Неподалеку на темной реке светил фонарь колесного пароходика, ветер нес на берег запах нагретого металла и машинного масла. Ах, этот запах далекой Европы, он хоть немного отгоняет сырую жуть джунглей.
Ужин был готов, кофе варился. Они принялись за еду.
Мистер Стэнли не зря ел хлеб. И не зря акционеры во главе с королем Леопольдом переводили круглые суммы на банковский счет главноуправляющего. Стэнли успешно осуществлял придуманный в Брюсселе Modus operandi. Никаких фейерверков, господа, поменьше шуму; чем позднее раскусят великие державы наш «способ», тем лучше.
Итак, помимо прочего снаряжения и вооружения, главноуправляющий располагал пачкой печатных договоров. В договорах было оставлено место для наименования географических пунктов и имен туземных вождей: пропущенное заполнялось в Африке. Как это делалось? А вот как. Вы высаживаетесь где-нибудь на берегу Конго и приглашаете местного царька. Вы пьете с ним спиртное (ничего, ничего, потерпите), щедро одаряете бусами, медной проволокой, бочонками веселящей влаги, ветхими камзолами прадедовского фасона, шляпами, которые носили некогда кучера городских фиакров, панталонами, проданными старьевщику каким-нибудь лакеем. И в благодарность просите самую малость: пусть-ка вождь приложит свою царственную ручку к договору. Не забудьте – договор в двух экземплярах: один – в Брюссель, другой – на память конголезцу. Царек, разумеется, не может взять в толк, что это за бумажка, которую ему так настойчиво сует белый господин. Не жалейте виски, не жалейте рухляди. Подписано? Смешные закорючки, но потом царьку будет не до смеху. Ведь согласно договору такой-то участок земли, с лесами, реками, саванной, переходит во владение компании. А если кто-то, смекнув, что его околпачили, вздумает противиться компании, тогда… тогда уж: «Ребята, к бою! Смерть черным обезьянам! Вперед а-а-арш!» Что же до других европейских держав, то и они не вправе предъявлять претензии. Помилуйте, вот договоры, вот контракты. Кто же посмеет не уважить священное право собственности?!
Одолевая течение, тщательно и звонко припечатывая плицами, рея синими флагами с золотой звездой, шли вверх по Конго пароходы «Бельжик», «Эсперанс», «Авант»… Они плыли то близ берегов, по водам, затененным мангровыми зарослями, то держались на стрежне, над глубью, то обходили острова, где вились бледные, почти невидимые в ясном дне дымы рыбацких деревенек, и, встречаясь с длинными, выдолбленными из цельного ствола пирогами, издавали шальные свистки, и над прибрежными папоротниками взметывались дикие утки, сновали взад-вперед, как черные челноки.
Пароходы Стэнли шли вверх по Конго. Когда суда становились на якорь, это значило, что на берег съедут занзибарцы, в лесу застучат топоры, с предсмертным стоном рухнут деревья, завизжат пилы. Пароходным топкам нужны дрова.
Но не только занзибарские парни съезжают с кораблей на берег. «Бельжик», «Эсперанс» и «Авант» покидают тогда и белые господа. Белые господа не валят леса, не заготовляют топливо. У белых дела поважнее.
Вон и теперь, ужиная у костра, толкуют они о завтрашней встрече со старшинами деревень, расположенных в этом районе, что называется по-здешнему Виви. Стэнли отлично знает, как вести переговоры с вождями, но тут, в Виви, есть некая закавыка, и требуется пораскинуть мозгами…
На другой день вожди посетили лагерь главноуправляющего компанией мистера Стэнли.
Их было пятеро, пятеро конголезцев. Каждый из них считался независимым друг от друга, хотя все они признавали за старшего Мавунги, жившего на вершине лесистой горы.
Мавунги, хромоногий, хмурый и недоверчивый, представил белому господину своих соплеменников. Один из них был бодрый седовласый старик с медными кольцами на ногах и амулетом из крокодильих зубов. На голове у него сидела сдвинутая набекрень фетровая шляпа. Старик не без грации поклонился Стэнли. Другой, тоже в летах, с достоинством носивший ветхий синий мундир, некогда принадлежавший, должно быть, какому-то солдату, помахал в знак приветствия рукою и посторонился, уступая место совсем еще молодому, пригожему и статному вождю, нарядившемуся ради столь торжественного случая в коричневый сюртук и новую набедренную повязку из белой материи с синим узором.
