Казалось, что по обеим сторонам вагонного прохода расположились на скамьях десятки гребцов, которым только что скомандовали: «Суши весла!» И было ещё что-то от виолончелей в лёгком и плавном изгибе тонкого полированного красно-коричневого дерева лыж, наподобие грифов вздымавшихся над плечами физкультурников.
Весело катила электричка по заснеженным подмосковным просторам, взметая тени сосен вперемежку со врывавшимися в вагонные стекла мелькающими полосами солнечных просветов. Радужные зайчики скользили по благородной и строгой снасти, способной сделать человека крылоногим. И в такт перестуку вагонных колёс покачивалась распеваемая вполголоса песня лыжников:
Через леса сосновые,
Где дух вина хмельней,
Лыжни проложим новые
По свежей целине…
Я всегда любил эти поездки на состязания вместе с шумной ватагой лыжников, которые в такие часы целиком завладевали вагонами поезда. Казалось в эти дни, что электричка, теряя свою природную будничность, несётся вдаль, как разогнанная тысячами тонких весел крутобокая ладья. А сегодня предстояли гонки на десять километров, которыми завершались зимние состязания, ежегодно проводимые под Москвой для розыгрыша традиционного хрустального кубка. Этим почётным трофеем последние годы владело спортивное общество «Радуга». Тщетными были все старания его постоянного соперника «Маяка» вернуть себе этот принадлежавший ему некогда важнейший зимний приз. Друг мой Чудиноз был тренер «Маяка». Он приложил немало усилий, чтобы питомцы его отвоевали обратно зимний кубок, но это ему не удалось. Были среди выучеников Чудинова чемпионы и чемпионки, завоёвывавшие первые места в весьма ответственных состязаниях на лыжне, но по общей сумме очков, когда при розыгрыше кубка дело решалось результатом, показанным всеми гонщиками, то есть по командному зачёту, «Маяк» оставался на втором месте. И даже непобедимая Алиса Бабурина неизменно приходившая с результатом на две-три секунды лучшим, чем у всех её соперниц, не настолько опережала их, чтобы победой своей поправить дело, вывести команду вперёд и обеспечить «Маяку» желанный приз.
В Подрезкове, излюбленном месте московских лыжников, дул ровный и душистый, натягивавший едва уловимый запах прогретой солнцем хвои морозный ветер. Он рождал струнный звон в проводах, звонко хлопал цветными стягами спортивных обществ, легонько жёг щеки. И все вокруг выглядело румяным, помолодевшим, полным игольчатого радужного блеска, который как бы роился в прозрачном воздухе над слепяще-белым снежным настом. Светло-голубым было небо над красноствольными соснами, густо-синими – тени на снегу, сочно-алыми – маленькие флажки, трепетавшие на верёвке; они, как на охотничьем окладе, охватывали всю строго размеченную трассу гонки. И мы были в центре этого морозного, солнечного, вольно дышащего мира.
Гонка уже началась, и последние номера ушли со старта, когда я выбрался на один из снежных холмов, расположенных неподалёку от финиша. И тут я увидел Чудинова. Он был в своей любимой швейцарской куртке, утратившей со временем тот заграничный шик, который когда-то в ней так нравился нам, повидавшей виды, ставшей обжитой, весьма домашней. Но именно по этой памятной куртке я и узнал его ещё издали, хотя, признаться, никак не ожидал видеть Чудинова тут после вчерашнего разговора. Он стоял на лыжах, слегка опираясь на палки, и с несколько скучающим видом поглядывал то на секундомер, лежавший у него на ладони, то в сторону проносившихся к финишу лыжников. Я подъехал к нему. Он, услышав, быстро обернулся, чуть-чуть виновато, как мне показалось, усмехаясь.
– Что? Удивляешься или торжествуешь? Не выдержал, мол, потянуло,
Я пожал плечами:
– Ну, если ты так читаешь чужие мысли, не стоит утруждать себя словами. Я могу и помолчать.
– Не злись, старик, – сказал Чудинов, – и, пожалуйста, без скоропалительных выводов. – Он упрямо мотнул подбородком и, коротко стукнув одной лыжей о другую, оббил снег. – Да, явился. Обещал Алисе. Не хотел, чтобы она имела оправдание – бросил, мол, в ответственную минуту. Мало того, скажу больше: я с ней вчера весь график дистанции ещё раз прошёл. Ну, и что? Это, ничего не меняет… Конечно, постарается выложить все. Но в том и беда, что ей больше нечего выкладывать.
