– Саблю? – переспросил тот, сбиваясь с агрессивного настроя.
– Мне кажется у ясновельможного пана рыцаря дужо добри штал, – польстил я.
Против такого хода «кичливый лях» не устоял, тотчас обнажил клинок и передал мне для осмотра. Все присутствующие – и поляки, и московиты – столпились вокруг стола, осматривая и оценивая оружие. Сабля у пана и правда была хорошая.
– А какая сабля у ясновельможного пана? – в свою очередь спросил поляк.
Начался осмотр моего оружия. О ссоре и назревающей драке все давно забыли.
– А теперь давайте выпьем за приязнь и дружбу! – предложил я и кивнул половому, чтобы тот принес меда.
Я рассчитал, что против такого клича не сможет устоять никакой славянин, ни восточный, ни западный, и оказался прав. Кичливые ляхи тотчас пригласили московитов за свой стол, широкие москали, не скупясь послали половых за новыми кружками, и начался праздник международной солидарности трудящихся.

Пролетарии всех стран
Маршируют в ресторан.


Глава 17

Этот вечер выдался на удивление тихим и теплым. Наше короткое, скупое на тепло лето очень редко балует жителей такой приятной во всех отношениях погодой. Короткий дневной дождь прибил пыль, освежил листву и воздух. В такую благодатную пору хотелось расслабиться, лежать где-нибудь на ароматной траве, под сенью дерев с прекрасной девой в объятиях и наслаждаться жизнью. Мы же с Прасковьей вместо этого прятались в густом бурьяне на задах Прохоровской усадьбы и ждали, когда о нас вспомнит обязательный и добросовестный холоп Фома.
По нашей с ним давешней договоренности, он должен был провести нас в терем, впустить внутрь и запереть снаружи. Точного времени нам с ним оговорить не удалось, счастливые росы пока еще часов не наблюдали и ориентировались на пение петухов и положение солнца. Потому обещание Фомы придти к ограде «после того, как стемнеет», имело довольно значительный временной разброс.
– Скоро уже? – в очередной раз торопила меня нетерпеливая Прасковья, безуспешно воюя с потревоженными нашим присутствием комарами.
– Скоро, – так же в очередной раз ответил я. Остальные участники авантюры, квартирный хозяин подьячий Иван Владимирович Горюнов и его старший сын Сидор, мужественно терпели укусы комаров и неопределенность своего положения. Они мне нужны были как свидетели предстоящего разоблачения коварной купеческой вдовы и согласились участвовать в ночном походе исключительно из хорошего к нам отношения и за приличную мзду.
Фома задерживался. Причин тому могла быть сколько угодно, но я больше склонялся к варианту, самому, что ни есть жизненному: братание с поляками слишком затянулось, и он просто физически не мог выполнить обещание, или оно вообще еще не кончилось.
С каждой просроченной минутой я нервничал все больше. Время безнадежно уходило, и вся моя задумка могла элементарно сорваться. Пришлось спешно придумывать новый сценарий предстоящего представления, что всегда чревато накладками и сбоями. Когда ждать больше не имело смысла, я решил рискнуть и начать без помощника.
– Ладно, пошли, обойдемся сами, – сказал я, вставая с земли.
Словно услышав меня, с наружной стороны забора послышался шорох, потом кто-то негромко выругался, и в лаз, возле которого мы прятались, просунулась голова, украшенная дорогой польской шапкой. Мы затаились, не представляя, кого нам прислала судьба.
– Эй, друг, ты где? – спросил пьяный голос.
– Здесь, иди скорее, – позвал я, опознав в польской голове русского Фому.
– Я сказал, что приду, и пришел, – сообщил Фома, протискиваясь в узкий лаз.
– Вижу, – ответил я, понимая, что сейчас упрекать пьяного холопа совершенно бесполезно. – Поторапливайся, а то мы опоздаем.
– Как так опоздаете, еще, не стемнело, – ответил он. – А это кто такие?
– Мои товарищи. Ты на ногах-то стоять можешь?
– Могу, я не только стоять, я даже спеть смогу. Хотите, я вам спою? Ой, так с вами девка... Какая хорошая девка...
Пока Фома пытался начать ухаживание, я взял его за шиворот и доставил на ноги.
Он встрепенулся и попытался сесть.
– Идем, мы опаздываем, – вразумительно сказал я и толкнул холопа в нужную сторону. Чтобы не упасть, он сделал первый шаг, а потом уже пошел «на автопилоте». Мы вчетвером двинулись вслед за ним.
