художник, помощник редактора и сам редактор.«Джоэл Уитби, редактор» оказался седовласым мужчиной со сдержанным, закаленным годами лицом, проницательными серыми глазами и объемистым животом, что указывало на то, что он не испытывает проблем ни с питанием, ни с напитками. На нем были зеленые очки, которые пятьдесят лет назад являлись торговой маркой газетчика. Джоэл Уитби вполне мог пребывать в этом бизнесе все это время.Джерико представился.— Только что закончил знакомиться с предварительными материалами на вас, мистер Джерико, — сказал Уитби. — Вы ведь работаете над портретом мистера Пелхама, не так ли?— Да.— Людям это понравится. — Прозвучало это несколько фальшиво. Джерико отчетливо представил себе, как в иной ситуации этот человек сказал бы: «Людям это бы не понравилось». Уитби указал на кресло рядом со своим столом. — Присаживайтесь, сэр. Чем могу быть полезен?— Скажите, мистер Уитби, десять лет назад вы были редактором «Фэйерчайлд джорнал»?Уитби хмыкнул:— И десять лет назад, и еще десять, и добавьте к ним еще десять. Всего сорок один год, сэр. Я, по сути дела, основал это издание. Перебравшись из Нью-Йорка, когда мне еще было только двадцать пять лет, решил заняться другим бизнесом. Приехал сюда и основал этот еженедельник, после чего только этим и занимаюсь. — Он взял из щербатого блюдца, лежащего на столе, сигару и воткнул ее себе в угол рта.— Вы были близким другом доктора Пелхама?— На этот вопрос я, пожалуй, отвечу отрицательно. Видите ли, сэр, я довольно сообразительный человек. Когда доктор Пелхам задумал основать здесь школу, я выступал против этого решения. Я знал, что это разрушит город, привлечет в него массу бедных отшельников, породит волну дешевого строительства. Худшей судьбы для Фэйерчайлда я не мог и представить.— Мне странно слышать это.— Не удивляюсь, что это так, — с ухмылкой сказал Уитби. — Это показывает, насколько сообразительным я был тогда. Кстати, школу создал Фэйерчайлд. И не было никакого дешевого строительства. Город богател, не превратившись при этом в цирк. В результате того, что здесь появилась школа, мы обрели новую систему водоснабжения, поликлинику, больницу и «Фэйерчайлд джорнал», превратившийся из примитивной однодневной газетенки в издание, которое каждый год получает призы штата. Вот каким умным я оказался, мистер Джерико. Однако доктор Пелхам никогда не прощал меня за те яркие и блистательные статьи, в которых я осуждал идею создания школы. «Простить» — да это звучит так, словно он был взбешен. Он попросту игнорировал меня как какого-то идиота и, пожалуй, был в чем-то прав. Короче, мы так и не стали добрыми приятелями.Джерико продолжил свои «танцы с песнями», пытаясь уяснить, что же за человек был этот доктор Пелхам.— Пока что задача оказывается весьма затруднительной. Люди часто говорят то, что вы хотели бы от них услышать, но отнюдь не то, что они чувствуют на самом деле.— Когда человек умирает, вы должны отставить в стороне все панегирики в его адрес и влезть в самую грязь, скопившуюся на дне водоема, — сказал Уитби.Джерико ухмыльнулся:— И вы хотите, чтобы я полез в эту грязь?Уитби шутливо-угрожающе ткнул пальцем в его сторону.— Когда Старик умер, я написал про него, пожалуй, лучший некролог — намного превосходящий по качеству десятки других, которые я видел в крупных городских газетах. Но видите ли, мистер Джерико, человек не воспринимается всерьез, если против него никто не выступает. Когда все тебя любят, ты просто не интересен для окружающих. А было немало людей, которые не любили Старика. Некоторые из тех, кого я называю «старыми переселенцами», не любили его за то, что возросли налоги. Но вместе с ними поднялись и объем городского бизнеса, и стоимость ценных бумаг. Однако в маленьких городах огромная масса народа думает не о долларах, а о центах. У нас появились лучшие дороги, лучшее обслуживание, и дома, которые тридцать лет назад стоили десять тысяч, сейчас стоят пятьдесят. Однако возросли и налоги, поэтому нашлись люди, которые стали утверждать, что доктор Пелхам повел Фэйерчайлд по пути к финансовой катастрофе. — Уитби рассмеялся. — В этом городе немало людей, которые выступают против меня лишь потому, что я не поддерживаю демократов. Были и другие, выступавшие против Старика. В городе имеются продуктовые магазины, которые на дух не переносят школьные продукты; есть гараж, который категорически отказывается обслуживать школьные машины и грузовики; есть член городского управления, сын которого окончил школу с такими оценками, что Старик отказался взять его на работу. Впрочем, это лишь мои наблюдения!