Талант у парня. Продать всегда успеешь.
Через час Валера засобирался на репетицию, ласково простился с Аркашей и отбыл. Я его проводила и вернулась на кухню.
— Ладушка, — запел Аркаша. — Красавица ты моя, соскучился. — Он обнял меня за талию и прижался головой к моему животу.
— У меня машина сломалась, — сказала я.
— Слышал. Сделаем.
— Надоело мне на этом старье ездить.
Аркаша подпрыгнул.
— Ладуль, какое старье, побойся бога, машине полтора года.
— Я и говорю, старье.
Аркаша заерзал.
— Старье… Я на своей три года езжу.
— Вот и езди, а мне надоело.
— Да ты с ума сошла. — Он руки расцепил и нахмурился. — Чего тебе еще?
— «Волгу».
Аркаша, как я и предполагала, схватился за сердце.
— Спятила баба. «Волгу». Совесть надо иметь. Я на тебя трачу больше, чем на всю свою семью.
— Я ж тебя не граблю, продай мою «восьмерку», деньги забери.
— Что их забирать, все равно выцыганишь. Ух, глаза бесстыжие.
— Жадничаешь, черт плешивый, — сказала я и хлопнула тарелку об пол. — Дожадничаешься. Брошу к чертовой матери.
— Как же, бросишь, — ядовито сказал Аркаша. — А деньги? Ты за деньги удавишься.
— Найду другую дойную корову, вон Лома, например.
— Лома? — Аркаша опять подпрыгнул. — Да Лом сам смотрит, как бы с баб содрать.
— Ничего, я его так поверну, молиться на мою задницу будет, не говоря уж о прочих интересных местах.
Аркаша стал менять окраску с обычного бледно-фиолетового до багрового, потом вдруг позеленел.
— Ну до чего ж подлая баба, мало я на тебя трачу, Лом ей понадобился. А этот, сволочуга, все Ладушка да Ладушка, пущу в расход подлеца.
— Чего городишь-то? Кто с твоими бандюгами управляться будет? Они тебя в пять секунд почикают. Пропадешь без Лома.
— Ох, Ладка, узнаю чего, я тебя… — Аркаша запнулся, прикидывая, что он мне такое сделает, но, так и не придумав ничего особенного, махнул рукой. — Ты перед Ломом титьками своими не тряси, у него и без того рожа блудливая, так по тебе глазищами и шарит. Ну что тебе «Волга», корыто, прости господи, уж покупать, так импортную.
— Я патриотка, родную промышленность поддержать хочу.
— Шлюха ты, бессовестная баба и шлюха.
— А ты пенек старый, — заявила я и стала разливать чай.
Аркаша посидел, посопел, вернул себе обычный цвет и, почесав грудь, сказал:
— Ладушка, чеченцы вчера опять были, слышишь?
— Гони в шею. Говорили уже.
— Деньги-то какие сулят.
— Они посулят, а потом брюхо-то жирное тебе вспорют. Свяжешься с нехристями — брошу. Ей-богу, брошу и на деньги твои наплюю.
Я подумала и на всякий случай вторую тарелку грохнула. Тарелок было не жалко.
— Ты подожди, — опять запел Аркаша. — Дело-то выгодное, подумай, мы ведь в сторонке будем. А деньги-то какие.
— Аркашка, — грозно сказала я, — отвяжись. Нутром чую, свяжешься с чечней, каюк тебе.
Он вздохнул. В мое нутро Аркаша верил свято. Лет пять назад подъехали к нему с большим делом, мне же предложение пришлось не по душе, ругались мы дня два, Аркаша уступил, потом дурью орал, злился, что из-за меня миллионов лишился. Но вскоре ребятки отправились восемь лет строгача отсиживать, а толстяк тихой сапой их дело к рукам прибрал, просил прощения, руки целовал и с тех пор больше советов моих ослушаться не смел. Аркаша еще раз выразительно вздохнул.
— Ладно, нет так нет. А с долгом что делать будем, неужто отдавать?
— Еще чего. Перебьются.
— Грозились.
— Ты на них Лома спусти. Нечего ему задницу просиживать. Обленился, кобель здоровый, только и знает девкам подолы задирать. За что ты ему деньги платишь?
— И то верно. Пусть поработает.
Аркаша успокоился и опять ко мне полез:
— Ладушка, красавица ты моя.
Я чмокнула его в лысину. Аркаша обиделся.
— Ну что ты за баба такая, ласкового слова от тебя не дождешься. Все только дай да дай. Пожалела бы ты меня.
— Чего тебя жалеть?
Он вздохнул:
— Старею. Давление у меня. Сердце.
— Не прибедняйся. Ты меня переживешь. Давление. Лопать меньше надо.