По позднему времени в подворье никого из обитателей видно не было. В нашу сторону с лаем бросились было две дворовые собаки, но, узнав Фому, успокоились и составили нам компанию. Так тесной, компактной группой мы и дошли до того терема, где я был в прошлый раз. Вопреки моим предположениям, что он, как и прежде, пуст, оказалось, что дверь у него заперта изнутри.
– А ну, говори, кто в этом тереме живет? – спросил я местного обитателя.
– Где живет? – ответил он вопросом на вопрос. – Пошли лучше в кабак, там Витек всех угощает! Вот и шапку мне подарил. Хорошая шапка?
– Хорошая, а теперь подумай, как нам попасть вовнутрь.
– А чего здесь думать? – удивленно спросил Фома. – Сейчас попадем!
Я не успел глазом моргнуть, как он начал колошматить в дверь кулаком.
– Ты что делаешь, прекрати сейчас же, – зашипел я, оттаскивая его от двери.
Однако Фома стал вырываться, да еще и закричал во весь голос:
– Открывайте немедля дверь, что не видите, кто пришел!
Пришлось его отпустить и спрятаться в тень стены. Сопровождавшие нас собаки залились радостным лаем. Пьяный Фома, почувствовав свободу, совсем разошелся, теперь уже и кричал и колотил в дверь одновременно. Я понял, что наше дело сорвалось, и самое лучшее – огородами отступить на прежние рубежи.
– Уходим, – тихо сказал я товарищам.
Мы было двинулись к торцу терема, как дверь в терем широко распахнулась, и на крыльцо выскочила полная женщина со свечой и в ночной рубашке. Ничего не видя со света, она закричала:
– Это кто тут безобразничает?
– Матренушка, – тут же сменил голос с грозного на заискивающий наш проводник, – это же я!
– Ты, что ли, Фома? Никак напился?
– Напился, Матренушка, – покаянно ответил тот, – нечистый попутал.
– Ладно, заходи, коли так, – мягко сказала женщина, демонстрируя чисто национальный феномен, ласковое, едва ли ни нежное отношение простых русских женщин к пьяным и пьяницам.
Я ждал, когда Фома, наконец, войдет внутрь, опасаясь, как бы нас не заметила полная Матрена, как в действие неожиданно вмешалась Прасковья. Она отошла от стены и позвала:
– Мамушка!
Матрена уже пропустила мимо себя Фому и собиралась закрыть дверь. Голосок девушки ее буквально приковал к месту.
– Свят, свят, свят, – зашептала женщина, осеняя себя крестными знамениями. – Изыди, нечистый...
– Мамушка, это я, Прасковья, не бойся меня, я живая! – воскликнула девушка, выходя из темноты к свету.
Однако Матрена от испуга уронила свечу и принялась креститься правой, и отмахиваться от девушки левой рукой, шепча свое: «Свят, свят, свят».
Прасковья не выдержала и прыснула в кулак. Только после этого женщина решилась посмотреть на привидение. Девушка уже поднималась к ней по ступеням, заливаясь радостным смехом. Смех так не вязался со смертью и разгуливающими покойниками, что Матрена дала ей подойти вплотную.
– Никак это ты, Прасковья? – уже без дрожи в голосе спросила она. – Побожись, что живая!
– Ей богу, мамушка, живая и никогда не помирала.
– А кого же мы тогда похоронили? – задала та вполне резонный вопрос.
– Того я не ведаю, это все крестная проклятая придумала, меня покойницей объявила, а сама продала плохим людям, – объяснила Прасковья, переставая смеяться.
– Детонька моя сладкая, – горестно проговорила ксенщина, с опаской прикасаясь к Прасковье, – а я по тебе все глаза выплакала! Что ж это на свете делается, малого ребенка, сироту так обидели! – запричитала она, удостоверившись, что от Прасковьи не веет ледяным дыханьем могилы.
Мне их громкий разговор был совсем не с руки, потому я решил вмешаться и вышел к крыльцу. Матрена разом замолчала и попятилась в дверь. – Это еще кто таков? – спросила она бывшую воспитанницу. Прасковья глянула через плечо и успокоила:
– Не робей, он со мной. Это мой... ну, в общем, его зовут Алексеем, а там Иван Владимирович и Сидор Иванович Горюновы,
От такого количества незваных гостей мамушку растерялась, но «караул» не закричала. Однако смотрела зорко, продолжая прижимать к себе ожившую воспитанницу.
– Нам можно войти? – спросил я, стараясь поскорее окончить трогательную встречу.
