У входа в пещеру произошло какое-то шевеление, и на свет вышла старуха, опираясь на палку. Волосы ее были по-прежнему черны, как у молодой девушки, и золото ее глаз можно было безошибочно узнать, но кожа ее потемнела и была покрыта густой сеткой морщин. Она была похожа на знакомую картину, потускневшую и потрескавшуюся от времени.Я соскочил с коня и подошел к ней. Должен сознаться, я испытывал ужас. Стоя перед ней, я взял ее руку в свою и приложил ее ладонь к своему сердцу.– Ты… не состарился, – тихо сказала она, и голос ее был по-прежнему мелодичным.– Ты… – начал я, собираясь соврать ей.Она закрыла мне рот рукой.– Не заставляй меня поверить в то, во что поверить невозможно, – сказала она. – Я с этим покончила.– Я должен поведать тебе долгую правду, – сказал я. – Она полна предательств, но ни одного моего.Б'оремос заерзал, сидя в седле.– Меня уже нельзя предать, – сказала Линни, и глаза ее наполнились слезами. – Трех раз достаточно для любой женщины. – Она посмотрела мимо меня на Б'оремоса.– Ребенок был, – быстро сказал он, – но я только сделал то, что приказала Королева.– Я знала, что был ребенок, – сказала Линни, – потому что я носила ее под сердцем. И хотя вы говорили мне, что был мальчик, искалеченный и мертворожденный, я вам не поверила, хотя сама Королева велела верить.– Тогда почему?.. – Б'оремос слез с лошади и подошел к нам. Я немного повернулся, чтобы стать рядом с ней, и мы вдвоем оказались против него.– Потому что я прежде всего Плакальщица Королевы, – сказала она, – и первым было мое собственное предательство.Я снова взял ее за руку, нащупывая пальцами тонкие следы возраста, как выпуклую карту.– Ребенок жив.– Жив! – это был вздох, вздох, наполненный радостью.– Она все эти годы жила со мной, в небе, поэтому ей всего пять лет.– Расскажи мне о ней.Я помолчал.– Она золотой ребенок. Дитя земли и неба. Она поет, как маленькая птичка, и зовут ее Линнет. Она всегда счастлива.– Ребенок! – В этот раз заговорила темноволосая девушка. – Но, Седовласая, ты никогда не рассказывала мне, за все это время.Седовласая отодвинулась от меня, подошла к ней и обняла ее, как это делает мать с любимой дочерью.– У меня есть ребенок и нет его, – сказала она. Потом, как будто решившись, она обернулась ко мне. – Ты приведешь малышку сюда?– Она уже в серебряной башне. Я уже привез ее, хоть и тайком.Седовласая снова повернулась к девушке.– Слушай хорошенько и сохрани эти слова во рту и в сердце, потому что придет время, когда ты должна будешь сказать их нашему народу. Ради меня. Это – твой ребенок. И ради самого ребенка тоже.Девушка молча кивнула, хотя молчание стоило усилий.– Я бы хотел остаться здесь с Линнет, – сказал я. – Я ее отец.Б'оремос откашлялся.– Тебе потребуется разрешение Короля.– Короля? – резко спросила девушка.– Королева мертва? – лихо сказала Линни.– Да.– Тогда я должна идти оплакивать ее.– Седовласая, ты нездорова, – запротестовала девушка.Линни выпрямилась и отбросила палку.– Я – Плакальщица Королевы. Отвезите меня туда.Б'оремос с большой нежностью поднял ее, посадил на своего коня, вскочил в седло позади нее, и они ускакали. Моя лошадь испугалась их быстрого отъезда, и мне понадобилось не меньше минуты, чтобы успокоить и оседлать ее.Я протянул руку девушке.– Ты поедешь?– Что? Оплакивать эту бесчувственную сварливую старуху? – спросила она. – Да я лучше съем люмин.Я рассмеялся ее словам, она зарделась от смущения, но не повторила их. В конце концов, она поехала, сидя на лошади позади меня, не потому, что Королеве нужны были плакальщицы, а потому что кто-то должен помочь Седовласой одеться, натереть ей локти, растереть лоб и сварить ей отвар, который уменьшает боль в костях. И потому что ей было любопытно увидеть ребенка.Имя девушки, как я узнал во время наше бешеной езды вниз с горы, было Гренна. Она была единственной дочерью свинопаса, обладала невероятным талантом к рисованию и была личной помощницей Линни.