Посему, логике следуя, надлежит мне признать их злодейское существование. Гадание же и ворожба – суеверия суть, и верить в них не велит Святая Католическая Церковь!
При этих словах Дон Саладо рискнул отпустить поводья, дабы осенить себя крестом. Я замер – этак и с седла брякнется, поднимай потом! Не брякнулся. Перекрестился. Я перевел дух.
– Даже в цыганские не верите? – не отставал я. – В смысле гадания?
Спросил, а сам вновь на дорогу взглянул. Мы уже на горку подниматься начали, кусты да коряги к самым ослиным копытам подползать стали…
– Или нагадали тебе что, Начо?
Смутился я. Смутился – впервые за последние полгода. Или даже за год. Скривился, рукой махнул.
– Вроде того, сеньор. Я еще маленький был. Нагадала мне цыганка две вещи. Первое – будто бы принцем стану. Только вы не смейтесь, Дон Саладо!
– Отнюдь! – бодро ответствовал рыцарь. – Отчего же смеяться, Начо? Ты молод, у тебя все впереди, отчего же не стать тебе принцем? Я же обещаю, что как только прославлюсь и одержу великую победу, то сделаю тебя для начала аделантадо [22] какого-нибудь острова…
– Только не Сицилии, – вздохнул я, сообразив, что зря разоткровенничался. И перед кем?
– Отчего же не Сицилии? – бодро вопросил бесстрашный идальго, но тут же прервал себя: – Начо!
Позвал он меня уже шепотом. Костлявая рука указывала куда-то вперед. Вперед – и чуть в сторону.
Я поглядел – и помянул дьявола вкупе с ослиной задницей. Птицы! Взлетели веером, над буреломом этим поганым кружат…
На дорогу смотреть надо было, дурак болтливый!
– Великаны! – в шепоте Дон Саладо послышалось нечто вроде удовлетворения. – Сейчас ты увидишь, Начо, что чувства мои и на этот раз не подвели меня…
Я уже не слушал – ни про чувства, ни про великанов. Влипли! И место какое – самое что ни на есть убойное! Слезть с осла? А копье? Бросить?
Тьфу ты!
Я еще успел заметить, как мой рыцарь, изрядно качнувшись в седле, здоровой рукой взялся за рукоять своей железяки, прежде чем…
– … А ну, слазь с седел! Приехали, сеньоры!
Слева, справа, спереди, сзади… Дюжина? Больше! На плечах – сайяли мехом вверх, на башках нечесаных – шапки чуть ли не из овчины. А рожи-то, рожи! Зна-а-ко-мые рожи! Не из того ли селеньица, что внизу осталось?
– Слазь, говорю!
Вот это здешних разбойничков и губит – желание поболтать. Или покрасоваться – что одно и то же. Я бы в этих кустах сидел – так у меня и ветка бы не хрустнула, и птица не шелохнулась, и языком трепать бы не стал. Вот месяц назад, как раз на этой самой Сицилии…
– Поживее, поживее, кастильские свиньи! Первое дело – кошели кидайте, а там уж поглядим!
Посмотрел я на разбойничков – и почему-то успокоился. Ни луков у мордачей этих, ни мечей. Даже кинжалов приличных нет. Только дубины да ножи. Кухонные.
Козопасы!
(А за «кастильскую свинью» можно и пырой в брюхо получить, мориски драные!)
– Не соблаговолите ли, любезные сеньоры великаны, точнее изъяснить ваши намерения?
Вроде бы мне и привыкнуть пора, а все равно не выдержал – рот раскрыл. Вернее, он сам собой растворился – рот. «Любезные сеньоры великаны»! Ну сказанул, дядька!
– Че-че-чего?
Кажется, не у одного меня со ртом неувязка вышла!
– Дело в том, сеньоры, – как ни в чем не бывало продолжал доблестный идальго, – что мы с моим эскудеро, благородным юношей Игнасио [23], прозываемым Бланко, изволим мирно путешествовать, отнюдь ваших великаньих владений не тревожа и добра не трогая…
Ну надо же! «Игнасио»! Мне даже понравилось.
– Однако же, коли вы из племени великанов злых, до добра чужого жадных, то не будь я благородный идальго Алонсо Торибио-и-Ампуэро-и-Кихада…
Главного я уже успел приметить – именно он про «кастильских свиней» помянул. И не зря! На башке – не шапка козья – тюрбан! Навидался я таких в Гранаде! И в Алжире навидался.
А что болтают – славно! Пусть болтают.
Пока!
– … прозываемый ныне Доном Саладо, то не избежите вы доброй трепки. А посему вызываю я вас на славный бой!…
Болтайте, болтайте! А я пока считалочку вспомню. Старая такая считалочка, глупая: «Ты гуляй, гуляй, дубье! Разбегайся прочь, ворье! Первый – раз, второй – погас…»
– Бей! Бей кастильцев! Бей неверных собак! Опомнились! Бей – значит бей. Бьем! Гуляй, дубье!