Всякий раз, увидев на «дикарях» европейские наряды, Стэнли, подавляя усмешку, думал, какую блистательную коммерцию могли бы вести в Африке лондонские, антверпенские, брюссельские старьевщики. Он подумал об этом и теперь, пожимая руки вождям Виви.
Пока они обменивались приветствиями со Стэнли и его помощниками, телохранители, вооруженные копьями и кремневыми ружьями, разложили под ветвистым деревом циновки. Белые и черные расселись. Хмурый Мавунги сказал:
– Мы, главные вожди Виви, рады видеть вас, белые люди. Если вы хотите поселиться в нашей стране, мы возражать не станем. Мы надеемся, что будем с вами большими друзьями. – Он помолчал и прибавил: – А теперь слово главному белому господину.
– Вожди, – сказал Стэнли, – я рад слышать любезную речь, но, прежде чем говорить о делах, не лучше ли…
Стэнли кивнул Гиллу. Лейтенант встал и пошел распорядиться. Но тут-то и началась «заковыка»: пусть, мрачно возразил Мавунги, пусть сперва будут речи, а после выпивка.
– Так-так… – Стэнли улыбался одними губами. Не врали, выходит, в Бома, предупреждая, что с этим Мавунгой надо держаться начеку. – Так как же, вожди? Нет, я не могу не угостить вас. Это не в моих правилах. Вы пришли ко мне… Вы тут у нас… – Он сделал нетерпеливый жест. – И я не могу…
Мавунги упрямо нагнул голову. Но другие вожди сказали, что и вправду, мол, нехорошо отказываться от угощения, джин не помешает дружеской беседе. Мавунги вскинул голову, глаза его сверкнули, но он промолчал.
Придется, соображал Стэнли, глядя, как занзибарцы тащат угощения и выкатывают из-под навеса бочонок со спиртным, придется повозиться с этим треклятым царьком. А что попишешь? Район Виви нужен позарез. Дело не в плантации. Плевать на плантацию. Здесь, у Виви, кончается судоходство вверх по Конго, вот что важно. Дальше – пороги. В обход порогов будет построена железная дорога. Без железной дороги Конго не стоит и гроша. А Виви – это порт, перегрузочный порт. Правда, берега круты, обрывисты, потребуются опытные инженеры, чтобы устроить порт… Там, где порт, там и город. Майор Либерехтс недаром шатался в окрестностях. Либерехтс утверждает, что на плато, в предгорье, может разместиться населенный пункт на два десятка тысяч жителей… Нет, сделка должна быть совершена во что бы то ни стало!
Четверо белых не скупились, угощая пятерых черных. Они сидели друг против друга, усердно наполняя кружки. Все развеселились. Только Мавунги держался отчужденно. Стэнли взял его под руку.
– Разве ты не видишь, вождь, – тихонько заговорил Стэнли, – что земля ваша заросла лесами, дорог нет и мало людей. Если нет дорог и мало людей, вождь не может быть богат и могуч. Поселись тут мои люди, и все изменится. И ты, ты первый, Мавунги, стал бы знатен… Пей, друг мой, пей. Разве ты не слыхал обо мне? Люди Конго зовут меня Буля Матади. И они правы: нет таких скал, которые я не мог бы сокрушить. Ты не слыхал, а? Они зовут меня Буля Матади…
Мавунги покосился на высокие зашнурованные ботинки белого господина. Хорошие ботинки, очень хорошие. Буля Матади? Нет, он слыхал иное: один старик из Бома назвал этого господина Ипанга Нгунда… А ботинки на нем хорошие, очень хорошие…
– Что ж ты молчишь, вождь? – продолжал вполголоса Стэнли. – Нам ведь не так уж много нужно. Клочок земли. Мы заплатим, хорошо заплатим. Хочешь деньгами, хочешь джином, хочешь красивыми тканями и одеждами. А? Ну, чего ж ты молчишь, Мавунги?
– Я отвечу, белый господин. – На его хмуром лице мелькнуло что-то похожее на лукавство, но заговорил он серьезно: – Как-то раз шакал поймал кролика и говорит: «Чего ты хочешь, ушастый, чтобы я перегрыз тебе горло, чтобы я тебя повесил, чтобы я размозжил тебе голову или чтобы я утопил тебя?» – «О шакал, – ответил кролик, – я вовсе не хочу, чтобы ты меня убивал». – «Ну, знаешь ли, – рассердился шакал, – об этом и говорить нечего».
Мавунги поставил кружку, не пригубив ее.