– Я – ребенок Седой Странницы, – сказала она с горькой гордостью в голосе, как бы вызывая меня на возражение. Ей был двадцать один год; у нее был странный привлекательный голос, время от времени срывающийся, как будто тряпку рвали о гвоздь. Она была сердитая, храбрая, верная до безрассудства, нежная, острая на язык, анархичная и забавная. Во многих отношениях в ней соединялись черты эль-лаллорийцев и наши. Мы уже изменили ее – и ее ровесников – по нашему собственному подобию, видите? Мы не хотели, чтобы так случилось, но это так. Но Гренна все время жила с Седовласой, и поэтому в ее мышлении укоренилось также много старого. Я не мог не полюбить ее – за то, чем она была, и чем становилась, и потому что она была мостиком между Линни и мной.Мы захватили Линнет из башни, где она спала, обхватив руками тряпичную куклу, сделанную Докторам З. Потом мы пешком направились в город. Гренна позволила Линнет ехать верхом на ее плечах, за что мы оба сразу полюбили ее. И вот так мы вошли в Зал Плача, как одна семья, плакальщицы, у которых не было слез для пыльной оболочки Королевы.Седовласая была на подмостках, все в том же грубом платье, в котором она была в пещере. У ее ног сидел молодой принц, перебирая струны ярко раскрашенной плекты. Голос Седовласой был чистым и сильным, но стихи о Королеве, которые она произносила, меня не тронули. Пальцы юноши несколько раз споткнулись на струнах. Я особенно заметил это, потому что привык слушать записи Б'оремоса, игравшего ту же мелодию. Плекта, которой пользовался юноша, давала в верхнем регистре немного жестяной звук, а басовая струна жужжала.Плакальщицы чинно двигались длинным серпантином, у которого похоже, не было ни начала, ни конца, и весь их мир все оплакивание скорбел о последней своей Королеве. И хотя это не затронуло моих чувств, я испытал комфорт от привычности, от правильности всего происходящего. Я чувствовал – нет, я знал, что я прибыл домой.Линнет, конечно, устала к концу второго часа в Зале Плача, и я увел ее обратно во дворец, где она стала весело бегать по извилистым залам и дворикам, полным цветов. Ее золотистые волосы, чуть темнее, чем были мои в ее возрасте, казалось, вобрали в себя весь свет эль-лаллорского дня, и многие слуги, посетившие оплакивание, пришли посмотреть на ее игры. Я поймал себя на мысли, что старый Мар-Кешан полюбил бы ее, дитя, которое выплыло в его руки на волне. Если что-то и было грустным в эти семь дней оплакивания, так это мысль, что его уже не было, и он не мог увидеть ее.После Оплакивания Седовласая участвовала в коронации Б'оремоса, но это событие прошло тихо, даже как-то бессвязно. Ни у кого не было подходящего настроения. Седовласая была измучена, несмотря на то, что Гренна постоянно заботилась о ней. Жрица была совершенно сбита с толку моим появлением и потрясена появлением Линнет. А Б'оремос хотел, чтобы церемония прошла как можно быстрее, потому что, как он выразился, «такая церемония напоминает нам о переменах; а я бы не хотел, чтобы мои люди помнили только то, что Короли вечны».Поэтому Линни, Гренна, Линнет и я вернулись в дом, где, как я надеялся, мы могли бы лучше узнать друг друга. И провели там несколько коротких месяцев, вроде счастливых летних каникул. Линнет начала называть Линни Первой Мамой, а Гренну – Второй Мамой. Это была идиллия.А потом Седовласая умерла. Это не было, я полагаю, неожиданностью. Они с Гренной строили погребальный столб в тот день, когда я приехал. Но я этого не ожидал, хотя не знаю, на какое волшебство я надеялся. Я долго оплакивал ее, оплакивал на свой собственный лад. Гренна удивилась, когда увидела, что я могу плакать. А Линнет горевала, как ребенок, то заливаясь слезами, то через минуту смеясь и танцуя среди цветочных клумб.Гренна, конечно, приняла Линнет как своего собственного ребенка, и не только потому, что этого желала Линни. Мы живем вместе – не как муж и жена, потому что у них это не принято, а я намерен учить их этому. Но я научил ее тому, что такое любовь, и она дорожит этим словом.И сею я хорошо. Через несколько месяцев Гренна родит нашего ребенка, и меня не вынудят к второму предательству, поэтому не старайтесь вернуть меня.Неужели вы не можете понять, сэр, что я сделал? Не засорил мир, а принял его. Если он немного изменился из-за меня – ну, так ведь и я очень изменился из-за него. Я буду продолжать аккуратно записывать песни, рассказы и обычаи и буду счастлив переслать вам эти записи, когда наступит срок следующего прибытия антрополога, через пять лабораторных лет. Но я не вернусь на корабль; собственно говоря, я отправил вам серебряную башню на автопилоте. Эль-Лаллор теперь мой дом.