На холм вскарабкался, отдуваясь и проваливаясь в глубоком снегу, не в меру расторопный мужчина, облачённый в роскошный лыжный костюм моднейшего покроя, со множеством карманов на самых неожиданных местах. Он так сверкал на солнце бесчисленными застёжками-»молниями», что ему мог позавидовать сам Перун. Под мышками у него было по лыже. Это был начальник материальной базы спортивного общества «Маяк» Тюлькин. Отпыхиваясь и проклиная всё на свете, поднялся он к нам и, упарившись, снял с головы шапку-финку с кожаным верхом и пуговичкой. Он был белобрыс, под волосами цвета пеньки кожа на висках розовела, как у дога.
– Здравствуй, товарищ Чудинов! Категорически приветствую!
– Здравствуй, Тюлькин, – не глядя, отвечал Чудинов.
– Труженику пера, нашему специальному корреспонденту, привет крупным шрифтом! – бросил в мою сторону Тюлькин. – Ну как, прошла наша?
– Проследовала, – сдержанно отозвался тренер.
– Времечко? – осведомился Тюлькин.
– Прошлогоднее. – И Чудинов отвернулся, махнув рукой.
– А с нас хватит, – обрадовался Тюлькин. – Лишь бы первое местечко, и мы дома. Что тебе ещё нужно?
Я приложил к глазам бинокль, наладил окуляры и взглянул в ту сторону, где в отдалении виднелись фанерные знаки финиша. Туда, к лёгкой арке, украшенной хвойными ветвями и флагами, уходила, всех обогнав, лыжница под номером «И» на белом квадрате, который чётко выделялся на алом чемпионском свитере. Алиса Бабурина опять побеждала.
– Что мне нужно, спрашиваешь? – говорил в это время Чудинов у меня за спиной Тюлькину. – Кубок нужно было нашему «Маяку» вернуть – раз, чтобы время Алиса улучшила – два, а с такими результатами, – он ткнул пальцем в стекло секундомера, поднося его к самому носу Тюлькина, – с такими результатами нам только срамиться на международной лыжне, а кубку опять зимовать у «Радуги».
– Ну что ты хочешь от Бабуриной, честное слово! – бормотал Тюлькин. – Всё равно же время по лыжам в таблице рекордов не пишется. Пришла первой, и будьте добры. Я подхожу чисто материально. Лично ей медалька обеспечена, а за ней и это, – он потёр пальцами, сложенными в щепоть, – и шайбочки посыплются.
Так Тюлькин называл деньги.
Чудинов только рукой махнул:
– Ну что с тобой толковать! Пусть приходит первая, для меня теперь это уже дело последнее. Три года одно и то же времяла этой дистанции, и ни с места. Я, видно, уже не гожусь.
Тюлькин одним глазом заглянул в стекло секундомера, который продолжал держать перед ним Чудинов.
– Вполне свободно секундомер мог подвести, – начал он. – Ваше дело тренерское – деликатное, точная механика. Давай, товарищ Чудинов, я тебе подберу у себя на материальной базе новенький. Последняя модель, американская.
– А ну тебя к чёрту! Как-нибудь обойдусь без твоей материальной базы.
Тюлькин обиженно вздохнул и стал боком, то и дело проваливаясь выше колен своими шикарными бурками в снег, осторожно спускаться с холма. Лыжи с палками он по-прежнему держал под мышками.
– А ты что же, такой специалист по спорту, а сам на лыжи не станешь? – крикнул ему Чудинов.
– Эй, друг милый, – донеслось снизу, – мне время дорого. И казённый инвентарь надо беречь как-никак. Ну, был бы ещё парад какой, так я бы тоже – для учёта массовости. А так, вон с горки сойду, там уж по ровному и покачу.
Тем временем на снежной равнине, залитой зимним солнцем, показалась быстро движущаяся фигурка лыжницы. Через бинокль я разглядел, что она идёт под номером «15». Гонщица стремительно приближалась. Шаг у неё был размашистый, упругий. Чудинов, уже не глядя на лыжню, подпрыгнул, опираясь на палки, сделал полный разворот и уже приготовился съехать с холма.
– Все, – сказал он, – я своё выполнил. И знай, ты меня видел на лыжне последний раз.
– Делай как знаешь, только имей в виду – поступаешь глупо. Ты смотри, какая красота! Хоть в последний раз оглянись!