– Очень хорошо, – рассмеялся Стэнли, – очень хорошо, вождь. Отличная басня. Но я не шакал, а ты не кролик. Я не первый год в вашей стране. Я видел такие племена, которых не только ты, но и твои деды не видели. И вот что я тебе скажу, вождь, – Стэнли добродушно прищурился, – все вы, брат, умеете хорошо торговаться. Вот в Бома есть один мальчишка лет восьми, но торгуется он лучше любого белого. Что же о тебе говорить? И я вовсе не браню тебя. Ты – мудрый…
Под ветвистым деревом ложились тени. Солнце закатывалось. Река была багровой. Стэнли вдруг встал, вглядываясь в речную даль. Он поднял руку. Стало тихо. И в тишине все услышали пыхтение машины и удары колес по воде.
– «Авант», – сказал механик Ден. Он был уже сильно во хмелю и сосал пустую трубку. – Разрази меня гром, «Авант».
– Да, – согласился Стэнли, – это «Авант». Вожди, вот идет еще одна большая пирога. Там много моих людей, и у них не только много оружия, но и много товаров. Они везут товары для вас. Кто скажет, что Буля Матади хоть раз обманул своих друзей? Ну что же… Я прошу вас, вожди, принять пока по бутылке джина. Возвращайтесь в свои деревни. Обдумайте все, что я предлагаю. Завтра я снова жду вас. Помните: Буля Матади может отнять то, что ему нужно, но Буля Матади не хочет отнимать, он хочет хорошо платить. Я жду вас завтра. Прощайте!
Минула ночь, возгорелось утро. Вожди пришли в назначенный час. Мавунги не желал пролития крови, Мавунги соглашался уступить часть земли Виви. Пятьсот акров, не больше. Стэнли обрадовался. Но тут вожди запросили не только подарки, но и деньги. А деньги – это деньги. Бусы и медная проволока – пожалуйста. Но деньги… У Стэнли заходили желваки. Три часа рядился с вождями Виви главноуправляющий акционерной компании. И еще часа два убил на то, чтобы склонить Мавунги подписать договор. Наконец сделка свершилась. Мистер Стэнли мысленно поздравил себя и компанию еще с одним важным приобретением в Конго. Оно обошлось в тридцать два фунта помесячной платы. По европейским меркам – дешево, по меркам, привычным Стэнли, – дороговато. Треклятый Мавунги… Однако черт с ним, теперь – за работу.
Надо было вырубить лес, раскорчевать пни, очистить землю от камней, срезать дерн. Тут, на берегу, скоро встанут бревенчатые укрепления и запоет военный рожок, приветствуя подъем синего флага с золотой звездою.
Из деревень Виви сбежались жители. Было на что поглядеть! Вожди тоже явились, все, кроме Мавунги. Мутными после пьянки глазами, осоловевшие, мучимые изжогой, они молча смотрели, как распоряжаются белые пришельцы, как сгружают с «Аванта» паровой молот и механик с трубкой в зубах орет на занзибарцев, размахивая волосатым кулаком. Нецеремонно и властно вторгалась в Виви какая-то новая, непонятная и страшная жизнь, и сквозь шум ее, сквозь командные возгласы, стук лопат, заступов, гудки пароходов вождям послышался голос Мавунги: «Но я вовсе не хочу, чтобы ты меня убивал», – сказал кролик. «Ну, знаешь ли, – рассердился шакал, – об этом и говорить нечего».
8
Вечерами в усадебку «Лакрима» жаловали гости: вождь Ндорума, его родственники, старик колдун, умевший так ловко извлекать пользу из своего знакомства с духами, земледельцы, растившие похожий на коноплю злак телебун, и охотники, способные сразить на бегу быстроногую чуткую антилопу.
