Он больше предпочитал последнее, так как животные согревали его, и он мог пользоваться их кормом. Он уже сам с трудом соображал, человек он или же животное. Он не мылся, заменой пальто ему служила утащенная с лошади попона, он завшивел. Любимой его пищей были сырые птичьи яйца. Однажды ему удалось украсть пони, он загнал его до смерти, а потом сожрал его печень. Он потерял чувство времени. Погода подсказывала ему, что сейчас осень, но он не знал, что это был за месяц. Очень часто он не мог вспомнить, что делал всего лишь накануне. В минуты просветления он осознавал, что становится полубезумным. С людьми он не разговаривал. Городов и деревень избегал, заходя в них лишь для того, чтобы порыться в отходах. Он помнил только, что ему надо двигаться на запад, так как там ему будет теплее.
Но грузовую платформу задвинули на запасной путь, и Феликсу померещилось, что он уже умирает. Тупик охранялся здоровенным полицейским в дубленом тулупе, он следил за тем, чтобы крестьяне не воровали уголь для своих изб... Когда мысль об этом посетила Феликса, он понял, что на него нашел миг просветления, и что, вполне вероятно, он может стать последним. На секунду он задумался, откуда вдруг взялась подобная мысль, но тут унюхал запах пищи, доносившийся из будки охранника. Однако полицейский был огромный, крепкий и с оружием.
Мне плевать, подумал Феликс, я все равно умираю.
Тогда он поднялся, взял здоровый кусок угля, какой только мог поднять, спотыкаясь, вошел в будку стража и ударил перепуганного полицейского той глыбой по голове.
В кастрюле над огнем что-то варилось, но варево было слишком горячим, чтобы его можно было есть. Феликс вынес кастрюлю наружу и вылил содержимое в снег, а затем, упав на колени, принялся есть похлебку, смешанную с охлаждающим снегом. Там были куски картофеля и репы, морковь и обрезки мяса. Он глотал их целиком. Тут из будки вышел полицейский и изо всех сил саданул Феликса по спине дубинкой. Феликс впал в бешенство, что этот человек помешал ему есть. Поднявшись, он бросился на него, осыпая того ударами и царапаясь. Полицейский отвечал ему дубинкой, но Феликс не чувствовал боли. Охватив пальцами шею охранника, он сдавил ее. Никакая сила не могла бы заставить его разжать пальцы. Через какое-то время глаза стража закрылись, лицо его посинело, вывалился язык, и вот тогда-то Феликс и доел похлебку.
Он съел всю еду, что была в сторожке, согрелся у огня и выспался в постели полицейского. Проснулся он совершенно здоровым человеком. Снял с трупа сапоги и тулуп и отправился в Омск. По пути он сделал удивительное открытие относительно самого себя: он потерял способность испытывать страх. Что-то произошло в его мозгу, словно там закрылась какая-то задвижка. Ничто теперь не могло вызвать в нем страха. Если он проголодается, то начнет красть, если станут преследовать, он спрячется, если будут угрожать, он просто убьет. Он больше не нуждался ни в чем. Ничто уже не смогло бы ранить его. Он забыл, что такое любовь, гордость, желание, сострадание.
Впоследствии все эти чувства вернулись к нему, все, кроме страха.
Добравшись до Омска, он продал дубленый тулуп охранника и купил себе рубашку, брюки, жилет и пальто. Сжег старое тряпье и заплатил рубль, чтобы сходить в баню и побриться в дешевой гостинице. Увидев газетную страницу, вспомнил, что умел читать и писать и только тут понял, что вернулся с того света.
Сидя на скамейке на станции Ливерпул-стрит, с прислоненным к стенке велосипедом, он задумался, что же за человек этот Орлов. Ему были известны лишь его титул и цель визита. Князь мог оказаться нудным, верным царю, усердным служакой, или садистом и развратником, или же добреньким седовласым старичком, больше всего на свете любившим своих внуков. Все это не имело никакого значения: Феликс убьет его в любом случае.
Он не сомневался, что узнает Орлова, потому что русские этой породы, даже собравшиеся с секретной миссией, не имели ни малейшего представления о том, как путешествовать, не привлекая к себе внимания.
Но приедет ли Орлов? Если же он приедет, и именно тем поездом, о котором говорил Джозеф, а затем и встретится, как было сообщено Джозефом же, с графом Уолденом, то не останется никаких сомнений, что и остальная информация верна.
