Пленить варварский корабль Анпил старался изо всех сил, зная, что будет поощрен и, может, переведен даже в Ромею, но императору так и не досталось ни одного целого судна, а по тем обломкам, поднятым со дна морей и отправленным в Середину Земли, нельзя было понять, каким образом достигается летучесть варварских судов.
Пленные правобережные герминоны говорили, что у арварских хорсов, как и у людей, есть сердце и живая кровь.
Теперь же, помня старую обиду, легат внутренне радовался, что Варий, презревший его опыт и знания, недооценивает противника и сам поведет легионы на правый берег. И никому не дано предугадать, что может там случиться, поскольку варвары непредсказуемы, а их войска, называемые дружинами, действуют вне всяких законов ведения войн и не знают поражений.
Свита растворила перед легатом войлочную занавесь шатра и Анпил вошел с опущенной головой, уставившись себе под ноги, поскольку всегда помнил о своем тайном лишении.
— Салют тебе, мой господин! — в пол поприветствовал он императора.
Легат не видел Вария, однако почувствовал дух, исходящий от него — знакомый, неистребимый, въевшийся с младых ногтей и навечно, какими бы благовониями его ни натирали и ни окуривали — дух конского пота. Ромеи ездили верхом, плотно обхватывая ногами конские бока, поскольку не знали седла и стремян, отчего на внутренних сторонах бедер и на седалище образовывалась толстая и всегда трещиноватая мозоль, а кости выгибались в наружную сторону, так что всадника можно было всегда узнать по неуклюжей и нелепой походке, будто между его ног волочется бревно. Лишь в последнее время, много воюя с северными варварами, они стали брать седлами дань с покоренных и научились ездить со стременами, да и то сию роскошь мог позволить себе не каждый.
Вероятно, император теперь скакал в седле, если приходилось садиться на лошадь, однако его кривоногого кавалерийского шага уже ничто не могло изменить.
Варий минуту взирал на своего старого сослуживца, но не испытание было в его взгляде, а некая растерянность.
— Подними голову, Анпил, — вымолвил он наконец. — Я позвал тебя, чтобы ты посмотрел на этих людей.
Легат без всякого усилия оторвал взгляд от пола и прежде увидел изрядно постаревшего Вария. Ему было уже сорок пять лет — можно сказать, возраст глубокого старца, однако выглядел он бодрым и подвижным, и еще блестел его тяжеловатый, пристальный взор.
— Ты смотри на них, а не на меня, — указал ему император.
В шатре оказались еще два пегобородых варвара в одинаковых синих плащах, связанных за руки спина к спине. По возрасту им было лет по девяносто, если не больше, и легат всегда изумлялся этой несправедливости — век варваров был вдвое, а то и втрое больше, чем век благородных ромеев. Создавалось впечатление, что у диких северных народов не только свой календарь, но и особый отсчет времени, будто живут они не на Земле, а на другой планете. Впервые узнав о таком долголетии, Анпил решил, что они используют таинственные элексиры или плоды, известные как молодильные яблоки, обновляющие и продляющие жизнь. Однако посланные к варварам лазутчики ничего подобного не обнаружили, а эти яблоки приносили мешками, и легат ел их сам, посылал в дар императору, выращивал из семян деревья, но ничуть не отодвинул старость. Тогда он приказал выкрасть у варваров старика и отдал его эскулапам, которые тщательно изучили его живого, а затем умертвив, исследовали плоть. Вывод ученых мужей был неутешительным и неприемлемым: чтобы обладать таким долголетием, нужно было родиться и жить в этой студеной стране, занимаясь тяжелым физическим трудом: своими руками строить жилище, корабли, воевать, добывать пищу и, самое главное, почти круглый год бороться с вездесущим холодом.
— Ты знаешь этих варваров? — что-то заподозрил Варий, наблюдая за легатом.
— Нет, август, но они все похожи друг на друга.
Под наметанный глаз старого добытчика попали их широкие кожаные пояса, обрамленные тяжелой чеканкой по золоту, и золотые же фибулы-пряжки на плащах, увитые искусной сканью. А чуть поодаль, на ковре, лежали отнятые у пленных варварские забавы — гусли и причудливо изогнутая арка с серебряными струнами, напоминающая ромейскую арфу, только малых размеров.