Василий Васильевич не спешил затворять двери. Входите, дорогие гости. Хозяин «Лакримы» в душе ликовал: они стали его друзьями. Он изучит обычаи азанде, узнает о прошлом этого народа. Он не верит тем, кто утверждает, что у африканцев нет исторических воспоминаний. И потом – коллекции. Он пополнит собрание африканских коллекций, переданных им русской Академии наук. В особенности изделиями из железа. Азанде – искуснейшие кузнецы. Стоит только взглянуть на их копья: наконечники выделаны превосходно и так разнообразны…
«Я старался соединить полезное с приятным, – записывал в дневнике Василий Васильевич, – показывая Ндоруме и его обществу различные предметы и ведя с ними по этому поводу поучительные беседы. В таких случаях главную роль играли различного рода музыкальные инструменты. В моем распоряжении находилась большая шарманка, музыкальные ящики, гармоники и различные духовые инструменты для детей. Как-то раз я блеснул окариной, имевшей форму рыбы. Я умел извлекать из этого инструмента звуки, принесшие мне шумные аплодисменты и возгласы «акоох», которыми азанде выражают свое удивление. Детские флейты и трубки в металлической оправе с клапанами также вызвали удивление. Простая форма флейты – трубка хорошо знакома тамошним неграм. При всеобщем изумлении заиграл я на большой гармонии… Надо не забыть также разного рода музыкальные ящики, которые, как говорили туземцы, без участия человеческой руки издают «такие непостижимо милые звуки из живота». Мои музыкальные энтузиасты просто немели от этих звуков, так что часто наступала прямо-таки священная тишина. Изумление приняло новые формы, когда я дал возможность посетителям посмотреть через стеклянную пластинку внутрь «живота». Ящик стоял на рабочем столе между книгами, и незаметно я пускал его в ход в то время, как посетители осматривались в новом для них мире. Едва только раздавались заглушённые звуки музыкального ящика, причем я сам оглядывался кругом, прислушиваясь с удивленным взглядом, как на посетителей нападал страх и они, один за другим, выскальзывали из помещения. И лишь последних я звал назад, показывая на ящик, и под шутки и смех изгонял страшного демона. Известно, что большинство африканцев твердо верит в колдовство и колдовскую силу некоторых людей. Но колдун, не причиняющий никому зла, был для здешних людей, наверное, новостью, и скоро они должны были убедиться в отсутствии сверхъестественного в представленном сюрпризе…»
Неприметно иссякали недели.
Юнкер вычерчивал карту: путь от Хартума до реки Уэре. Все, что видел, все, что узнал он на том пути, ложилось строка за строкой в дневник. Одновременно он писал статью. Василий Васильевич надеялся отправить ее оказией в Хартум, оттуда – в Европу. Он преследовал двух зайцев: напечатать статью в научном периодическом издании и сохранить свои записи на случай утраты дневника. Каждодневно заносил он в особую тетрадь метеорологические наблюдения. Его «Лакрима» была не только жильем. Она была первой метеостанцией в стране народа азанде, в глубинах Африки. И еще – первым опытным участком, где росли овощи северных широт. Недаром Василий Васильевич привез из России семена, недаром посадил на здешней земле морковь, сельдерей, свеклу, петрушку, укроп – вот взошли они, обильно политые дождями. С любопытством разглядывают чудные овощи и сам Ндорума, и его подданные, выпытывая с похвальной нетерпеливостью всяческие агрономические сведения. И кто знает, думал Юнкер, не лучшей ли памятью о нем будут те огороды, которые разведут азанде рядом с маисовыми полями, рядом с полями телебуна.
У реки Уэре в селении вождя Ндорумы, на станции «Лакрима», Василий Васильевич отметил годовщину: год минул, как оставил он родину. Должно быть, давно ожидают от него вестей в Петербурге. Но родина далека, и нет оказии в Хартум.
Да, почта не ходит в дебри Африки. Не услышишь стук почтаря в дверь. И стук телеграфного аппарата тоже не услышишь. Нет вестей от Василия Васильевича в далеком Петербурге. Но есть вести о нем в обширных лесах, в саваннах. Но узеньким тропам, по шатким лиановым мосткам, перекинутым через реки, сквозь сумрак чащ идут удивительные вести, и спешат на станцию «Лакрима» гонцы от разных вождей, от разных племен.
Вожди и племена звали к себе чужеземца, которому не нужны ни рабы, ни бивни слонов. И Юнкер говорил гонцам: приду, ждите.
«Меня занимал план, – писал Василий Васильевич, – заключавшийся в том, чтобы уже теперь объездить другие области, тем более что благодаря дружеским посольствам и приглашениям властителей, живущих вокруг нас, дороги для меня были открыты во всех направлениях. Теперешний период дождей не должен был препятствовать путешествию. Я считал, что легче будет путешествовать с небольшим багажом, и надеялся получить еще в этом году удовлетворение от новой работы и от обогащения моих знаний о стране и народе – удовлетворение, которое мне и не могла и не должна была дать спокойная жизнь на станции, как бы ни была приятна эта жизнь… Я бы охотно наслаждался этим счастьем более продолжительное время, но чувство долга постоянно напоминало мне, что я прибыл в эти страны не ради личного удовольствия и что впереди предстояло еще много работы».
