Ветра, по крайней мере, нет. Закутаемся в тулупы и одеяло, прижмемся теснее друг к другу, так и проведем ночь. А утром или за помощью в деревню отправимся, или своими силами обойдемся. Главное, чтобы нового снега за ночь не намело.
– Эй, как вы тут? Я тоже кое-что нашел! – В комнату зашел Федор с зажженной свечой в руке. – В буфете запас свечек обнаружился!
– Отлично! За такую находку, Федор, выделяем тебе тулуп. И еще тряпья, его тут много. Мы с Никой устроимся спать на кровати, а тебе, как деревенскому жителю, постелем на печи, – засмеялся Стас.
Водитель поддержал шутку:
– И-ех, жаль, что печь не топлена!
Наспех перекусив купленными еще утром в городском кафе бутербродами и пирожками, они легли спать. Ника со Стасом – в маленькой комнатушке, Федор – в большой, на холодной печи.
Несмотря на изрядную усталость, девушка долго не могла уснуть. Ей было тесно вдвоем с Шатровым на узкой кровати, холодно, несмотря на кучу тряпья, которым они укрылись, и неудобно в верхней одежде. От дубленки Стаса пахло кожей, сладковатым одеколоном и чужим домом, и эта смесь запахов была незнакомой, неродной, раздражающей. Ника неуклюже повернулась к мужчине спиной и закрыла глаза. Из соседней комнаты доносился храп спящего Федора: тот, забыв, видно, про свои страхи, уснул практически мгновенно. Ей же, похоже, предстояло коротать ночь без сна. Попали в приключения…
Все началось с Эдички, вернее, с отрывков из его рукописи.
Эдуард был бывшим сокурсником Ники. Можно было обмануться невысоким ростом и субтильным телосложением и принять Эдичку за подростка, однако дрябловатая, болезненной желтизны кожа с унылыми складками возле губ выдавала его истинный возраст. Непривлекательная внешность породила глобальные комплексы, и Эдуард избегал общения не только с девушками, но и с сокурсниками, преподавателями и уж тем более – с незнакомыми людьми. Многие недоумевали, почему он выбрал журфак – с его-то патологической стеснительностью и неумением кратко и емко излагать информацию. Учился Эдуард неплохо, но статьи у него не получались, а получались пронзительные, наполненные вселенской грустью стихи. И еще романы – фантастические, буйный мир которых был так не похож на нежный и ранимый внутренний мир автора. Эдичка куда уверенней чувствовал бы себя в литературной среде, чем в журналистике, но упрямо продолжал тянуть лямку выбранного факультета. Быть может, из-за Ники.
Была у Эдуарда, помимо неказистой внешности, еще одна беда: беспокойная, переходящая в нездоровую подвижность суетливость. Даже на лекциях он не мог усидеть на месте, без конца ерзал и подскакивал на стуле, а то принимался тарабанить по столу нервными и длинными, как у пианиста, пальцами, что несказанно раздражало сокурсников. Мало кто хотел сидеть за одной партой с Эдичкой.
Однажды на втором курсе Ника случайно села с ним. И, видимо, потому, что ни разу за всю лекцию не шикнула на него и даже позволила ему пару раз заглянуть в свой конспект, а после занятий попрощалась с вежливой улыбкой, Эдуард проникся к девушке нежными чувствами. Он старался не надоедать Нике своими ухаживаниями. Он просто здоровался с ней, застенчиво улыбался, отчаянно краснея, и иногда провожал девушку от университета до метро. Поначалу такое ненавязчивое внимание немного раздражало Нику, но потом она привыкла к Эдичке. И хоть на курсе его считали странным из-за его замкнутости, был он далеко не глупым молодым человеком, начитанным и эрудированным. Одним из увлечений Эдуарда было составление различных кроссвордов, литературных шарад и ребусов, которые охотно печатали в газетах и журналах.
Окончив университет, Эдичка не отправился работать по специальности, а засел дома – составлять кроссворды и писать свои фантастические романы. Как-то ему повезло, и один из его опусов в сокращенном виде был опубликован в известном толстом журнале. Но на этом везение и закончилось. Издательства сыпали отказами, ссылаясь то на заполненный портфель, то на неформатность рукописей. Но Эдичка не унывал и проявлял завидное упорство, надеясь когда-нибудь опубликовать все свои сочинения.