Завертелось, засвистело,
Заорало, закружилось,
Эх, гуляй, гуляй, пикаро!
Жалко, музыки не слышно.
Хорошо под кастаньеты
Проломить башку дурную!
Бей налево, бей направо!
Ты не сам придумал это —
Или враг откинет ноги,
Или сам лежать здесь будешь!
А убьют – что за досада?
Над пикаро не заплачут,
Но и сам не стану плакать,
Если выжить доведется!
Эх, опоздал! В жизни с копьем этим дурацким не обращался. Хотел древком навернуть…
«Ты гуляй, гуляй, дубье!»
…прямиком по тюрбану наглому. Нет тюрбана! По шапке, что рядом… Ах ты!
…нет шапки!
Ну, по следующему уже не промажу! Есть! «Первый – раз!…» Странное дело, когда дерусь – ни черта не слышу. Вот и сейчас – вроде бы орут, пасти свои грязные раззявливают с клыками желтыми…
«Второй – погас!…»
Кстати, как там мой рыцарь? Как бы не убили! Жив? Ой! Ай! Дьявол! Таки попали, по плечу, правда, но все же!…
«Ну а третьему мы…» А где, кстати, третий? Третий где? Тот, кому мы, понятное дело, в глаз.
Оглянулся.
Копьем – древком стоеросовым – на всякий случай в воздухе махнул – аж просвистело… Нет третьего! И четвертого, кстати, тоже.
Неужели все?
– Ты славно обращаешься с копьем, Начо, – одобрительно молвил Дон Саладо, невозмутимо вкладывая в ножны свою железяку. – Однако же в следующий раз советовал бы я тебе повернуть его иным концом, именно же острием…
Фу-ты!
В кустах – шорох, на дороге мы с рыцарем, да конек с моим Куло, да пара башмаков деревянных вкупе с шапкой. Плечо ноет… Кровь? Нету крови, и на том спасибо. Ни на плече, ни на дороге… Да где же все? Этих ублюдков с дюжину ведь было, а я даже дагу не вынул…
– Они чего, убежали?
Ляпнул, не подумав. Потом, естественно, задумался. Задумался, а после – изумился.
– Сеньор, это вы… вы их прогнали?
Теперь удивился он. Удивился, глазами своими подслеповатыми моргнул.
– Неужели ты хотел бы, Начо, пролить кровь этих бездельников? Поверь, навидался я великанов и скажу, что эти – из распоследних. Посему и бил я их, как и должно – плашмя. Хоть и надел их предводитель стальные латы…
Латы? Это он что, о тюрбане?
Латы?!
Кто это хохочет? Неужели я? Действительно, обхохотаться можно. Сухорукий калека с допотопным мечом в дурацком шлеме! А я думал, этого дядьку на помочах водить придется!…
– Поистине, рыцарь, вы совершили изрядный подвиг! – отдышавшись, заметил я. – А этот… предводитель, который в стальных латах?
– Унесен был, – удовлетворенно кивнул Дон Саладо. – Под руки унесен двумя чудищами…
…А жаль! Мне бы с этим тюрбаном поговорить. И не только мне!
– …И вновь повторю – не спасли его латы стальные дамасского закала, хоть и исщербил я о них свой славный меч…
– Покажите! – не выдержал я.
Кажется, самое время начинать лечение. Раз уж мой рыцарь столь ценит логику… Глазами не увидит, так пальцем пощупает!
Протянул он мне меч (ой, старый! ой, ржавый!), взял я железяку эту. Взглянул.
Глаза протер.
Снова взглянул…
Что за диво? Слом на стали,
Словно били по железу.
Свежий слом – никак не спутать,
Исщербилась железяка!
Я стоял, глазам не веря,
И все пальцем в нее тыкал.
Или был тюрбан железный?
Иль под ним башка стальная?
Или это просто – случай?
Так ведь не было железа —
Только шапки и дубины!
Так стоял я, дурень дурнем,
Не решаясь слово молвить.
Заревел тут мерзкий Куло —
Не иначе – рассмеялся!
ХОРНАДА III. О том, как мы с доблестным идальго участвовали в одном высокоученом диспуте
– И что же еще тебе предсказала оная цыганка, Начо? – вопросил Дон Саладо, удовлетворенно отодвигая в сторону пустую миску.
Надо же, не забыл!
Я свою похлебку давно уже проглотил и хлеб дожевал, и теперь от нечего делать обозревал старый ржавый щит, висевший возле окошка. Ну и рухлядь! Как раз для моего рыцаря.
– Цыганка эта, сеньор, велела мне опасаться святой Клары, потому как именно от нее мне смерть приключится.
– Гм-м…
Как хорошо, когда вокруг ни единой мавританской рожи! Все здесь свои, все добрые кастильцы. На первый взгляд, во всяком случае.