И вот однажды – дело было тихим июльским вечером – Юнкер сказал Ндоруме:
1 2 3 4 5
Ужин был готов, кофе варился. Они принялись за еду.
Мистер Стэнли не зря ел хлеб. И не зря акционеры во главе с королем Леопольдом переводили круглые суммы на банковский счет главноуправляющего. Стэнли успешно осуществлял придуманный в Брюсселе Modus operandi. Никаких фейерверков, господа, поменьше шуму; чем позднее раскусят великие державы наш «способ», тем лучше.
Итак, помимо прочего снаряжения и вооружения, главноуправляющий располагал пачкой печатных договоров. В договорах было оставлено место для наименования географических пунктов и имен туземных вождей: пропущенное заполнялось в Африке. Как это делалось? А вот как. Вы высаживаетесь где-нибудь на берегу Конго и приглашаете местного царька. Вы пьете с ним спиртное (ничего, ничего, потерпите), щедро одаряете бусами, медной проволокой, бочонками веселящей влаги, ветхими камзолами прадедовского фасона, шляпами, которые носили некогда кучера городских фиакров, панталонами, проданными старьевщику каким-нибудь лакеем. И в благодарность просите самую малость: пусть-ка вождь приложит свою царственную ручку к договору. Не забудьте – договор в двух экземплярах: один – в Брюссель, другой – на память конголезцу. Царек, разумеется, не может взять в толк, что это за бумажка, которую ему так настойчиво сует белый господин. Не жалейте виски, не жалейте рухляди. Подписано? Смешные закорючки, но потом царьку будет не до смеху. Ведь согласно договору такой-то участок земли, с лесами, реками, саванной, переходит во владение компании. А если кто-то, смекнув, что его околпачили, вздумает противиться компании, тогда… тогда уж: «Ребята, к бою! Смерть черным обезьянам! Вперед а-а-арш!» Что же до других европейских держав, то и они не вправе предъявлять претензии. Помилуйте, вот договоры, вот контракты. Кто же посмеет не уважить священное право собственности?!
Одолевая течение, тщательно и звонко припечатывая плицами, рея синими флагами с золотой звездой, шли вверх по Конго пароходы «Бельжик», «Эсперанс», «Авант»… Они плыли то близ берегов, по водам, затененным мангровыми зарослями, то держались на стрежне, над глубью, то обходили острова, где вились бледные, почти невидимые в ясном дне дымы рыбацких деревенек, и, встречаясь с длинными, выдолбленными из цельного ствола пирогами, издавали шальные свистки, и над прибрежными папоротниками взметывались дикие утки, сновали взад-вперед, как черные челноки.
Пароходы Стэнли шли вверх по Конго. Когда суда становились на якорь, это значило, что на берег съедут занзибарцы, в лесу застучат топоры, с предсмертным стоном рухнут деревья, завизжат пилы. Пароходным топкам нужны дрова.
Но не только занзибарские парни съезжают с кораблей на берег. «Бельжик», «Эсперанс» и «Авант» покидают тогда и белые господа. Белые господа не валят леса, не заготовляют топливо. У белых дела поважнее.
Вон и теперь, ужиная у костра, толкуют они о завтрашней встрече со старшинами деревень, расположенных в этом районе, что называется по-здешнему Виви. Стэнли отлично знает, как вести переговоры с вождями, но тут, в Виви, есть некая закавыка, и требуется пораскинуть мозгами…
На другой день вожди посетили лагерь главноуправляющего компанией мистера Стэнли.
Их было пятеро, пятеро конголезцев. Каждый из них считался независимым друг от друга, хотя все они признавали за старшего Мавунги, жившего на вершине лесистой горы.
Мавунги, хромоногий, хмурый и недоверчивый, представил белому господину своих соплеменников. Один из них был бодрый седовласый старик с медными кольцами на ногах и амулетом из крокодильих зубов. На голове у него сидела сдвинутая набекрень фетровая шляпа. Старик не без грации поклонился Стэнли. Другой, тоже в летах, с достоинством носивший ветхий синий мундир, некогда принадлежавший, должно быть, какому-то солдату, помахал в знак приветствия рукою и посторонился, уступая место совсем еще молодому, пригожему и статному вождю, нарядившемуся ради столь торжественного случая в коричневый сюртук и новую набедренную повязку из белой материи с синим узором.
Всякий раз, увидев на «дикарях» европейские наряды, Стэнли, подавляя усмешку, думал, какую блистательную коммерцию могли бы вести в Африке лондонские, антверпенские, брюссельские старьевщики. Он подумал об этом и теперь, пожимая руки вождям Виви.