А когда я умру, меня выставят на погребальные столбы, и меня будут оплакивать мои дети, потому что где-то в Пещере, я верю всей душой, Седая Странница ждет меня и приглашает быть рядом с ней. И хотя я никогда не любил ее так, как сейчас люблю мою Гренну, я знаю, что мы будем вместе втроем, как это нам было предсказано. ПЛЕНКА 12КАРТЫ ПЕЧАЛИ МЕСТО ЗАПИСИ: Пещера N 27, ныне – центр Аэртона.ВРЕМЯ ЗАПИСИ: Тридцать пятый год Совета.Лабораторное время – 2142,5 г. н. э.РАССКАЗЧИК: Гренна – доктору М.Ф.Замбрено.РАЗРЕШЕНИЕ: Собственное разрешение Гренны.– Ты прибыла насчет Карт? Ты нанесла свой визит чуть ли не слишком поздно. Голос у меня в эти дни такой слабый, я не могу спеть ни одной элегии, не закашлявшись. Впрочем, кое-кто может сказать вам, что в пении я никогда не была сильна. И это правда. Если они умели собирать в Зал Плача ряды плакальщиц силой своих песен, а другие – красотой своих стихов, я брала не этим. Но очень, очень многие приходили смотреть, как я рисую картины скорби на бумаге и на дереве. Даже сейчас, когда моя рука, когда-то названная старой рукой на молодом теле, состарилась больше, я все еще могу привлекать плакальщиц силой своих пальцев. О, я часто пытаюсь петь, когда рисую, своим странным голосом флейты, который один критик сравнил с «немного сумасшедшей горлицей». Но я всегда знала, что плакальщиц к моему столу привлекает не пение, а мои картины.Именно такой Седовласая нашла меня, когда я пела и рисовала в одном очень незначительном Зале, оплакивая умирающую пра-тетю, сестру матери моей матери. В те дни родословная моей матери была точно известна.Мы были свинопасами, и наши предки – тоже. Мне легче было разговаривать со свиньями, чем с людьми, их поведение было более откровенным, более правдивым, более добрым. И я никогда не играла с другими детьми в Зал Плача, у меня не было ни братьев, ни сестер, только свиньи. Однажды я сочинила погребальную песню о свиньях. Я думаю, я и сейчас могу вспомнить ее, если постараюсь.Ну, ладно. Ирония заключается в том, что я до сих пор помню морду моей любимой свиньи, но лица пра-тети, которую я тогда оплакивала, навсегда потеряно для меня. Но, конечно, я знаю линию рода: Гренди – дочь Грендины, дочери Гренесты и так далее.Седая Странница (ее по-прежнему называли так в дальних селениях, хотя весь город звал ее Седовласой) находилась в дальнем путешествии. Она часто посещала сельские Залы. «Прикоснуться к подлинной скорби», – так она называла это, хотя я не знаю, насколько подлинной была та скорбь. Мы пытались подражать двору Эль-Лалдома, мы копировали их манеру пения, слушая ящики с голосами, которые нам привезли небесные путешественники. Многие из моих первых рисунков были копией их рисунков. Что еще могла я, свинопаска, знать?Но она заметила меня в Зале, таком незначительном, что колонны и капители у входа совсем не были украшены резьбой. Только на одной стене было плохо различимое изображение плачущей женщины. Единственным его достоинством был возраст. Облупившаяся во многих местах краска висела, как короста, и никто не имел времени или таланта, чтобы обновить ее. Что ей нужно было, так это не обновить, а перерисовать ее. Руки у женщины были неестественно вытянуты, поза – неуклюжая. Я понимала это уже тогда, хоте не умела это сказать.– Эта девочка, дайте-ка, я заберу ее, – сказала Седая Странница.Хотя было ясно, что я – королевского посева, так как я была высокая и глаза у меня были золотые, я была неуклюжей девочкой, и мама с ее сестрами не хотели, чтобы я уехала. Нас связывала между собой не любовь, а жадность. Я много работала, больше всех, потому что я предпочитала это их обществу. Если бы я уехала, пострадали бы свиньи. Кроме того, в тот год, с тех пор, как я была допущена в Зал, я приобрела в нашем городишке довольно большую популярность. Моя мать и ее сестры не способны были видеть дальше стен собственного свинарника.Но Седая Странница резонно заметила, что у них нет средств, чтобы дать мне образование за пределами этого незначительного Зала.