Мы убежали вдвоем, но, чтобы сбить преследователей с толку, нам пришлось расстаться. Я вошла на корабль, который почти сразу же поднял якорь; Китти направилась к кузине, где никто ее не будет искать: она присоединится ко мне через несколько дней…
Появление госпожи Перье с подносом положило конец откровениям. Мари и Гийом принялись за обильный завтрак, поданный на красивой старинной серебряной посуде, на одной из этих деревенских скатертей в красно-белую клетку, которые нравились Гийому, потому что напоминали ему детство, проведенное в Канаде.
Восстанавливая свои силы, подорванные праздничным днем и ночью, проведенной верхом, Тремэн размышлял, продолжая довольно рассеянно слушать Мари-Дус, которая болтала немного беспорядочно, будучи просто счастливой, что побег удался и что она вновь встретила Гийома. Она была так весела сейчас, несмотря на свой усталый вид, что он не отважился снова погрузить ее в опасную трясину забот.
Мысль о том, чтобы иметь ребенка от той, которую он любил, доставляла Гийому истинную радость, но он слишком хорошо стоял обеими ногами на земле, чтобы не видеть осложнений, которые могли из этого последовать: прежде всего роды. Этот одиноко стоящий дом позади больших дюн совершенно не мог рассчитывать на помощь в случае необходимости. Единственное ближайшее соседство – это почерневшие башни старого замка Олонд, грезившего на краю древней дороги с глубокими рытвинами. Оттуда нельзя было ожидать никакой помощи: некогда богатая вотчина Канвилей, благородной и большой семьи, предок которой сопровождал когда-то завоевателя за Ла-Манш, Олонд спал сейчас в надменном одиночестве, так как хозяева его находились чаще в Англии, чем в Котантене. Что касается двух ближайших маленьких поселков – Канвиль-ла-Рок и Сен-Ло-д'Урвиль, – то ни один доктор не счел нужным там обосноваться. Чтобы найти какого-нибудь, надо было бежать в Порт-Бай – одна миля! – или даже до Сен-Совер-ле-Виконт: две с половиной мили! Что делать, если в критический момент дела пойдут плохо? При одной лишь мысли об опасности у Гийома перехватывало горло…
Самым благоразумным было бы, конечно, отвезти завтра же Мари-Дус в город. В Шербург, например, где Жозеф Ингу с удовольствием позаботится о ней. Он проникся дружескими чувствами к Мари и охотно играл роль ангела-хранителя их трудной любви. Кроме пересылки писем, именно он брал на себя обязанность находить корабли, когда она возвращалась к себе, и опять-таки он встречал ее при каждом приезде. Гийом, впрочем, подозревал, что он испытывает побочное удовольствие от того, что играет эту роль посредника, так как не чувствовал, что должен сохранять лояльность по отношению к законной супруге, которая, как он прекрасно знал, не любит его.
Итак, Шербург? Почему бы и нет?.. Единственным недостатком было то, что там откровенно ненавидели англичан и всякая «леди» рисковала не встретить там большой симпатии. Тогда Кутанс? Но Мари окажется там совсем одинокой… В сущности, лучше всего был бы, наверное, Гранвиль. Кроме Вомартэнов, у Гийома там было уже много друзей…
Когда первая проблема будет решена и этап рождения пройден, необходимо позаботиться о будущем– ближайшем или отдаленном – ребенка, найти кого-нибудь надежного, кому можно было бы его доверить, потому что его собственный отец не мог им заняться, а от бабушки Вергор ожидать было нечего… Поглощенный своими думами, Гийом весьма рассеянно слушал немного бессвязную болтовню Мари-Дус, но вдруг наступило молчание, и он спустился на землю: будущая мама, сломленная усталостью последних дней и ночью, проведенной в ожидании цокота копыт, внезапно заснула с насаженным на вилку куском сладкого пирога.
Приложив палец к губам, он сделал госпоже Перье знак молчать, потом осторожно встал, взял, не разбудив, молодую женщину на руки, поднялся по лестнице и положил свою такую доверчивую ношу, которая прижалась к его плечу, на оставшуюся раскрытой постель. Но, когда он собирался уйти, Мари издала жалобный стон, в то время как ее руки вслепую искали его. Гийом улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать ее в приоткрытые губы.
– Я вернусь! – прошептал он.
Но она этого и слышать не хотела. Может быть, она не так уж крепко спала, поскольку, вздохнув, произнесла:
– Раздевайся и иди ко мне! Склонившись над ней, он прошептал:
– Это было бы неразумно! Ты изнурена, сердце мое, и я тебе только помешаю.