За несколько минут до прибытия поезда прямо на платформу заехал крытый экипаж, запряженный четверкой великолепных лошадей. Впереди сидел кучер, а на запятках лакей в ливрее. За экипажем следовал служащий железной дороги в военизированной униформе, с блестящими пуговицами. Поговорив с кучером, железнодорожник направил экипаж в дальний конец; платформы. Затем прибыл начальник станции в сюртуке и цилиндре, с важным видом он взглянул на свои часы, сверив их затем со станционными. После этого он открыл дверцу экипажа, чтобы пассажир мог выйти.
Когда железнодорожный служащий проходил мимо сидевшего на скамейке Феликса, тот схватил его за рукав.
– Простите, сэр, – произнес он, изображая наивное удивление иностранного путешественника, – это ведь английский король?
Железнодорожник усмехнулся.
– Нет, приятель, это всего только граф Уолден, – и с этими словами пошел дальше.
Значит Джозеф был прав.
Феликс стал изучать Уолдена взглядом будущего убийцы. Тот был высок, почти одного роста с Феликсом, и тучен – в такого легче попасть, чем в маленького человека. Лет ему было под пятьдесят. Если не считать небольшой хромоты, он казался вполне здоровым, сможет бежать, но не очень быстро. На нем был приметный, светло-серый утренний сюртук и того же цвета цилиндр. Волосы под цилиндром короткие и прямые, да бородка лопатой в стиле покойного короля Эдварда VII. Стоя на платформе, он опирался на трость, могущую послужить потенциальным оружием, давая отдых левой ноге. Кучер, лакей и станционный начальник суетились вокруг него, как пчелы вокруг пчеломатки. Вид у него был спокойный. Он не смотрел на часы. Не обращал никакого внимания на мельтешивших рядом слуг. Он привык к этому, подумал Феликс: всю свою жизнь он в центре внимания.
Показался паровоз, изрыгавший клубы дыма. Я могу прямо сейчас убить Орлова, пронеслось в голове Феликса, и он ощутил азарт охотника, подстерегающего добычу, но он уже раньше решил не делать этого сегодня. Он пришел сюда, чтобы понаблюдать, а не действовать. Большинство политических убийств, задуманных анархистами, срывались, по его мнению, именно из-за спешки и непродуманности. Он же верил в необходимость хорошей и четкой организации дела, что для многих анархистов звучало анафемой; они были не в состоянии понять, что свои действия человек может планировать – а тираном он становится, когда начинает управлять действиями других.
Выпустив пар, поезд остановился. Феликс встал и подошел поближе к платформе. В самом конце поезда находился явно особый вагон, отличавшийся от остальных яркой, свежей покраской. Он остановился как раз против экипажа Уолдена. Начальник станции живехонько шагнул вперед и открыл дверь вагона.
Весь собравшись, Феликс пристально вглядывался в затененную точку платформы, где должна была появиться его будущая жертва.
Ожидание длилось какую-то секунду, затем показался Орлов. На миг он задержался в дверях, и взгляд Феликса будто сфотографировал его. Это был невысокий человек в дорогом, тяжелом пальто с меховым, в русском стиле, воротником и черном цилиндре. Лицо выглядело розовым и юным, почти мальчишеским, безбородое, но с маленькими усиками. Он неуверенно улыбнулся. Вид у него был даже трогательный. Сколько зла, подумал Феликс, совершается людьми с невинными лицами.
Орлов сошел с поезда. Они с Уолденом по-русски обнялись, но очень быстро, и сели в экипаж.
Все довольно поспешно, решил Феликс.
Лакей и два носильщика начали переносить багаж в карету. Тут же стало ясно, что весь он там не поместится. При виде этого Феликс улыбнулся, вспоминая свой полупустой картонный чемоданчик.
Экипаж развернулся. Очевидно, лакея оставляли присмотреть за прочим багажом. К окошку подошли носильщики, оттуда показалась рука в сером и бросила им несколько монет. Экипаж тронулся с места. Забравшись на велосипед, Феликс двинулся за ним.
В суматохе лондонских улиц ему не составило труда следить за экипажем, держась на некотором расстоянии. Он ехал за ним через весь город, по Стрэнду, затем через парк Сент-Джеймса. Уже в дальнем конце парка экипаж свернул на боковую дорожку, затем резко въехал в окруженный стеной дворик.