– Пусть поедет со мной и учится, – сказала Седая Странница, – а я дам вам взамен шелка, чтобы вы нашли другую свинарку. – Она не предложила прикоснуться к ним, потому что она разгадала их жадные наполненные камнями души.Они колебались.– Она приведет плакальщиц во все Залы, чтобы повторять имена вашей семьи, чтобы помнить вас. – Она помахала перед их лицами куском шелка радужного цвета.Я никогда не узнаю, какой аргумент оказался решающим, но они отдали меня в ее руки.– Вы больше не увидитесь с ней, – сказала им Седая Странница, – разве только издали. Но ее имя будет по-прежнему вашим именем. И я обещаю вам, что она не забудет своих предков.Так оно и случилось.– А КАРТЫ?– Нет, не торопи меня. Я дойду до Карт. Но раньше я должна рассказать обо всем, чтобы было понятно.Мне тогда было шестнадцать лет. Не такая молодая, какой была сама Странница, когда ее избрали, но достаточно молода. И все же я покинула дом, ни разу не оглянувшись, держась рукой за ее платье. Я даже не нарисовала себе слезы по случаю ухода, так мала была печаль. Они остались, лапая шелк, более жадные, чем свиньи, которые почувствовали, что я покидаю их, и скорбели единственным доступным для них способом – они отказались от еды. Позднее мне говорили, что моя мать и одна из сестер приходили в Эль-Лалдом и просили шелка или, по крайней мере, орешек люмина.Им дали большой кусок шелка с вышитым на нем красным зверем, похожим на большую ящерицу – и одновременно побили их.– Если вы явитесь опять, – предупредили их, – она сможет добавить несколько имен к строчкам плача. И это будут ваши собственные имена.Ну, никому не нравится быть призванным в Пещеру раньше срока. Они поняли, что с ними не шутят. Ноги их больше не было в городе.Таким образом я в результате стала ребенком Седой Странницы. Я бы взяла себе ее семейное имя, если бы она позволила. Но она дала клятву, что я останусь сама собой, а она придавала большое значение всем своим обещаниям. Поэтому я сохранила свое имя, Гренна. Но во всем остальном я принадлежала ей.Я научилась всему, чему она могла научить меня – и большему. Потому что даже когда она не учила, я училась у нее, наблюдая, слушая и – как я потом узнала – любя. Это у вас прекрасное слово. Мне кажется, вы можете все же дать нам кое-что хорошее.Но Седовласая уже была старой, и мы провели вместе только пять лет. Простите мне мои слезы. Она обычно говорила, что плачут ради искусства. Но я уже не плакальщица. Те, кто придет после, будут оплакивать меня.Итак, теперь я подхожу к тому, о чем вы хотите услышать, к Картам. Но сначала я должна коснуться ее смерти, потому что именно это вдохновило меня на Карты Печали. Это было много, много лет тому назад, но я все помню очень четко. Это потому, что я никогда это не записывала. Держать во рту значит помнить. Мой голос делает рассказ правдивым.Разрешите, я буду вам рисовать и вслух объяснять картинки. Вы прибыли с неба, ваши воспоминания лживы. Мои краски вон там, в круглой деревянной коробке на полке. Да, это она, на ее крышке нарисованы слезы, похожие на цветы. А'рон вырезал ее для меня, по сюжету рассказа, который он помнил со старой Земли. Я очень дорожу ею. Принесите ее мне.Сначала я нарисую пещеру, такой, какой она была тогда, просто одна из выемок в горах. Вам трудно будет поверить, что это то же самое место. У нас ушли многие годы, чтобы изменить ее.Седовласая и я нашли ее через три дня, хотя до нее можно дойти за один день. Она знала, где пещера находится, но у нее была параличная походка, отчего приходилось идти медленно. На ночь мы останавливались под раскидистым деревом румум и вместе смотрели на звезды. Она говорила мне, как они называются, странные у них имена, на вашем языке. Она знала о них много историй. Вас это удивляет? Не должно. Седая Странница бродила среди вас и слушала. Она запоминала все, что слышала от вас, хотя она не подражала вашим привычкам.– Я ВИЖУ.– Так же, как вы на своем языке говорите «Я вижу», имея в виду, что вам понятно, мы говорим «Я слышу». Мне это объяснил А'рон. И, конечно, Седовласая умела слушать лучше, чем кто-либо.Ну, значит, это наша пещера. Вход был скрыт густо переплетенными ветками колючего кустарника. Я потратила несколько часов, чтобы расплести их. Седовласая не разрешила мне обрубить ветви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17