Ночью Жиль решил обязательно вернуться к особняку Ришелье, попытаться вновь в него проникнуть, в последний раз испытать непостоянное сердце своей любимой и узнать, осталось ли в Королеве Ночи что-нибудь от прежней Жюдит. Если же нет, если она не захочет разговаривать с ним, придется перевернуть эту страницу жизни и попытаться либо научиться жить не любя, либо достойно встретить смерть…Входя в знакомый кабинет Джефферсона и кланяясь послу, молодой человек подумал, что с их последней встречи прошла целая вечность. С прошлого вечера ничто не изменилось: все так же кресло стояло у распахнутого окна и запах жасмина и жимолости наполнял комнату… Но от вчерашнего любезного добродушия хозяина ничего не осталось: Джефферсон нервными шагами мерил комнату и мрачным взглядом встретил застывшего на пороге Турнемина.— Какого черта вам пришло в голову драться с полномочным послом Обеих Сицилий? — спросил он со вздохом, говорившим о его тайных мыслях.— Инициатором был не я. Не знаю, кто вас информировал, господин министр.— Поль-Джонс, он приходил прощаться со мной утром. При нем принесли ноту из сицилийской миссии… Адмирал сказал мне, что принц вас действительно вызвал, но своим вызовом лишь опередил намерения большинства мужчин, присутствовавших при учиненном вами скандале.Поль-Джонс тщетно пытался вас образумить…— Могу я узнать, — спросил Жиль, намеренно игнорируя слова Джефферсона, — каковы требования, сформулированные неаполитанцами в отношении этого дела? Чего они хотят? Извинения?— Извинения? Да вы грезите! Эти люди всегда хотят только крови. Они предложили мне выбор: или я сам доставляю им виновного, или передаю его в руки французской полиции.— Французской полиции? В качестве кого? Я ни в чем не нарушил законов королевства, равно как, впрочем, и законов дуэли. Что не скажешь о моем противнике…— Я все это знаю, — вздохнул Джефферсон. — Но я также знаю, что они не будут иметь ничего против королевского указа о заточении вас без суда и следствия в один из тюремных замков. Не забывайте, что их королева, Мария-Каролина, — родная сестра Марии-Антуанетты. Она не откажет сестре в такой малости…— Не думаю. Королева меня знает, а король не позволит меня заточить. Они не выдадут меня…— Глупец! Речь идет о полномочном министре, мой мальчик. Если он умрет, а он быстро к этому продвигается, вы обязательно будете арестованы, если, конечно, окажетесь в пределах досягаемости…— Окажите мне честь сообщить, каков был ваш ответ?— Я его еще не дал. Я попросил время на размышление. Если король прикажет арестовать вас, я не смогу противиться… Да, я помню, вчера я говорил, что с удовольствием предоставил бы убежище Кречету-беглецу, но сегодня речь уже идет о международной политике. В настоящее время я не могу допустить обострения отношений между нашей страной и Францией. Вы же знаете, какие надежды возлагаем мы на французский порт Онфлер. Теперь, когда английский порт Кавс для нас потерян, мы ни в коем случае не можем рисковать. Онфлер станет постоянной американской базой, порто-франко. Ваши интересы слишком ничтожны по сравнению с интересами целой страны.— Спасибо, я понял. Хорошо, господин министр, у вас нет другого выбора: откажитесь от меня.— Зачем? Вы сами отлично знаете, что надо сделать: Воган просто исчезнет, ведь теперь у вас нет больше причин скрываться…— Конечно. Но хочу заметить, что еще вчера вы призывали меня отказаться от первого имени и безоговорочно стать сыном старого моряка.— Да, я так говорил, я думал…— Вы так больше не думаете?Воцарилось короткое молчание. Джефферсон стукнул кулаком по столу красного дерева.— Во имя всех пророков! Какая бешеная муха покусала вас вчера? Зачем вы напали на бедную женщину? Я считал вас джентльменом, порядочным человеком и теперь сожалею, что дал вам американское гражданство!Жиль вскочил и с высоты своего роста саркастически поглядел на Джефферсона.— В первый раз слышу, что американский народ состоит только из джентльменов. Не бойтесь, господин полномочный министр, я не стану утаивать свои европейские пороки под маской добропорядочного американского имени. С сегодняшнего дня я отказываюсь от американского гражданства, от прав на наследство Джона Вогана и от концессии на землю…— Концессия тут ни при чем. Она была предоставлена прежде всего шевалье де Турнемину.