Черное в моде южнее. Там, где шпаги пристегивают у пупка.
Шпага — из ножен, рука в грубой перчатке оглаживает огромные нафабренные усищи.
Безбожным итальяшкам в наказанье
Устроим то, что делали в Кампанье!
Там, где пройдет походом наша рать,
Веревки будут тут же дорожать!
Характерный акцент не дает ошибиться, а упоминание о Кампанье ставит все на свои места. Испанец! Вот, значит, кто сейчас исполняет обязанности Капитана! И немудрено, испанцев здесь любят — даже больше, чем немцев. Восстание в Кампанье было утоплено в крови два года назад. А еще раньше — Неаполь, Сицилия, Калабрия…
Дружный рев был ответом. На миг я испугался за актера.
Итальянцы — народ горячий.
Испанец вновь машет шпагой, дергает себя за ус. Из приотворенной двери выглядывает физиономия Кардинала — с уже нарисованными синяками. Вояка оглядывается, топает ногой, кончик шпаги деревянно стучит о помост.
Пожалуй, сообщить в Мадрид мне надо,
Пускай король пошлет сюда Армаду!
И снова — рев, но уже одобрительный, а следом — хохот. Великую Армаду помнили. Опозоренные паруса герцога Медины ди Сидония заставили навеки забыть о славе Лепанто.
Но Армады нет, а Арлекин — тут как тут, и тоже — со шпагой. Дерево грозно бьет о дерево…
Я понял — дальше можно не смотреть. Эта драка — финальная. Сейчас зло будет наказано, а добро — вознаграждено привселюдным поцелуем. Комедия! В комедии так все и бывает. Вокруг кричали, хлопали в ладоши, сосед хлопал меня по плечу, возбужденно тыкая в сторону сцены толстым пальцем…
…Илочечонк тоже встречался с Испанцем. Несколько лет подряд я играл сына ягуара, Испанцем же был брат Фелипе, чистый ирландец, несмотря на итальянское имя. Его испанский акцент был бесподобен, как и начищенная до блеска кираса вкупе со стальным шлемом — настоящим. Именно такими запомнились «доны» в наших краях. В Прохладном Лесу жабо не наденешь.
Два года назад мы остались без Испанца. Брат Фелипе погиб в случайной стычке с отрядом бандерайтов. Уже мертвому, ему отрубили голову, выжгли глаза…
— Синьор! Синьор!
В первый миг я не понял, к кому это обращаются. «Синьором» бывать еще не приходилось. В коллегиуме я был «сыном», в Прохладном Лесу — «отцом» или попросту «Рутенийцем».
— Вам не понравилось, синьор?
В первый миг я не узнал Коломбину — без маски и не на помосте. Оказывается, comedia действительно finita, и благодарные зрители спешат вознаградить актеров, кидая свои байокко и редкие скудо прямиком в шляпу, которую только что носил надменный Испанец. Этим делом и занялась Коломбина.
Кто же откажет такой красавице?
Отвечать я не стал. Не стал и улыбаться. Монета тяжело упала на груду мелочи. Ответом был изумленный взгляд.
— Синьор! Вы, кажется, ошиблись! Вы кинули цехин…
Я пожал плечами и повернулся, решив, что комедия действительно кончилась. Пора! Я и так задержался, позволив себе вспомнить прошлое и прогуляться по этим тихим улочкам и маленьким площадям. До монастыря Санта Мария сопра Минерва, где меня ждут, еще идти и идти.
Крик я услыхал уже за углом. Площадь осталась позади, теперь следовало повернуть налево, к Форуму, к старым разбитым колоннам, призраками встающим из серой земли…
И снова крик — громкий, отчаянный вопль десятков глоток.
Я нерешительно остановился, повернулся. Кричали сзади, там, где была площадь. Похоже, представление все же не кончилось. Не только не кончилось, но и актеров явно стало больше. Сквозь громкую ругань слышалось лошадиное ржание, звон металла. На этот раз шпаги были не деревянными.
Не зная, что делать, я нерешительно поглядел на солнце, цеплявшееся за красную черепицу. Восьмой час, в монастыре уже ждут. Впрочем…
Впрочем, те, кто ждет, никуда не денутся. А ягуары, как известно, очень любопытны.
Толпа на площади поредела. Навстречу мне спешили зрители, стараясь уйти подальше от помоста. Кое-кто не утерпел — пустился в бег. Какой-то бородач в сером плаще чуть не сшиб меня с ног, обернулся, что-то прокричал.