— Но если отстраниться от всех этих дел, мистер Уитби, какое мнение у населения Фэйерчайлда сложилось о докторе Пелхаме?— Мужчины отчасти завидовали ему, — сразу сказал Уитби. — Он был богат, но не заработал этих денег. Они достались ему по случаю. Но у него была личность, подобная неоновой вывеске. Впрочем, возможно, это не вполне удачное сравнение. Он просто источал сияние. Он не стремился затмить им других людей, однако было трудно не почувствовать, что ты сидишь в последнем ряду. А женщины? Когда он оказывался поблизости, у них учащалось дыхание. Мужчинам это обычно не нравится. Когда его убили, все они стали казаться мудрыми и стали высказываться: дескать, всегда догадывались, что на самом деле он отнюдь не такой, каким хотел казаться.— А женщины?— Некоторые из них плакали. Церковь на похоронах была заполнена ими.— Вы бы назвали его дамским угодником?— О, ни в коем случае. Не могу себе даже представить, как такое пришло вам в голову. Он мог быть очарователен и чаще всего и был таким. Когда вы разговаривали с ним, он слушал с таким видом, словно сказанное вами является самым важным на свете. Но если бы здесь появился хотя бы намек на слух о связи Старика с женщиной, это было бы как взрыв бомбы. Да, были толки про некую даму, которая оставила ему свои деньги, но никто так и не смог сказать ничего толкового, никто.— Кто был главным подозреваемым в убийстве?— А кого бы вы сами заподозрили, мистер Джерико. Вероятно, именно того члена семьи, который вам особенно не нравится. Что касается меня, то я достаточно сообразительный малый, чтобы недолюбливать их всех. Поэтому мне надо было подумать.— И что в итоге?— Ну, будучи сообразительным малым, я смекнул, что надо быть достаточно смелым человеком, чтобы подстрелить кого-то с пятидесяти ярдов. И сделать это совершенно хладнокровно. К примеру, промахнетесь, а если и попадете, но Старик в последний миг совершит какое-то неожиданное движение — и все рассыпалось, а вас поймали. Территория контролировалась патрулем. Поэтому, будучи сообразительным малым, я задался вопросом: «Кто в семье мог пойти на такое?» Ответ оказался не особенно удовлетворительным, поскольку их было два.— Два ответа?Уитби кивнул с умным видом:— Миссис Пелхам и Луиза. Ни у кого другого не нашлось бы смелости для этого. Но только не цитируйте меня, мистер Джерико. Существует ведь еще закон о клевете.Окончательный результат разговора Джерико с судьей Бекетом и любителем сигар Джоэлом Уитби привнес весьма мало правды во все это дело. Без конкретных фактов — а их, по сути дела, не существовало — мнение каждого человека об обстоятельствах убийства доктора Пелхама несло на себе эмоциональную окраску. Утверждение Джоэла Уитби о том, что только Алисия Пелхам и Луиза были настолько волевыми личностями, чтобы совершить убийство, оказалось совершенно беспочвенным. Не было ни фактов, ни очевидцев, которые могли бы подтвердить это заявление. Судья Бекет продолжал сражаться за достоинство членов семьи и в итоге убедил самого себя в их полнейшей невиновности. Впрочем, пользы от этого вывода было немного. Ни подтвердить его, ни опровергнуть. Джерико чувствовал, что и судья, и газетчик были достаточно искренни с ним, однако оба оставили его ни с чем.Теперь стрельба прошлой ночью казалась для Джерико еще более загадочной. Что именно он мог ненароком узнать о жизни убийцы, благополучно скрывавшегося от правосудия в течение десяти лет? И что за информация, ускользнувшая от внимания профессиональных сыщиков десять лет назад, оказалась сейчас настолько важной?У Джерико было только одно возможное объяснение. Некто находился на грани открытия чего-то такого, что имело отношение к убийству. Но кто это был? О чем могла идти речь? И почему этот человек вознамерился говорить именно с Джерико, не имеющим никакого отношения к семье?