Это дар признательности, цена пролитой крови…— Я, сударь, своей кровью не торгую. У нее не может быть никакой цены. Соединенные Штаты мне ничего не должны.Джефферсон медленно встал, его красивое лицо побледнело.— Я прошу вас, Джон, не говорить так.— Меня зовут Жиль, — оборвал молодой человек.— Постарайтесь понять, вы поставили меня в очень трудное положение. Людовик XVI особой нежности к нам, повстанцам, не питает. Мы живое доказательство того, что битва против монархии может закончиться победой народа. Он видит в нас семена крамолы, засеянные в его стране, и если все мы: Вашингтон, Лафайет, я и многие ваши собратья по оружию, хотим, чтобы вечная, нерушимая дружба установилась между нашими странами, то должны соблюдать законы этого государства, щадить и короля, и его подданных. Кстати, не могли бы вы назвать причину вашего столь странного вчерашнего поведения?Холодная улыбка раздвинула губы шевалье.— Я бы мог это сделать, господин министр, — сказал он, меряя Джефферсона ледяным взглядом, — я бы мог привести лучшую убедительнейшую причину, но я этого не сделаю.— Почему?Повернувшись к послу спиной. Жиль подошел к столику с гнутыми ножками, взял свои перчатки и шляпу и направился к выходу. Уже у самой двери он остановился и сказал:— Потому что, раз вы сожалеете, что сделали меня американским гражданином, то я не хочу им больше быть. Мое почтение, господин полномочный министр Северных Соединенных Штатов.Он низко поклонился и, тихо насвистывая менуэт Моцарта, спустился по большой каменной лестнице. Во дворе его поджидал Мерлин, Жиль вскочил в седло и покинул отель Ланжак.Солнце начинало садиться, наступил час элегантных прогулок. Позолоченные кареты соседствовали с современными английскими экипажами и легкими кабриолетами девушек из Оперы.Дамы в огромных соломенных шляпках, украшенных цветами и лентами, кавалеры в светлых летних костюмах, нарядные дети… Все смеялось, сверкало и кружилось…Жилю захотелось найти какую-нибудь спокойную улицу, где не слышно праздничного шума, так не соответствующего его настроению, и слегка перекусить. По аллее Принцев он доехал до аллеи Конферанс и выбрал тихий кабачок, небольшой сад которого спускался до самой Сены.Жиль привязал коня, прошел в беседку, увитую виноградом, из которой открывался замечательный вид на реку, заказал служанке в гофрированном чепце омлет, салат, сыр и вино и, положив ноги на толстые ветки куста, стал смотреть на Сену. Он старался ни о чем не думать, а просто наблюдать за движением маленьких лодок и больших судов… Кроме него в беседке было еще два посетителя: двое мужчин, пришедших раньше, спокойно допивали вино за соседним столиком.Тишина вечера подействовала на шевалье умиротворяюще. Вопреки той легкости, с которой он отказался от американского гражданства. Жиль чувствовал себя глубоко обиженным словами Джефферсона. Тысячу акров земли, предложенную от имени американского правительства, Турнемин все-таки решил сохранить и не отказываться окончательно от переезда за океан. Но под какой фамилией? Если обосновываться на берегах Роанока под именем де Турнемина, то только третье поколение будет считаться настоящими американцами, а вот окладистой бородой Джона Вогана он одним махом стер бы свое французское и бретонское прошлое…«Ну что ж, может, это и к лучшему, — подумал Жиль, — у меня тоже нет больше выбора. Оставаться Воганом удобно и выгодно, но как я могу отбросить и забыть красивое имя, которое после битвы при Йорктауне передал мне умирающий отец. Кем я хочу быть: сыном героя или неизвестного пьяницы-пирата? Решено, отныне я снова принимаю имя шевалье де Турнемина и стыжусь, что хоть на миг ради спасения своей жизни мог от него отказаться…»Служанка, улыбаясь, принесла ему ужин и бутылку вина. Жиль выпил третий стакан и почувствовал, как вместе с вином в него влилась уверенность и сила. Завтра же он пошлет Понго в американскую миссию со всеми документами Джона Вогана. Жиль собирался даже отдать бумаги, сфабрикованные для него Бомарше, несмотря на то, что они могли со временем пригодиться.