Спрыгнув с велосипеда, Феликс пошел к краю парка, катя машину рядом с собой, и остановился как раз напротив ворот в тот двор. Он видел, как экипаж подъехал к величественному входу огромного дома. Над крышей кареты показались на миг два цилиндра, черный и серый, и тут же скрылись в доме. Дверь захлопнулась, и больше он, не видел ничего.
* * *
Критическим взглядом Лидия рассматривала свою дочь. Стоя перед большим зеркалом в простенке, Шарлотта примеряла платье, в котором ей предстояло быть представленной ко двору. Мадам Бургон, стройная, элегантная портниха, суетилась рядом с булавками, поправляя складки и рюши.
Шарлотта выглядела одновременно хорошенькой и невинной – как раз то, что и требовалось от дебютантки. Платье из белого тюля, вышитое хрусталиками, доходило почти до пола, прикрывая крошечные остроносые туфельки. Весь лиф его представлял собой корсаж из хрусталя, расшитый серебром, на бледно-розовой шифоновой подкладке, шлейф длиной в четыре ярда заканчивался огромным, серебристо-белым бантом. Черные волосы Шарлотты были уложены высоко и украшены тиарой, ранее принадлежавшей матери Стивена, предыдущей леди Уолден. В волосах обязательные два белых пера.
Моя девочка стала почти взрослой, подумала Лидия. А вслух сказала:
– Это очень красиво, мадам Бургон.
– Благодарю вас, миледи.
Шарлотта сказала:
– В этом ужасно неудобно.
Лидия вздохнула. Именно такой реакции и следовало ожидать от Шарлотты.
– Не будь же столь легкомысленной, – проговорила Лидия.
Шарлотта присела, чтобы подобрать шлейф. Лидия заметила:
– Совсем необязательно приседать. Смотри и повторяй за мной, как это делается. Повернись налево, – Шарлотта так и сделала, и шлейф заструился справа от нее. – Подними его левой рукой и еще на четверть оборота повернись налево. – Теперь шлейф тянулся по полу впереди Шарлотты. – Иди вперед, а по ходу правой рукой накинь шлейф на левую руку.
– Получается, – заулыбалась Шарлотта.
От улыбки она вся так и сияла. Она всегда была такой, – думала Лидия. Когда была малышкой, я всегда знала, что у нее в головке. Но с возрастом человек приучается к обману. Шарлотта спросила.
– А кто же научил тебя всем этим вещам?
– Первая жена твоего дяди Джорджа, мать Белинды. Она обучила меня всему перед тем, как меня представили ко двору. – Ей захотелось добавить: – Таким премудростям нетрудно научить, но сложные уроки ты должна учить сама.
В комнату зашла Марья, гувернантка Шарлотты. Это была толковая, решительная женщина в платье серо-стального цвета, единственная из челяди, привезенная Лидией из Санкт-Петербурга. За девятнадцать лет ее внешность ничуть не изменилась. Лидия даже понятия не имела, сколько же той лет: пятьдесят, шестьдесят?
Марья доложила:
– Прибыл князь Орлов, миледи. О, Шарлотта, вы выглядите великолепно.
Пора уже Марье начать называть ее леди Шарлотта, подумала Лидия, затем сказала:
– Переоденься и ступай вниз, Шарлотта.
Девушка тут же начала отстегивать бретельки, поддерживающие ее шлейф. Лидия вышла.
В гостиной она увидела Стивена, потягивающего шерри. Дотронувшись до ее обнаженного плеча, он произнес:
– Мне нравится, когда ты ходишь в летних платьях.
– Спасибо, – улыбнулась Лидия. Он и сам выглядел очень неплохо, подумалось ей, в своем сером сюртуке с серебристым галстуком. Это так шло к серебристой седине его бороды. Мы могли бы быть так счастливы, ты и я... Внезапно ей захотелось поцеловать его в щеку. Она оглянулась вокруг: у бара лакей наливал шерри. Ей следовало сдерживаться. Она села и взяла бокал из рук слуги. – Как выглядит Алекс?
– Почти так же, как и всегда, – ответил Стивен. – Ты сама увидишь, он сейчас спустится. А как обстоит дело с платьем Шарлотты?
– Оно прелестно. Но меня беспокоит ее отношение. Сейчас она совершенно не желает ничего принимать на веру. Боюсь, как бы она не заразилась цинизмом.
Стивен отмахнулся.