Здесь – это на постоялом дворе «Император Трапезундский». Я не ошибся – аккурат за горочкой распаскудной, где на нас напали, двор этот находится. То есть для меня – постоялый двор, для Дона Саладо же, понятное дело, замок. Хорошо еще, не великанский! Замок не замок, но тут уж точно – не мавры обитают. Не мавры, не мориски, не мудэхары, не эльчи [24]. Не суются они сюда. И хвала Деве Святой!
Про мавров (они же – злобные великаны) я прямо с порога здешнего хозяина расспросил. Он даже не удивился, а ежели и удивился, то тому, как это мы с моим идальго живыми сюда добрались. Гиблые там места, за горой. Сплошные мориски, Магомету своему паршивому чуть не в открытую поклоняются, а тех, кто мимо проезжает, – в ножи. За последний год аж семеро пропало. И купцы, и просто народ бродячий вроде нас.
Послушал я, головой покачал, перекрестился даже. А потом и удивился – слегка. Ежели мы с Доном Саладо дюжину этих душегубов разогнали, то чем другие хуже? Купцы-то без охраны не ездят, даже самые захудалые.
А похлебка тут хороша! Только у мяса вкус какой-то сладковатый.
– Однако же, Начо, – молвил рыцарь после долгого раздумья, – сдается мне, что предсказание сие не должно тебя тревожить. Не говорю уже о том, что святая Клара никому еще не приносила зла да и принести не может, какова цена сиим пророчествам? Маги и ворожеи редко говорят правду, ибо королем у них сам Отец Лжи, коего называть мы тут поостережемся.
Я пожал плечами, а самому стыдно стало. Не то чтобы я в это все поверил, но с тех пор ни в одну церковь Санта-Клары не заходил. Вот, наверное, обижается она на меня!
А насчет этих самых магов и ворожей…
– А я слыхал другое, рыцарь. Того, кого вы называть не захотели, вообще не следует опасаться. Ведь Господь всесилен, так? Кто же против него бороться сможет? Между прочим, в старых книжках, где ад описан, сказано, что этот самый, кого мы не называем, лежит на самом донышке в цепях, а его с боков огнем подпаливают. Это сейчас попы стали нас им пугать – чтобы мы церкви десятину платить не забывали.
– Помилуй, Начо! – борода-мочалка недоуменно дернулась. – Кто мог рассказать тебе такое?
И действительно, кто? Зря я об этом заговорил. И с кем?
– Один… один священник. Падре Рикардо его звали. Я как из дому ушел, в Севилью попал. Мне и семи лет тогда не было. Так он, священник этот, не дал мне с голодухи сгинуть. Даже читать выучил…
– Достойный, видать, человек, – кивнул Дон Саладо. – Однако же взгляды его…
– Да… Взгляды… – вздохнул я. – Это вы в самую точку попали, рыцарь. Точнее не бывает.
Не люблю об этом вспоминать. О чем угодно – только не об этом!
– Может, стоит спросить у здешнего хозяина вина? – поинтересовался мой идальго. – Потому как вид у тебя, Начо, стал уж больно невеселый!
Ну, разве что вина…
Вино мы потребляли в доброй компании. Повезло – сюда, к «Трапезундскому Императору», нечасто гости заглядывают – опять же из-за этих самых морисков. В этот же вечер народу собралось немало. В углу двое купчиков, из тех, что вразнос торгуют, у окошка, прямо под щитом ржавым – широкоплечий молодец в красной рубахе, а за соседним столом – толстячок в темном балахоне. Ну, и сам хозяин, так сказать, сеньор Трапезундский.
А еще служаночка. Чернявая такая – точь-в-точь цыганка. Поглядел я на нее…
Да-а-а… И чего это мне, белому, такие цыганочки всегда нравятся?
Вот она нам вина и принесла. Я нарочно по полкружки заказал, чтобы вновь ее подозвать.
Глядел я, понятное дело, не только на нее. Любопытство, конечно, грех, и грех изрядный, но чего еще делать, когда целый вечер впереди? Тем более если не пялиться, а потихоньку, полегоньку…
С купчиками – полная ясность. Ни на кого не смотрят, руки на поясах, к деньгам поближе. Шушукаются, тихо так. Ну и пусть себе. А тот, что в рубахе красной, – ну чистый мясник! Ручищи – каждая с бычью голяшку, а глаза…
Странные глаза! Или это свечной огонь в них отсвечивает? Страшновато даже! А так – парень как парень.
Хозяин… Да все они одинаковые, эти трактирщики! А вот толстячок в балахоне… Так-так…
– А не спросить ли нам у хозяина, Начо, чей это славный щит украшает зал этого замка?
– А?!
Фу-ты, задумался! И действительно, отчего не спросить?