— Куда меньше. Не пью совсем. Коньячку только.
— Водку пей. Поправишься.
— Дай я тебя хоть поглажу.
— Погладь.
— Ладуль, приедешь завтра?
— Приеду. Про машину не забудь.
— Не забуду. Какой у нас праздник?
— Двадцать третье февраля.
— Вот, будет тебе подарок к Дню Красной Армии.

* * *

Вечером я сидела в учительской, подбирала репертуар любимым чадам. Во всей школе оставалось человек десять, вахтерша дремала за стойкой, было тихо, и уходить не хотелось. Тут черт принес Таньку, она вплыла в учительскую, выдала улыбку и полезла целоваться.
— Ну что, как там Вовка? — спросила я.
Танька потянулась, демонстрируя свои прелести, и сказала с усмешкой:
— Заездил, черт. Не мужик, а конфетка. Только взять с него нечего, за душой ни гроша, «бээмвэшка» паршивая да пара сотен. Что за напасть такая — как мужик путный, так обязательно нищий, как богатый, так либо подлец, либо импотент. Одно слово, не везет.
— Простились навеки?
— Как же. Он как увидел мою квартирку, доверху упакованную, челюсть руками придерживал да еще коленкой помогал.
— Ты завязывай мужиков домой таскать. Смотри, ограбят.
Танька задумалась.
— Так вроде парень неплохой. Хотя черт его знает. Надо Лому сказать, пусть хоть сигнализацию, что ль, какую на двери поставит, поработает.
— Ага. У Лома только одна сигнализация работает, в штанах.
— Это точно. Мента надо в любовники. Пусть квартиру сторожит.
— Заведи.
— Попозже. С Вовкой разобраться надо.
— Зачем он тебе? Сама говоришь: нищета.
— А я за него замуж выйду.
Я хмыкнула, а Танька обиделась.
— А что? Он и моложе-то меня лет на пять всего. Возьму к себе на работу, человеком сделаю, знаешь как заживем. — Танька задумалась, потом сказала:
— В люди выведешь, обуешь, оденешь, а он, подлец, по бабам шляться начнет.
— Так ведь еще не начал.
— Ой, Ладка, все мужики подлецы. А твой как?
— Покатались, до дома проводил.
— И не трахнулись?
— Нет, конечно.
— Че делается. Совсем баба дура.
— Я тебе уже говорила, у порядочной женщины может быть один муж и один любовник. Два — перебор.
— А если мужа нет, сколько любовников может быть?
— Сколько угодно.
— Слава тебе господи, в порядочных хожу. — Танька насмешливо посмотрела на меня и спросила:
— Не надоел тебе твой Аркашка?
— Надоел. Бросить бы его, заразу, да где еще так пристроишься? Не к Лому же на поклон. Давно жмется, и на роже написано: «Не потрахаться ли нам, дорогуша?»
— Не вздумай с Ломом вязаться. Подлюга. Аркашка надежнее.
— Вот и я так думаю.
— Засиделась ты возле него. Погулять надо. Пригрей Димку. Мальчик-то какой, а улыбочка!
Я махнула рукой.
— Машину хочу — «Волгу». Аркаша обещал.
— Ой, Ладка, — Танька головой покачала. — До чего ж ты на деньги жаднющая, прямо патология какая-то. Все тебе мало. Деньжищ у тебя — на всю жизнь хватит, а ты… сидишь возле Аркашки, на хрена он тебе сдался, старый черт? Плюнь на него, заведи мужика путного, бабьего веку осталось совсем ничего.
— Отстань, — сказала я. — У тебя мужики, у меня деньги.
Танька вдруг заерзала.
— Ты меня домой не отвезешь? Что-то беспокойство у меня. Правда не ограбили бы. — Как Танька по мужикам ни сохла, но барахло любила еще больше.
— Отвезу, — засмеялась я.
В машине Танька опять начала приставать ко мне:
— Мужа ты своего не любишь, Аркашку едва терпишь… Вышла бы замуж за хорошего человека, ребенка бы родила.
— Отстань, Танька, сама рожай. Ребенка мне еще не хватало…
— Ага, я уже родила.
Бывший Танькин муж был алкоголик, у их ребенка была болезнь Дауна, Таньку он даже не узнавал, но она его жалела и регулярно ездила к нему. Возле дома она тяжко вздохнула:
— Прямо боязно идти. Умеешь ты настроение испортить.
— Да ладно, ступай, цело твое барахло.
Я поехала домой, размышляя над Танькиными словами. И мужа я давно не любила, и Аркашка мне надоел, и денег я желала до судорог. Мой роман с деньгами начался давно и поначалу неудачно. Родители жили скромно, а я всегда мечтала о респектабельности, но по молодости дала маху: вышла замуж за актера. И ладно бы просто вышла замуж, а то ведь влюбилась, как кошка.
