, и все засмеялись.— Кроме того, она его знала-то всего ничего, — напомнил Браун.— Так, давала ему советы на ходу, — пояснил Карелла.— Она знала его собаку еще щенком, — сказал Хейз. — И тот, кто пришил пса, должен был его ненавидеть.— Правильно. Хипповая дочь, — подтвердил Паркер. — Будь я на вашем месте, я бы ее задержал и шлангом хорошенько отделал.Все опять засмеялись. Кроме Бернса.— Откуда выскочили еще двенадцать тысяч? — спросил он.— Какие? — удивился Хейз.— Наличными, в шкафу девушки, — ответил Бернс. — И как убийца проник в ее апартаменты? Кто-нибудь взял показания у дежурного привратника?— Да, сэр, — сказал Клинг. — Я и Арти.— И что же он показал?— Не видел никого подозрительного.— Впускал он или не впускал кого-нибудь в ее квартиру?— Он сказал, что то и дело снуют посыльные и он не помнит, поднимался кто-нибудь наверх или нет.— Не мог вспомнить?— Да, сэр.— Не мог вспомнить? — холодно переспросил Бернс.— Да, сэр. Он именно так сказал.— А вы не пробовали расшевелить его память?— Сэр! Мы бились с ним час, может, даже больше. Его заявление лежит в деле.— Он по-английски двух слов связать не может, — сказал Браун. — Откуда-то со Среднего Востока.— Вот и поговорите с ним еще раз, — приказал Бернс. — Вернитесь к началу. * * * Вначале была мертвая девушка.Глотка перерезана. Множественные порезы на лице. Лет девятнадцать — двадцать; длинные светлые волосы, изумленные голубые глаза, очень широко раскрыты. Красивое молодое тело под исполосованным кимоно с кроваво-красными маками.Они опять были в ее шикарной квартире, стояли в той же самой комнате, где убитая лежала тогда у кофейного столика. На столе — мартини, колечко лимона на дне бокала, фруктовый нож на полу, рядом с телом, лезвие в крови, которая, казалось, выхлестнулась из сотни ран и порезов.На этот раз привратник был здесь с ними.Его звали Ахмад Какой-то. Карелла записал фамилию, но произнести ее не мог. Невысокий, квадратный, цвета пыли; узенькие усики, похожий на дворцового охранника в своей серой униформе с алой окантовкой, прячущий глаза, усиленно пытающийся понять, что говорили полицейские.— Вы сюда кого-нибудь впускали?— Моя не помни, — произнес он.Ярко выраженный восточный акцент. Они не допытывались, откуда он родом. Карелле подумалось, что не худо бы иметь переводчика.— Постарайтесь вспомнить, — сказал он.— Много присылки всегда, — промолвил Ахмад, беспомощно пожав плечами.— Это должно было быть в конце дня или вечером.Медэксперт установил, что смерть наступила примерно между пятью и шестью часами. А привратник, было видно по всему, ломал себе голову. Карелла догадался, что слова «пополудни» и «под вечер» были для него пустым звуком.— Пять часов, — сказал он. — Шесть часов. Вы работали в это время?— Да, работал.— О'кей. К вам кто-нибудь подходил и спрашивал мисс Брауэр?— Моя не помни.— Это важно, — сказал Браун.— Да.— Эту женщину убили.— Да.— Мы стараемся найти, кто убил.— Да.— Ну так помогите нам, пожалуйста. Постарайтесь вспомнить, впускали вы кого-нибудь наверх или нет?Что-то сверкнуло в глазах привратника. Сначала это заметил Карелла, потом Браун.— Вы чего-то боитесь? — спросил Карелла.Привратник отрицательно помотал головой.— Скажите нам.— Никого не видел.Но он таки видел, видел! И они теперь это знали.— В чем дело? — поинтересовался Карелла.— Что, хотите проехаться с нами в полицию? — спросил Браун.— Обожди секундочку, Арти, — сказал Карелла.Снова игра: добрый полисмен — злой полисмен. Команды поднять занавес не требовалось: оба знали свои роли наизусть.