— Кто эти люди? — поторопил император.
— Варвары, мой господин, — просто ответил Анпил.
— Я сам вижу, что это варвары! — раздраженно произнес Варий. — Кто они и какого племени?
— Это расы, — со знанием дела объяснил легат. — Они родственны диким варяжским племенам русов и росов…
— Русов и росов я знаю! Но почему ничего не слышал о расах?
В свите императора был первосвященник храма Марманы и философ Марк Сирийский, следовавший за ним неотступной тенью, поскольку отмечал в фастах каждый шаг августа, а кроме того, служил самым приближенным советником и астрологом. Этот влиятельный и ученый летописец наперечет помнил не только звезды и созвездия, но и все народы, народности и племена, населяющие четыре стороны света.
Если император не слышал о расах, значит, и Марк Сирийский не знал о них.
— Но ты слышал о расенах или этрусках, мой господин, — покорно напомнил легат, зная, что это может вызвать гнев, ибо этруски возглавили восстание италиков, на усмирение которых трибун Варий водил свою конницу.
Однако же гнева не последовало: вероятно, годы затуманили неприятные воспоминания императора.
— Этрусков больше не существует, — как-то отрешенно проговорил он.
— Они произошли из одного корня, — пояснил Анпил и постарался тут же отвлечь внимание августа. — Здесь же расов называют — калики перехожие.
— Что это значит?
— Калики — это особый клан посвященных жрецов, способных переходить из мира живых в мир мертвых и возвращаться обратно, сохраняя человеческую суть.
Варий отступил на шаг и встряхнул головой.
— Подобное невозможно, Анпил!
— Невозможно, август! — с готовностью подтвердил легат. — Но варвары верят, ибо дикие и имеют смутное представление о мироустройстве.
— Почему они ходят по моим провинциям, как по своей земле?
— Калики не признают рубежей и лимесов, мой господин. Они и в самом деле обладают способностью проникать всюду, куда им захочется.
Император приблизился к старому сослуживцу и открыто посмотрел ему в глаза.
— Ты хочешь оправдать свою пограничную стражу? Или напугать меня противником?
— Нет, мой господин, — легат выдержал его взгляд. — Стража будет предана военному суду.
— А почему они ходят без оружия, а только с музыкальными инструментами?
— Из всех варварских племен расы самое мирное племя. Их главное искусство — веселить людей музыкой, песнями и танцами. По образу жизни они напоминают бродячих актеров, мой господин.
В голосе императора зазвучал сарказм.
— Но я не просил веселить меня. Я намеревался принять парад моих войск. Моему уху приятнее музыка маршей, а не варварские гимны!
— Войска выстроены и ждут тебя, император!
— Мне известно, чем занимаются бродячие актеры, — вдруг жестко произнес тот. — Во все времена они были лазутчиками! А этих поймали неподалеку от моей ставки! Ты знаешь их язык?
— Да, мой господин. Калики говорят на том же наречии, что и иные варварские племена.
— Тогда спроси их, зачем они пожаловали на левый берег Рейна? Кто их послал и зачем?
Бывший всадник и трибун конницы не только постарел внешне; все его недостатки молодости — нетерпение, горячность и подозрительность сейчас обрели скрытую жестокость, которой чаще всего обладают несмысленные юнцы и глубокие старики, готовые казнить походя и без всякой вины. Легат почуял резкий дух опасности, по силе схожий с духом конского пота, и дабы не возбуждать у императора слишком ярких ощущений, стал спрашивать расов негромким и бесцветным голосом.
Но услышав их ответ, похолодел и на минуту замер.
— Что они говорят? Что? — от проницательного взора Вария было трудно скрывать чувства.
И все-таки Анпил перевел не весь ответ расов.
— Они сказали, что их послал к тебе некий варвар по имени Космомысл. Он атлант, циклоп… На их языке — исполин.
— Атлант? — насторожился и не поверил император. — Разве у варваров рождаются атланты? Все это ныне мифы и не более… Да владеешь ли ты их языком?
Чтоб убедить Вария, легат заговорил от себя:
— Да, август. Живя долгое время по соседству с варягами, я много слышал о племени русов, в котором иногда появляются на свет люди огромного роста и необычайной силы. Названный каликами Космомысл действительно атлант. Его видели у варваров мои лазутчики…
— И что же он хочет, если послал ко мне своих людей? — перебил император.