Стоя на жаркой главной улице Фэйерчайлда, Джерико снова почувствовал тот предательский холодок, пробежавший по спине, — как той ночью, когда он повернулся и медленно пошел к дому, подставив снайперу затылок. У него было такое ощущение, что за ним наблюдают и что если его разговоры с Бекетом и Уитби также покажутся снайперу опасными, то он вполне может не дойти до того места, где припаркован его красный «мерседес».Он глубоко вздохнул и внешне беззаботно шагнул через дорогу к своей машине.Ничего не произошло.Джерико медленно развернулся и поехал в сторону Пелхам-Холла. Остановив машину у парадного входа «Манса», он заметил молодого Уолтера, сидевшего на верхних ступеньках. Лицо паренька загорелось, когда он увидел, что Джерико направляется к нему.— А я д-думал, ч-то вы за-б-были при меня, — сказал он.— Забыл? — Джерико почувствовал, что непросто будет забыть тот почти садистский восторг, с которым мальчишка пытался вонзить занозу во Фреда Пелхама. С этого момента Джерико стал испытывать к нему особую теплоту.— Вы х-хотели п-показать мне с-свои картины, — сказал Уолтер. — А я, может, покажу что-то из с-своих.— Ну что ж, годится, — сказал Джерико. — Может, встретимся в игровой комнате? Я перенесу туда свой товар из машины. А ты принесешь свой.— С-сейчас?— А почему бы нет?Джерико вернулся к «мерседесу» и открыл багажник. У него там лежало полдюжины картин в рамках, мольберт и кое-какие принадлежности для рисования. Навьючив на себя весь этот багаж, он спустился в передний холл и прошел в игровую комнату. Уолтер появился минутой позже. У него тоже было примерно столько же картин, которые он положил на бильярд изображением вниз. Джерико расставил свои картины на полу, прислонив их к южной стене комнаты. Все они представляли часть его последней коллекции, написанной в Миссисипи. На одной из картин было изображено страдальческое лицо негра — именно ее Луиза видела в студии на Джефферсон-Мьюз. Были еще горящая церковь; мрачная толпа белых, медленно надвигавшаяся на негра, который, скрючившийся и объятый ужасом, прижался спиной к стене ветхого барака; краснолицый мужчина, который стоял на бочке и со страстной речью обращался к той же толпе; полицейская собака, которая с яростью пыталась вцепиться в горло очумевшей от страха негритянки; полицейский в форме и с цепью в руке, избивающий белого мальчишку, который прятался от него под сломанным щитом, на котором было написано: «Зарегистрируйся и голосуй».Уолтер рассматривал картины и облизывался.— В них ведется рассказ о том, что многие не посчитали бы изящным искусством, — сказал Джерико. — Но я бы поспорил с таким утверждением. Здесь есть и композиция, и баланс, и цвет.— Я ч-читал о т-таких вещах, — сказал Уолтер, — но н-никогда и пред-дставить себе не мог…— Да, Уолтер, это жестоко. Окружающая нас жизнь вообще жестокая штука. Даже здесь, в Пелхам-Холле. Солнце сияет, трава зеленеет, озеро голубое и прохладное, кругом прекрасные дома, наводящие на мысль о безопасности, но все это лишь сцена для последующего спектакля жестокости и насилия. И сегодня утром тебя поймали на этом, Уолтер. Ты жаждал крови Фреда.Парень молчал и продолжал рассматривать картины.— Если они вызывают у тебя ощущение ужаса, который подступает к нам со всех сторон, то они, пожалуй, удались. А давай посмотрим твои.— Н-н-ет, — резко проговорил Уолтер.— Да будет тебе. Ведь все же должно иметь свое начало.— Пос-сле всего этого они — нич-что.— Они не могут быть ничем, потому что в них выражено что-то такое, что ты чувствуешь или чувствовал, когда работал над ними.— И вы не б-будете смеяться над ними?— Ты же прекрасно знаешь, что не буду.Парень работал акварелью и пастельными карандашами. Рисунки были сжатыми, маленькими, почти гротескными. Фигуры людей и животных, летающих в космосе, поначалу представлялись совершенно бессмысленными. Джерико это показалось грубой имитацией Шагала. Потом же, присмотревшись, он обнаружил, что на каждом рисунке повторялся образ одного и того же человека — одетого в черное и в такой же черной широкополой шляпе, скрывающей его лицо. Своими габаритами эта фигура, как минимум, вдвое превосходила всех остальных персонажей. На каждом рисунке она возвышалась над остальными, словно рассматривая происходящее внизу.