Матрена не знала, что ответить, но немного посторонилась, и мы гуськом прошли в освещенные свечой сени. Там на лавке у стены уже лежал мой непутевый помощник. Женщины продолжали держать друг друга в объятиях. Теперь, на свету, Матрена меня узнала, и вновь ее заколотило. Слишком много для одного раза свалилось на нее пришельцев из иных миров. Обстановку разрядила сама не случившаяся покойница, она взяла дело в свои руки и представила мне свою мамку:
– Алеша, это моя мамушка Матрена, она меня растила с младенчества.
– Знаю я твоего Алешу, он отсюда в трубу улетел, – не без юмора сказала женщина, кажется, начиная понимать, что к чему.
– Он такой, он может и в трубу, – засмеялась Прасковья, после чего без паузы заплакала. – Ой, мамушка, как я по тебе соскучилась!
– Ладно, ладно, егоза, нечего сырость разводить. Жива, и слава Богу! То-то хозяйка никому возле твоего гроба выть не давала, говорила, что ты заразная! Что же вы в сенях стоите, проходите в горницу.
Мы прошли в знакомую комнату. Тут, как и в прошлый раз, никого не было. Прасковья, осматривая отчий дом, тотчас предалась сладостным воспоминаниям, а я отвел мамушку в сторону:
– Мне бы с тобой, Матрена, нужно о деле поговорить, – начал я.
Она меня перебила:
– Понятно, что не просто так ты сюда рвешься, говори, милый человек, что надо делать. Я за свою кровиночку жизни не пожалею!
– Жизни не нужно, но помощь твоя мне потребуется. Я надеялся на Фому, а он, сама видела, в каком состоянии.
– Эх, тоже нашел, у кого помощи просить! Говори смело, я, чем смогу, пособлю.
Выбора у меня не было, пришлось рисковать и брать на главную роль почти случайного человека.
– Спасибо, – сказал я, – первым делом спрячь вот этих двух людей, так, чтобы в нужный момент они могли видеть и слышать все, что будет делаться в этой комнате. Они свидетели, которые смогут подтвердить, что Прасковью обманом объявили умершей и лишили состояния. Другим способом доказать, кто она, и что с ней сделали, невозможно.
– Хорошо, спрячу, – согласилась Матрена. – Только кто же сам сознается в таком грехе? Хозяйка и под пыткой не возьмет на себя такую вину!
– Думаю, что я смогу заставить ее сознаться. В Прасковьиной светелке кто-нибудь сейчас есть?
– Как можно, там никто не бывает, все боятся заразы.
– Вот и хорошо, я пойду туда и переоденусь. Когда увидишь меня в иноземной одежде, не бойся, это я нарочно так выряжусь, чтобы напугать вашу Верку. Когда спрячешь Ивана Владимировича с сыном, приходи за нами с Прасковьей, я скажу, что тебе делать дальше.
Мой план, как уже, возможно, догадался проницательный читатель, был предельно прост. Я собрался переодеться в платье колдуна, заманить коварную крестную в терем, запугать и заставить во всем сознаться. О самой будущей жертве обмана мне достаточно рассказал милейший управляющий, так что с ее прошлым у меня проблем возникнуть не должно, а будущее зависело исключительно от нее самой.
Матрена отправилась прятать свидетелей, а мы с Прасковьей поднялись в ее светелку. Бедную девушку так взволновали возвращение в родной дом и встреча с нянькой, что говорить с ней было совершенно бесполезно. Она шла вслед за мной как потерянная и смотрела вокруг полными слез глазами. Пригодиться Прасковья могла только в одном случае, если возникнет нужда выставить ее перед публикой как последний, главный аргумент.
– Это моя светелка, – поведала она, когда мы переступили порог ее комнаты. – Здесь все осталось как прежде...
Предаваться воспоминаниям, да к тому же чужим, мне было некогда, я оставил девушку общаться с прошлым и пошел искать спрятанную в кладовке под старым тряпьем униформу колдуна. На наше счастье этот терем содержался из рук вон плохо. В кладовой все оказалось в том же плачевном состоянии, что и в день моего неудачного дебюта. Я разбросал старые вонючие тряпки, забрал припрятанное платье и вернулся в комнату Прасковьи.
– Все, теперь успокойся, мне нужна твоя помощь, – сказал я ей, чтобы как-то отвлечь от тяжелых воспоминаний.
– Что мне нужно делать? – безжизненным голосом спросила она,
– Поможешь мне переодеться. Мне самому не справиться.
– Хорошо, – покладисто согласилась девушка, – ты думаешь, она тебя испугается?