Чудинов нехотя поглядел в ту сторону, куда я ему показал. По лыжне ходко шла гонщица, которую я только что заметил перед тем. Она была видна сейчас сбоку, но, обходя петлю трассы, разворачивалась лицом к нам. На белом фоне снега чётко рисовалась в свободном и широком движении её порывисто нёсшаяся крепкая фигура. Большеглазая, с лицом упрямой девочки-переростка, с лучистой эмблемой «Маяка» на рукаве, с мягкой волнистой прядкой, выбившейся из-под вязаной шапочки и заиндевевшей от мороза, с нежно-матовым румянцем на круто выведенных щеках, она словно бы и не шла, а, скорее, летела по-над белым настом. Вот она, словно не зная устали и головокружения, легко с поворота взяла крутой подъём и, энергично отталкиваясь палками, помчалась по крутогору в жемчужном снежном вихре, ею же рождённом. Я следил за нею через сильный двенадцатикратный бинокль, и, честное слово, мне показалось, что там, вдали, возникло в эту минуту живое олицетворение розовощёкой, устойчивой русской зимы.
Я узнал лыжницу. Она мне запомнилась ещё по прошлогодним состязаниям на Урале, куда я ездил от газеты. Да, я узнал её, снискавшую кличку «Хозяйки снежной горы», о которой уже ходила слава по Зауралью. Вот, значит, она теперь приехала в Москву, чтобы впервые помериться силами с нашими лучшими гонщицами. На секунду у меня снова всплыла последняя и робкая надежда.
– Видал? – спросил я Чудинова, протягивая ему бинокль. – Не на одной твоей Алисе свет клином сошёлся. Ты только погляди, как идёт!
Чудинов отвёл рукой протянутый ему бинокль, но сам не сводил глаз с лыжни.
– Что же, хорошо идёт, ходко… Ух ты, смотри, какой подъем берет! На седьмой километр пошла, а свеженькая, словно сейчас со старта. А в общем, мне до этого уже дела нет, – внезапно остывая, отрезал он.
Резко оттолкнувшись палками, Чудинов покатил вниз с холма. Я последовал за ним. Мы подъехали к группе зрителей, стоящих возле трассы. Тут был контрольный судья с секундомером. Увидев Чудинова, он поспешил к нему:
– Видал? Вот силушка! Подъем-то, подъем-то как взяла!
Один из болельщиков почтительно вмешался:
– Мне кажется, что данные есть, но техники маловато. Много времени на прямой потеряла. Куда ей до нашей Бабуриной!
Лыжница между тем с непостижимой быстротой вымахивала на крутой подъём вдали.
Я снова не выдержал:
– Нет, ты гляди, Степан, гляди, как идёт! Будто на разминку вышла, а ведь это уже последняя треть дистанции. Эх, такой бы ещё технику с хорошим тренером отработать! Я, конечно, не уговариваю, но на твоём месте, если б во мне оставалась хотя бы капля…
– Грубая, брат, работа, – остановил меня Чудинов, – зря стараешься, старик. – Он осторожно скосил глаза в сторону лыжни. – Да, идёт, конечно, неплохо, – ворчливо согласился он, – то есть просто здорово идёт! Задатки дай бог, но техника… – Он зевнул с подчёркнутым равнодушием. – От кого она, кстати, идёт? – И он потянулся к моему биноклю.
Пока я снимал с шеи ремень бинокля, передавал его Степану, а тот налаживал по глазам себе стекла, лыжница, уже унёсшаяся от нас на солидное расстояние, вышла на спуск. Мчась на большой скорости и, видно, пробуя спрямить немного кривую от флажка к флазкку, она сделала рискованный разворот вокруг куста. Чтобы сохранить равновесие, гонщица слегка наклонилась в сторону и задела за куст. Я видел, как ветерок подхватил снег, облетевший с потревоженных сучьев.
– Так, – сказал Чудинов, отрываясь через секунду от окуляров бинокля, – номер пятнадцать. Ну-ка, погляди по списку… У тебя с собой? Сейчас узнаем, что за птица.
В списке под номером «15», как я уже видел раньше, значилось: «Наталья Скуратова, «Маяк», Зимогорск». Но сейчас меня вдруг словно осенило. Я в один миг прикинул, что может получиться, если… И я уверенно сообщил:
– Это Авдошина… Зинаида Авдошина, город Вологда.
– Ага… Вологда, – негромко, про себя, заметил Чудинов.
– Сама судьба, – поспешил я, ведя свои сложные расчёты. – По-моему, выбор теперь ясен. Ты же как раз решал, куда ехать: либо в Вологду, либо в Зимогорск. Перст судьбы указует на Вологду.
– Да. Вологда, говоришь? – повторил задумчиво Чудинов. – Судьба, говоришь? Нет, старик. Вопрос решён, выбор сделан – твёрдо еду в Зимогорск, от греха подальше.
– Ну и шут с тобой, поезжай! От себя не уедешь! – крикнул я ему вдогонку.