– Не…ет! – простонала она. – Мне холодно без тебя… а ты так хорошо умеешь меня согревать!
Мари-Дус потянулась и умоляюще взглянула на него.
– Тебе не стыдно? – сказал он смеясь. – Полумертвая и на седьмом месяце беременности ты хочешь еще заниматься любовью?
– Мммм!..
– Так вот, не рассчитывай на это! Я хочу тебя согреть, но только не таким образом…
Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами:
– О, Гийом!.. Если очень осторожно?..
– Нет, чертовка! Слишком велик риск для тебя и для ребенка. Я сейчас приду к тебе, но хочу, чтобы ты спала…
Она была такой усталой, что почти не сопротивлялась. Едва Гийом растянулся подле нее, как Мари-Дус заснула, пристроившись, как в гнездышке, в его руках, положив голову ему на плечо. Он еще долго не спал, слушая ее ровное дыхание и думая о той ответственности, которая ложилась на него. В конце концов он все же закрыл глаза и присоединился к своей подруге во сне…
Было уже поздно, наступил вечер, когда они спустились в сад, чтобы вдохнуть аромат теплых и благоухающих сумерек. «Кузен Теофил» в изобилии и беспорядочно насажал между своим домом и речкой пионы, левкои, восточный мак, тюльпаны, молочай, а также пучки странного пурпурного укропа. На берегу реки камыш еще не цвел, но водяные лилии уже показывали кончики своих желтых и острых носиков. Действительно, сад на Олонде представлял собой достаточно хорошую уменьшенную копию Эдема, сделанную, чтобы очаровать двух влюбленных.
Прижавшись к Гийому, Мари с полуопущенными веками, вдыхала запахи сада, смешанные с более резкими запахами воды. После этого дня любви и отдыха счастье Мари-Дус почти полностью стерло, как это бывает у детей, тягостные часы, прожитые, чтобы его достичь. Счастье Гийома было менее забывчивым. Он слишком хорошо знал, что надо было принимать решение и что наступил момент поговорить об этом. Затем у него осталась бы одна ночь, чтобы ее убедить: на следующий день ему надо было возвращаться в Тринадцать Ветров, где его ждало важное дело. Обняв покрепче свою подругу, он повел ее в беседку, обвитую глициниями, которая находилась у воды, – настоящую прохладную гостиную, предназначенную для отдыха от тяжелого летнего зноя. В этот вечер здесь было восхитительно хорошо. Поцеловав ее, Гийом сказал:
– Я почти уверен, что вызову у тебя неудовольствие, моя дорогая, но прошу тебя поверить, что я хочу только добра тебе и нашему ребенку: ты не можешь здесь оставаться…
Она действительно была раздосадована и тут же заняла оборонительную позицию:
– Почему бы мне не остаться у себя, где мне хорошо и где меня окружают внимательные люди?
– Потому что Мари-Жанна Перье не акушерка и в случае необходимости было бы трудно найти тебе доктора. Я не могу остаться рядом с тобой, хотя очень бы хотел этого, и буду терпеть адские муки, если не буду уверен, что ты сможешь очень быстро получить самый лучший уход…
– И где, по-твоему, я смогла бы его получить?
– В Шербурге, например. Жозеф смог бы найти тебе квартиру рядом со своим домом. По соседству с ним живет хороший врач. Кроме того, расстояние между тобой и мной было бы менее длинным… У меня там дела, и я часто туда езжу. Мы могли бы чаще видеться…
Он думал, что этот последний аргумент способен перевесить чашу весов на его сторону, и был немного шокирован тем, что на Мари-Дус он не произвел никакого впечатления.
– Я не люблю города вообще, а Шербург в частности: там в настоящий момент царит смута, которая мне не нравится. Здесь я вполне счастлива, даже когда тебя нет, потому что все здесь мне говорит о тебе, о нас. Я хочу, чтобы мой ребенок родился там, где был зачат, в этой кровати, где мы любили друг друга. Нет акушерки, нет доктора? Что за дело? У меня отличное здоровье…
– Самые крепкие женщины не могут знать, появится ли какая-нибудь опасность…
Она беззаботно пожала плечами:
– Ты забываешь, что я канадка. В наших лесах индианки рожают безо всяких там историй. Обычно на следующий день после родов они водворяют новорожденного себе на спину и идут рубить лес. Бесполезно настаивать, Гийом! Я никуда не двинусь отсюда.