– Щит этот, любезные сеньоры, не простой щит, скажу я вам. Ибо принадлежал он не кому-нибудь, а самому императору Трапезундскому сеньору Мануэле, коий как раз двести лет тому изгнан был турками из своих земель, после чего отправился в нашу Кастилию, дабы помочь добрым христианам в борьбе со злокозненными маврами…
Хозяин прямо-таки светился от довольства. Кажется, он только и ждал этого вопроса. И то, зря, что ли, щит повесил?
– Предок же мой служил в его отряде. И, скажу я вам, не последним был он бойцом! И вот после злой сечи сеньор Мануэле пожаловал сей щит пращуру моему. Я же, сей постоялый двор приобретя, повесил реликвию эту, дабы все могли узреть память о давней славе.
Я покосился на Дона Саладо. Тот даже рот раскрыл, да так, что борода в кружку с вином влезла. Ну еще бы!
Слушали, конечно, не только мы. Даже купчики шушукаться перестали. Лишь парень в красной рубахе и ухом не вел. Все так же сидел, ручищи на груди сложил, а в глазах – огоньки свечные.
– А посему, любезные сеньоры, – закончил хозяин, – давайте выпьем за всех славных рыцарей, что в нашей Кастилии жили и сейчас живут. За их доблесть да за их подвиги!
Ну кто же за такое пить откажется? Подбежала служаночка-цыганочка, в кружки вина плеснула. Подмигнул я ей, она – мне… Выпили!
– Однако же странно, сеньор хозяин. Не обманули ли вас с этим щитом?
Кто это сказал? Толстячок? Точно, он!
– Извольте взглянуть, сеньоры!…
Встал – чуть скамью не опрокинул, к щиту прокосолапил. А это что из-под балахона выпирает? Никак кинжал носим? Дрянь, конечно, ножичек… Кто же мы такие? Меня чуток постарше, под носом усики темные, на переносице пятно, не иначе окуляры надевает…
– Сей щит, сеньоры, есть не что иное, как brusttartsche , то есть грудной тарч, именуемый также венгерским. Вот, извольте видеть, здесь справа выемка, дабы сподручно было действовать копьем. Он и вправду с Востока, из Венгрии или Полонии, причем достаточно редкий, поелику упомянутые тарчи делались обычно из дерева, сей же – стальной. Однако же вошел щит этот в обиход лишь в прошлом веке, а посему никак не мог принадлежать оному императору…
– Вы, я вижу, сеньор, весьма ученый человек, – с глубокой обидой в голосе молвил хозяин. – Мы-то люди простые!
– Я лисенсиат, с вашего позволения, – гордо молвил толстячок и приосанился.
То-то мне сразу Саламанкой [25] запахло!
– К тому же, сеньор хозяин, ни в одной книге я не читал о приезде упомянутого вами сеньора Мануэле в Кастилию. Да и нужды в том не было, ибо только тридцать с небольшим лет назад Трапезунд был захвачен турками…
– Как вашей милости угодно будет, – вздохнул хозяин.
Мне даже его жалко стало.
– Да разве это важно, сеньоры!
Славный Дон Саладо вскочил, воздел худую руку к деревянной люстре.
– Кто бы ни был тот, чье отважное сердце защищал сей щит, он, верю, был славным рыцарем. Ибо хоть и худо я вижу ныне, рассмотреть я смог на сем щите следы лютых ударов. Кто ведает, может, был сей идальго не менее славен, чем Ланчелоте или сам король Артуро, да только не нашлось поэта, который бы воспел деяния его. А посему почтим Неизвестного Рыцаря, который этим щитом защищал нашу Кастилию и весь христианский мир! Да воссияет слава рыцарства в веках!
Уф, сказал! А хорошо сказал! Хозяин прямо-таки расцвел, купчишки переглянулись, цыганочка рот раскрыла. Я ей снова подмигнул…
Только парень-мясник даже не моргнул. Лишь в глазах огоньки блеснули.
– А-а, это вы, сеньор, Мэлори, видать, начитались! – махнул пухлой ручкой лисенсиат.
– Простите, – растерялся Дон Саладо. – Какого Мэлори?
– Да англичанина Мэлори, – вздохнул толстячок. – Книгу его, «Смерть Артура» именуемую, два года назад в Мадриде перевели на кастильский и издали. Не читали? И не советую, ибо все это – басни и ерунда! Прочтя такую книгу, поневоле пожалеешь, что сеньор Хуан Гутенберг изобрел способ тиснения книг. Раньше такую ерунду читали в лучшем случае десятки, теперь же тысячи, а скоро, не дай Господь, конечно, миллионы. Вся эта чушь с баронами, драконами, эльфами…
– Что вы называете чушью, сеньор лисенсиат? – возопил Дон Саладо. – Рыцарство? Короля Артуро?
Эка завелись! Хозяин поближе подошел, и купчишки пересели…
Только парень все там же. Или он просто глухой?
– Да не рыцарство, сеньор, – вздохнул лисенсиат. – Хотя и о рыцарстве можно сказать не только хорошее. Сейчас же, после изобретения бомбард и аркебуз рыцари просто смешны!