Я не расслышал, но этого и не требовалось. Лошадей я заметил сразу, как и всадников. Неяркое зимнее солнце нехотя, словно стыдясь, отражалось в остроконечных шлемах. Коричневые камзолы, такие же плащи, широкие кожаные ремни, длинные пики с крючьями…
Новые зрители — сбиры Его Святейшества — чуть припоздали. Комедия закончилась, что, впрочем, никак не могло помешать новому спектаклю, на этот раз — драме.
Кажется, без драки не обошлось. Во всяком случае, у Кардинала появился новый синяк — уже настоящий, Испанца держали трое, четвертый же деловито доставал из-за пояса толстую веревку с узлами. Другие актеры были тут же, прижатые к помосту остриями направленных прямо в лицо пик. Они были уже без грима, и я не мог узнать, кто из этих бедняг Тарталья, кто Леандро, а кто Пульчинелле.
Коломбину я все же узнал — по малиновой блузке. Она стояла спиной ко мне, двое сбиров держали девушку за руки, темные волосы, уже не сдерживаемые лентой, рассыпались по плечам.
— Чего стоишь? А ну проходь! Неча!
Пахнуло луком. Но это оказался не мой сосед в меховой накидке. Сбир — краснорожий, усатый, толстый. Как только в кирасу влез?
— Проходь, говорю!
Ягуар не медлит. Трудно заметить, как дрогнут мускулы, как взметнется в ударе когтистая лапа…
Сбир моргнул, не понимая, откуда в его ладони появилось серебряное скудо. Толстые губы беззвучно раскрылись, дернулся кадык.
Я улыбнулся.
Ладонь дрогнула. Наконец в глазах появилось некое подобие мысли. Послышалось неуверенное «гм-м». Толстяк вздохнул.
— И все-таки вы бы проходили отсюда, синьор. Сами видите, чего происходит!
— А что такое? — самым невинным тоном поинтересовался я, не забыв подбавить акцента — испанского, дабы не нарушить общего настроения. Правда, на испанца я походил менее всего. Амстердамский плащ — это еще куда ни шло, а вот шляпа, модная шляпа «цукеркомпф» (по-простому — «сахарная башка») — это последнее, что можно увидеть на гордой кастильской голове. Ничего, сойдет! Скудо, которое я ему всучил, полновесное, хорошей пробы и даже с необрезанными краями.
— Так что, синьор, лицедеев вяжем! Охальников, стало быть. Которые это… ну… глумятся. Вот сейчас повяжем и прямиком к Святой Минерве.
Я невольно вздрогнул. Грех, конечно, лупить палкой кардинала вкупе с представителем вооруженных сил Его Католического Величества. Но «охальников» поведут не к городскому подесте и даже не в тюрьму!..
Тот, что стоял лицом к лицу с Коломбиной, лениво, словно нехотя, поднял руку. Голова девушки дернулась. Один из актеров — молодой высокий парень — что-то крикнул, его оттолкнули, ударили древком пики…
Святая Минерва. Именно так в Вечном городе зовут обитель Санта Мария сопра Минерва. Когда-то на том месте, возле невысокого тибрского берега, стоял храм Минервы. На руинах языческого капища был возведен монастырь, но древнее имя осталось, приобретя нежданную святость. Выходит, мне с «охальниками» по пути!
— Старшего! — бросил я таким тоном, что сбир даже не посмел возразить.
Далеко идти не пришлось. Главным среди этой своры оказался тот, кто ударил девушку, — такой же толстый, краснорожий и губастый. И тоже с кадыком.
Меня смерили недоверчивым взглядом, вслед за чем последовало недоуменное ворчание. Слов решили не тратить.
…Илочечонк, сын ягуара, знал, что в мире людей плохо. Там глумятся над кардиналами. Там бьют девушек. Там неудачно пошутивших актеров отправляют к Святой Минерве. И ничего нельзя сделать. Виноваты не эти краснорожие големы и даже не нелепые и жестокие законы. Виноват мир, который нельзя улучшить ударом когтистой лапы.
— Добрый день, мессер дженерале!
Я вновь улыбнулся. Клюнет? Должен, ведь на самом деле это чучело в кирасе даже не сотник.
И вновь ворчание, на этот раз чуть более миролюбивое. Заплывшие жиром глазки поглядели на меня уже внимательнее. Интересно, кого он увидел? Плащ дорогой, по последней моде, но шпаги при поясе нет. Нет и кинжала, значит, не дворянин, не моряк и скорее всего даже не купец.
— Чего вам угодно, синьор?
«Дженерале» был помянут недаром. Уже второй раз кряду меня титуловали синьором.
— Вы, кажется, иностранец?
Это он угадал. Впрочем, отвечать я не собирался, тем более и сам «дженерале» никак не римлянин. От его выговора за пять миль несет Калабрией. Выслуживается, деревенщина!