Было мне девятнадцать, училась я в пединституте, а Валерка, закончив театральное, прибыл в наш город вместе со своим курсом и дипломным спектаклем «Милый друг». Он играл Жоржа Дюруа и был так хорош, красив и сокрушительно нахален, что дух захватывало. После спектакля я потащилась к нему с цветами и таскалась до тех пор, пока он не созрел до понимания простой истины: лучше меня никого на свете нет. Через месяц он признался мне в любви, через три мы поженились. Жили у родителей, спали на кухне, квартира однокомнатная. Зарплата у него была копеечная, и плюс моя стипендия. А тут квартиру предложили. Заняли денег. Бились как рыба об лед. Валерка по деревенским клубам катался, я полы в поликлинике по вечерам намывала, и все равно ни на что не хватало. Получили квартиру, еще беда — мебель. Опять долги. Я чулки штопала и ревела, учеников набрала столько, что от музыки, даже хорошей, тошнило. А тут беременность. Валерка за голову схватился.
— Лада, куда нам ребенок? Как мы на мою зарплату проживем?
Решили подождать. Я слезами обливалась, а в больницу все-таки пошла. Но доконало меня не это. Как-то, возвращаясь с работы, влетела в троллейбус, денег не было ни копейки, в кошельке один ключ, но устала я страшно, спину разламывало, и решила рискнуть. А тут, как на грех, контролер, и народу всего человек десять. Вся кровь мне в лицо хлынула, я стояла ни жива ни мертва, а рядом парень, молодой, не старше меня, одет с иголочки, на пальце печатка грамм на пятнадцать, и губы насмешливо кривятся. Посмотрел на меня, купил билет и мне протянул. Я взяла. На остановке вылетела из троллейбуса, он за мной, крикнул:
— Эй, подожди, — и подошел вразвалочку. А я точно свихнулась.
— Сволочь! — заорала. — Сволочь.
И бегом домой, слезы по щекам размазываю, трясусь и сама себя ненавижу. Ни о чем, кроме денег, я уже думать не могла. А их не было.
Валерка не выдержал первым. Ходил измученный, нервный, злой, а потом как-то враз переменился, ласковый стал, все Ладушка да Ладушка. Я гадала, в чем дело, пока мне Танька глаза не открыла:
— Баба у него, торгашка. Лет на сто старше. Он на ее тачке разъезжает по доверенности, а она его после спектакля встречает и в ресторан. Хорошо устроился.
Я пошла взглянуть на торгашку. Выкатилась баба лет сорока пяти, толстая, некрасивая, лицо отечное, мешки под глазами, и смолоду, видно, красотой не блистала, а теперь и вовсе ей природа ничего от щедрот своих не оставила. Но пальто на ней было класс и сапоги тоже, и топала она в тех сапогах к собственным «Жигулям». Я опять ревела, не от обиды даже, а от жалости к Валерке, каково ему с такой жабой спать? Деньги… Ох как денег хотелось! Прикидывала, где бы заработать, и так и эдак, ничего не выходило. На мужиков не смотрела, воспитание не то, замуж девицей выходила, и Валерке изменять было стыдно, хоть он этого и заслуживал. Отметили мой день рождения, ухнув всю зарплату, а на следующий день Танька пришла.
— Муж где?
— В театре. Премьера сегодня.
— А ты чего не пошла?
— Не в чем. Одно платье приличное, я в нем три года хожу. Люди думают — униформа, за билетершу принимают.
— Так, — сказала Танька. — Хватит тебе пялиться на красивую рожу своего мужа. Завязывай. Пора зарабатывать деньги.
— В проститутки не пойду. Брезгливая я.
— Не ходи. Пойдешь в содержанки.
— Чего ты городишь?
Танька закурила и сказала очень серьезно:
— Ладка, мужик у меня есть… Нам такие деньги никогда и не снились. Я у него долго не продержусь, характер не тот, не умею я мужиками вертеть, а ты баба железная, ты его до нитки оберешь. А я помогу. Ну что?
Мы посмотрели друг на друга, и я сказала:
— Как ты меня ему подсунешь, дура? Придешь и скажешь, вот моя подружка, трахайте за деньги?
— По-умному сделаем. У меня и план есть.
— Какой план, Танька?
— Хороший план. В воскресенье придешь, познакомитесь.
Когда в воскресенье я увидела Аркашу, меня затошнило — старше меня лет на тридцать, достает мне до уха, хотя рост у меня не бог весть какой, плешивый, и рожа глупая-преглупая. Я улыбалась, вела себя скромно, к Аркаше выказывала интерес. На кухне шепнула Таньке:
— Да есть ли деньги-то у него, по виду — лопух.
