Согласие было тотчас получено, и я пошел проверить, как себя чувствует больная.
На лестнице меня догнал лейтенант Петруша и, смущенно кашлянув, попросил задержаться на два слова. Я задержался. Он, виляя по сторонам взглядом, извинился за свою настойчивость и огорошил сообщением, что больше жизни любит Машу и только любовь к ней возвратила его к жизни.
Не врачи-немцы и мои экстрасенсорные способности, а его великая любовь!
– Ну и что? – спросил я. – Я-то тут при чем?
– Вы должны меня понять и помочь! – горячо сказал он. – Вы же тоже были когда-то молодым! И тоже, наверное, кого-нибудь любили!
– Был, – согласился я, – и не так давно как вы думаете, еще нынче утром. Да и любил совсем недавно.
Однако он меня не слушал, как и большинству влюбленных ему было важнее, чтобы слушали его. Говорил Петруша горячо и страстно, одной рукой придерживая меня за рукав, видно чтобы не сбежал:
– Я, как только увидел Марью Николаевну, сразу понял, что мы с ней созданы друг для друга! Мы встретились не просто так, нас друг к другу вела судьба! Мы с ней…
– Погодите, – придержал я лошадей, – когда вы узнали, что Маша женщина?
Глаза у парня затуманились сладостным воспоминанием, мне показалось, что он даже облизнулся:
– Тогда, в трактире, когда вы нас лечили. Вы мне велели спать, но я не заснул и все видел.
Я точно помнил, что ничего неприличного мы с Машей не делали и удивленно, уточнил:
– Что вы такое видели?
– Как вы ее, – он замялся, подбирая нужное слово, – как вы ее осматривали…
– А…, – догадался я, что он мог тогда видеть. Мне пришлось раздеть княжну, чтобы послушать ее сердце. – Значит, именно тогда вы в нее влюбились?
– Полюбил, – поправил он, – на всю жизнь!
Если учесть, что в тот момент он был почти при смерти, можно было предположить, что Кологривов далеко пойдет.
– И за что же вы ее полюбили? – не смог я отказать себе в удовольствии, хоть так насолить «счастливому сопернику».
– За большую душу! – не задумываясь, на чистом глазу, сообщил он.
– За одну или за обе? – уточнил я, имея в виду не совсем тоже, что он.
– А разве у человека бывает две души? – не понял Петруша.
– У женщин бывает, особенно когда они топлес, – ответил я, высвобождая рукав, – две такие большие, округлые, нежные души. Простите, мне нужно посмотреть как там больная.
– Да, конечно, надеюсь, вы меня не осуждаете? – спросил он вслед.
– Ничуть, сам такой, – сказал я, уже через плечо, злорадно подумав, что с Машиной железной волей и княжеской спесью, парень, если у них сладится, окажется в крепких, надежных руках.
– Только не знаю, пойдет ли за вас княжна Урусова, – добавил я ложку дегтя в бочку розового меда, – она происходит от Едигея Мангита, а это очень древний род.
– А мы ведем свой род от самого Рокши! «Честна мужа из немцев!», – совсем другим голосом сообщил Кологривов. – Его потомок в десятом колене, Иван Тимофеевич Пушкин, прозванный «Кологрив» был моим…
– Ну, если вы потомок того Пушкина, тогда я думаю, у вас все будет в порядке, – пообещал я, уже входя в Машины апартаменты.
Девушка, что оставалась с Машей, сидела перед кроватью на стуле и клевала носом. Мой приход ее разбудил, и она тут же принялась стрелять шальными, довольно-таки, бесстыжими глазками.
– Спит? – спросил я, кивнув на больную и нарочно не обращая внимания на миловидную сиделку.
– Спит, – кокетливо, подтвердила она.
Я вытащил из-под одеяла Машину руку и проверил пульс.
– А ты что такое, барин, делаешь? – заинтересовалась шустрая сиделка.
– Слушаю, как стучит сердце, – объяснил я.
– Шутишь, – засмеялась она, – сердце разве в руке? Оно вот здесь, – объяснила девушка, положив руку на свою высокую грудь. – Не веришь? Можешь сам послушать, как стучит!
Похоже, нравы в доме Кологривовых царили не слишком пуританские.
– По руке тоже можно проверить, – вежливо отверг я предоставляемую заманчивую возможность «пальпировать» сельскую шалунью, – сама приложи палец к жилке на запястье и почувствуешь.
Девушка приложила, но ничего не почувствовала.
– Нет, у меня сердце только в груди бьется, – сообщила она, выгибая спину, чтобы эта часть ее тела не оказалась незамеченной.
– Нужно вот так слушать, – объяснил я, беря ее за руку и пристраивая палец на нужное место. – Теперь чувствуешь?
– Ну, надо же, в руке сердце бьется! – поразилась девушка невиданным открытием. – А еще где-нибудь бьется? – игриво поинтересовалась она.
Я многообещающую исследовательскую деятельность не поддержал и погрешил против истины:
– Больше нигде, – и попросил, – ты мне, пожалуйста, не мешай, я сейчас буду лечить боярышню.
– А можно я посмотрю? – умоляющим тоном попросила она.
– Хорошо, смотри, только не разговаривай, – не смог отказать я симпатичной представительнице прекрасного пола.
Похоже, известие о смерти родителей оказалось последней каплей переполнившей резерв сопротивляемости организма, и Маша всерьез заболела. Определить, что с ней я сразу не смог и вынужден был водить ладонями над всем телом, пытаясь по своим ощущениям понять, что с ней случилось. Ничего так и не определил и решил провести, что называется, общеукрепляющий сеанс терапии. Со стороны такое лечение, наверное, выглядело не очень убедительно. Я не касаясь кожи, просто медленно водил над телом руками. Когда устал, прикрыл княжну одеялом и сел в кресло отдохнуть.