1 2 3 4 5 6 7
При этих словах Дон Саладо рискнул отпустить поводья, дабы осенить себя крестом. Я замер – этак и с седла брякнется, поднимай потом! Не брякнулся. Перекрестился. Я перевел дух.
– Даже в цыганские не верите? – не отставал я. – В смысле гадания?
Спросил, а сам вновь на дорогу взглянул. Мы уже на горку подниматься начали, кусты да коряги к самым ослиным копытам подползать стали…
– Или нагадали тебе что, Начо?
Смутился я. Смутился – впервые за последние полгода. Или даже за год. Скривился, рукой махнул.
– Вроде того, сеньор. Я еще маленький был. Нагадала мне цыганка две вещи. Первое – будто бы принцем стану. Только вы не смейтесь, Дон Саладо!
– Отнюдь! – бодро ответствовал рыцарь. – Отчего же смеяться, Начо? Ты молод, у тебя все впереди, отчего же не стать тебе принцем? Я же обещаю, что как только прославлюсь и одержу великую победу, то сделаю тебя для начала аделантадо [22] какого-нибудь острова…
– Только не Сицилии, – вздохнул я, сообразив, что зря разоткровенничался. И перед кем?
– Отчего же не Сицилии? – бодро вопросил бесстрашный идальго, но тут же прервал себя: – Начо!
Позвал он меня уже шепотом. Костлявая рука указывала куда-то вперед. Вперед – и чуть в сторону.
Я поглядел – и помянул дьявола вкупе с ослиной задницей. Птицы! Взлетели веером, над буреломом этим поганым кружат…
На дорогу смотреть надо было, дурак болтливый!
– Великаны! – в шепоте Дон Саладо послышалось нечто вроде удовлетворения. – Сейчас ты увидишь, Начо, что чувства мои и на этот раз не подвели меня…
Я уже не слушал – ни про чувства, ни про великанов. Влипли! И место какое – самое что ни на есть убойное! Слезть с осла? А копье? Бросить?
Тьфу ты!
Я еще успел заметить, как мой рыцарь, изрядно качнувшись в седле, здоровой рукой взялся за рукоять своей железяки, прежде чем…
– … А ну, слазь с седел! Приехали, сеньоры!
Слева, справа, спереди, сзади… Дюжина? Больше! На плечах – сайяли мехом вверх, на башках нечесаных – шапки чуть ли не из овчины. А рожи-то, рожи! Зна-а-ко-мые рожи! Не из того ли селеньица, что внизу осталось?
– Слазь, говорю!
Вот это здешних разбойничков и губит – желание поболтать. Или покрасоваться – что одно и то же. Я бы в этих кустах сидел – так у меня и ветка бы не хрустнула, и птица не шелохнулась, и языком трепать бы не стал. Вот месяц назад, как раз на этой самой Сицилии…
– Поживее, поживее, кастильские свиньи! Первое дело – кошели кидайте, а там уж поглядим!
Посмотрел я на разбойничков – и почему-то успокоился. Ни луков у мордачей этих, ни мечей. Даже кинжалов приличных нет. Только дубины да ножи. Кухонные.
Козопасы!
(А за «кастильскую свинью» можно и пырой в брюхо получить, мориски драные!)
– Не соблаговолите ли, любезные сеньоры великаны, точнее изъяснить ваши намерения?
Вроде бы мне и привыкнуть пора, а все равно не выдержал – рот раскрыл. Вернее, он сам собой растворился – рот. «Любезные сеньоры великаны»! Ну сказанул, дядька!
– Че-че-чего?
Кажется, не у одного меня со ртом неувязка вышла!
– Дело в том, сеньоры, – как ни в чем не бывало продолжал доблестный идальго, – что мы с моим эскудеро, благородным юношей Игнасио [23], прозываемым Бланко, изволим мирно путешествовать, отнюдь ваших великаньих владений не тревожа и добра не трогая…
Ну надо же! «Игнасио»! Мне даже понравилось.
– Однако же, коли вы из племени великанов злых, до добра чужого жадных, то не будь я благородный идальго Алонсо Торибио-и-Ампуэро-и-Кихада…
Главного я уже успел приметить – именно он про «кастильских свиней» помянул. И не зря! На башке – не шапка козья – тюрбан! Навидался я таких в Гранаде! И в Алжире навидался.
А что болтают – славно! Пусть болтают.
Пока!
– … прозываемый ныне Доном Саладо, то не избежите вы доброй трепки. А посему вызываю я вас на славный бой!…
Болтайте, болтайте! А я пока считалочку вспомню. Старая такая считалочка, глупая: «Ты гуляй, гуляй, дубье! Разбегайся прочь, ворье! Первый – раз, второй – погас…»
– Бей! Бей кастильцев! Бей неверных собак! Опомнились! Бей – значит бей. Бьем! Гуляй, дубье!