С Никой они продолжали общаться и после окончания вуза. Девушка всегда была желанной гостьей в доме Эдуарда, его родители приняли ее как родную – похоже, надеялись, что когда-нибудь она выйдет замуж за их робкого и некрасивого сына. Но Ника любила совсем другого человека…
Четыре с половиной месяца назад Эдуард позвонил ей и, поделившись, что начал очередной роман, возбужденно прокричал в телефонную трубку:
– Это будет «бомба»! Никак иначе! И, между прочим, сюжет будет построен на реальных событиях!
– Так это не фантастический роман? – спросила Ника скорей из вежливости, чем из искреннего интереса. Эдуард всегда, когда начинал работу над новой рукописью, громогласно объявлял, что выйдет шедевр.
– Нет. Это будет роман в несколько ином жанре. Хоть и с невероятными, на первый взгляд, событиями. Но вся соль-то в том, что события – реальные!
– Задумал написать гламурный роман-скандал о шоу-бизнесе? – с иронией предположила девушка.
– Нет! Что ты! Не гламурный и не о шоу-бизнесе, но от этого не менее скандальный. Извини, сейчас не могу рассказать, но потом – обязательно.
После того разговора Эдуард пропал – увлекся рукописью. Ника тоже была занята, поэтому они даже не созванивались. И лишь спустя несколько месяцев приятель объявился. Помнится, в тот вечер Ника очень торопилась: накануне договорилась об интервью с модным писателем, за которым «охотилась» вот уже месяц. Автор нашумевшего бестселлера назначил встречу в очень неудобном для девушки месте и предупредил, что для интервью может выделить лишь полчаса, поэтому Ника боялась опоздать. Но едва она выскочила из редакции, как во дворе заметила знакомую, нервно подпрыгивающую на месте фигуру. «Как некстати», – с легким раздражением подумала она тогда, но приветливо улыбнулась старому другу:
– Привет, Эдуард! Меня ждешь?
Парень подскочил на месте, будто от неожиданности, хотя на самом деле видел, что Ника к нему приближается, и привычно засуетился:
– Нет… Да. Только ты не подумай… Я вот… Если тебе не помешал…
– Эдуард! – строго перебила Ника, уже по опыту зная, что, прежде чем начать разговор, приятель будет долго и нудно расшаркиваться в извинениях, мямлить и заикаться.
– Я с тобой поговорить хотел, – наконец выдал Эдичка и, густо покраснев, добавил: – О моем последнем романе.
Ника еле сдержала вздох досады: подобные разговоры могут длиться часами. Причем говорить будет Эдичка, а ей придется довольствоваться междометиями, поспешно втиснутыми в узкие паузы между его фразами.
– Эдуард, извини, у меня сейчас совсем нет времени. Опаздываю на важное интервью. Может быть, в другой раз?
Он сразу как-то сник, занервничал еще больше и, чтобы скрыть свое разочарование, улыбнулся, но улыбка вышла жалкой.
– Да, да, конечно. В другой день. Я должен был позвонить тебе заранее, чтобы…
– Так ты закончил рукопись?
– Да, но понимаешь… – Он замялся и нервно оглянулся по сторонам, будто проверяя, не подслушивает ли их кто. – Я ее уничтожил.
– Почему?!
– Об этом я и хотел поговорить, но это долгий разговор. Мне нужно будет тебе кое-что рассказать.
– Мы можем поговорить завтра! – предложила Ника. И Эдуард обрадованно согласился.
Он проводил девушку до метро. По дороге они больше не заговаривали о рукописи; Эдичка расспрашивал Нику о тех незначительных событиях, что произошли в ее жизни за те три месяца, когда они не виделись, но было заметно, что слушал он рассеянно, будто продолжал думать о чем-то своем. Еще девушке показалось, будто был Эдуард чем-то сильно встревожен, если не сказать напуган. И вот когда они попрощались, он, будто внезапно решившись, окликнул уже начавшую спускаться в метро девушку:
– Ника, подожди! Вот, возьми! – Он вытащил из-за пазухи сложенный вдвое конверт формата А4 и протянул ей. – Я уничтожил рукопись, но кое-что оставил. Здесь немного. Остальное тебе потом отдам. Завтра встретимся, и я все объясню. Хорошо?
– Ладно, – согласилась Ника. – До завтра!
Но на следующий день они так и не встретились, потому что Эдичка неожиданно умер. Как сказали врачи – от сердечной недостаточности.