Когда, спускаясь с холма, я в последний раз глянул на трассу гонки, там произошла какая-то заминка. Я видел, как контрольный судья что-то кричал в рупор лыжнице, показывая ей, очевидно, что она срезала дистанцию и ушла за флажок. Кричали где-то зрители. И лыжница, застопорив на полном ходу, взметая целое облачко снега, растерянно оглядываясь, торопливо возвращалась обратно вверх по крутому снежному склону. По-видимому, она сбилась с трассы по неопытности или слишком увлёкшись скоростью на повороте.
У финиша, где азартно толклись зрители, болельщики, лыжники и пробивались вперёд фоторепортёры, я услышал голос диктора, нёсшийся из репродуктора на столбе:
«К финишу подходит под номером одиннадцатым заслуженный мастер спорта Алиса Бабурина. Спортивное общество «Маяк». Сегодня Бабурина в третий раз выигрывает личное первенство. Правда, время, показанное Бабуриной, не выводит пока ещё «Маяк» на первое место по командному зачёту. Зимний кубок, по-видимому, опять остаётся у «Радуги».
Пока ещё толпа не заслонила от меня черты финиша, я увидел, как Алиса, миновав заветную линию под аркой, разом как бы сникла и, совершенно обессиленная, с размотавшейся чёлкой, прилипшей к мокрому лбу, почти падая, в полном изнеможении повисла на руках подбежавших к ней и успевших подхватить её под мышки лыжников. Да, что говорить, Алиса Бабурина умела, по выражению лыжников, выкладываться до конца, все ставя на карту и отдавая к финишу сполна весь запас сил.
Уверенно прокладывая себе дорогу в толпе, спешил Тюлькин.
– Ну, как на мази? – подмигивая, спросил он, нагнав Алису.
– Чудинов где? – спросила кратко, ещё тяжело дыша, Алиса.
– Виноват, меня вторично интересует, как на этом составе мази себя лыжи чувствовали. На правильный состав я попал?
– Мазь отличная. Спасибо, Тюлькин, только запах какой-то мерзкий.
Тюлькин оскорбился:
– Кому запах, а для чутко понимающих, может быть, аромат. И я вам одеколону в мази подливать не обязан.
– Ты скажи лучше, где Чудинов? – устало переспросила Алиса.
Несмотря на видимое торжество, она была явно расстроена.
– С ним простись, забудь навеки. Так и заявил, – отрапортовал Тюлькин.
– Коля, я тебя серьёзно спрашиваю. Он, должно быть, сам меня ищет.
– Номером ошиблись, – съязвил Тюлькин. – Он, возможно, теперь пятнадцатый ищет.
– Пятнадцатый? Кто это? – удивилась Бабурина. – Зачем?
– Утешать и перевоспитывать собирается. Собрался за ней, по слухам, в город Вологду. У контрольного судьи спроси. Потом, кажется, раздумал, перерешил, изменил направление. Следует в Зимогорск, на Урал.
– Ничего не понимаю! – Алиса растерянно поглядела на Тюлькина. – Можешь ответить толком?
– Где уж нам уж, мы по хозяйственной части, а тут – психология, – парировал Тюлькин, постукав себя по лбу. – Вот обратитесь к нашему специальному корреспонденту, а я двинулся. Привет крупным шрифтом!
– Что он болтает? – обратилась Алиса ко мне.
– Да глупости. Ерунда все. Одно только верно: что Чудинов уезжает в Зимогорск. Решил окончательно.
– Но он видал, как я сегодня шла?
– Видал, по секундомеру прикинул.
– Ну что, недоволен опять?
Тон у неё сейчас был виноватый, и мне её даже стало немного жаль.
– Дело ведь не только в вас, Бабурина. Ему вообще стало казаться, что он уже дал спорту всё, что мог. А тут вы ещё на собрании, скажу вам честно, не очень-то тактично выступили. Пытались свалить на него все. Жаловались, что резок очень. А ведь вы знаете сами прекрасно, кто виноват и почему вы засиделись на старых показателях.
– Он одержимый! – быстро и зло проговорила Алиса. – Он способен загнать человека на тренировках. Чего ему ещё надо? Я опять сегодня пришла первой, а ему все мало. Упёрся в свой проклятый секундомер!
– Да ведь секундомер-то показал, что вы не вышли из тридцати девяти, как обещали.