В тот миг Анпил пожалел, что признался в знании варварского наречия, но отступать было поздно.
— Этот варвар высадился недалеко от устья Рейна и вплотную подошел к нашим западным лимесам, — все-таки попытался сгладить углы знающий службу легат. — Но там усиленные и надежные заставы и гарнизоны…
— И ты узнал об этом только сейчас?
— Варягам потворствуют правобережные герминоны, сканды и арваги. Они умело скрывают их передвижение…
— Зачем же он явился?
— Он прослышал о твоем приезде в рейнскую провинцию и одержим желанием позреть на императора ромеи… Тебе известно, дикие племена с необузданными нравами проявляют неслыханную дерзость…
Император не дал ему увильнуть от прямого ответа.
— Он что, пришел один?! И тоже с музыкальным инструментом?
— Нет, август, — обвяло сердце старого всадника. — Он привел триста парусных кораблей и девять тысяч войска.
— Триста кораблей? — изумился император.
— Триста, мой господин, — легат кивнул в сторону каликов. — Так сказали его посланники.
— И все эти корабли… Те самые, диковинные, что умеют строить лишь варяги?
— У варваров нет иных, — осторожно ответил Анпил.
— Так поди и возьми их!
— Но этот исполин не отдаст без боя даже простой ладьи. Он потопит их или сожжет.
— Неужели ты осмелишься сказать мне, что этот варвар намерен сразиться со мной?
— Да, мой господин. А расов прислал с предложением капитуляции.
Варий встретил это известие с неожиданным успокоением, ибо в душе все-таки остался воином и дерзость противника, а более того, предстоящее сражение подняло его дух.
Но старость брала свое, ибо мысль императора стала путанной.
— Мне любопытно позреть на атланта! — вначале обрадовался он. — Пожалуй, я возьму его в плен и отправлю в Ромею… Нет, командующим назначаю тебя! Ты пленишь его! Вместе с его кораблями!… Ты доволен?
— Я ждал этого часа девятнадцать лет.
— Ты приведешь мне атланта и поставишь вот здесь! — император ткнул пальцем в ковровый пол шатра.
Вдохновленный легат набрался храбрости.
— Он не поместится в твоем шатре, мой господин. Он вдвое выше его!
— Варвар будет стоять в поклоне, согнувшись вдвое! — взгляд его остановился на пленных расах. — Постой, легат… Они произнесли всего несколько фраз, но ты перевел в десять раз больше… А не солгал ли ты?
— Нет, мой господин. У варваров очень емкий язык.
— Но звучит отвратительно!.. А что мы сделаем с ними?
— Они в твоей власти, август.
— Ты сказал, калики способны переходить из мира живых в мир мертвых?
— Да, августейший, и возвращаться назад.
— Выведи из шатра и отправь их в мир иной, — между прочим распорядился Варий, облачаясь в порфиру. — Я хочу посмотреть, как скоро они вернутся…
На следующий день, как опальный легат увел войско навстречу варварским ватагам и на берегу Рейна остались лишь следы калигул, конских копыт и мягких бродней наемников, император ощутил легкий озноб и болезненную ломоту в теле. Полагая что простудился на параде, он велел принести горячего вина, противни с горящими угольями, после чего укрылся походным одеялом и уже засыпал, когда внезапно услышал отчетливый и ни с чем несравнимый свист плети над своей спиной.
Очнувшись в единый миг, он покрылся горячим потом и вскочил на ноги, однако осмотревшись, с облегчением повалился на ложе и отдышался. Этот сиюминутный сон с плетью был знаком и грезился ему без всякой на то причины, но каждый раз возвращал к событиям, которых наяву император старался даже не касаться своим сознанием, опасаясь, как обнаженного жала змеи. Никто из живущих ни ныне, ни в будущем не должен был знать о его тайне, связанной с происхождением, и всякий, кто по каким-то приметам догадывался или мог догадаться, а хуже того, усомниться в его благородстве, подлежал немедленной смерти.