– Ты очень огорчаешь меня, Мари. Ты хочешь, значит, чтобы я был несчастен?
Она рассмеялась тем здоровым и веселым смехом, который воскрешал в памяти Гийома маленькие водопадики Валь-де-Сэра:
– Не хлопочи так! Ты ни капельки не будешь несчастен. Роды должны состояться где-то на праздник Святого Иоанна Летнего. Я надеюсь, ты приедешь?
– Я буду, ты можешь быть в этом уверена, но если ребенок появится раньше?
Она снова засмеялась:
– Я попрошу тебя предупредить, вот и все. Это совсем просто! К тому же я буду не одна: кроме госпожи Перье, которая, как всякая сельская жительница, должна иметь некоторый опыт, скоро ко мне присоединится Китти. Ты увидишь, мы отлично справимся!
– Предположим! Ты уже виделась с доктором?
– Зачем? Ничего не отличается от того, что я уже знаю: ты забываешь, что у меня двое детей. Этот ведет себя так же, как и предыдущие.
Гийом встал и подошел к самому берегу. Он был недоволен Мари-Дус и самим собой.
– В любом случае тебе нужна будет кормилица, а здесь совсем не просто ее найти, ведь здешние женщины помогают своим мужьям в рыбной ловле и ведут суровую жизнь.
– Но я и не хочу ее! – запротестовала молодая женщина и с очаровательным бесстыдством обнажила свои пышно распустившиеся груди. – Посмотри! Я уверена, что у меня будет столько молока, сколько необходимо…
Растроганный этой лихостью, этой веселой смелостью, Гийом вновь опустился на колени перед Мари-Дус, чтобы самому закрыть между двумя поцелуями кружева, которые она только что распахнула.
– Какой же ты можешь быть упрямой, сердце мое! Но я не в силах бороться с тобой. Ты останешься здесь, по крайней мере до рождения ребенка, а я посмотрю, что смогу сделать, чтобы помочь тебе…
– Как это до рождения? А что, ты думаешь, я после этого буду делать: брошу мою малютку и вернусь в Англию? Я только что сказала тебе, что хочу выкормить его сама: для этого требуется несколько месяцев не трогаться с места. Притом, хочу сразу тебе сказать, у меня нет ни малейшего намерения возвращаться в Лондон.
– Ты хочешь остаться здесь? – воскликнул ошеломленный Гийом.
– Другие здесь жили до меня, и нет места в мире, где бы мне так нравилось!
– Но наконец… твои привычки… твои дети? Ты не хочешь их вновь увидеть?
– Во всяком случае, не сейчас! Они не поняли бы и, может быть, даже начали бы меня презирать…
– Ты думаешь, они будут тебя больше уважать, если ты их совсем оставишь?
Улыбка Мари-Дус говорила об этом больше, чем целая речь, однако она добавила, вздохнув:
– Я не уверена, что они вообще это заметят. Бабушка для них значит намного больше, чем я: она обеспечивает им удовольствия светской жизни, которую я не люблю. Они очень хорошо поняли, что с моими «деревенскими вкусами» я захотела сохранить нормандский дом, но у них нет ни малейшего желания в него приезжать.
– Ты от этого страдаешь?
– Я страдала. Сейчас намного меньше, но ты можешь понять, почему вот этого,– она нежно погладила свой округлый живот, – я хочу сохранить и воспитать сама.
– Я помогу тебе в этом всеми силами, – сказал растроганный Гийом, – но существует все же реальность, которую ты должна принимать в расчет. Эта страна, терзаемая подземными течениями, рискует стать опасной. Каждый день я отдаю себе в этом отчет все больше. Я не один, так как знаю замки, где подумывают об эмиграции, хотя район еще достаточно спокоен.
– Почему бы ему не остаться таковым?
– Есть некоторые признаки. С тех пор как в начале этого года выбрали муниципалитеты в городах и поселках, головы приходят в возбуждение от одного только слова «свобода», за которым иногда проскальзывает слово «реванш». На днях один молодой пахарь с гордостью показал мне черенок заступа, на котором он вырезал имена Мирабо и Лафайета.
– Значит, он умел писать, твой пахарь? Это достаточно редко.
– Я не уверен в этом до конца, но кто-то должен был сделать это за него… Как говорит Жозеф, который тщательно следит за событиями в Париже, через некоторое время может стать опасным, если ты дворянин, священник или иностранец. А ты – англичанка…
– Никоим образом!