– Ну, уложилась почти в сорок. Тоже неплохо. Другие ещё хуже. Не могу я ради его тренерского честолюбия превратиться в машину какую-то, от всего отказаться. Просто надоело! Нет, правда, Кар, вы должны меня понять. Я так больше не могу. Из-за каждой рюмки случайной – драма; за покером лишний часок ночью посидишь – утром выговор, распеканция; папироску заметил – у-у! Мировой скандал… Он меня прямо истерзал этим режимом. Говорят, что я люблю лёгкую добычу. Ну неправда, сами видели – выкладываюсь вся, без остатка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Весело катила электричка по заснеженным подмосковным просторам, взметая тени сосен вперемежку со врывавшимися в вагонные стекла мелькающими полосами солнечных просветов. Радужные зайчики скользили по благородной и строгой снасти, способной сделать человека крылоногим. И в такт перестуку вагонных колёс покачивалась распеваемая вполголоса песня лыжников:
Через леса сосновые,
Где дух вина хмельней,
Лыжни проложим новые
По свежей целине…
Я всегда любил эти поездки на состязания вместе с шумной ватагой лыжников, которые в такие часы целиком завладевали вагонами поезда. Казалось в эти дни, что электричка, теряя свою природную будничность, несётся вдаль, как разогнанная тысячами тонких весел крутобокая ладья. А сегодня предстояли гонки на десять километров, которыми завершались зимние состязания, ежегодно проводимые под Москвой для розыгрыша традиционного хрустального кубка. Этим почётным трофеем последние годы владело спортивное общество «Радуга». Тщетными были все старания его постоянного соперника «Маяка» вернуть себе этот принадлежавший ему некогда важнейший зимний приз. Друг мой Чудиноз был тренер «Маяка». Он приложил немало усилий, чтобы питомцы его отвоевали обратно зимний кубок, но это ему не удалось. Были среди выучеников Чудинова чемпионы и чемпионки, завоёвывавшие первые места в весьма ответственных состязаниях на лыжне, но по общей сумме очков, когда при розыгрыше кубка дело решалось результатом, показанным всеми гонщиками, то есть по командному зачёту, «Маяк» оставался на втором месте. И даже непобедимая Алиса Бабурина неизменно приходившая с результатом на две-три секунды лучшим, чем у всех её соперниц, не настолько опережала их, чтобы победой своей поправить дело, вывести команду вперёд и обеспечить «Маяку» желанный приз.
В Подрезкове, излюбленном месте московских лыжников, дул ровный и душистый, натягивавший едва уловимый запах прогретой солнцем хвои морозный ветер. Он рождал струнный звон в проводах, звонко хлопал цветными стягами спортивных обществ, легонько жёг щеки. И все вокруг выглядело румяным, помолодевшим, полным игольчатого радужного блеска, который как бы роился в прозрачном воздухе над слепяще-белым снежным настом. Светло-голубым было небо над красноствольными соснами, густо-синими – тени на снегу, сочно-алыми – маленькие флажки, трепетавшие на верёвке; они, как на охотничьем окладе, охватывали всю строго размеченную трассу гонки. И мы были в центре этого морозного, солнечного, вольно дышащего мира.
Гонка уже началась, и последние номера ушли со старта, когда я выбрался на один из снежных холмов, расположенных неподалёку от финиша. И тут я увидел Чудинова. Он был в своей любимой швейцарской куртке, утратившей со временем тот заграничный шик, который когда-то в ней так нравился нам, повидавшей виды, ставшей обжитой, весьма домашней. Но именно по этой памятной куртке я и узнал его ещё издали, хотя, признаться, никак не ожидал видеть Чудинова тут после вчерашнего разговора. Он стоял на лыжах, слегка опираясь на палки, и с несколько скучающим видом поглядывал то на секундомер, лежавший у него на ладони, то в сторону проносившихся к финишу лыжников. Я подъехал к нему. Он, услышав, быстро обернулся, чуть-чуть виновато, как мне показалось, усмехаясь.
– Что? Удивляешься или торжествуешь? Не выдержал, мол, потянуло,
Я пожал плечами:
– Ну, если ты так читаешь чужие мысли, не стоит утруждать себя словами. Я могу и помолчать.
– Не злись, старик, – сказал Чудинов, – и, пожалуйста, без скоропалительных выводов. – Он упрямо мотнул подбородком и, коротко стукнув одной лыжей о другую, оббил снег. – Да, явился. Обещал Алисе. Не хотел, чтобы она имела оправдание – бросил, мол, в ответственную минуту. Мало того, скажу больше: я с ней вчера весь график дистанции ещё раз прошёл. Ну, и что? Это, ничего не меняет… Конечно, постарается выложить все. Но в том и беда, что ей больше нечего выкладывать.