– Подожди, пока какой-нибудь красавец-гвардеец не начнет ухаживать за ней. Тогда ее отношение быстро изменится.
Это замечание раздосадовало Лидию, в нем как бы намекалось, что все девушки рабыни своей романтической природы. Стивен всегда говорил подобное, когда не хотел во что-то вникать. Из-за этого он становился похож на добродушного, пустоголового сельского сквайра, каким он вовсе не был. Но он был уверен, что Шарлотта ничем не отличалась от других восемнадцатилетних девиц и не желал ничего слышать. Лидия же знала, что в характере Шарлотты есть нечто неуправляемое, неанглийское, и что это следует подавлять.
Хотя это не поддавалось логике, но Лидия испытывала к Алексу чувство враждебности, и все из-за Шарлотты. Его вины в том не было, но он символизировал Санкт-Петербург, опасность прошлого. Нервно поежившись в кресле, она поймала на себе внимательный взгляд Стивена.
– Не может быть, чтобы ты нервничала из-за встречи с маленьким Алексом.
– Русские такие непредсказуемые, – пожала она плечами.
– Он не особенно русский.
Она улыбнулась мужу, но миг интимности прошел, и теперь в ее сердце осталась лишь обычная сдержанная привязанность.
Дверь открылась. Спокойнее, – приказала себе Лидия.
Вошел Алекс.
– Тетушка Лидия, – произнес он и склонился к ее руке.
– Добрый вечер, Алексей Андреевич, – ответила она официальным тоном. Затем, смягчившись, добавила: – О, да ты по-прежнему выглядишь на восемнадцать лет.
– Как бы я желал этого, – сказал он, и глаза его заблестели.
Она стала расспрашивать его о путешествии. Пока он отвечал, она поймала себя на том, что удивляется, отчего он все еще не женат. Он обладал титулом, который сам по себе способен был сразить любую девушку, не говоря уж об их матерях, помимо этого был поразительно красив и необычайно богат. Не сомневаюсь, что он разбил-таки порядочно сердец, подумала она.
– Ваши брат и сестра шлют вам свою любовь, – продолжал Алекс, – и просят молиться за них. – Он нахмурился. – В Петербурге сейчас неспокойно. Город стал совсем другим.
– До нас дошли слухи об этом монахе, – сказал Стивен.
– Распутине. Императрица верит, что его устами говорит Бог, а она ведь имеет очень большое влияние на царя. Но Распутин – это всего лишь симптом. Беспрерывно происходят забастовки, и даже бунты. Люди больше не верят в божественность монархии.
– Так что же делать? – спросил Стивен.
Алекс вздохнул.
– Все. Нам нужны производительные фермы, побольше заводов, настоящий, как в Англии, парламент, земельная реформа, профсоюзы, свобода слова...
– На вашем месте я бы не спешил с профсоюзами, – сказал Стивен.
– Может быть. И все-таки, Россия должна каким-то образом вступить в двадцатый век. Либо это сделаем мы, аристократия, либо это сделают простые люди, уничтожив нас при этом.
Лидии показалось, что в его словах звучало больше радикализма, чем у самих радикалов. Как должна была измениться ситуация на родине, если уже князь рассуждал подобным образом! Сестра ее, Татьяна, мать Алекса, писала в своих письмах о «беспорядках», но в них и намека не было о возможной опасности для дворянства. Но, к слову сказать, Алекс больше походил на своего отца, старого князя Орлова, политика с ног до головы. Будь тот жив, он говорил бы точно так же.
Стивен проговорил:
– Знаешь ли, есть ведь и третий вариант, при котором и аристократия, и народ могут объединиться.
Алекс улыбнулся, будто догадываясь, что сейчас последует.
– И каков же он?
– Война.
Алекс с серьезным видом согласно кивнул. Они и думают одинаково, рассудила Лидия; Алекс всегда уважал Стивена; после смерти старого князя Стивен был ему почти что отцом.
Вошла Шарлотта, и Лидия изумленно уставилась на нее. На дочери было платье, которое Лидия никогда не видела, платье из кремового кружева на шелковой, шоколадного цвета, подкладке. Сама Лидия никогда бы не выбрала такого – оно было слишком заметным – но не было сомнений, что Шарлотта в нем выглядела восхитительно. Где же она купила его? – подивилась Лидия. И с каких это пор она стала покупать себе туалеты, не советуясь со мной? Кто подсказал ей, что эти цвета подчеркивают ее темные волосы и карие глаза? Может быть, она даже и подкрасилась? А почему на ней нет корсета?