— Тоже мне — обожди, — зло передразнил Браун, входя в роль безжалостного зверя. — Этот тип зубы нам заговаривает, лжет в глаза.— Ну, он немножко напуган, — мягко сказал Карелла. — Так, сэр?Привратник кивнул, потом опять помотал головой, снова кивнул.— Ну-ка, мистер, пошли, — зарычал Браун, доставая наручники из-за пояса.— Обожди же, Арти, — увещевал его Карелла. — В чем дело, сэр? Ради Бога, скажите, чего вы так боитесь?Привратник выглядел так, словно в любую минуту мог заплакать навзрыд. Усики дрожали, глаза увлажнились.— Присядьте, сэр, — попросил Карелла. — А ты, Арти, убери наручники с глаз долой.Привратник уселся на кожаную софу, Карелла сел рядом. Браун оскалился, повесил наручники на пояс.— А теперь скажите, — мягко попросил Карелла. — Пожалуйста.Оказалось, что он — незаконный иммигрант. Купил липовый вид на жительство и карточку для получения пособия, то и другое по двадцать долларов. И теперь смертельно боялся вляпаться в эту историю: власти же тогда все узнают и вышлют на родину. В Иран. А он знал, какие чувства питают американцы к иранцам. Если он влезет в эту историю, власти пришьют ему дело с убитой девушкой. Вот он и не хотел вляпаться... Все это он поведал на ломаном английском, готовый разрыдаться.Карелле подумалось, что, будучи нелегальным иностранцем, Ахмад очень быстро многому научился: никто в этом городе не хотел влезать ни в какие истории.— Все-таки скажите мне, — попросил он, — посылали вы кого-нибудь в квартиру мисс Брауэр?Ахмад рассказал все, что собирался рассказать. Теперь он взирал в мистическое пространство с обреченностью фаталиста.— Мы и пальцем не тронем ваш вид на жительство, — сказал Карелла. — Нечего из-за этого беспокоиться. Просто расскажите, что было в тот вечер. О'кей?Ахмад продолжал смотреть в бесконечность.— Ах, дерьмо, ну хватит, — проговорил Браун, снова доставая наручники. — Поехали.— Что ж, — тяжело вздохнул Карелла. — Я сделал все, что мог. Теперь он твой, Арти.— Витториа, — промолвил Ахмад.— Что? — спросил Карелла.— Ее имя, — сказал Ахмад.— Чье имя?— Женщина, которая приходила.— Какая женщина приходила? — спросил Браун.— Тот день.— В тот день приходила женщина?— Да.— Назовите ее имя еще раз.— Витториа.— Может, Виктория?— Да, Витториа.— Ее имя — Виктория?— Да.— А фамилия?— Сигаа.— Как?— Сигаа.— Как бы вы это написали? По буквам.Ахмад непонимающе посмотрел на них.— Как у него это выходит по буквам, Стив? Начинается с буквы "С"?Ахмад, вздрогнув, повторил:— Сигаа.— Какая она из себя?— Высокая, тонькая.— Тонкая? Худая?— Да, тонькая.— Белая, черная?— Белая? — переспросил Ахмад.— Какого цвета волосы?— Моя не знай. Она носить...Не найдя нужного слова, Ахмад накрыл голову носовым платком и завязал его под подбородком.— Шарф? — спросил Браун.— Да.— Какого цвета глаза?— У нее очки.— На ней были очки?— Да.— И вы не видели цвета глаз?— Темные очки.— Солнечные очки?— Да.— А в чем была еще?— Брюки, рубашка.— Цвет?— Песок.— Что сказала?— Говорила она, Витториа Сигаа, скажи мисс Брауэр.— Что именно?— Что Витториа Сигаа здесь.— И вы сказали?— Сказал, да.— Что потом?— Она велела послать наверх.— И та пошла?— Да. Идти на лифте.— Все-таки, как по буквам? С, И, И, Г? — опять спросил Браун.— Сигаа, — сказал Ахмад.— Сколько было времени? — спросил Карелла. — Когда она поднялась?— Пять. Немного больше.— Вы видели ее, когда она возвращалась?— Да.— Это во сколько времени?— Шесть.— Ровно в шесть?— Немного больше.— Значит, она была там целый час?Ахмад замолчал.— Вы смотрели на свои часы?— Нет.— Это был просто ваш подсчет?Снова молчание.