— Есть. Что я, родной подруге свинью подложу?
Посидели мы втроем очень мило, и я Аркаше понравилась, он потом у Таньки про меня выспрашивал, а она, дурочкой прикинувшись, охотно отвечала. Мы не торопились, Аркаше я глаза не мозолила, виделись всего пару раз, но стараниями Таньки интерес ко мне поддерживался. Выбрали день, когда он должен был прийти, я явилась на час раньше, и Танька мне сказала:
— Ладка, муж у тебя актер, за пять лет кой-чему ты у него должна была научиться. Реви так, чтоб деревянного проняло.
И я заревела. Звонок в дверь, Танька открывать пошла, дверь в комнату распахнута настежь, Аркаша на пороге с цветочками, а Танька ему:
— Извини, ради бога, не до гостей сегодня.
Аркаша увидел, как мой бюст ходуном ходит от горьких рыданий, и в квартиру прошмыгнул.
— Что случилось? Почему Лада плачет?
Танька и из себя слезу выжала:
— Иди, Аркаша, не до тебя сейчас. — А он уже в комнате.
— Лада, что с тобой?
— Отстань от нее. Тут такая беда. Ей завтра за квартиру отдавать, собрали деньги, а у нее кошелек в троллейбусе украли. Мужу говорить боится, половина денег в долг. Ох, голова раскалывается, что делать, не придумаю.
Я реву еще громче, голову руками обхватив, а Аркаша бочком ко мне.
— Лада, не плачь, я помогу. Дам я тебе денег.
— Что ты болтаешь, а? — говорит Танька. — Как она тебе их вернет, что мужу говорить будет?
А Аркаша меня по коленочке гладит и ласково так говорит:
— Мы договоримся, Лада, договоримся.
На следующий день приехал ко мне в школу; я всю ночь на кухне книжку читала, чтоб с утра помятый вид иметь, вышла из учительской, головка набок, глаза опущены, а он мне конвертик.
— Вот, Ладушка.
Взяла дрожащей ручкой и сказала:
— Спасибо, Аркадий Викторович.
Через недельку он пригласил меня на дачу. Поехала. За свои деньги Аркаша хотел многого, и я старалась, как могла, ублажала. Однако и управляться с ним научилась быстро. Месяца не прошло, а я уже вертела Аркашей и так и эдак. На деньги был он жаден, но против моего напора устоять не мог. Стал интересоваться моей квартирой, к тому моменту было ясно, что никуда Аркаша от меня не денется, увяз, и я сказала правду. Головой покачал, посмеялся и похвалил:
— Хорошо, что не врешь.
Аркаша быстро шел в гору, а вместе с ним и я. Чуть что, грозилась бросить к чертовой матери. Поначалу он боялся, а потом понял: деньги я люблю до одури и никуда не денусь. Успокоился, ревновал больше для порядка, и как ни странно, а верил мне. И я к Аркаше привыкла. Хоть и противны были его потные ладошки, однако душа родная и дело общее; на свой лад я его даже любила.
Но и Танька была права — бабьего веку оставалось не так много, и возле Аркаши я явно засиделась. Хотелось моей душе чего-то. Потому и о Димке второй день думала, не то чтобы мечтала, а так, нет-нет да и вспомню, улыбнусь.
В понедельник он мне позвонил в школу. Начал путано:
— Лада Юрьевна, это Дима, мы с вами в четверг познакомились, у вас бензин кончился.
— Дима, — засмеялась я. — Неужели ты думаешь, что я тебя забыла? Откуда звонишь? Я через час заканчиваю, может быть, встретишь меня?
— Конечно, — а в голосе такая радость, кого хочешь умилит.
Он был на машине ярко-красного цвета. Ничего подобного я в жизни не видела.
— Неужели сам собрал? — ахнула я.
— Сам, — Димка даже покраснел от удовольствия.
— На такой красавице ездить страшно. — Я нахваливала машину и Димку и смотрела ласково, а он волновался и явно не знал, что со мной делать. Пришлось прийти на выручку.
— Дима, ты извини, я голодная, как волк. Может, заедем куда, перекусим?
Поехали в ресторан, сидим, друг на друга смотрим, разговариваем. Пришлось признать: Димка мне нравится. Есть в нем что-то такое, от чего сердце сладко ноет и душа поет. А он мне все «вы» да «вы».
— Дима, — говорю, — я что, очень старая?
— Нет, — испугался он.
— А чего ты мне все «вы» говоришь?
Он улыбнулся.
— Не знаю. Вы… ты… как королева… я думал, такие женщины только в кино бывают.
— Это все тряпки. Увидишь меня в халате, и я покажусь такой невзрачненькой, что смешно станет.
1 2 3 4