В пакете, который он успел передать Нике, оказалось всего три листа с отрывками из романа – настолько короткими и мало связанными между собой, что понять замысел автора не представлялось возможным. На полях одного из листов неровным Эдичкиным почерком был написан адрес некой Акулины Васильевны: N-ская область, деревня Лески. И рядом стояло три восклицательных знака, обведенные неровным кругом. «Я долго собирал материал», – вспомнилось позже Нике, и она подумала, что часть задуманного Эдичкой романа, возможно, была построена на рассказах неизвестной Акулины Васильевны. Девушка решила, что при первой возможности съездит в деревню Лески и побеседует с этой женщиной. Видимо, так хотел Эдичка, иначе зачем написал на полях ее адрес? Но прошло полтора месяца, прежде чем Ника нашла время и возможность отправиться в Лески. И, к сожалению, опоздала.
…Засыпая, она услышала, как Стас завозился и встал.
– Ты куда? – не открывая глаз, в полудреме поинтересовалась девушка.
– Спи, спи. Я сейчас.
Чуть позже раздалось клацанье кнопок мобильного телефона, и Стас громким отчаянным шепотом попросил:
– Лерка, ну возьми же трубку!
Уже погружаясь в тревожный, наполненный неприятными обрывочными видениями сон, Ника услышала, как Шатров выругался в адрес Федора, который куда-то подевал фонарь.
Ранним утром Нику разбудил вопль. Девушка испуганно открыла глаза. Стаса рядом не было, а из другой комнаты доносились завывания. Ника вскочила и, путаясь в тряпье, которым укрывалась ночью, выбежала на голос.
Прямо на полу, обхватив руками взлохмаченную голову, сидел Федор и громко, по-бабьи визгливо причитал.
– Федор… – начала Ника и тут же осеклась, увидев Стаса. Тот лежал на полу навзничь, широко раскинув руки и устремив невидящий взгляд в потолок. Рядом валялся фотоаппарат, с которым Шатров практически никогда не расставался, и выпавшая из мертвого кулака толстая оплавленная свеча. Но больше всего Нику поразило то, что его великолепные смоляные волосы на висках побелели, словно покрылись густым инеем.

II

Как бы Нике ни хотелось поскорей попасть домой, ей пришлось задержаться в районном городке еще на ночь: когда закончились все неприятные беседы с местной милицией, выяснилось, что на Москву уже нет рейсов и ближайший автобус отправится только утром.
Уснуть она не смогла и всю ночь проплакала от страха и от жалости к Стасу и к самой себе, брошенной одной в этой страшной глуши. И едва забрезжил серый, словно покрытый толстым слоем пыли рассвет, торопливо собралась и почти бегом кинулась на вокзал.
В Москву Ника прибыла лишь к вечеру. Шагнув на грязный, но после всех приключений показавшийся самым родным и прекрасным на свете асфальт столичного автовокзала, она достала мобильный и набрала номер подруги.
– Оль, ты дома? Я к тебе приеду. Скоро. Можно?
Ольга ожидаемо ответила, что да, конечно, и, встревоженная ее расстроенным голосом, поинтересовалась, что случилось.
– Потом расскажу. – Ника не стала вдаваться в подробности по телефону, спрятала мобильник в сумку и направилась в сторону метро.
Дома у Ольги было как всегда тепло и уютно. И сама хозяйка, румяная и аппетитная, как свежеиспеченная булочка, хлопотала на кухне, легко, словно играючи, замешивая тесто для пирожков. Ника с долей зависти наблюдала за ловкими движениями Олиных рук, с сожалением признавая, что она, Ника, совершенно не приспособлена к ведению хозяйства. Печь она так и не научилась, как ни пробовала.
– Скоро будут готовы, – Ольга поставила противень с пирогами в духовку и достала из холодильника пакет с молоком. – Потерпишь?
Ника хотела возразить, что она не голодная и пришла сюда не ради пирожков, но вместо этого молча кивнула. Подруга задержала на ней сочувственный взгляд, но не стала задавать вопросов. Все вопросы были уже заданы.
– Может, тебе пока чаю налить?
Ника покачала головой. Она уже выпила две чашки, когда, захлебываясь словами и слезами, глотая окончания фраз, сбивчиво рассказывала подруге о своих злоключениях.
– Оставайся у нас, – уже в третий раз за вечер предложила Ольга. – Володя на дежурстве, Дарья спит. Куда ты ночью поедешь? И что будешь делать дома одна? Предаваться грустным мыслям и страхам?