— Надеюсь, этих… охальников примерно накажут? — бросил я, даже не поглядев в сторону несчастных актеров. Рожа калабрийца расцвела улыбкой:
— Вы уж не сомневайтесь, синьор! И дома у себя расскажите, чтоб знали! Мы над персонами, которые духовные, изгаляться не позволим. Ишь, безбожники, над кардиналами смеяться вздумали! Сейчас мы этих прохвостов прямиком к Минерве…
Про Испанца «дженерале» промолчал. Оно и понятно. В данном случае мордач был вполне согласен с бедолагами-комедиантами. Калабрийцам не за что любить «донов».
— Под суд их, мерзавцев! Попервах бичевать, чтоб клочка кожи на задницах целого не осталось, потом — на галеры. Ну, а баб, само собой, в монастырскую тюрьму…
…Откуда скорее всего они никогда не выйдут. Впрочем, деревенщина-калабриец все-таки не столь зол, как могло бы показаться. Галеры и тюрьма — наказание, так сказать, светское. Попав к Святой Минерве, «охальники» попросту сгинут. Без следа.
Сыну ягуара никак не понять людских законов. Суть наказания заключается в исправлении преступника. Там, где он жил прежде, смертную казнь отменили еще до его рождения…
— А вас отставят от должности, — как можно беззаботнее заметил я, поглядев вверх, на легкие тучки, неторопливо затягивавшие бледное февральское небо.
— Чего?! — начал было калабриец, но я не дал ему говорить.
— Одно из двух. Или эти «охальники» — просто нарушители общественного спокойствия, которым нечего делать в Святейшем Трибунале, или — еретики и преступники. Но в этом случае арест, как вам известно, должен производиться тайно, дабы не вызвать общественных беспорядков. Представляете, какие пойдут разговоры по городу? То есть уже пошли. Сбиры Его Святейшества хватают актеров, всего лишь неудачно пошутивших, и отправляют их к Святой Минерве. Разговоры — ладно, а уж когда об этом напечатают в Голландии и Гамбурге…
В ответ я услыхал нечто напоминающее рычание. Запахло родным Прохладным Лесом. Я снова улыбнулся, и на этот раз вполне искренне.
— Ваша задача — не устраивать скандалы на всю Европу, а их предотвращать. Вы не смогли помешать представлению и вдобавок обеспечили вашим «охальникам» славу, которую они никак не заслужили. В лучшем случае вас посчитают опасным дураком. В худшем — соучастником…
Рычание стихло, сменившись мертвой тишиной. Я мог бы упомянуть для верности соответствующее распоряжение, изданное Трибуналом еще двадцать лет назад, но делать этого не стал. Он понял. Краешком глаза я заметил, что бравые стражи порядка начали переглядываться, опустив пики. Они еще не поняли — но почуяли.
— Вы меня того… не пугайте, синьор! — без всякой уверенности проговорил «дженерале» и вздохнул.
Я ждал. Если он догадается, Илочечонк не будет добивать врага. А если нет…
— Вы меня не пугайте! — Калабриец прокашлялся и, хмыкнув, поправил усы. — Потому как налицо явное нарушение общественного порядка, которое подлежит рассмотрению в городском суде…
Догадался! Все-таки он не так и глуп! Я поглядел на солнце. Восемь часов! Уже опоздал.
— Суд приговорит их к штрафу, — кивнул я. — Десять нидерландских дукатов.
— Двадцать, — тут же отозвался он. Наглость, как известно, второе счастье. Но не чрезмерная. Я отвязал от пояса кошель, чуть подбросил на ладони.
— Шестнадцать. И чтоб через минуту я вас здесь не видел! Кошель исчез мгновенно. Если этот олух с такой же резвостью рубит врагов, то я им не завидую.
* * *
— Синьор! Синьор!
Мне опять мешали уйти. Площадь Цветов явно не хотела меня отпускать. Не иначе — соскучилась. Все-таки двадцать лет не виделись!
Синьор!
Я обернулся. Правая щека Коломбины пылала как маков цвет — ударили ее, похоже, от всей души. В темных глазах — слезы, но губы уже улыбались.
— Синьор, я должна…
— Мне? — как можно суше перебил я. — Мне вы ничего не должны, синьорина. А ваше глумление над духовным саном я нахожу попросту глупым!..
— Я заметила, — поспешно кивнула девушка. — Вы же стояли в первом ряду и ни разу не улыбнулись. Да, это было очень глупо, и я, как капокомико, виновата в первую очередь…
— Вы? — поразился я. — Вы руководите труппой? Она развела руками и вновь улыбнулась — на этот раз виновато.
— Да, синьор. И, к сожалению, я не смогла отговорить Лючано. Он уверял, что это поднимет сборы. Мы давно не были в Риме…
Теперь понятно. Где-нибудь во Флоренции или в Марселе такое вполне могло сойти с рук. Но не здесь.