Пока они обменивались приветствиями со Стэнли и его помощниками, телохранители, вооруженные копьями и кремневыми ружьями, разложили под ветвистым деревом циновки. Белые и черные расселись. Хмурый Мавунги сказал:
– Мы, главные вожди Виви, рады видеть вас, белые люди. Если вы хотите поселиться в нашей стране, мы возражать не станем. Мы надеемся, что будем с вами большими друзьями. – Он помолчал и прибавил: – А теперь слово главному белому господину.
– Вожди, – сказал Стэнли, – я рад слышать любезную речь, но, прежде чем говорить о делах, не лучше ли…
Стэнли кивнул Гиллу. Лейтенант встал и пошел распорядиться. Но тут-то и началась «заковыка»: пусть, мрачно возразил Мавунги, пусть сперва будут речи, а после выпивка.
– Так-так… – Стэнли улыбался одними губами. Не врали, выходит, в Бома, предупреждая, что с этим Мавунгой надо держаться начеку. – Так как же, вожди? Нет, я не могу не угостить вас. Это не в моих правилах. Вы пришли ко мне… Вы тут у нас… – Он сделал нетерпеливый жест. – И я не могу…
Мавунги упрямо нагнул голову. Но другие вожди сказали, что и вправду, мол, нехорошо отказываться от угощения, джин не помешает дружеской беседе. Мавунги вскинул голову, глаза его сверкнули, но он промолчал.
Придется, соображал Стэнли, глядя, как занзибарцы тащат угощения и выкатывают из-под навеса бочонок со спиртным, придется повозиться с этим треклятым царьком. А что попишешь? Район Виви нужен позарез. Дело не в плантации. Плевать на плантацию. Здесь, у Виви, кончается судоходство вверх по Конго, вот что важно. Дальше – пороги. В обход порогов будет построена железная дорога. Без железной дороги Конго не стоит и гроша. А Виви – это порт, перегрузочный порт. Правда, берега круты, обрывисты, потребуются опытные инженеры, чтобы устроить порт… Там, где порт, там и город. Майор Либерехтс недаром шатался в окрестностях. Либерехтс утверждает, что на плато, в предгорье, может разместиться населенный пункт на два десятка тысяч жителей… Нет, сделка должна быть совершена во что бы то ни стало!
Четверо белых не скупились, угощая пятерых черных. Они сидели друг против друга, усердно наполняя кружки. Все развеселились. Только Мавунги держался отчужденно. Стэнли взял его под руку.
– Разве ты не видишь, вождь, – тихонько заговорил Стэнли, – что земля ваша заросла лесами, дорог нет и мало людей. Если нет дорог и мало людей, вождь не может быть богат и могуч. Поселись тут мои люди, и все изменится. И ты, ты первый, Мавунги, стал бы знатен… Пей, друг мой, пей. Разве ты не слыхал обо мне? Люди Конго зовут меня Буля Матади. И они правы: нет таких скал, которые я не мог бы сокрушить. Ты не слыхал, а? Они зовут меня Буля Матади…
Мавунги покосился на высокие зашнурованные ботинки белого господина. Хорошие ботинки, очень хорошие. Буля Матади? Нет, он слыхал иное: один старик из Бома назвал этого господина Ипанга Нгунда… А ботинки на нем хорошие, очень хорошие…
– Что ж ты молчишь, вождь? – продолжал вполголоса Стэнли. – Нам ведь не так уж много нужно. Клочок земли. Мы заплатим, хорошо заплатим. Хочешь деньгами, хочешь джином, хочешь красивыми тканями и одеждами. А? Ну, чего ж ты молчишь, Мавунги?
– Я отвечу, белый господин. – На его хмуром лице мелькнуло что-то похожее на лукавство, но заговорил он серьезно: – Как-то раз шакал поймал кролика и говорит: «Чего ты хочешь, ушастый, чтобы я перегрыз тебе горло, чтобы я тебя повесил, чтобы я размозжил тебе голову или чтобы я утопил тебя?» – «О шакал, – ответил кролик, – я вовсе не хочу, чтобы ты меня убивал». – «Ну, знаешь ли, – рассердился шакал, – об этом и говорить нечего».
Мавунги поставил кружку, не пригубив ее.