– Ваня-то испугался, – напомнил я. – Никуда твоя крестная теперь не денется. Если, конечно, нас не подведет мамушка.
– Мамушка не подведет, она меня с младенчества нянчила! – горячо воскликнула она.
Меня, признаться, такой довод не совсем удовлетворил, но все уже началось, и путаться задним числом не имело никакого смысла. Я быстро разоблачился и рак же спешно начал надевать свой дурацкий цирковой костюм. Делать это нужно было крайне осторожно: шили его в такой спешке, что он мог расползтись в самый неподходящий момент. Когда я надел штаны, в дверь тихо постучали. Прасковья её открыла и к нам присоединилась Матрена. Мой полуголый вид ее смутил. Мне показалось, не столько от того, что она видит раздетого мужчину, а из-за присутствия в комнате ее воспитанницы. Мне было не до объяснений и, не обращая на няньку внимания, я натянул на себя черный камзол и звездный плащ.
– Господи, воля твоя, – перекрестилась женщина, – да увидь я тебя раньше в таком наряде, душу прозакладывала, что ты колдун!
– Вот видишь, а ты не веришь, что у нас получится! – сказал я Прасковье. – А теперь, голубушка, – обратился я к мамушке, – начинается самое сложное. Нужно сделать так, чтобы Вера пришла в этот терем.
– Господь с тобой, мил человек, она, уже, почитай седьмой сон видит. Чего ради ей вставать и через весь двор среди ночи сюда идти? Да и не пойдет она одна без Ивана Никаноровича, а он такой осторожный человек, что одними вопросами, что да почему, до смерти замучает!
– Управляющего с ней теперь нет, он совсем в другом месте, а ты скажи хозяйке, что это он ее сюда зовет. Та не придет – прибежит.
– Где это он может быть, как не под бочком у Веры? – удивилась Матрена. – Да я Ивана Никаноровича сама давеча видела...
– Давеча не нынче, а нынче он уже в другом месте. А где – никто не знает. Потому ваша хозяйка тревогу и не поднимает...
– Мудрено ты что-то говоришь, мил человек, так вроде, понятно, а до смысла не докопаться.
– Так нет в моих словах никакого особого смысла. Иван Никанорович, считай, сбежал от Веры, а куда, никто не знает. Вот она и волнуется. А когда ты ей скажешь, что он нашелся и ждет ее в этом тереме, она сразу и прибежит, – начал я разжевывать и так очевидную просьбу.
– Так он здесь, в тереме? – удивленно спросила она.
– Нет, здесь только мы, а он в другом месте, – терпеливо объяснил я.
– Так как же я ей скажу, что он здесь, коли его тут нет? – удивилась она.
Я почувствовал, что приближаюсь к высокой глухой стене. Как только я ей скажу, что Веру придется обмануть, мы не распутаем клубок противоречий до самого утра.
Вот он, лишний повод поразмыслить о том, как высокие помыслы разбиваются об элементарное непонимание. И как всегда, выход нашелся в грубом, циничном обмане простого доверчивого народа.
– Пока ты сходишь за хозяйкой, он сюда как раз и придет, – объяснил я.
Теперь, казалось бы, все было предельно ясно, однако и тут нашлась заковырка.
– Кто придет, Иван Никанорович? – уточнила Матрена.
– Именно, Иван Никанорович, сам, своими ногами! – теряя терпение, сказал я.
Матрена опять задумалась, потом привела свой недавний довод:
– Сам-то он мужчина солидный, правильный, здесь я плохого слова не скажу, только очень уж дотошный, как вцепится, будто клещ, никакими силами его не отдерешь.
На мое счастье в разговор вмешалась Прасковья: – Мамушка, ты сделай, как Алеша просит, все и будет ладно.
– Верку, что ли, позвать, детонька? – умильно спросила Матрена, любуясь своей разумной воспитанницей.
– Да, мамушка, позови сюда крестную и скажи ей, что ее здесь ждет Иван Никанорович, – перевела мои слова на доступный пониманию язык Прасковья.
Я ожидал повторного вопроса о местоположении Управляющего, но на этот раз пронесло, Матрена безропотно отправилась выполнять просьбу воспитанницы.
– Теперь пойдем вниз, – сказал я девушке. – Только старайся не шуметь, чтобы не переполошить народ.
Мы осторожно спустились в горницу и так же, как в прошлый раз, я зажег огарки свечей по углам стола. Для полного антуража на столе не хватало только человеческого черепа.
– Теперь прячься под стол, – велел я Прасковье, – а когда позову, выходи и веди себя как привидение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32