— Надеюсь, в следующий раз сьер Лючано поведет себя умнее. Извините, синьорина капокомико, я спешу. Она быстро кивнула, маленькие губы сжались.
— Мы должны вам деньги, синьор Неулыбчивый. Сколько вы заплатили этому мерзавцу?
Проще всего было не отвечать. Илочечонк, сын ягуара, никогда не считал золотые кругляши. Но последние слова Коломбины меня изрядно задели.
— Мерзавец? Этот человек не мерзавец, синьорина. Он лишь выполнял свой долг — в меру собственного разумения. А ваша труппа должна мне шестнадцать дукатов.
— Всего? — удивилась она. — Я думала…
Она думала — и напрасно. У нее «синьор дженерале» не взял бы и сотню. Точнее, взял бы — и отправил всю их компанию в монастырь Санта Мария сопра Минерва вместе с половиной денег. И все остались бы довольны.
— Сейчас мы не можем вам отдать эту сумму. Приходите сегодня вечером на постоялый двор у ворот Святого Лаврентия. Договорились?
— Хорошо.
Спорить я не собирался — как и приходить за деньгами. К тому же я спешил, а к Святой Минерве не принято опаздывать.
От капюшона несло гнилью, и я уже успел трижды пожалеть, что согласился напялить на себя эту хламиду. Впрочем, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, а обитель Святой Минервы не из тех, что позволяет нарушать порядки. Капюшон скрывает лицо, особенно если вокруг полутьма, а единственная масляная лампа поставлена так, чтобы освещать собеседника, но отнюдь не меня.
Я оглянулся. Низкий потолок, осклизлые, влажные стены, ни единого окошка. А в придачу — плащ с капюшоном, в котором я сразу же почувствовал себя мортусом. И сходство было не только внешним…
Маленький человечек в таком же плаще нерешительно остановился на пороге.
— Давайте второго, — кивнул я и пододвинул лампу поближе, пытаясь разглядеть изощренную писарскую вязь. Итак, номер два. Гарсиласио де ла Риверо, двадцати пяти лет, уроженец славного города Толедо, магистр семи свободных искусств, римский доктор богословия.
Авось повезет. Номер первый меня совершенно не устраивал, а номера третьего найти не удалось. Ни в Риме, ни во всей честной Италии. А искать где-нибудь еще попросту не было времени.
Когда я наконец дочитал абзац, касавшийся упомянутого сьера де ла Риверо, он уже стоял в дверях. Лица я не разглядел, а что касаемо всего остального…
…Невысок, худощав, узок в плечах, слегка сутулится. Если рост — от Бога и от родителей, то все остальное наглядно свидетельствовало о том, что сьеру магистру не приходилось особо утруждать себя трудами телесными. И еще вдобавок — сутулость. Значит, зрение уже пошаливает — и это в двадцать пять лет! Ох уж эти книги! Не иначе на свечи деньги жалел!
— Садитесь.
Он дернул плечами и присел на прикрепленный к полу табурет. Так-так, а мы, кажется, с характером! Неудивительно, ведь его даже не пытали. Рискуя испортить зрение, я покосился на лежавший передо мной документ. Что там? «Увещевание, предъявление известных орудий и принадлежностей…» Не пытали. Тому, кто был здесь перед ним, повезло меньше.
Оставалось взглянуть на сьера де ла Риверо поближе. Я пододвинул лампу.
— Не надо!
Он привстал, закрываясь ладонью. Вначале я удивился — свет был совсем неярок. Но тут же понял. В здешнем узилище нет окон. Нескольких дней в темноте хватит, чтобы даже огонек лучины резал глаза.
Наконец он опустил руку и вновь присел на стул, растерянно мигая. В этот миг лицо сьера Гарсиласио показалось мне совсем юным, почти детским. Длинный нос с горбинкой, большие темные глаза, тонкие яркие губы. Красивый мальчишка, из тех, кто бешено нравится пожилым дамам. Впрочем, не только пожилым. И занесло же этого красавчика сюда!
— Мне сказали, что я должен ответить на ваши вопросы. Но я не понимаю… Я уже сказал все. Все, что мог.
Голос тоже был совсем мальчишеский, высокий, срывающийся на петушиный крик. Петушиный крик с явственным испанским акцентом. Везет мне сегодня на испанцев!
— Этого недостаточно, сьер де ла Риверо, — заметил я самым невозмутимым тоном. — Вы должны сказать не то, что можете, а то, что знаете.
— Знаю? — Он попытался рассмеяться, и вновь мне почудилось, что под этими мрачными сводами прокричал молодой петух.
1 2 3 4 5 6 7