Завертелось, засвистело,
Заорало, закружилось,
Эх, гуляй, гуляй, пикаро!
Жалко, музыки не слышно.
Хорошо под кастаньеты
Проломить башку дурную!
Бей налево, бей направо!
Ты не сам придумал это —
Или враг откинет ноги,
Или сам лежать здесь будешь!
А убьют – что за досада?
Над пикаро не заплачут,
Но и сам не стану плакать,
Если выжить доведется!
Эх, опоздал! В жизни с копьем этим дурацким не обращался. Хотел древком навернуть…
«Ты гуляй, гуляй, дубье!»
…прямиком по тюрбану наглому. Нет тюрбана! По шапке, что рядом… Ах ты!
…нет шапки!
Ну, по следующему уже не промажу! Есть! «Первый – раз!…» Странное дело, когда дерусь – ни черта не слышу. Вот и сейчас – вроде бы орут, пасти свои грязные раззявливают с клыками желтыми…
«Второй – погас!…»
Кстати, как там мой рыцарь? Как бы не убили! Жив? Ой! Ай! Дьявол! Таки попали, по плечу, правда, но все же!…
«Ну а третьему мы…» А где, кстати, третий? Третий где? Тот, кому мы, понятное дело, в глаз.
Оглянулся.
Копьем – древком стоеросовым – на всякий случай в воздухе махнул – аж просвистело… Нет третьего! И четвертого, кстати, тоже.
Неужели все?
– Ты славно обращаешься с копьем, Начо, – одобрительно молвил Дон Саладо, невозмутимо вкладывая в ножны свою железяку. – Однако же в следующий раз советовал бы я тебе повернуть его иным концом, именно же острием…
Фу-ты!
В кустах – шорох, на дороге мы с рыцарем, да конек с моим Куло, да пара башмаков деревянных вкупе с шапкой. Плечо ноет… Кровь? Нету крови, и на том спасибо. Ни на плече, ни на дороге… Да где же все? Этих ублюдков с дюжину ведь было, а я даже дагу не вынул…
– Они чего, убежали?
Ляпнул, не подумав. Потом, естественно, задумался. Задумался, а после – изумился.
– Сеньор, это вы… вы их прогнали?
Теперь удивился он. Удивился, глазами своими подслеповатыми моргнул.
– Неужели ты хотел бы, Начо, пролить кровь этих бездельников? Поверь, навидался я великанов и скажу, что эти – из распоследних. Посему и бил я их, как и должно – плашмя. Хоть и надел их предводитель стальные латы…
Латы? Это он что, о тюрбане?
Латы?!
Кто это хохочет? Неужели я? Действительно, обхохотаться можно. Сухорукий калека с допотопным мечом в дурацком шлеме! А я думал, этого дядьку на помочах водить придется!…
– Поистине, рыцарь, вы совершили изрядный подвиг! – отдышавшись, заметил я. – А этот… предводитель, который в стальных латах?
– Унесен был, – удовлетворенно кивнул Дон Саладо. – Под руки унесен двумя чудищами…
…А жаль! Мне бы с этим тюрбаном поговорить. И не только мне!
– …И вновь повторю – не спасли его латы стальные дамасского закала, хоть и исщербил я о них свой славный меч…
– Покажите! – не выдержал я.
Кажется, самое время начинать лечение. Раз уж мой рыцарь столь ценит логику… Глазами не увидит, так пальцем пощупает!
Протянул он мне меч (ой, старый! ой, ржавый!), взял я железяку эту. Взглянул.
Глаза протер.
Снова взглянул…
Что за диво? Слом на стали,
Словно били по железу.
Свежий слом – никак не спутать,
Исщербилась железяка!
Я стоял, глазам не веря,
И все пальцем в нее тыкал.
Или был тюрбан железный?
Иль под ним башка стальная?
Или это просто – случай?
Так ведь не было железа —
Только шапки и дубины!
Так стоял я, дурень дурнем,
Не решаясь слово молвить.
Заревел тут мерзкий Куло —
Не иначе – рассмеялся!
ХОРНАДА III. О том, как мы с доблестным идальго участвовали в одном высокоученом диспуте
– И что же еще тебе предсказала оная цыганка, Начо? – вопросил Дон Саладо, удовлетворенно отодвигая в сторону пустую миску.
Надо же, не забыл!
Я свою похлебку давно уже проглотил и хлеб дожевал, и теперь от нечего делать обозревал старый ржавый щит, висевший возле окошка. Ну и рухлядь! Как раз для моего рыцаря.
– Цыганка эта, сеньор, велела мне опасаться святой Клары, потому как именно от нее мне смерть приключится.
– Гм-м…
Как хорошо, когда вокруг ни единой мавританской рожи! Все здесь свои, все добрые кастильцы. На первый взгляд, во всяком случае.