– Очень хорошо, – рассмеялся Стэнли, – очень хорошо, вождь. Отличная басня. Но я не шакал, а ты не кролик. Я не первый год в вашей стране. Я видел такие племена, которых не только ты, но и твои деды не видели. И вот что я тебе скажу, вождь, – Стэнли добродушно прищурился, – все вы, брат, умеете хорошо торговаться. Вот в Бома есть один мальчишка лет восьми, но торгуется он лучше любого белого. Что же о тебе говорить? И я вовсе не браню тебя. Ты – мудрый…
Под ветвистым деревом ложились тени. Солнце закатывалось. Река была багровой. Стэнли вдруг встал, вглядываясь в речную даль. Он поднял руку. Стало тихо. И в тишине все услышали пыхтение машины и удары колес по воде.
– «Авант», – сказал механик Ден. Он был уже сильно во хмелю и сосал пустую трубку. – Разрази меня гром, «Авант».
– Да, – согласился Стэнли, – это «Авант». Вожди, вот идет еще одна большая пирога. Там много моих людей, и у них не только много оружия, но и много товаров. Они везут товары для вас. Кто скажет, что Буля Матади хоть раз обманул своих друзей? Ну что же… Я прошу вас, вожди, принять пока по бутылке джина. Возвращайтесь в свои деревни. Обдумайте все, что я предлагаю. Завтра я снова жду вас. Помните: Буля Матади может отнять то, что ему нужно, но Буля Матади не хочет отнимать, он хочет хорошо платить. Я жду вас завтра. Прощайте!
Минула ночь, возгорелось утро. Вожди пришли в назначенный час. Мавунги не желал пролития крови, Мавунги соглашался уступить часть земли Виви. Пятьсот акров, не больше. Стэнли обрадовался. Но тут вожди запросили не только подарки, но и деньги. А деньги – это деньги. Бусы и медная проволока – пожалуйста. Но деньги… У Стэнли заходили желваки. Три часа рядился с вождями Виви главноуправляющий акционерной компании. И еще часа два убил на то, чтобы склонить Мавунги подписать договор. Наконец сделка свершилась. Мистер Стэнли мысленно поздравил себя и компанию еще с одним важным приобретением в Конго. Оно обошлось в тридцать два фунта помесячной платы. По европейским меркам – дешево, по меркам, привычным Стэнли, – дороговато. Треклятый Мавунги… Однако черт с ним, теперь – за работу.
Надо было вырубить лес, раскорчевать пни, очистить землю от камней, срезать дерн. Тут, на берегу, скоро встанут бревенчатые укрепления и запоет военный рожок, приветствуя подъем синего флага с золотой звездою.
Из деревень Виви сбежались жители. Было на что поглядеть! Вожди тоже явились, все, кроме Мавунги. Мутными после пьянки глазами, осоловевшие, мучимые изжогой, они молча смотрели, как распоряжаются белые пришельцы, как сгружают с «Аванта» паровой молот и механик с трубкой в зубах орет на занзибарцев, размахивая волосатым кулаком. Нецеремонно и властно вторгалась в Виви какая-то новая, непонятная и страшная жизнь, и сквозь шум ее, сквозь командные возгласы, стук лопат, заступов, гудки пароходов вождям послышался голос Мавунги: «Но я вовсе не хочу, чтобы ты меня убивал», – сказал кролик. «Ну, знаешь ли, – рассердился шакал, – об этом и говорить нечего».
8
Вечерами в усадебку «Лакрима» жаловали гости: вождь Ндорума, его родственники, старик колдун, умевший так ловко извлекать пользу из своего знакомства с духами, земледельцы, растившие похожий на коноплю злак телебун, и охотники, способные сразить на бегу быстроногую чуткую антилопу.