– Но в паспорте-то у тебя записано другое, и я был бы спокойнее, если бы ты согласилась, до того как большие сентябрьские волны затруднят переезд Дерута, чтобы я отвез вас обоих на Джерси. Отсюда это очень быстро. Если ребенок родится в конце июня, ты уже совсем оправишься и сможешь там спокойно пережидать, когда покончат с этой революцией. За домом же присмотрит Перье…
Думая, что все прозвучало убедительно, Гийом очень надеялся, что выиграл эту партию. Поэтому он был глубоко разочарован, когда Мари-Дус твердо заявила:
– Об этом не может быть и речи! Никакая человеческая сила не заставит меня поехать на этот остров. Даже ты!
– Но почему же?
Легонько оттолкнув своего возлюбленного, Мари-Дус, которая не была уже столь кроткой, встала и быстрым шагам отправилась к дому. Гийом, разумеется, пошел за ней:
– Послушай, сердце мое, просто это один из капризов, какие случаются у будущих матерей. Почему ты не хочешь поехать на Джерси? Хоть эта земля и английская, но место очаровательное.
Она остановилась и обернулась к нему:
– Это не каприз, и я не хочу туда ехать. Не спрашивай у меня, по каким соображениям, я тебе все равно не скажу! Это место принадлежит к периоду моей жизни, который я желала бы забыть. И надеюсь, тебе этого будет достаточно… Вспомни о нашем договоре!
Действительно, когда они вновь встретились, то заметили, что воспоминание о некоторых эпизодах из прошлого того и другого могло породить поводы к разногласию, и тогда они решили не задавать больше друг другу вопросов, касающихся тех лет, когда их разделяло полмира. Они подписали этот договор чистосердечно и по взаимному согласию, хотя это не мешало Гийому гореть желанием отступить от него. Что могло быть такого на этом мирном и достаточно провинциальном острове Джерси, что так сильно не понравилось Мари? Весь остаток вечера он думал об этом и искал способ обойти затруднение. Напрасный труд: при одном лишь упоминании о Джерси Мари замыкалась в себе, как устрица. Надо было отступить. По крайней мере на этот раз…
К тому же другая тревога овладела Гийомом: когда он докуривал последнюю трубку, примостив ноги на подставке для дров в камине, в комнату вошла госпожа Перье, затем подошла к лестнице, чтобы послушать, что происходило наверху, вернулась к Тремэну.
– Мне надо с вами поговорить, сударь,– произнесла она сдержанным тоном. – Я хотела бы знать, какие меры вы собираетесь принять в интересах здоровья госпожи?
Озабоченное выражение лица старой женщины еще больше, чем ее слова, встревожили Гийома.
– Вы считаете, что ее состояние здоровья требует особых мер?
– Вне всякого сомнения! Я знаю, – Мари мне сказала об этом, – что она хочет рожать здесь, и ответственность за роды будет лежать только на мне…
– И это вас тревожит?
– Даже больше! Силы у меня уже не те, что были и, кроме собственных, я даже никогда не присутствовала при родах.
Внезапно нахмурившись, Тремэн выбил свою трубку в камин, затем поднялся, чтобы положить ее на колпак над камином:
– Все же это не первая женщина, которая будет рожать здесь? Здесь должна быть по крайней мере повивальная бабка? Что касается врачей, я знаю…
– Есть одна в Порт-Бай… только это самая отъявленная сплетница, которую я знаю. На десять миль в округе нет более болтливого языка, чем ее.
– А!
– Кроме того… хотя госпожа и утверждает, что все пройдет наилучшим образом, потому что она отлично себя чувствует, я не уверена, что придерживаюсь того же мнения.
Действительно, казалось, что с самого приезда леди Тримэйн испытывала некоторое недомогание, которое трудно было приписать только лишь неудобствам, связанным с переездом по бурному морю.
– Я намеревался, – сказал Гийом, – отвезти ее в Шербург, но она не хочет. Не могу же я везти ее силой.
– Тем не менее это было бы разумно. Она так счастлива вас видеть, что забыла свои тревоги, но от этого они не перестают быть реальными, насколько я знаю. Возможно, я и ошибаюсь.
– Простого сомнения уже достаточно, и вы правильно сделали, что предупредили меня. Ваш сын вернулся?
– Уже давно!
– Скажите ему, что он мне опять понадобится. Мы уедем завтра утром до рассвета. Надеюсь, я смогу прислать человека, который в состоянии нам точно сказать, на что рассчитывать!