За долгие годы мысленного отречения от прошлого он и сам уверовал, что рожден не от раба и рабыни и сам никогда не был рабом; что во время восстания невольников он не снимал с шеи убитого знатного отрока золотую буллу, которая его спасла потом не только от голода и гибели, но и от рабства. Варий искренне верил, что этот случайно найденный знак благородства всегда принадлежал ему, и только от этого он, несчастный, осиротевший сын растерзанных безжалостными рабами свободных родителей, был взят на воспитание в семью всадника Тита Мелия.
Разум отторг прошлое, как отторгается от тела омертвевшая ткань, и в сознании остался лишь тайный, иногда зримый во сне рубец в образе свистящей плети. Однако сейчас Варий в единый миг убедил себя, что это последствия простудного жара и если еще выпить горячего вина, а вместо пылающих углей положить рядом молодых наложниц, то он согреется и уснет уже покойным, божественным сном.
Когда же слуга принес золотой кувшин с вином и, сняв одежды с двух юных египтянок, вобравших в себя жар горячей пустыни, уложил с обеих сторон, император и в самом деле ощутил благодатное тепло и стал ждать, когда отяжелеют веки. Сладкий миг дремы был совсем близко, предвкушение сна уже расслабило шею, но озноб, засевший глубоко в груди, все еще дымился холодным паром и ему показалось, что золотисто-смуглые, таящие внутренний жар наложницы начинают остывать. Он потрогал их ладонями и отдернул руки — так горяча была кожа; они же по своему расценили желание господина и в тот час притиснулись еще плотнее к холодеющему телу, стали оглаживать грудь, живот и бедра. Отдавшись их молодым и нежным рукам, он вспоминал Эсфирь, свою первую наложницу, которую отнял у египетского фараона еще будучи молодым всадником. Она умела согревать не только телом или ласками, но словом или даже своим колдовским взглядом, а в бессонные ночи усыпляла его, просто подышав в лицо. Сейчас Эсфирь была стара, однако он всюду возил ее с собой, заключив в золотую клетку, как дорогую птицу и берег ее для своих тайных воинских молитв.
Лишь к вечеру знобящий комок начал постепенно рассасываться и он ощутил легкое, согревающее волнение от близости страстных женских тел и прикрыл глаза, ожидая, когда возникнет будоражащее плоть влечение к наложницам. Однако вместо этого естественного состояния в голову прокралась ворчливая стариковская мысль, что он напрасно отправился в столь дальний путь, в холодную, чужую страну, и что ему согласно возрасту и положению следовало бы сидеть в Середине Земли у теплого моря, вкушая все достигнутые радости жизни. За свою императорскую бытность он достаточно повоевал во всех четырех сторонах света и всякий раз возвращался с триумфом и под покровом славы, о которой будут вспоминать еще не один век. Мало того, он надолго утвердил мир внутри империи, усмирив восстания рабов не силою законов либо оружия, а одной, общей с господами верой, и теперь невольник никогда не поднимет руку на своего хозяина, ибо перед единым богом они равны…
Так он ворчал про себя до самого утра, заставляя слуг то и дело менять остывших наложниц, пока мысль императора не вздрогнула и не сжалась, будто от удара плетью.
Если бы он не пошел в северные провинции, этот призрачный мир в Ромее был бы вновь разрушен, и на сей раз не восстанием рабов, а бунтом господ: давлением сенаторов, недовольством патрициев, тихой, но опасной обструкцией кондукторов и, наконец, стихийными мятежами легионов. Принимая единую веру для невольников и господ, Варий руководствовался благими помыслами мира между ними, не подозревал, что на пути уже таится подводный камень. Знать, узревшая в деянии Вария спасение могущества империи, пошла за ним, и уже не раз менявшая кумиров, по сути, давно безбожная, приняла бога рабов Мармана. Она бы и дьявола приняла, только чтобы не пошатнулось мироустройство Ромеи, не исчез из нее раб, дающий знати свободу и благо.
Равенство перед всевышним в тот час обратилось иной стороной: по завету с новым богом всякий добропорядочный верующий господин во искупление своих грехов и в доказательство любви к небесному покровителю обязан был на каждый праздник воздать жертву — отпустить на свободу одного раба. Через некоторое время благодеятельные ромеи пришли в растерянность, увидев появление сотен тысяч вольноотпущенников, за счет которых в первую очередь пополнялись легионы, и если в некоторых когортах их становилось более половины, бывшие рабы начинали устанавливать свои, соразмерные происхождению, законы.
1 2 3 4