Василий Васильевич не спешил затворять двери. Входите, дорогие гости. Хозяин «Лакримы» в душе ликовал: они стали его друзьями. Он изучит обычаи азанде, узнает о прошлом этого народа. Он не верит тем, кто утверждает, что у африканцев нет исторических воспоминаний. И потом – коллекции. Он пополнит собрание африканских коллекций, переданных им русской Академии наук. В особенности изделиями из железа. Азанде – искуснейшие кузнецы. Стоит только взглянуть на их копья: наконечники выделаны превосходно и так разнообразны…
«Я старался соединить полезное с приятным, – записывал в дневнике Василий Васильевич, – показывая Ндоруме и его обществу различные предметы и ведя с ними по этому поводу поучительные беседы. В таких случаях главную роль играли различного рода музыкальные инструменты. В моем распоряжении находилась большая шарманка, музыкальные ящики, гармоники и различные духовые инструменты для детей. Как-то раз я блеснул окариной, имевшей форму рыбы. Я умел извлекать из этого инструмента звуки, принесшие мне шумные аплодисменты и возгласы «акоох», которыми азанде выражают свое удивление. Детские флейты и трубки в металлической оправе с клапанами также вызвали удивление. Простая форма флейты – трубка хорошо знакома тамошним неграм. При всеобщем изумлении заиграл я на большой гармонии… Надо не забыть также разного рода музыкальные ящики, которые, как говорили туземцы, без участия человеческой руки издают «такие непостижимо милые звуки из живота». Мои музыкальные энтузиасты просто немели от этих звуков, так что часто наступала прямо-таки священная тишина. Изумление приняло новые формы, когда я дал возможность посетителям посмотреть через стеклянную пластинку внутрь «живота». Ящик стоял на рабочем столе между книгами, и незаметно я пускал его в ход в то время, как посетители осматривались в новом для них мире. Едва только раздавались заглушённые звуки музыкального ящика, причем я сам оглядывался кругом, прислушиваясь с удивленным взглядом, как на посетителей нападал страх и они, один за другим, выскальзывали из помещения. И лишь последних я звал назад, показывая на ящик, и под шутки и смех изгонял страшного демона. Известно, что большинство африканцев твердо верит в колдовство и колдовскую силу некоторых людей. Но колдун, не причиняющий никому зла, был для здешних людей, наверное, новостью, и скоро они должны были убедиться в отсутствии сверхъестественного в представленном сюрпризе…»
Неприметно иссякали недели.
Юнкер вычерчивал карту: путь от Хартума до реки Уэре. Все, что видел, все, что узнал он на том пути, ложилось строка за строкой в дневник. Одновременно он писал статью. Василий Васильевич надеялся отправить ее оказией в Хартум, оттуда – в Европу. Он преследовал двух зайцев: напечатать статью в научном периодическом издании и сохранить свои записи на случай утраты дневника. Каждодневно заносил он в особую тетрадь метеорологические наблюдения. Его «Лакрима» была не только жильем. Она была первой метеостанцией в стране народа азанде, в глубинах Африки. И еще – первым опытным участком, где росли овощи северных широт. Недаром Василий Васильевич привез из России семена, недаром посадил на здешней земле морковь, сельдерей, свеклу, петрушку, укроп – вот взошли они, обильно политые дождями. С любопытством разглядывают чудные овощи и сам Ндорума, и его подданные, выпытывая с похвальной нетерпеливостью всяческие агрономические сведения. И кто знает, думал Юнкер, не лучшей ли памятью о нем будут те огороды, которые разведут азанде рядом с маисовыми полями, рядом с полями телебуна.
У реки Уэре в селении вождя Ндорумы, на станции «Лакрима», Василий Васильевич отметил годовщину: год минул, как оставил он родину. Должно быть, давно ожидают от него вестей в Петербурге. Но родина далека, и нет оказии в Хартум.
Да, почта не ходит в дебри Африки. Не услышишь стук почтаря в дверь. И стук телеграфного аппарата тоже не услышишь. Нет вестей от Василия Васильевича в далеком Петербурге. Но есть вести о нем в обширных лесах, в саваннах. Но узеньким тропам, по шатким лиановым мосткам, перекинутым через реки, сквозь сумрак чащ идут удивительные вести, и спешат на станцию «Лакрима» гонцы от разных вождей, от разных племен.
Вожди и племена звали к себе чужеземца, которому не нужны ни рабы, ни бивни слонов. И Юнкер говорил гонцам: приду, ждите.
«Меня занимал план, – писал Василий Васильевич, – заключавшийся в том, чтобы уже теперь объездить другие области, тем более что благодаря дружеским посольствам и приглашениям властителей, живущих вокруг нас, дороги для меня были открыты во всех направлениях. Теперешний период дождей не должен был препятствовать путешествию. Я считал, что легче будет путешествовать с небольшим багажом, и надеялся получить еще в этом году удовлетворение от новой работы и от обогащения моих знаний о стране и народе – удовлетворение, которое мне и не могла и не должна была дать спокойная жизнь на станции, как бы ни была приятна эта жизнь… Я бы охотно наслаждался этим счастьем более продолжительное время, но чувство долга постоянно напоминало мне, что я прибыл в эти страны не ради личного удовольствия и что впереди предстояло еще много работы».
И вот однажды – дело было тихим июльским вечером – Юнкер сказал Ндоруме:
1 2 3 4 5