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Изгнанник'
1 2 3 4 5 6 7
Появление госпожи Перье с подносом положило конец откровениям. Мари и Гийом принялись за обильный завтрак, поданный на красивой старинной серебряной посуде, на одной из этих деревенских скатертей в красно-белую клетку, которые нравились Гийому, потому что напоминали ему детство, проведенное в Канаде.
Восстанавливая свои силы, подорванные праздничным днем и ночью, проведенной верхом, Тремэн размышлял, продолжая довольно рассеянно слушать Мари-Дус, которая болтала немного беспорядочно, будучи просто счастливой, что побег удался и что она вновь встретила Гийома. Она была так весела сейчас, несмотря на свой усталый вид, что он не отважился снова погрузить ее в опасную трясину забот.
Мысль о том, чтобы иметь ребенка от той, которую он любил, доставляла Гийому истинную радость, но он слишком хорошо стоял обеими ногами на земле, чтобы не видеть осложнений, которые могли из этого последовать: прежде всего роды. Этот одиноко стоящий дом позади больших дюн совершенно не мог рассчитывать на помощь в случае необходимости. Единственное ближайшее соседство – это почерневшие башни старого замка Олонд, грезившего на краю древней дороги с глубокими рытвинами. Оттуда нельзя было ожидать никакой помощи: некогда богатая вотчина Канвилей, благородной и большой семьи, предок которой сопровождал когда-то завоевателя за Ла-Манш, Олонд спал сейчас в надменном одиночестве, так как хозяева его находились чаще в Англии, чем в Котантене. Что касается двух ближайших маленьких поселков – Канвиль-ла-Рок и Сен-Ло-д'Урвиль, – то ни один доктор не счел нужным там обосноваться. Чтобы найти какого-нибудь, надо было бежать в Порт-Бай – одна миля! – или даже до Сен-Совер-ле-Виконт: две с половиной мили! Что делать, если в критический момент дела пойдут плохо? При одной лишь мысли об опасности у Гийома перехватывало горло…
Самым благоразумным было бы, конечно, отвезти завтра же Мари-Дус в город. В Шербург, например, где Жозеф Ингу с удовольствием позаботится о ней. Он проникся дружескими чувствами к Мари и охотно играл роль ангела-хранителя их трудной любви. Кроме пересылки писем, именно он брал на себя обязанность находить корабли, когда она возвращалась к себе, и опять-таки он встречал ее при каждом приезде. Гийом, впрочем, подозревал, что он испытывает побочное удовольствие от того, что играет эту роль посредника, так как не чувствовал, что должен сохранять лояльность по отношению к законной супруге, которая, как он прекрасно знал, не любит его.
Итак, Шербург? Почему бы и нет?.. Единственным недостатком было то, что там откровенно ненавидели англичан и всякая «леди» рисковала не встретить там большой симпатии. Тогда Кутанс? Но Мари окажется там совсем одинокой… В сущности, лучше всего был бы, наверное, Гранвиль. Кроме Вомартэнов, у Гийома там было уже много друзей…
Когда первая проблема будет решена и этап рождения пройден, необходимо позаботиться о будущем– ближайшем или отдаленном – ребенка, найти кого-нибудь надежного, кому можно было бы его доверить, потому что его собственный отец не мог им заняться, а от бабушки Вергор ожидать было нечего… Поглощенный своими думами, Гийом весьма рассеянно слушал немного бессвязную болтовню Мари-Дус, но вдруг наступило молчание, и он спустился на землю: будущая мама, сломленная усталостью последних дней и ночью, проведенной в ожидании цокота копыт, внезапно заснула с насаженным на вилку куском сладкого пирога.
Приложив палец к губам, он сделал госпоже Перье знак молчать, потом осторожно встал, взял, не разбудив, молодую женщину на руки, поднялся по лестнице и положил свою такую доверчивую ношу, которая прижалась к его плечу, на оставшуюся раскрытой постель. Но, когда он собирался уйти, Мари издала жалобный стон, в то время как ее руки вслепую искали его. Гийом улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать ее в приоткрытые губы.
– Я вернусь! – прошептал он.
Но она этого и слышать не хотела. Может быть, она не так уж крепко спала, поскольку, вздохнув, произнесла:
– Раздевайся и иди ко мне! Склонившись над ней, он прошептал:
– Это было бы неразумно! Ты изнурена, сердце мое, и я тебе только помешаю.