Джерико пальнул вслепую:— Твой дед?Парень кивнул, явно обрадованный тем, что его узнали.Джерико протянул руку к мольберту. Кусочком угля он набросал копию изображенного на рисунках человека, которая заняла целый лист, но на сей раз на нем не было шляпы и вообще отсутствовало лицо. Он протянул уголек Уолтеру.— Дорисуй его лицо.— Я не м-могу. — Но затем резко склонился над листом и нарисовал над головой человека маленький кружок.— Это что, нимб?Уолтер снова кивнул и улыбнулся.— Знаешь, Уолтер, ты вполне способен выражать свои мысли, не прибегая к помощи слов. Сейчас я точно знаю, как ты относился к Старику.— Мне б-было всего восемь лет, к-когда он умер. Т-трудно вспомнить, к-как он выглядел, но с-свои чувства я п-помню. Он был для меня б-богом.— Любящим богом или пугающим?— Оч-чень мудрым, — ответил Уолтер. — Нежным и м-мудрым.— Для восьмилетнего мальчика осознание мудрости — нечастое явление, — заметил Джерико.— П-пожалуй, это п-последнее, что я зап-помнил о нем. К-каким же мудрым он был. Я никогда н-не умел скакать на л-лошади. Но мне х-хотелось научиться, чтобы д-доставить радость Артуру, м-моему отцу. Тогда я не з-знал, что мне это п-просто не дано. В тот день р-рождения дед под-дарил мне прекрасного уэльс-ского пони. Вр-роде бы я должен был чувствовать себя счастливым, но к-как-то не получалось. Отец на д-дне рождения так и не появ-вился. Никакого подарка. Д-даже открытки не прислал. К-кажется, я показал, к-как глубоко это меня ранило. Тогда д-дед привел меня в эту комнату.Беседа развивалась медленно, как-то мучительно.— Я никогда не разговаривал с тобой о твоем отце, во всяком случае не часто, — сказал Старик Уолтеру. Тот почувствовал себя в чертовски неприятном положении. Он любил деда, но понимал, что тот является врагом Артура. И все же он чувствовал, что находится на стороне Артура, даже несмотря на то, что тот проигнорировал его день рождения.— Сегодня я совершил ошибку, подарив тебе этого пони, — сказал Старик.— Но он же мне очень понравился, дедушка! — воскликнул Уолтер. В те годы он еще не заикался.— Я знаю, — сказал Старик. — Однако я, не подумав, поставил твоего отца в крайне невыгодную ситуацию. — Старик никогда не разговаривал с Уолтером как с ребенком. — Артур никогда не смог бы преподнести тебе аналогичный подарок. Во-первых, как говорится, не по карману, а во-вторых, ему бы показалось унизительным оказаться вторым по части качества преподнесенного тебе подарка.— Но я не понимаю…— Именно поэтому я и пригласил тебя сюда. Хотелось бы, чтобы ты увидел и понял. Когда-то, когда меня уже не будет, ты можешь столкнуться с ситуацией, с которой я имею дело в настоящее время. У тебя может появиться дочь. В какой бы ситуации она ни оказалась, ты в любом случае окажешься на ее стороне. Твоя мать конечно же совершила ошибку, выйдя замуж за твоего отца. Однако это не означает, что ты не должен любить его и гордиться им. Мы, Пелхамы, загубили его, сами не желая того. Вместо того чтобы стать союзом, их отношения превратились в войну. И дело здесь не только в твоем отце, и не его вина в том, что он не обладает оружием для ведения такой войны. Просто карты сложились против него. Посмотри на эту историю с пони. Он не мог позволить себе пойти на такие расходы, чтобы купить его тебе. Мне о них раздумывать не приходилось. А надо было бы, потому что если бы я подумал хорошенько, то дал бы ему деньги на этого пони, чтобы именно он подарил его тебе. Это был бы и добрый, и умный поступок. Вместо этого я, как человек, который любит тебя, потому что ты мой внук, решил доставить себе удовольствие и преподнести тебе самый лучший подарок. Вот поэтому сегодня твой отец сидит где-то и разыгрывает свою привычную игру, пытаясь убедить окружающих в том, что он самый очаровательный и великий человек в мире, хотя в глубине души он постоянно испытывает досаду из-за того, что не смог преподнести тебе подарок, сравнимый с моим. Он не привык быть вторым, мальчик, поэтому он тебе вообще ничего не подарил, сделав вид, что вообще забыл о твоем дне рождения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20