Стивен тоже смотрел во все глаза. Лидия заметила, что он даже встал, и чуть не расхохоталась. Вот таким драматическим способом он признал, что дочь его стала взрослой, и самое смешное, что сделано это было совершенно непроизвольно.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Человек из Санкт-Петербурга'
1 2 3 4 5 6
Но грузовую платформу задвинули на запасной путь, и Феликсу померещилось, что он уже умирает. Тупик охранялся здоровенным полицейским в дубленом тулупе, он следил за тем, чтобы крестьяне не воровали уголь для своих изб... Когда мысль об этом посетила Феликса, он понял, что на него нашел миг просветления, и что, вполне вероятно, он может стать последним. На секунду он задумался, откуда вдруг взялась подобная мысль, но тут унюхал запах пищи, доносившийся из будки охранника. Однако полицейский был огромный, крепкий и с оружием.
Мне плевать, подумал Феликс, я все равно умираю.
Тогда он поднялся, взял здоровый кусок угля, какой только мог поднять, спотыкаясь, вошел в будку стража и ударил перепуганного полицейского той глыбой по голове.
В кастрюле над огнем что-то варилось, но варево было слишком горячим, чтобы его можно было есть. Феликс вынес кастрюлю наружу и вылил содержимое в снег, а затем, упав на колени, принялся есть похлебку, смешанную с охлаждающим снегом. Там были куски картофеля и репы, морковь и обрезки мяса. Он глотал их целиком. Тут из будки вышел полицейский и изо всех сил саданул Феликса по спине дубинкой. Феликс впал в бешенство, что этот человек помешал ему есть. Поднявшись, он бросился на него, осыпая того ударами и царапаясь. Полицейский отвечал ему дубинкой, но Феликс не чувствовал боли. Охватив пальцами шею охранника, он сдавил ее. Никакая сила не могла бы заставить его разжать пальцы. Через какое-то время глаза стража закрылись, лицо его посинело, вывалился язык, и вот тогда-то Феликс и доел похлебку.
Он съел всю еду, что была в сторожке, согрелся у огня и выспался в постели полицейского. Проснулся он совершенно здоровым человеком. Снял с трупа сапоги и тулуп и отправился в Омск. По пути он сделал удивительное открытие относительно самого себя: он потерял способность испытывать страх. Что-то произошло в его мозгу, словно там закрылась какая-то задвижка. Ничто теперь не могло вызвать в нем страха. Если он проголодается, то начнет красть, если станут преследовать, он спрячется, если будут угрожать, он просто убьет. Он больше не нуждался ни в чем. Ничто уже не смогло бы ранить его. Он забыл, что такое любовь, гордость, желание, сострадание.
Впоследствии все эти чувства вернулись к нему, все, кроме страха.
Добравшись до Омска, он продал дубленый тулуп охранника и купил себе рубашку, брюки, жилет и пальто. Сжег старое тряпье и заплатил рубль, чтобы сходить в баню и побриться в дешевой гостинице. Увидев газетную страницу, вспомнил, что умел читать и писать и только тут понял, что вернулся с того света.
Сидя на скамейке на станции Ливерпул-стрит, с прислоненным к стенке велосипедом, он задумался, что же за человек этот Орлов. Ему были известны лишь его титул и цель визита. Князь мог оказаться нудным, верным царю, усердным служакой, или садистом и развратником, или же добреньким седовласым старичком, больше всего на свете любившим своих внуков. Все это не имело никакого значения: Феликс убьет его в любом случае.
Он не сомневался, что узнает Орлова, потому что русские этой породы, даже собравшиеся с секретной миссией, не имели ни малейшего представления о том, как путешествовать, не привлекая к себе внимания.
Но приедет ли Орлов? Если же он приедет, и именно тем поездом, о котором говорил Джозеф, а затем и встретится, как было сообщено Джозефом же, с графом Уолденом, то не останется никаких сомнений, что и остальная информация верна.
За несколько минут до прибытия поезда прямо на платформу заехал крытый экипаж, запряженный четверкой великолепных лошадей. Впереди сидел кучер, а на запятках лакей в ливрее. За экипажем следовал служащий железной дороги в военизированной униформе, с блестящими пуговицами. Поговорив с кучером, железнодорожник направил экипаж в дальний конец; платформы. Затем прибыл начальник станции в сюртуке и цилиндре, с важным видом он взглянул на свои часы, сверив их затем со станционными. После этого он открыл дверцу экипажа, чтобы пассажир мог выйти.