На холм вскарабкался, отдуваясь и проваливаясь в глубоком снегу, не в меру расторопный мужчина, облачённый в роскошный лыжный костюм моднейшего покроя, со множеством карманов на самых неожиданных местах. Он так сверкал на солнце бесчисленными застёжками-»молниями», что ему мог позавидовать сам Перун. Под мышками у него было по лыже. Это был начальник материальной базы спортивного общества «Маяк» Тюлькин. Отпыхиваясь и проклиная всё на свете, поднялся он к нам и, упарившись, снял с головы шапку-финку с кожаным верхом и пуговичкой. Он был белобрыс, под волосами цвета пеньки кожа на висках розовела, как у дога.
– Здравствуй, товарищ Чудинов! Категорически приветствую!
– Здравствуй, Тюлькин, – не глядя, отвечал Чудинов.
– Труженику пера, нашему специальному корреспонденту, привет крупным шрифтом! – бросил в мою сторону Тюлькин. – Ну как, прошла наша?
– Проследовала, – сдержанно отозвался тренер.
– Времечко? – осведомился Тюлькин.
– Прошлогоднее. – И Чудинов отвернулся, махнув рукой.
– А с нас хватит, – обрадовался Тюлькин. – Лишь бы первое местечко, и мы дома. Что тебе ещё нужно?
Я приложил к глазам бинокль, наладил окуляры и взглянул в ту сторону, где в отдалении виднелись фанерные знаки финиша. Туда, к лёгкой арке, украшенной хвойными ветвями и флагами, уходила, всех обогнав, лыжница под номером «И» на белом квадрате, который чётко выделялся на алом чемпионском свитере. Алиса Бабурина опять побеждала.
– Что мне нужно, спрашиваешь? – говорил в это время Чудинов у меня за спиной Тюлькину. – Кубок нужно было нашему «Маяку» вернуть – раз, чтобы время Алиса улучшила – два, а с такими результатами, – он ткнул пальцем в стекло секундомера, поднося его к самому носу Тюлькина, – с такими результатами нам только срамиться на международной лыжне, а кубку опять зимовать у «Радуги».
– Ну что ты хочешь от Бабуриной, честное слово! – бормотал Тюлькин. – Всё равно же время по лыжам в таблице рекордов не пишется. Пришла первой, и будьте добры. Я подхожу чисто материально. Лично ей медалька обеспечена, а за ней и это, – он потёр пальцами, сложенными в щепоть, – и шайбочки посыплются.
Так Тюлькин называл деньги.
Чудинов только рукой махнул:
– Ну что с тобой толковать! Пусть приходит первая, для меня теперь это уже дело последнее. Три года одно и то же времяла этой дистанции, и ни с места. Я, видно, уже не гожусь.
Тюлькин одним глазом заглянул в стекло секундомера, который продолжал держать перед ним Чудинов.
– Вполне свободно секундомер мог подвести, – начал он. – Ваше дело тренерское – деликатное, точная механика. Давай, товарищ Чудинов, я тебе подберу у себя на материальной базе новенький. Последняя модель, американская.
– А ну тебя к чёрту! Как-нибудь обойдусь без твоей материальной базы.
Тюлькин обиженно вздохнул и стал боком, то и дело проваливаясь выше колен своими шикарными бурками в снег, осторожно спускаться с холма. Лыжи с палками он по-прежнему держал под мышками.
– А ты что же, такой специалист по спорту, а сам на лыжи не станешь? – крикнул ему Чудинов.
– Эй, друг милый, – донеслось снизу, – мне время дорого. И казённый инвентарь надо беречь как-никак. Ну, был бы ещё парад какой, так я бы тоже – для учёта массовости. А так, вон с горки сойду, там уж по ровному и покачу.
Тем временем на снежной равнине, залитой зимним солнцем, показалась быстро движущаяся фигурка лыжницы. Через бинокль я разглядел, что она идёт под номером «15». Гонщица стремительно приближалась. Шаг у неё был размашистый, упругий. Чудинов, уже не глядя на лыжню, подпрыгнул, опираясь на палки, сделал полный разворот и уже приготовился съехать с холма.
– Все, – сказал он, – я своё выполнил. И знай, ты меня видел на лыжне последний раз.
– Делай как знаешь, только имей в виду – поступаешь глупо. Ты смотри, какая красота! Хоть в последний раз оглянись!
Чудинов нехотя поглядел в ту сторону, куда я ему показал. По лыжне ходко шла гонщица, которую я только что заметил перед тем. Она была видна сейчас сбоку, но, обходя петлю трассы, разворачивалась лицом к нам. На белом фоне снега чётко рисовалась в свободном и широком движении её порывисто нёсшаяся крепкая фигура. Большеглазая, с лицом упрямой девочки-переростка, с лучистой эмблемой «Маяка» на рукаве, с мягкой волнистой прядкой, выбившейся из-под вязаной шапочки и заиндевевшей от мороза, с нежно-матовым румянцем на круто выведенных щеках, она словно бы и не шла, а, скорее, летела по-над белым настом. Вот она, словно не зная устали и головокружения, легко с поворота взяла крутой подъём и, энергично отталкиваясь палками, помчалась по крутогору в жемчужном снежном вихре, ею же рождённом. Я следил за нею через сильный двенадцатикратный бинокль, и, честное слово, мне показалось, что там, вдали, возникло в эту минуту живое олицетворение розовощёкой, устойчивой русской зимы.