Здесь – это на постоялом дворе «Император Трапезундский». Я не ошибся – аккурат за горочкой распаскудной, где на нас напали, двор этот находится. То есть для меня – постоялый двор, для Дона Саладо же, понятное дело, замок. Хорошо еще, не великанский! Замок не замок, но тут уж точно – не мавры обитают. Не мавры, не мориски, не мудэхары, не эльчи [24]. Не суются они сюда. И хвала Деве Святой!
Про мавров (они же – злобные великаны) я прямо с порога здешнего хозяина расспросил. Он даже не удивился, а ежели и удивился, то тому, как это мы с моим идальго живыми сюда добрались. Гиблые там места, за горой. Сплошные мориски, Магомету своему паршивому чуть не в открытую поклоняются, а тех, кто мимо проезжает, – в ножи. За последний год аж семеро пропало. И купцы, и просто народ бродячий вроде нас.
Послушал я, головой покачал, перекрестился даже. А потом и удивился – слегка. Ежели мы с Доном Саладо дюжину этих душегубов разогнали, то чем другие хуже? Купцы-то без охраны не ездят, даже самые захудалые.
А похлебка тут хороша! Только у мяса вкус какой-то сладковатый.
– Однако же, Начо, – молвил рыцарь после долгого раздумья, – сдается мне, что предсказание сие не должно тебя тревожить. Не говорю уже о том, что святая Клара никому еще не приносила зла да и принести не может, какова цена сиим пророчествам? Маги и ворожеи редко говорят правду, ибо королем у них сам Отец Лжи, коего называть мы тут поостережемся.
Я пожал плечами, а самому стыдно стало. Не то чтобы я в это все поверил, но с тех пор ни в одну церковь Санта-Клары не заходил. Вот, наверное, обижается она на меня!
А насчет этих самых магов и ворожей…
– А я слыхал другое, рыцарь. Того, кого вы называть не захотели, вообще не следует опасаться. Ведь Господь всесилен, так? Кто же против него бороться сможет? Между прочим, в старых книжках, где ад описан, сказано, что этот самый, кого мы не называем, лежит на самом донышке в цепях, а его с боков огнем подпаливают. Это сейчас попы стали нас им пугать – чтобы мы церкви десятину платить не забывали.
– Помилуй, Начо! – борода-мочалка недоуменно дернулась. – Кто мог рассказать тебе такое?
И действительно, кто? Зря я об этом заговорил. И с кем?
– Один… один священник. Падре Рикардо его звали. Я как из дому ушел, в Севилью попал. Мне и семи лет тогда не было. Так он, священник этот, не дал мне с голодухи сгинуть. Даже читать выучил…
– Достойный, видать, человек, – кивнул Дон Саладо. – Однако же взгляды его…
– Да… Взгляды… – вздохнул я. – Это вы в самую точку попали, рыцарь. Точнее не бывает.
Не люблю об этом вспоминать. О чем угодно – только не об этом!
– Может, стоит спросить у здешнего хозяина вина? – поинтересовался мой идальго. – Потому как вид у тебя, Начо, стал уж больно невеселый!
Ну, разве что вина…
Вино мы потребляли в доброй компании. Повезло – сюда, к «Трапезундскому Императору», нечасто гости заглядывают – опять же из-за этих самых морисков. В этот же вечер народу собралось немало. В углу двое купчиков, из тех, что вразнос торгуют, у окошка, прямо под щитом ржавым – широкоплечий молодец в красной рубахе, а за соседним столом – толстячок в темном балахоне. Ну, и сам хозяин, так сказать, сеньор Трапезундский.
А еще служаночка. Чернявая такая – точь-в-точь цыганка. Поглядел я на нее…
Да-а-а… И чего это мне, белому, такие цыганочки всегда нравятся?
Вот она нам вина и принесла. Я нарочно по полкружки заказал, чтобы вновь ее подозвать.
Глядел я, понятное дело, не только на нее. Любопытство, конечно, грех, и грех изрядный, но чего еще делать, когда целый вечер впереди? Тем более если не пялиться, а потихоньку, полегоньку…
С купчиками – полная ясность. Ни на кого не смотрят, руки на поясах, к деньгам поближе. Шушукаются, тихо так. Ну и пусть себе. А тот, что в рубахе красной, – ну чистый мясник! Ручищи – каждая с бычью голяшку, а глаза…
Странные глаза! Или это свечной огонь в них отсвечивает? Страшновато даже! А так – парень как парень.
Хозяин… Да все они одинаковые, эти трактирщики! А вот толстячок в балахоне… Так-так…
– А не спросить ли нам у хозяина, Начо, чей это славный щит украшает зал этого замка?
– А?!
Фу-ты, задумался! И действительно, отчего не спросить?
– Щит этот, любезные сеньоры, не простой щит, скажу я вам. Ибо принадлежал он не кому-нибудь, а самому императору Трапезундскому сеньору Мануэле, коий как раз двести лет тому изгнан был турками из своих земель, после чего отправился в нашу Кастилию, дабы помочь добрым христианам в борьбе со злокозненными маврами…
Хозяин прямо-таки светился от довольства. Кажется, он только и ждал этого вопроса. И то, зря, что ли, щит повесил?