Когда железнодорожный служащий проходил мимо сидевшего на скамейке Феликса, тот схватил его за рукав.
– Простите, сэр, – произнес он, изображая наивное удивление иностранного путешественника, – это ведь английский король?
Железнодорожник усмехнулся.
– Нет, приятель, это всего только граф Уолден, – и с этими словами пошел дальше.
Значит Джозеф был прав.
Феликс стал изучать Уолдена взглядом будущего убийцы. Тот был высок, почти одного роста с Феликсом, и тучен – в такого легче попасть, чем в маленького человека. Лет ему было под пятьдесят. Если не считать небольшой хромоты, он казался вполне здоровым, сможет бежать, но не очень быстро. На нем был приметный, светло-серый утренний сюртук и того же цвета цилиндр. Волосы под цилиндром короткие и прямые, да бородка лопатой в стиле покойного короля Эдварда VII. Стоя на платформе, он опирался на трость, могущую послужить потенциальным оружием, давая отдых левой ноге. Кучер, лакей и станционный начальник суетились вокруг него, как пчелы вокруг пчеломатки. Вид у него был спокойный. Он не смотрел на часы. Не обращал никакого внимания на мельтешивших рядом слуг. Он привык к этому, подумал Феликс: всю свою жизнь он в центре внимания.
Показался паровоз, изрыгавший клубы дыма. Я могу прямо сейчас убить Орлова, пронеслось в голове Феликса, и он ощутил азарт охотника, подстерегающего добычу, но он уже раньше решил не делать этого сегодня. Он пришел сюда, чтобы понаблюдать, а не действовать. Большинство политических убийств, задуманных анархистами, срывались, по его мнению, именно из-за спешки и непродуманности. Он же верил в необходимость хорошей и четкой организации дела, что для многих анархистов звучало анафемой; они были не в состоянии понять, что свои действия человек может планировать – а тираном он становится, когда начинает управлять действиями других.
Выпустив пар, поезд остановился. Феликс встал и подошел поближе к платформе. В самом конце поезда находился явно особый вагон, отличавшийся от остальных яркой, свежей покраской. Он остановился как раз против экипажа Уолдена. Начальник станции живехонько шагнул вперед и открыл дверь вагона.
Весь собравшись, Феликс пристально вглядывался в затененную точку платформы, где должна была появиться его будущая жертва.
Ожидание длилось какую-то секунду, затем показался Орлов. На миг он задержался в дверях, и взгляд Феликса будто сфотографировал его. Это был невысокий человек в дорогом, тяжелом пальто с меховым, в русском стиле, воротником и черном цилиндре. Лицо выглядело розовым и юным, почти мальчишеским, безбородое, но с маленькими усиками. Он неуверенно улыбнулся. Вид у него был даже трогательный. Сколько зла, подумал Феликс, совершается людьми с невинными лицами.
Орлов сошел с поезда. Они с Уолденом по-русски обнялись, но очень быстро, и сели в экипаж.
Все довольно поспешно, решил Феликс.
Лакей и два носильщика начали переносить багаж в карету. Тут же стало ясно, что весь он там не поместится. При виде этого Феликс улыбнулся, вспоминая свой полупустой картонный чемоданчик.
Экипаж развернулся. Очевидно, лакея оставляли присмотреть за прочим багажом. К окошку подошли носильщики, оттуда показалась рука в сером и бросила им несколько монет. Экипаж тронулся с места. Забравшись на велосипед, Феликс двинулся за ним.
В суматохе лондонских улиц ему не составило труда следить за экипажем, держась на некотором расстоянии. Он ехал за ним через весь город, по Стрэнду, затем через парк Сент-Джеймса. Уже в дальнем конце парка экипаж свернул на боковую дорожку, затем резко въехал в окруженный стеной дворик.
Спрыгнув с велосипеда, Феликс пошел к краю парка, катя машину рядом с собой, и остановился как раз напротив ворот в тот двор. Он видел, как экипаж подъехал к величественному входу огромного дома. Над крышей кареты показались на миг два цилиндра, черный и серый, и тут же скрылись в доме. Дверь захлопнулась, и больше он, не видел ничего.