Я узнал лыжницу. Она мне запомнилась ещё по прошлогодним состязаниям на Урале, куда я ездил от газеты. Да, я узнал её, снискавшую кличку «Хозяйки снежной горы», о которой уже ходила слава по Зауралью. Вот, значит, она теперь приехала в Москву, чтобы впервые помериться силами с нашими лучшими гонщицами. На секунду у меня снова всплыла последняя и робкая надежда.
– Видал? – спросил я Чудинова, протягивая ему бинокль. – Не на одной твоей Алисе свет клином сошёлся. Ты только погляди, как идёт!
Чудинов отвёл рукой протянутый ему бинокль, но сам не сводил глаз с лыжни.
– Что же, хорошо идёт, ходко… Ух ты, смотри, какой подъем берет! На седьмой километр пошла, а свеженькая, словно сейчас со старта. А в общем, мне до этого уже дела нет, – внезапно остывая, отрезал он.
Резко оттолкнувшись палками, Чудинов покатил вниз с холма. Я последовал за ним. Мы подъехали к группе зрителей, стоящих возле трассы. Тут был контрольный судья с секундомером. Увидев Чудинова, он поспешил к нему:
– Видал? Вот силушка! Подъем-то, подъем-то как взяла!
Один из болельщиков почтительно вмешался:
– Мне кажется, что данные есть, но техники маловато. Много времени на прямой потеряла. Куда ей до нашей Бабуриной!
Лыжница между тем с непостижимой быстротой вымахивала на крутой подъём вдали.
Я снова не выдержал:
– Нет, ты гляди, Степан, гляди, как идёт! Будто на разминку вышла, а ведь это уже последняя треть дистанции. Эх, такой бы ещё технику с хорошим тренером отработать! Я, конечно, не уговариваю, но на твоём месте, если б во мне оставалась хотя бы капля…
– Грубая, брат, работа, – остановил меня Чудинов, – зря стараешься, старик. – Он осторожно скосил глаза в сторону лыжни. – Да, идёт, конечно, неплохо, – ворчливо согласился он, – то есть просто здорово идёт! Задатки дай бог, но техника… – Он зевнул с подчёркнутым равнодушием. – От кого она, кстати, идёт? – И он потянулся к моему биноклю.
Пока я снимал с шеи ремень бинокля, передавал его Степану, а тот налаживал по глазам себе стекла, лыжница, уже унёсшаяся от нас на солидное расстояние, вышла на спуск. Мчась на большой скорости и, видно, пробуя спрямить немного кривую от флажка к флазкку, она сделала рискованный разворот вокруг куста. Чтобы сохранить равновесие, гонщица слегка наклонилась в сторону и задела за куст. Я видел, как ветерок подхватил снег, облетевший с потревоженных сучьев.
– Так, – сказал Чудинов, отрываясь через секунду от окуляров бинокля, – номер пятнадцать. Ну-ка, погляди по списку… У тебя с собой? Сейчас узнаем, что за птица.
В списке под номером «15», как я уже видел раньше, значилось: «Наталья Скуратова, «Маяк», Зимогорск». Но сейчас меня вдруг словно осенило. Я в один миг прикинул, что может получиться, если… И я уверенно сообщил:
– Это Авдошина… Зинаида Авдошина, город Вологда.
– Ага… Вологда, – негромко, про себя, заметил Чудинов.
– Сама судьба, – поспешил я, ведя свои сложные расчёты. – По-моему, выбор теперь ясен. Ты же как раз решал, куда ехать: либо в Вологду, либо в Зимогорск. Перст судьбы указует на Вологду.
– Да. Вологда, говоришь? – повторил задумчиво Чудинов. – Судьба, говоришь? Нет, старик. Вопрос решён, выбор сделан – твёрдо еду в Зимогорск, от греха подальше.
– Ну и шут с тобой, поезжай! От себя не уедешь! – крикнул я ему вдогонку.
Когда, спускаясь с холма, я в последний раз глянул на трассу гонки, там произошла какая-то заминка. Я видел, как контрольный судья что-то кричал в рупор лыжнице, показывая ей, очевидно, что она срезала дистанцию и ушла за флажок. Кричали где-то зрители. И лыжница, застопорив на полном ходу, взметая целое облачко снега, растерянно оглядываясь, торопливо возвращалась обратно вверх по крутому снежному склону. По-видимому, она сбилась с трассы по неопытности или слишком увлёкшись скоростью на повороте.