– Предок же мой служил в его отряде. И, скажу я вам, не последним был он бойцом! И вот после злой сечи сеньор Мануэле пожаловал сей щит пращуру моему. Я же, сей постоялый двор приобретя, повесил реликвию эту, дабы все могли узреть память о давней славе.
Я покосился на Дона Саладо. Тот даже рот раскрыл, да так, что борода в кружку с вином влезла. Ну еще бы!
Слушали, конечно, не только мы. Даже купчики шушукаться перестали. Лишь парень в красной рубахе и ухом не вел. Все так же сидел, ручищи на груди сложил, а в глазах – огоньки свечные.
– А посему, любезные сеньоры, – закончил хозяин, – давайте выпьем за всех славных рыцарей, что в нашей Кастилии жили и сейчас живут. За их доблесть да за их подвиги!
Ну кто же за такое пить откажется? Подбежала служаночка-цыганочка, в кружки вина плеснула. Подмигнул я ей, она – мне… Выпили!
– Однако же странно, сеньор хозяин. Не обманули ли вас с этим щитом?
Кто это сказал? Толстячок? Точно, он!
– Извольте взглянуть, сеньоры!…
Встал – чуть скамью не опрокинул, к щиту прокосолапил. А это что из-под балахона выпирает? Никак кинжал носим? Дрянь, конечно, ножичек… Кто же мы такие? Меня чуток постарше, под носом усики темные, на переносице пятно, не иначе окуляры надевает…
– Сей щит, сеньоры, есть не что иное, как brusttartsche , то есть грудной тарч, именуемый также венгерским. Вот, извольте видеть, здесь справа выемка, дабы сподручно было действовать копьем. Он и вправду с Востока, из Венгрии или Полонии, причем достаточно редкий, поелику упомянутые тарчи делались обычно из дерева, сей же – стальной. Однако же вошел щит этот в обиход лишь в прошлом веке, а посему никак не мог принадлежать оному императору…
– Вы, я вижу, сеньор, весьма ученый человек, – с глубокой обидой в голосе молвил хозяин. – Мы-то люди простые!
– Я лисенсиат, с вашего позволения, – гордо молвил толстячок и приосанился.
То-то мне сразу Саламанкой [25] запахло!
– К тому же, сеньор хозяин, ни в одной книге я не читал о приезде упомянутого вами сеньора Мануэле в Кастилию. Да и нужды в том не было, ибо только тридцать с небольшим лет назад Трапезунд был захвачен турками…
– Как вашей милости угодно будет, – вздохнул хозяин.
Мне даже его жалко стало.
– Да разве это важно, сеньоры!
Славный Дон Саладо вскочил, воздел худую руку к деревянной люстре.
– Кто бы ни был тот, чье отважное сердце защищал сей щит, он, верю, был славным рыцарем. Ибо хоть и худо я вижу ныне, рассмотреть я смог на сем щите следы лютых ударов. Кто ведает, может, был сей идальго не менее славен, чем Ланчелоте или сам король Артуро, да только не нашлось поэта, который бы воспел деяния его. А посему почтим Неизвестного Рыцаря, который этим щитом защищал нашу Кастилию и весь христианский мир! Да воссияет слава рыцарства в веках!
Уф, сказал! А хорошо сказал! Хозяин прямо-таки расцвел, купчишки переглянулись, цыганочка рот раскрыла. Я ей снова подмигнул…
Только парень-мясник даже не моргнул. Лишь в глазах огоньки блеснули.
– А-а, это вы, сеньор, Мэлори, видать, начитались! – махнул пухлой ручкой лисенсиат.
– Простите, – растерялся Дон Саладо. – Какого Мэлори?
– Да англичанина Мэлори, – вздохнул толстячок. – Книгу его, «Смерть Артура» именуемую, два года назад в Мадриде перевели на кастильский и издали. Не читали? И не советую, ибо все это – басни и ерунда! Прочтя такую книгу, поневоле пожалеешь, что сеньор Хуан Гутенберг изобрел способ тиснения книг. Раньше такую ерунду читали в лучшем случае десятки, теперь же тысячи, а скоро, не дай Господь, конечно, миллионы. Вся эта чушь с баронами, драконами, эльфами…
– Что вы называете чушью, сеньор лисенсиат? – возопил Дон Саладо. – Рыцарство? Короля Артуро?
Эка завелись! Хозяин поближе подошел, и купчишки пересели…
Только парень все там же. Или он просто глухой?
– Да не рыцарство, сеньор, – вздохнул лисенсиат. – Хотя и о рыцарстве можно сказать не только хорошее. Сейчас же, после изобретения бомбард и аркебуз рыцари просто смешны!
1 2 3 4 5 6 7