* * *
Критическим взглядом Лидия рассматривала свою дочь. Стоя перед большим зеркалом в простенке, Шарлотта примеряла платье, в котором ей предстояло быть представленной ко двору. Мадам Бургон, стройная, элегантная портниха, суетилась рядом с булавками, поправляя складки и рюши.
Шарлотта выглядела одновременно хорошенькой и невинной – как раз то, что и требовалось от дебютантки. Платье из белого тюля, вышитое хрусталиками, доходило почти до пола, прикрывая крошечные остроносые туфельки. Весь лиф его представлял собой корсаж из хрусталя, расшитый серебром, на бледно-розовой шифоновой подкладке, шлейф длиной в четыре ярда заканчивался огромным, серебристо-белым бантом. Черные волосы Шарлотты были уложены высоко и украшены тиарой, ранее принадлежавшей матери Стивена, предыдущей леди Уолден. В волосах обязательные два белых пера.
Моя девочка стала почти взрослой, подумала Лидия. А вслух сказала:
– Это очень красиво, мадам Бургон.
– Благодарю вас, миледи.
Шарлотта сказала:
– В этом ужасно неудобно.
Лидия вздохнула. Именно такой реакции и следовало ожидать от Шарлотты.
– Не будь же столь легкомысленной, – проговорила Лидия.
Шарлотта присела, чтобы подобрать шлейф. Лидия заметила:
– Совсем необязательно приседать. Смотри и повторяй за мной, как это делается. Повернись налево, – Шарлотта так и сделала, и шлейф заструился справа от нее. – Подними его левой рукой и еще на четверть оборота повернись налево. – Теперь шлейф тянулся по полу впереди Шарлотты. – Иди вперед, а по ходу правой рукой накинь шлейф на левую руку.
– Получается, – заулыбалась Шарлотта.
От улыбки она вся так и сияла. Она всегда была такой, – думала Лидия. Когда была малышкой, я всегда знала, что у нее в головке. Но с возрастом человек приучается к обману. Шарлотта спросила.
– А кто же научил тебя всем этим вещам?
– Первая жена твоего дяди Джорджа, мать Белинды. Она обучила меня всему перед тем, как меня представили ко двору. – Ей захотелось добавить: – Таким премудростям нетрудно научить, но сложные уроки ты должна учить сама.
В комнату зашла Марья, гувернантка Шарлотты. Это была толковая, решительная женщина в платье серо-стального цвета, единственная из челяди, привезенная Лидией из Санкт-Петербурга. За девятнадцать лет ее внешность ничуть не изменилась. Лидия даже понятия не имела, сколько же той лет: пятьдесят, шестьдесят?
Марья доложила:
– Прибыл князь Орлов, миледи. О, Шарлотта, вы выглядите великолепно.
Пора уже Марье начать называть ее леди Шарлотта, подумала Лидия, затем сказала:
– Переоденься и ступай вниз, Шарлотта.
Девушка тут же начала отстегивать бретельки, поддерживающие ее шлейф. Лидия вышла.
В гостиной она увидела Стивена, потягивающего шерри. Дотронувшись до ее обнаженного плеча, он произнес:
– Мне нравится, когда ты ходишь в летних платьях.
– Спасибо, – улыбнулась Лидия. Он и сам выглядел очень неплохо, подумалось ей, в своем сером сюртуке с серебристым галстуком. Это так шло к серебристой седине его бороды. Мы могли бы быть так счастливы, ты и я... Внезапно ей захотелось поцеловать его в щеку. Она оглянулась вокруг: у бара лакей наливал шерри. Ей следовало сдерживаться. Она села и взяла бокал из рук слуги. – Как выглядит Алекс?
– Почти так же, как и всегда, – ответил Стивен. – Ты сама увидишь, он сейчас спустится. А как обстоит дело с платьем Шарлотты?
– Оно прелестно. Но меня беспокоит ее отношение. Сейчас она совершенно не желает ничего принимать на веру. Боюсь, как бы она не заразилась цинизмом.
Стивен отмахнулся.
– Подожди, пока какой-нибудь красавец-гвардеец не начнет ухаживать за ней. Тогда ее отношение быстро изменится.
Это замечание раздосадовало Лидию, в нем как бы намекалось, что все девушки рабыни своей романтической природы. Стивен всегда говорил подобное, когда не хотел во что-то вникать. Из-за этого он становился похож на добродушного, пустоголового сельского сквайра, каким он вовсе не был. Но он был уверен, что Шарлотта ничем не отличалась от других восемнадцатилетних девиц и не желал ничего слышать. Лидия же знала, что в характере Шарлотты есть нечто неуправляемое, неанглийское, и что это следует подавлять.