У финиша, где азартно толклись зрители, болельщики, лыжники и пробивались вперёд фоторепортёры, я услышал голос диктора, нёсшийся из репродуктора на столбе:
«К финишу подходит под номером одиннадцатым заслуженный мастер спорта Алиса Бабурина. Спортивное общество «Маяк». Сегодня Бабурина в третий раз выигрывает личное первенство. Правда, время, показанное Бабуриной, не выводит пока ещё «Маяк» на первое место по командному зачёту. Зимний кубок, по-видимому, опять остаётся у «Радуги».
Пока ещё толпа не заслонила от меня черты финиша, я увидел, как Алиса, миновав заветную линию под аркой, разом как бы сникла и, совершенно обессиленная, с размотавшейся чёлкой, прилипшей к мокрому лбу, почти падая, в полном изнеможении повисла на руках подбежавших к ней и успевших подхватить её под мышки лыжников. Да, что говорить, Алиса Бабурина умела, по выражению лыжников, выкладываться до конца, все ставя на карту и отдавая к финишу сполна весь запас сил.
Уверенно прокладывая себе дорогу в толпе, спешил Тюлькин.
– Ну, как на мази? – подмигивая, спросил он, нагнав Алису.
– Чудинов где? – спросила кратко, ещё тяжело дыша, Алиса.
– Виноват, меня вторично интересует, как на этом составе мази себя лыжи чувствовали. На правильный состав я попал?
– Мазь отличная. Спасибо, Тюлькин, только запах какой-то мерзкий.
Тюлькин оскорбился:
– Кому запах, а для чутко понимающих, может быть, аромат. И я вам одеколону в мази подливать не обязан.
– Ты скажи лучше, где Чудинов? – устало переспросила Алиса.
Несмотря на видимое торжество, она была явно расстроена.
– С ним простись, забудь навеки. Так и заявил, – отрапортовал Тюлькин.
– Коля, я тебя серьёзно спрашиваю. Он, должно быть, сам меня ищет.
– Номером ошиблись, – съязвил Тюлькин. – Он, возможно, теперь пятнадцатый ищет.
– Пятнадцатый? Кто это? – удивилась Бабурина. – Зачем?
– Утешать и перевоспитывать собирается. Собрался за ней, по слухам, в город Вологду. У контрольного судьи спроси. Потом, кажется, раздумал, перерешил, изменил направление. Следует в Зимогорск, на Урал.
– Ничего не понимаю! – Алиса растерянно поглядела на Тюлькина. – Можешь ответить толком?
– Где уж нам уж, мы по хозяйственной части, а тут – психология, – парировал Тюлькин, постукав себя по лбу. – Вот обратитесь к нашему специальному корреспонденту, а я двинулся. Привет крупным шрифтом!
– Что он болтает? – обратилась Алиса ко мне.
– Да глупости. Ерунда все. Одно только верно: что Чудинов уезжает в Зимогорск. Решил окончательно.
– Но он видал, как я сегодня шла?
– Видал, по секундомеру прикинул.
– Ну что, недоволен опять?
Тон у неё сейчас был виноватый, и мне её даже стало немного жаль.
– Дело ведь не только в вас, Бабурина. Ему вообще стало казаться, что он уже дал спорту всё, что мог. А тут вы ещё на собрании, скажу вам честно, не очень-то тактично выступили. Пытались свалить на него все. Жаловались, что резок очень. А ведь вы знаете сами прекрасно, кто виноват и почему вы засиделись на старых показателях.
– Он одержимый! – быстро и зло проговорила Алиса. – Он способен загнать человека на тренировках. Чего ему ещё надо? Я опять сегодня пришла первой, а ему все мало. Упёрся в свой проклятый секундомер!
– Да ведь секундомер-то показал, что вы не вышли из тридцати девяти, как обещали.
– Ну, уложилась почти в сорок. Тоже неплохо. Другие ещё хуже. Не могу я ради его тренерского честолюбия превратиться в машину какую-то, от всего отказаться. Просто надоело! Нет, правда, Кар, вы должны меня понять. Я так больше не могу. Из-за каждой рюмки случайной – драма; за покером лишний часок ночью посидишь – утром выговор, распеканция; папироску заметил – у-у! Мировой скандал… Он меня прямо истерзал этим режимом. Говорят, что я люблю лёгкую добычу. Ну неправда, сами видели – выкладываюсь вся, без остатка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23