– Не…ет! – простонала она. – Мне холодно без тебя… а ты так хорошо умеешь меня согревать!
Мари-Дус потянулась и умоляюще взглянула на него.
– Тебе не стыдно? – сказал он смеясь. – Полумертвая и на седьмом месяце беременности ты хочешь еще заниматься любовью?
– Мммм!..
– Так вот, не рассчитывай на это! Я хочу тебя согреть, но только не таким образом…
Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами:
– О, Гийом!.. Если очень осторожно?..
– Нет, чертовка! Слишком велик риск для тебя и для ребенка. Я сейчас приду к тебе, но хочу, чтобы ты спала…
Она была такой усталой, что почти не сопротивлялась. Едва Гийом растянулся подле нее, как Мари-Дус заснула, пристроившись, как в гнездышке, в его руках, положив голову ему на плечо. Он еще долго не спал, слушая ее ровное дыхание и думая о той ответственности, которая ложилась на него. В конце концов он все же закрыл глаза и присоединился к своей подруге во сне…
Было уже поздно, наступил вечер, когда они спустились в сад, чтобы вдохнуть аромат теплых и благоухающих сумерек. «Кузен Теофил» в изобилии и беспорядочно насажал между своим домом и речкой пионы, левкои, восточный мак, тюльпаны, молочай, а также пучки странного пурпурного укропа. На берегу реки камыш еще не цвел, но водяные лилии уже показывали кончики своих желтых и острых носиков. Действительно, сад на Олонде представлял собой достаточно хорошую уменьшенную копию Эдема, сделанную, чтобы очаровать двух влюбленных.
Прижавшись к Гийому, Мари с полуопущенными веками, вдыхала запахи сада, смешанные с более резкими запахами воды. После этого дня любви и отдыха счастье Мари-Дус почти полностью стерло, как это бывает у детей, тягостные часы, прожитые, чтобы его достичь. Счастье Гийома было менее забывчивым. Он слишком хорошо знал, что надо было принимать решение и что наступил момент поговорить об этом. Затем у него осталась бы одна ночь, чтобы ее убедить: на следующий день ему надо было возвращаться в Тринадцать Ветров, где его ждало важное дело. Обняв покрепче свою подругу, он повел ее в беседку, обвитую глициниями, которая находилась у воды, – настоящую прохладную гостиную, предназначенную для отдыха от тяжелого летнего зноя. В этот вечер здесь было восхитительно хорошо. Поцеловав ее, Гийом сказал:
– Я почти уверен, что вызову у тебя неудовольствие, моя дорогая, но прошу тебя поверить, что я хочу только добра тебе и нашему ребенку: ты не можешь здесь оставаться…
Она действительно была раздосадована и тут же заняла оборонительную позицию:
– Почему бы мне не остаться у себя, где мне хорошо и где меня окружают внимательные люди?
– Потому что Мари-Жанна Перье не акушерка и в случае необходимости было бы трудно найти тебе доктора. Я не могу остаться рядом с тобой, хотя очень бы хотел этого, и буду терпеть адские муки, если не буду уверен, что ты сможешь очень быстро получить самый лучший уход…
– И где, по-твоему, я смогла бы его получить?
– В Шербурге, например. Жозеф смог бы найти тебе квартиру рядом со своим домом. По соседству с ним живет хороший врач. Кроме того, расстояние между тобой и мной было бы менее длинным… У меня там дела, и я часто туда езжу. Мы могли бы чаще видеться…
Он думал, что этот последний аргумент способен перевесить чашу весов на его сторону, и был немного шокирован тем, что на Мари-Дус он не произвел никакого впечатления.
– Я не люблю города вообще, а Шербург в частности: там в настоящий момент царит смута, которая мне не нравится. Здесь я вполне счастлива, даже когда тебя нет, потому что все здесь мне говорит о тебе, о нас. Я хочу, чтобы мой ребенок родился там, где был зачат, в этой кровати, где мы любили друг друга. Нет акушерки, нет доктора? Что за дело? У меня отличное здоровье…
– Самые крепкие женщины не могут знать, появится ли какая-нибудь опасность…
Она беззаботно пожала плечами:
– Ты забываешь, что я канадка. В наших лесах индианки рожают безо всяких там историй. Обычно на следующий день после родов они водворяют новорожденного себе на спину и идут рубить лес. Бесполезно настаивать, Гийом! Я никуда не двинусь отсюда.