Хотя это не поддавалось логике, но Лидия испытывала к Алексу чувство враждебности, и все из-за Шарлотты. Его вины в том не было, но он символизировал Санкт-Петербург, опасность прошлого. Нервно поежившись в кресле, она поймала на себе внимательный взгляд Стивена.
– Не может быть, чтобы ты нервничала из-за встречи с маленьким Алексом.
– Русские такие непредсказуемые, – пожала она плечами.
– Он не особенно русский.
Она улыбнулась мужу, но миг интимности прошел, и теперь в ее сердце осталась лишь обычная сдержанная привязанность.
Дверь открылась. Спокойнее, – приказала себе Лидия.
Вошел Алекс.
– Тетушка Лидия, – произнес он и склонился к ее руке.
– Добрый вечер, Алексей Андреевич, – ответила она официальным тоном. Затем, смягчившись, добавила: – О, да ты по-прежнему выглядишь на восемнадцать лет.
– Как бы я желал этого, – сказал он, и глаза его заблестели.
Она стала расспрашивать его о путешествии. Пока он отвечал, она поймала себя на том, что удивляется, отчего он все еще не женат. Он обладал титулом, который сам по себе способен был сразить любую девушку, не говоря уж об их матерях, помимо этого был поразительно красив и необычайно богат. Не сомневаюсь, что он разбил-таки порядочно сердец, подумала она.
– Ваши брат и сестра шлют вам свою любовь, – продолжал Алекс, – и просят молиться за них. – Он нахмурился. – В Петербурге сейчас неспокойно. Город стал совсем другим.
– До нас дошли слухи об этом монахе, – сказал Стивен.
– Распутине. Императрица верит, что его устами говорит Бог, а она ведь имеет очень большое влияние на царя. Но Распутин – это всего лишь симптом. Беспрерывно происходят забастовки, и даже бунты. Люди больше не верят в божественность монархии.
– Так что же делать? – спросил Стивен.
Алекс вздохнул.
– Все. Нам нужны производительные фермы, побольше заводов, настоящий, как в Англии, парламент, земельная реформа, профсоюзы, свобода слова...
– На вашем месте я бы не спешил с профсоюзами, – сказал Стивен.
– Может быть. И все-таки, Россия должна каким-то образом вступить в двадцатый век. Либо это сделаем мы, аристократия, либо это сделают простые люди, уничтожив нас при этом.
Лидии показалось, что в его словах звучало больше радикализма, чем у самих радикалов. Как должна была измениться ситуация на родине, если уже князь рассуждал подобным образом! Сестра ее, Татьяна, мать Алекса, писала в своих письмах о «беспорядках», но в них и намека не было о возможной опасности для дворянства. Но, к слову сказать, Алекс больше походил на своего отца, старого князя Орлова, политика с ног до головы. Будь тот жив, он говорил бы точно так же.
Стивен проговорил:
– Знаешь ли, есть ведь и третий вариант, при котором и аристократия, и народ могут объединиться.
Алекс улыбнулся, будто догадываясь, что сейчас последует.
– И каков же он?
– Война.
Алекс с серьезным видом согласно кивнул. Они и думают одинаково, рассудила Лидия; Алекс всегда уважал Стивена; после смерти старого князя Стивен был ему почти что отцом.
Вошла Шарлотта, и Лидия изумленно уставилась на нее. На дочери было платье, которое Лидия никогда не видела, платье из кремового кружева на шелковой, шоколадного цвета, подкладке. Сама Лидия никогда бы не выбрала такого – оно было слишком заметным – но не было сомнений, что Шарлотта в нем выглядела восхитительно. Где же она купила его? – подивилась Лидия. И с каких это пор она стала покупать себе туалеты, не советуясь со мной? Кто подсказал ей, что эти цвета подчеркивают ее темные волосы и карие глаза? Может быть, она даже и подкрасилась? А почему на ней нет корсета?
Стивен тоже смотрел во все глаза. Лидия заметила, что он даже встал, и чуть не расхохоталась. Вот таким драматическим способом он признал, что дочь его стала взрослой, и самое смешное, что сделано это было совершенно непроизвольно.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Человек из Санкт-Петербурга'
1 2 3 4 5 6