Молодой человек с воодушевлением съел омлет и салат и уже приступил к сыру, как вдруг слово, произнесенное за соседним столиком, заставило его насторожиться. Один из мужчин упомянул в разговоре Лаюнондэ. Жиль повернул голову и внимательно посмотрел на своих соседей, но ничего необычного в них не было. Их буржуазная одежда, простая, но добротная, говорила о достатке и скромности. Незнакомцы походили на провинциальных дворян, приехавших по делам в Париж. Лиц их он не видел: один из собеседников сидел к Турнемину спиной и закрывал своего компаньона. Солнце садилось, в беседке плыл зеленый сумрак, голоса стали тише. Жилю приходилось напрягать слух, чтобы расслышать, о чем говорят заинтересовавшие его люди.— Лаюнондэ, — говорил один из мужчин, — господин Талюэ камня на камне не оставит. Говорят, он уже подбирается к замку, но это невозможно, пока жив старый Готье…— Вот уж его это остановит! Какой-то старый слуга, он просто выгонит его, и все. С тех пор, как с его внуком случилась беда, старик еле справляется с работой. Хозяин имеет полное право…— Что вы говорите! Как будто вы не знаете людей Плевена. Старый Готье родился в Лаюнондэ, его предки пять поколений служили семейству Рье, а Талюэ только недавно стал владельцем замка. Он чужак, и, если выгонит старого Готье, в округе начнется бунт. Все вилы и косы поднимутся против него. Талюэ должен подождать…— Ждать?! Боюсь, он не способен ждать…Шум отодвигаемых стульев заглушил конец фразы. Мужчины встали, расплатились и ушли.Оставшись в одиночестве. Жиль рассеянно доедал свой ужин. Новости с родины опечалили его, он не забыл и ту удивительную ночь, проведенную под сводами величественного замка, и старого Готье, оказавшего ему простой, но почетный прием. Жиль помнил, как Готье преклонил колени и поцеловал его руку, — убеленный сединами старик целовал руку юноше, почти ребенку, последнему отпрыску старинного рода. Жиль знал, что старик продолжает его ждать, надеясь однажды увидеть возвращение Кречета в родное гнездо.«Когда вы вернетесь в замок, я смогу спокойно умереть», — так говорил Готье. И вот теперь его, старого, дряхлого и немощного, новый хозяин замка хочет выселить из маленького домика, прилепившегося, словно ласточкино гнездо, к огромной башне Лаюнондэ. Как часто, наверное, глядя на черную громаду замка, мечтал Готье о легендарном сокровище Рауля де Турнемина, привезенном, по преданию, из Рима. Рауль де Турнемин был посланником в Священном городе и, возвратившись домой, привез знаменитую коллекцию драгоценностей, среди которых, как говорили, были самоцветы, принадлежавшие самому Борджии. Рауль де Турнемин больше души любил свои камни и приходил в неистовство, представляя, как наследники расточат его сокровища. Перед смертью он их спрятал, да так хорошо, что до сих пор ни одному потомку Рауля де Турнемина найти сокровища не удалось.Долго сидел Жиль в тишине своей виноградной беседки; в кабачке уже зажглись огни, но сад тонул в вечерних сумерках.— Летом в саду полно комаров, — сказала служанка, проверявшая время от времени, не ушел ли гость не заплатив, — может быть, вы, сударь, хотите перейти в дом?Жиль отказался, вручил девушке пол-луидора и пошел к своей лошади, мирно жевавшей овес у коновязи.— Я думаю, мы скоро покинем Париж, сын мой, — сказал Турнемин, любовно лаская шелковую шею Мерлина. — Ты сын просторов, а я в глубине души как был, так и останусь крестьянином. Ни город, ни дворцы меня не прельщают…Но сначала поедем домой, переоденемся для ночной вылазки.Верхом на своем четвероногом компаньоне Жиль доехал до улицы Бак. Над городом собиралась гроза, стало очень темно, возможно, фонарщики забыли зажечь фонари или сильный порыв ветра погасил их, но Жилю почудилось, что он не на знакомой улице, а в длинном черном туннеле. Хоть было еще не поздно, но мостовые опустели, парижане разошлись по домам, предпочитая встретить ненастье под крышей, а не под открытым небом. У рынка Буланвилье, построенного пять лет назад на месте казармы Черных мушкетеров, молодой человек придержал коня. Острый глаз Турнемина заметил какие-то странные темные фигуры, мелькавшие у дверей его дома. Эти люди, а это, конечно, были люди, не привидения, старались войти в дом.