– Ты очень огорчаешь меня, Мари. Ты хочешь, значит, чтобы я был несчастен?
Она рассмеялась тем здоровым и веселым смехом, который воскрешал в памяти Гийома маленькие водопадики Валь-де-Сэра:
– Не хлопочи так! Ты ни капельки не будешь несчастен. Роды должны состояться где-то на праздник Святого Иоанна Летнего. Я надеюсь, ты приедешь?
– Я буду, ты можешь быть в этом уверена, но если ребенок появится раньше?
Она снова засмеялась:
– Я попрошу тебя предупредить, вот и все. Это совсем просто! К тому же я буду не одна: кроме госпожи Перье, которая, как всякая сельская жительница, должна иметь некоторый опыт, скоро ко мне присоединится Китти. Ты увидишь, мы отлично справимся!
– Предположим! Ты уже виделась с доктором?
– Зачем? Ничего не отличается от того, что я уже знаю: ты забываешь, что у меня двое детей. Этот ведет себя так же, как и предыдущие.
Гийом встал и подошел к самому берегу. Он был недоволен Мари-Дус и самим собой.
– В любом случае тебе нужна будет кормилица, а здесь совсем не просто ее найти, ведь здешние женщины помогают своим мужьям в рыбной ловле и ведут суровую жизнь.
– Но я и не хочу ее! – запротестовала молодая женщина и с очаровательным бесстыдством обнажила свои пышно распустившиеся груди. – Посмотри! Я уверена, что у меня будет столько молока, сколько необходимо…
Растроганный этой лихостью, этой веселой смелостью, Гийом вновь опустился на колени перед Мари-Дус, чтобы самому закрыть между двумя поцелуями кружева, которые она только что распахнула.
– Какой же ты можешь быть упрямой, сердце мое! Но я не в силах бороться с тобой. Ты останешься здесь, по крайней мере до рождения ребенка, а я посмотрю, что смогу сделать, чтобы помочь тебе…
– Как это до рождения? А что, ты думаешь, я после этого буду делать: брошу мою малютку и вернусь в Англию? Я только что сказала тебе, что хочу выкормить его сама: для этого требуется несколько месяцев не трогаться с места. Притом, хочу сразу тебе сказать, у меня нет ни малейшего намерения возвращаться в Лондон.
– Ты хочешь остаться здесь? – воскликнул ошеломленный Гийом.
– Другие здесь жили до меня, и нет места в мире, где бы мне так нравилось!
– Но наконец… твои привычки… твои дети? Ты не хочешь их вновь увидеть?
– Во всяком случае, не сейчас! Они не поняли бы и, может быть, даже начали бы меня презирать…
– Ты думаешь, они будут тебя больше уважать, если ты их совсем оставишь?
Улыбка Мари-Дус говорила об этом больше, чем целая речь, однако она добавила, вздохнув:
– Я не уверена, что они вообще это заметят. Бабушка для них значит намного больше, чем я: она обеспечивает им удовольствия светской жизни, которую я не люблю. Они очень хорошо поняли, что с моими «деревенскими вкусами» я захотела сохранить нормандский дом, но у них нет ни малейшего желания в него приезжать.
– Ты от этого страдаешь?
– Я страдала. Сейчас намного меньше, но ты можешь понять, почему вот этого,– она нежно погладила свой округлый живот, – я хочу сохранить и воспитать сама.
– Я помогу тебе в этом всеми силами, – сказал растроганный Гийом, – но существует все же реальность, которую ты должна принимать в расчет. Эта страна, терзаемая подземными течениями, рискует стать опасной. Каждый день я отдаю себе в этом отчет все больше. Я не один, так как знаю замки, где подумывают об эмиграции, хотя район еще достаточно спокоен.
– Почему бы ему не остаться таковым?
– Есть некоторые признаки. С тех пор как в начале этого года выбрали муниципалитеты в городах и поселках, головы приходят в возбуждение от одного только слова «свобода», за которым иногда проскальзывает слово «реванш». На днях один молодой пахарь с гордостью показал мне черенок заступа, на котором он вырезал имена Мирабо и Лафайета.
– Значит, он умел писать, твой пахарь? Это достаточно редко.
– Я не уверен в этом до конца, но кто-то должен был сделать это за него… Как говорит Жозеф, который тщательно следит за событиями в Париже, через некоторое время может стать опасным, если ты дворянин, священник или иностранец. А ты – англичанка…
– Никоим образом!