— Была на ее одежде кровь?— Нет.— А что вы еще о ней помните?— Сумка. Хозяйственная.— Она несла сумку?— Вы имеете в виду сумку для покупок?— Да.— Видели, что было в сумке?— Нет.— А наверх она с сумкой поднималась?— Да.— И спустилась с ней.— Да.— Все-таки, может быть, попробуете сказать по буквам фамилию?Ахмад опять углубился в безнадежное молчание.Браун покачал головой и сказал:— Это — Сигер.Почти точно, почти рядом, но уж во всяком случае не так, как назвал Ахмад: не Сигаа... * * * В телефонных справочниках всех пяти округов города оказалось тридцать восемь Сигеров, Сейгеров и Сеегеров, но никто из них не был Викторией. Также имелись восемь Сиегеров и одиннадцать Сигрэмсов. Тоже не с именем Виктория. Сотни и сотни Сигалов, Сегелов, Сегельсов, Сиглов и Сиголов. Одна оказалась Викторией но не той, семеро из них просто предварялись в справочнике буквой "В". Не исключалась возможность, что искомая Виктория могла проживать в квартире, скажем, Марка Сигала, Изабеллы Сигел или Хэрри Как Хотите...— Сорок полицейских должны работать полгода, круглые сутки чтобы изучить всех этих лиц, — подытожил Бернс. — А мы даже не знаем наверняка, назвал араб имя точно или нет.На самом деле Ахмад был вовсе не арабом, а выходцем из иранского Курдистана, это отнюдь не арабская этническая группа, но американцам вообще нет дела до таких тонкостей.Они опять поехали в понедельник вечером на квартиру Брауэр, снова стояли там, где когда-то была распростерта изрезанная Сьюзен, где ее раны беззвучно вопили в темноте, повсюду алая яркая кровь, изуродованная плоть. Немой крик в ночи...Теперь квартира была тихая-тихая...Свет ранних сумерек пробивался сквозь шторы в гостиной.Они вновь просмотрели личную адресную книжку Сьюзен, но не нашли никаких вариантов с Сигером или Сигелем, с Викторией или кем-нибудь подобным. И никаких Сигрэмсов. Ничего. Ни одной зацепки.Теперь они искали... хоть что-нибудь. Вот до чего дошло.Им приказали начать сначала, но они и так были на самой начальной стадии. Ноль. Зеро. Шкатулка с наличными тогда была найдена в платяном шкафу. Они снова стали его потрошить, просеивать, проглядывать на свет кружева, панталоны, рюшки, страусовые перья, чемоданы с монограммой, шелк и сатин, целые ряды самых разных туфель, в том числе из крокодиловой кожи... И не нашли ничего. Так же как Клинг и Браун в ту ночь.Они вернулись к письменному столику, опять вывернули корзинку для бумаг, разглаживали скрутившиеся обрывки, изучали все, — а вдруг что-то тогда упустили? Оторвали кусочек бумажки, прилипшей к обертке «Ригли». Там было что-то нацарапано. Нечто. Но не то, что нужно.А их ждала еще и кухня. Их ждал мусор в пластиковом мешке под мойкой. Сегодня он благоухал ничуть не приятнее, чем тринадцать дней назад. Снова вывалив содержимое мешка на расстеленные газеты, они принялись перебирать каждую крошку, всю кучу, месиво, состоящее из высохшего хлеба и гнилых бананов, пустых банок, молочных пакетов, смятых бумажных салфеток, разложившейся дыни, воняющих овощей, фруктов, огрызков...— А это что? — вдруг спросил Браун.— Где?— А в картонном стаканчике.Блеснуло что-то белое. Кусочек жеваной белой бумаги на дне стакана, в котором, очевидно, был йогурт. Воняло невыносимо. Вонь аж до неба, но действительно выявилась скрученная бумажка прилипшая ко дну, обладавшая первоклассной маскировкой: белое на белом. Немудрено, что при первом обыске ее прозевали. Но — не на этот раз.Карелла взял бумажонку, белую, как девственный снег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31