Жиль бесшумно опустился на землю, привязал Мерлина под навесом рынка, взял из переметных сумок пару заряженных пистолетов и, проверив, хорошо ли шпага выходит из ножен, подошел к своему крыльцу тихо, словно кошка.Незваные гости явились с дурными намерениями, в доме, кроме Понго, консьержа и недавно подобранного котенка, никого не было.«Караманико, должно быть, умер», — подумал Жиль. Его волновала судьба Понго, в одиночку индеец не смог бы справиться со всеми убийцами.Жиль не сомневался, что в дом к нему проникли представители того жестокого сицилийского братства, о котором рассказывал Поль-Джонс, люди, не признающие ни человеческого, ни божественного права, живущие по закону мести.С пистолетами в каждой руке Жиль толкнул ногой тяжелую створку входной двери, она распахнулась — негодяи не заперли ее, стараясь избежать лишнего шума и оставить свободной дорогу на случай отступления. Бандиты работали быстро: несчастный консьерж лежал посередине своей каморки с ножом в спине. Бедняга не успел даже вскрикнуть.Молодой человек быстро поднялся по лестнице — никого, в прихожей тоже никого не было, но Турнемин облегченно вздохнул, увидев свет в библиотеке и услышав повелительный голос, произнесший без итальянского акцента:— Ты, индейская собака, где твой хозяин?Последовал тихий ответ Понго:— Мой не знать… хозяин уехать.— Куда? Когда вернется?Жиль осторожно заглянул в библиотеку: Понго стоял между камином и маленьким столиком, накрытым в ожидании хозяина. Человек в черной маске, в черном плаще и высокой черной шляпе береговых бандитов, надвинутой по самые брови, угрожал индейцу ножом. Двое других, как две капли воды похожих на первого, держали Понго за руки. Еще двое, всего бандитов было шестеро, спокойно наблюдали за происходившим.— Ты не хочешь отвечать?— Зачем, ведь я уже сказать, что хозяин уезжать. Он мне никогда не говорить. Его нет, это все!— Отлично, тогда подождем. Вы там, поднимите тело консьержа, чтоб он его случайно не нашел. А тебя, индеец, я убью тихонько, так, забавы ради, чтобы скоротать время… А то слишком скучно…— Тебе не придется скучать!Жиль возник в дверях. Два пистолета одновременно выстрелили — человек с ножом, он, видимо, был вожаком шайки, упал, с ним вместе свалился на пол и один из тех, кто держал Понго. Быстрый как молния индеец кинулся на второго своего мучителя, ударом кулака повалил его, схватил со стены абордажную саблю и одним взмахом снес ему голову.Молодой человек отбросил ненужные теперь пистолеты, выхватил шпагу: перед Жилем и Понго оказалось по два противника.— Дельце кажется мне забавным, — крикнул Жиль. — Ты не ранен?— Нет, Понго не ранен, а вот этот, он мертв! — добавил индеец, вонзая оружие в горло врага.В ту же минуту и Жиль покончил с одним из своих противников. Оставшиеся со всех ног пустились наутек. Индеец хотел догнать их, но Жиль удержал его.— Пусть отправляются к черту! Я полагаю, на сегодня они утихомирятся, — сказал Жиль, разглядывая поле боя.— Много крови, — вздохнул Понго. — Ковер и кресло погибли. Отчистить невозможно…— Какой же ты стал заботливой хозяйкой! — засмеялся Жиль. — В любом случае, это уже не имеет значения… нам больше ничего не нужно и в первую очередь не нужны наши глупые тряпки! — И Жиль концом только что вытертой шпаги подцепил белоснежный тюрбан, украшавший голову Понго.— Конец маскараду? Правда?!— Конечно, правда! Снова станем самими собой, а потом уедем отсюда навсегда. Люди, напавшие на нас сегодня, обязательно вернутся, они ни за что не откажутся от мести. Нельзя терять ни минуты, надо собираться…— Что будем делать?— Переедем… этой же ночью. Ступай сначала приведи Мерлина, он привязан под навесом рынка Буланвилье. Когда вернешься, упакуешь все самое ценное. А я пока напишу домовладельцу, уплачу за месяц вперед и попрошу продать ту мебель, которую мы не сможем увезти. Деньги он передаст Бомарше. Но сначала принеси нам что-нибудь выпить — одна или две бутылки бургундского не повредят…Глаза Понго горели, как свечи, а большой рот расплывался в улыбке, открывающей два больших желтых резца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35