– Но в паспорте-то у тебя записано другое, и я был бы спокойнее, если бы ты согласилась, до того как большие сентябрьские волны затруднят переезд Дерута, чтобы я отвез вас обоих на Джерси. Отсюда это очень быстро. Если ребенок родится в конце июня, ты уже совсем оправишься и сможешь там спокойно пережидать, когда покончат с этой революцией. За домом же присмотрит Перье…
Думая, что все прозвучало убедительно, Гийом очень надеялся, что выиграл эту партию. Поэтому он был глубоко разочарован, когда Мари-Дус твердо заявила:
– Об этом не может быть и речи! Никакая человеческая сила не заставит меня поехать на этот остров. Даже ты!
– Но почему же?
Легонько оттолкнув своего возлюбленного, Мари-Дус, которая не была уже столь кроткой, встала и быстрым шагам отправилась к дому. Гийом, разумеется, пошел за ней:
– Послушай, сердце мое, просто это один из капризов, какие случаются у будущих матерей. Почему ты не хочешь поехать на Джерси? Хоть эта земля и английская, но место очаровательное.
Она остановилась и обернулась к нему:
– Это не каприз, и я не хочу туда ехать. Не спрашивай у меня, по каким соображениям, я тебе все равно не скажу! Это место принадлежит к периоду моей жизни, который я желала бы забыть. И надеюсь, тебе этого будет достаточно… Вспомни о нашем договоре!
Действительно, когда они вновь встретились, то заметили, что воспоминание о некоторых эпизодах из прошлого того и другого могло породить поводы к разногласию, и тогда они решили не задавать больше друг другу вопросов, касающихся тех лет, когда их разделяло полмира. Они подписали этот договор чистосердечно и по взаимному согласию, хотя это не мешало Гийому гореть желанием отступить от него. Что могло быть такого на этом мирном и достаточно провинциальном острове Джерси, что так сильно не понравилось Мари? Весь остаток вечера он думал об этом и искал способ обойти затруднение. Напрасный труд: при одном лишь упоминании о Джерси Мари замыкалась в себе, как устрица. Надо было отступить. По крайней мере на этот раз…
К тому же другая тревога овладела Гийомом: когда он докуривал последнюю трубку, примостив ноги на подставке для дров в камине, в комнату вошла госпожа Перье, затем подошла к лестнице, чтобы послушать, что происходило наверху, вернулась к Тремэну.
– Мне надо с вами поговорить, сударь,– произнесла она сдержанным тоном. – Я хотела бы знать, какие меры вы собираетесь принять в интересах здоровья госпожи?
Озабоченное выражение лица старой женщины еще больше, чем ее слова, встревожили Гийома.
– Вы считаете, что ее состояние здоровья требует особых мер?
– Вне всякого сомнения! Я знаю, – Мари мне сказала об этом, – что она хочет рожать здесь, и ответственность за роды будет лежать только на мне…
– И это вас тревожит?
– Даже больше! Силы у меня уже не те, что были и, кроме собственных, я даже никогда не присутствовала при родах.
Внезапно нахмурившись, Тремэн выбил свою трубку в камин, затем поднялся, чтобы положить ее на колпак над камином:
– Все же это не первая женщина, которая будет рожать здесь? Здесь должна быть по крайней мере повивальная бабка? Что касается врачей, я знаю…
– Есть одна в Порт-Бай… только это самая отъявленная сплетница, которую я знаю. На десять миль в округе нет более болтливого языка, чем ее.
– А!
– Кроме того… хотя госпожа и утверждает, что все пройдет наилучшим образом, потому что она отлично себя чувствует, я не уверена, что придерживаюсь того же мнения.
Действительно, казалось, что с самого приезда леди Тримэйн испытывала некоторое недомогание, которое трудно было приписать только лишь неудобствам, связанным с переездом по бурному морю.
– Я намеревался, – сказал Гийом, – отвезти ее в Шербург, но она не хочет. Не могу же я везти ее силой.
– Тем не менее это было бы разумно. Она так счастлива вас видеть, что забыла свои тревоги, но от этого они не перестают быть реальными, насколько я знаю. Возможно, я и ошибаюсь.
– Простого сомнения уже достаточно, и вы правильно сделали, что предупредили меня. Ваш сын вернулся?
– Уже давно!
– Скажите ему, что он мне опять понадобится. Мы уедем завтра утром до рассвета. Надеюсь, я смогу прислать человека, который в состоянии нам точно сказать, на что рассчитывать!
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Изгнанник'
1 2 3 4 5 6 7