– Барин, – прошептала над ухом сиделка, – а что ты такое делал?
– Лечил, – ответил я, откидываясь на спинку кресла. – Теперь барышня поспит и выздоровеет.
– А меня можешь полечить? – лукаво, спросил она.
– Тебя то зачем? Ты и так здоровая, кровь с молоком. Вон, какие щеки румяные!
– Не скажи, – грустно сказала она, – иной раз так в груди щемит! Страсть!
– Это у тебя не от болезни, а по другой причине щемит, – невольно включился я в разговор. – В тебе так кровь играет.
– А, правду, бабы говорят, что ты из парня можешь девку сделать? – задала она новый вопрос.
– Какие еще бабы? – спросил я.
О том, что Маша не мужчина, стало известно узкому кругу лиц меньше часа назад, все это время девушка не выходила из комнаты и ни с кем не общалась. Вопрос: как неведомые «бабы» обо всем этом узнали и сообщили моей новой знакомой.
– Наши, бабы, из людской, – чуть громче, чем нужно, ответила она, и Маша беспокойно зашевелилась во сне. – Уже все про то давно знают.
– Тише, – попросил я, – тебя, как звать?
– Любой, – ответила она, озорно блеснув глазами. – А называть можешь, как понравится, хоть Любушкой, хоть Любашей.
– Вот и хорошо, Любаша, если тебе так хочешь поболтать, пойдем в будуар.
– Куда пойдем? – кокетливо переспросила девушка.
– В ту светлицу, – перевел я на русский язык, подозрительное слово.
– А ты, барин, приставать не станешь? – непонятно с чего испугалась она.
– А ты как хочешь?
– Я девушка честная и ничего такого себе делать не позволяю, – твердо сказала она.
Я не стал уточнять, кому она ничего не позволяет делать «ничего такого». Себе или с собой, пожал плечами и остался сидеть в кресле.
– Вольному воля – спасенному рай!
Поговорка Любе почему-то не понравилась, она нахмурилась, поправила платочек на голове и, решившись, спросила:
– Скажи правду барин, ты из бабы мужика можешь сделать?
– Могу, только не здесь, – серьезно ответил я, показал глазами на княжну и прижал палец к губам.
Сиделка понимающе кивнула и сама пошла в соседнюю со спальней комнату. Я двинулся вслед за ней. Судя по меблировке дома, Кологривовы жили значительно скромнее Урусовых, но, последний кусок еще не доедали. Я осмотрел довольно уютный будуар и опустился на мягкую кушетку, обитую лиловым бархатом. Девушка устроилась на другом ее краю.
Мы уже включились в игру, но оба делали вид, что сидим здесь просто так, чтобы не тревожить спящую барышню.
– А из меня сможешь парня сделать? – вдруг попросила она.
– Тебе это зачем? – засмеялся я, с удовольствием глядя на ее милое, круглое лицо с ямочками на щеках.
– Просто так, хочу побыть мужиком, – игриво, поведя плечом, сообщила она.
– Не знаю, – нарочито серьезно, ответил я, – сначала нужно посмотреть получится ли из тебя мужчина.
Не могу сказать, зачем мне нужен был этот мимолетный почти виртуальный роман. Может, только по тому, что в чужом доме кроме флирта заняться было просто нечем. Слушать любовные излияния лейтенанта я не хотел, по понятным причинам. Француз намертво прилип к хозяйке, та этому, похоже, не препятствовала, и им было не до меня. Осталось только лечь спать или разговаривать с Сергеем Петровичем, что было много скучнее, чем болтать с симпатичной девчонкой. Может быть, только поэтому, я без сопротивления дал себя втянуть в рискованный разговор.
– Так посмотри! Мы за осмотр денег не берем! – загадочно улыбаясь, заявила Люба, встала в позу и подбоченилась уперлась рукой в крутое бедро.
– Так ничего не видно, – скорее по обычной на Руси мужской привычке ухаживать за всякой хорошенькой женщиной, чем из коварного интереса непременно ее соблазнить, начал я провоцировать сельскую кокетку, – ты сначала все с себя сними!
– Что снять? – не поняла она.
– Сарафан, рубашку и что там еще на тебе надето.
– Так разве такое можно? – рассердилась девушка. – Ты, барин, говори, говори, да не заговаривайся! Может, и лечь сразу прикажешь?
– Это как ты сама хочешь. Не я же хочу стать девушкой, это ты собираешься парнем. Не хочешь, раздеваться, твое дело.
Я откинулся на подушку, расслабился и прикрыл глаза. Любу несколько минут не было слышно, потом она сказал:
– Ладно, барин, будь, по-твоему, если хочешь смотри! Нам скрывать нечего!
Я лениво приоткрыл глаза и посмотрел. Девушка и правда все с себя сняла и стояла, гордо распрямившись и откинув назад голову.
– Ну, как? – насмешливо спросила она, встретившись со мной взглядом. – Превратишь?
– Нет, – помолчав минуту, сказал я, – парня из тебя не получится.
– Это еще почему? – взвилась она.
– Ну, кто же станет портить такую красоту! – вполне искренне, ответил я. – Тебе быть девушкой во много раз лучше!
– Скажешь, тоже, – смутилась Люба. – Сиди на месте, бессовестный!
Она быстро натянула на себя сарафан и пулей выскочила из будуара.