Ника вместо ответа благодарно улыбнулась. В доме близкой подруги ее всегда встречали как родную. Так было и раньше, когда девушки были еще школьницами, так было и сейчас, когда подружка вышла замуж и переехала к мужу. Видимо, все дело было в особом уюте домашней обстановки, который вначале создавала Олина мама, а теперь – сама Ольга.
– Володя твой придет с дежурства уставший, а тут я – нежданная гостья… – привела слабый довод Ника, уже зная, что ей на это ответят.
– Когда это Вовка считал тебя «нежданной гостьей»? Наоборот, когда ты не приходишь, спрашивает, что случилось и где ты!
Ника лишь улыбнулась. Между ней и мужем подруги сложились особые, «шефско-отеческие», как их называла Ольга, отношения.
– И все по-прежнему мечтает меня откормить? – спросила Ника. Это была давняя шутка, превратившаяся в традицию. Владимир частенько беззлобно подшучивал над ее мальчишеской худобой и, поглаживая себя по наметившемуся с возрастом (он был старше девушек на одиннадцать лет) животу, приглашал подругу жены приходить в гости чаще – откармливаться на пирогах. В ответ Ника парировала, что пироги она, конечно, с удовольствием съест, но вот беда – не в коня корм. И что лучше она накопит денег и однажды обратится в Володину клинику, где тот работал пластическим хирургом, «нарастить телеса» искусственным путем.
– Ты скажи своему мужу, что, пока он не оставит эту бесполезную идею – закормить меня до ожирения, которое мне не грозит, – я буду приходить к вам не часто. Кстати, в следующем номере выйдет моя статья о пластической хирургии, в которую я включила интервью с Володей. Передашь ему?
– Передам, – улыбнулась Оля, но, услышав из комнаты хныканье трехлетней дочери, нахмурилась. – Дарья проснулась. Ник, последи за пирогами. Если я минут через пятнадцать не вернусь, выключи духовку, ладно?
Ника кивнула, а когда подруга вышла с кухни, прислонилась затылком к стене и прикрыла глаза. Ей не хотелось думать о Стасе, но мысли, дождавшиеся ее одиночества, накинулись сейчас, будто волки на раненую и измотанную жертву. И девушка, безропотно отдавшись им на растерзание, словно перенеслась из знакомой, пахнущей выпечкой кухни в другое помещение – чужое, стылое, страшное произошедшим в нем несчастьем. Почему Стас умер? Он не должен был умирать. Он не должен был лежать там, в этом брошенном доме на промерзлом полу, нелепо раскинув руки и запрокинув искаженное ужасом лицо к подгнившему потолку. Отчего он умер? Этого не смогли сказать ни местный фельдшер, приглашенный засвидетельствовать факт смерти, ни единственный на три деревни милиционер. На теле Стаса не было никаких повреждений. Он будто умер… от страха. Что он мог увидеть такое, что напугало его до смерти – в буквальном смысле слова?
Так же умер и Эдичка. На его лице тоже застыла маска ужаса. В медицинском заключении причиной смерти значилась сердечная недостаточность, но Эдуард, несмотря на тщедушное телосложение, излишнюю нервозность и хронический насморк, был здоров. По крайней мере, никогда не жаловался на сердце.
Стас тоже был молодым здоровым мужчиной, куда здоровей и крепче Эдички… И если впечатлительного Эдуарда можно было сильно напугать, то циничного Шатрова – вряд ли. Ника вздрогнула и открыла глаза. Она еще долго будет вспоминать его лицо, обезображенное смертью и ужасом.
Спохватившись, девушка бросила взгляд на часы и выключила духовку. Из комнаты доносились голоса: тонкий картавый Дашкин и Ольгин – уговаривающий, ласковый, наполненный любовью. Дарья ни в какую не хотела засыпать без сказки.
«Никчемное и бесполезное ты существо, Ника: ни семьи, ни ребенка… Был единственный преданный поклонник Эдичка, да и тот умер. А как утешительный приз осталась бестолковая, как и ты сама, безответная любовь, скорее похожая на первую влюбленность девочки-подростка с комплексами, чем на любовь двадцативосьмилетней женщины».
Вздохнув, Ника поднялась и вышла из кухни. Заглянув в детскую комнату, она увидела, что Ольга сидит рядом с Дашиной кроваткой и читает дочери книжку.
– Ник, я еще минут десять-пятнадцать. Если не трудно, вытащи пироги из печи и накрой противень фольгой.
1 2 3 4 5