Глава 13


В последних числах сентября,
Презренной прозой говоря,
В деревне скучно…

Сначала я посидел в гостиной, наблюдая, как виконт охмуряет хозяйку. Потом выслушал глубокомысленные рассуждения Сергея Петровича, который все никак не мог собраться уехать из гостеприимного дома, по вопросам военной стратегии и тактики, в которой мы оба ничего не понимали. Собрался уже сбежать, но не успел, в комнате появился Петруша Кологривов и решил рассказать мне историю своей любви.
– Я хочу с вами посоветоваться, – сказал он, присаживаясь рядом на диван и просительно заглядывая в глаза.
– Слушаю вас, – обреченно ответил я, заранее предполагая, что может сказать влюбленный молодой человек.
– Как вы думаете, Мария Николаевна выздоровеет?
– Не сомневаюсь.
– Вы так много для нее сделали, – сказал он, – я вам безмерно благодарен.
Что он имеет в виду, я не понял и вместо ответа утвердительно кивнул головой.
– Мария Николаевна – ангел! – добавил молодой человек, с чем я опять молча согласился.
Дальше разговор уже не сбивался с намеченного русла, и я узнавал все о новых и новых замечательных качествах прекрасной княжны. У меня появилось чувство, что это он, а не я в непрерывной близости провел с ней все последнее время.
Пока лейтенант заливал мне уши сладким сиропом, я наблюдал в окно, как во дворе отоспавшиеся и отдохнувшие французские солдаты обольщают невинных русских девушек. Как почвенника и патриота меня такие действия оккупантов возмущали, но местным красоткам, кажется, это нравилось, они вполне благосклонно принимали и ухаживания и подарки от картавых пришельцев.
– Вы совершенно правы, – дождавшись короткой паузы в его монологе, попытался я закруглить разговор, – Марья Николаевна совершенно чудесная и незаурядная барышня.
– А вы знаете, – мне показалось, не совсем к месту, сказал Кологривов, – я сначала ее к вам очень ревновал!
– Чего это вам взбрело в голову? – удивился я.
– Виноват, я сам понимаю, что это было глупо, Марья Николаевна мне все про вас рассказала! Вы ей были вместо отца, потому я и хочу попросить у вас извинения.
– Полноте, сударь, какие там извинения, я вас прекрасно понимаю, – сказал я. – Я бы на вашем месте тоже, возможно, ревновал.
– Я, знаете ли, как все это время рассуждал, – поделился со мной пылкий лейтенант, – как можно было близко знать и не полюбить такого ангела! Тем более что вы по ее, конечно, нужде, как лекарь, видели княжну без одежды, – сказал он и, покраснев, отвернулся.
Мне можно было ему возразить, что он-то имел то же самое счастье, что и я, но безо всякой на то нужды, но я промолчал. Тем более что в это время во дворе назревал международный скандал. Местным парубкам надоело безучастно наблюдать, как иностранцы унижают ухаживаниями русских девушек и они собрались тем показать, у кого кулаки крепче и кто здесь хозяин.
– Она мне все рассказал о вас, – продолжил бубнить Кологривов, – о вашей жене, как вы ей верны и как ее ищите, и я тогда понял, что был касаемо вас и Марьи Николаевны совершенно неправ…
– Погодите, Петр Андреевич, – перебил я его. – Кажется, сейчас начнется драка. Нам стоит выйти, успокоить страсти.
– Драка? Какая драка? – не понял он.
– Тоже на почве ревности. Ваши дворовые собираются бить французов.
Только теперь Кологривов посмотрел в окно, увидел, что интернациональные бойцы выстроились друг против друга стенка на стенку и оскорбляют противников словами, кажется, отлично понимая друг друга. Предметы же раздора, толпились в нескольких шагах от них, лузгали семечки и с интересом наблюдали, чем все это кончится. Была среди зрительниц и моя новая знакомая Любаша.
– Что это они такое придумал! – сердито сказал молодой барин, быстро вставая с дивана.
– Ревнуют, – невинным голосом, объяснил я.
Кологривов виновато улыбнулся и пошел разгонять забияк. Я же воспользовавшись моментом, сбежал от его излияний в свою комнату, прихватив по дороге со стола в гостиной книжку стихотворений старинного русского поэта, Ипполита Федоровича Богдановича. Мне так давно не попадалось в руки печатное слово, что я тотчас раскрыл ее и с наслаждением прочитал:

«Собственная забава в праздные часы была единственным моим побуждением, когда я начал писать „Душеньку“; а потом общее единоземцев благосклонное о вкусе забав моих мнение заставило меня отдать сочинение сие в печать, сколь можно исправленное»…

Прочитав вступление, я принялся за сами стихи:

Красота и добродетель
Из веков имели спор;
Свет нередко был свидетель
Их соперничеств и ссор…

Дочитать поэму мне не дали. В дверь кто-то постучал, я разрешил войти, и в комнате появилась Люба.
– Ой, я вижу, вы заняты, – сказала она, почему-то перейдя со мной на «вы».
– Входи, – пригласил я, с удовольствием откладывая архаичные стихи. – Чем там во дворе дело кончилось, подрались ваши парни с французами?
– Нет, – засмеялась она, – барин пристыдил и наших, и хранцузов. Дураки они все. А вы что такое делаете?
– Стихотворения читаю.
– Это как так?
– Ну, стихи, это вроде как песни, только их не поют, а рассказывают, – объяснил я.
– А мне расскажете? – попросила она.
– Изволь, – согласился я. – Что бы тебе такое рассказать…
– Так хоть из этой библии, – предложила она.
У меня мелькнула мысль, провести простой эксперимент. Что я незамедлительно и сделал, прочитал простой, неграмотной девушке, знающей из всех существующих на земле книг только одну библию, стихотворение Пушкина.

Я помню чудной мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты…

Я был уверен, что большинства слов Люба никогда не слышали и, соответственно, не понимала, но сидела она, затаив дыхание, и когда я кончил,

И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.

на глазах у девушки были слезы.
Если нашему народу дать нормальное образование и хорошие школы! – думал я, умиленный ее внутренним чутьем к прекрасному. Куда бы до нас было тем же французам!
– Очень красиво и грустно, – сказала Люба, кончиками платка отирая глаза, и неожиданно для меня спросила. – Хотите, я приду к вам сегодня ночью?
– Очень хочу, – не раздумывая, ответил я, и только потом отрицательно покачал головой. – Только боюсь, ничего у нас с тобой не получится. Я живу не один, со мной тут французский офицер ночует.
– Не будет его здесь сегодня ночью, – спокойно ответила она, – он у барыни будет спать.
Утверждение было неожиданное и смелое. Я кроме интереса друг к другу у этой взрослой пары не замечал других признаков интимной близости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31