Лучше тихо завидовать. И помогать им дружить.
-- Мальчик с девочкой дружил, мальчик с девочкой не жил, -прокомментировал кто-то.
Ипполит Акимыч поморщился. Старше их на целую эпоху, пройдя воркутинские университеты, он старался быть учителем жизни, а не одного актерства. Ближе к генералке стало ясно, что Радик роль не потянул. Зря столько сил ухлопано. Однако на премьере Ипполит Акимыч сам удивился, и знакомые профессионалы, которые забежали одним глазом взглянуть, тоже отметили во французском аристократе нечто.
Радик не хромал, это само собой, поскольку он по сцене не ходил, и в этом больше было заслуги режиссера. Разыгравшись, француз стал уверенней в себе, энергичней, даже веселей. Сцену с поцелуем сыграл по первому классу. Моя заслуга, с гордостью отмечал Ипполит Акимыч. Окупаются внимание и добро. Да и роль переливается в человека настолько, что тот становится даже талантливей. Глядите-ка, ожил, приобщился к священному алтарю.
Переоценил он тогда и театр, и себя. Роль тут была ни при чем. Радика окрылила, сделала героем красивая бабочка Мальвина, сделала мимоходом, окропив пыльцой со своего крыла, не заметив этого и еще больше портясь от осознания такой своей инстинктивной способности. Небогатая душой, она помахала крылышками, захваченная общим вихрем веселой премьеры: яркими красками грима, таинственным запахом кулис, легкой музыкой и аплодисментами. Радик летел за ней по-настоящему, вдыхая источаемые ею таинственные флюиды. Впрочем, скорее, то были хорошие парижские духи. Его чувство казалось ему вечным. А бабочка жила один день.
Едва занавес закрылся, Радик, чрезвычайно возбужденный, подбежал к Ипполиту Акимычу, волоча ногу сильнее, чем обычно:
-- Не заметили, что я хромал!
-- Ну, а заметили бы? Зрителю-то важно, какой души ты актер. Тело, мальчик, бутафория. Играешь ты вкусно!
Похвалил преждевременно. Пороху у Радика хватило на один салют.
-- Выходит, и ушел ты тоже из-за Мальвины? -- констатировал теперь Ипполит Акимыч безо всякого удивления, прикрыв глаза, чтобы они отдохнули от мерцающего света люстр над платформой.
Радик поднял пальцем переносицу очков, уголки губ вздрогнули.
-- Ей стало скучно в студии. Она сказала, что у вас детский сад, помните?
Еще б не помнить! Даже больше, чем Радик предполагал. На репетиции, когда разбирали ошибки премьеры, Мальвина вдруг пнула ногой стул и заявила, что больше играть не будет.
-- В чем дело?
-- Я вам тет-а-тет скажу.
Он изящно взял ее под локоток и отвел в фойе.
-- Что с тобой?
-- Вы же умный человек, сами должны понимать...
Она умела говорить вежливо и при этом оскорбительно. Он не считал себя глупым, но не понял.
-- А все ж?
-- Допустим, мне не нравится роль крепостной, над которой зал потешается.
-- Хочешь играть графиню? Но она же пожилая...
-- При чем тут графиня? Не хочу на сцене целоваться. И все!
-- Это ж театр. Сценические поцелуи -- профессия.
-- С ним не хочу.
-- Но он не Радик -- француз! Такое у нас с тобой ремесло...
Поведя плечом, она не удостоила объяснениями. Вздохнув, он покорно согласился. Раз так, действительно лучше бросить. Посреди репетиции Мальвина ушла. Не дано ему было предвидеть, что за этим последует.
С уходом Мальвины Радик помрачнел. Из-за незначительного замечания слез со сцены в зал. Еле закончили без них: Ипполит Акимыч сам бросал Мальвинины, а потом и его реплики. Погасили софиты, а Радик продолжал сидеть в зале. Надев плащ и шляпу, режиссер подошел, положил ему руку на плечо. Плечо вздрагивало: Радик рыдал.
-- Я попробую с ней поговорить, -- не зная, как помочь, тихо сказал Ипполит Акимыч.
Женская часть труппы чувствовала его мягкость и обычно липла к нему с доверительными разговорами. Вечером он отыскал в списке студийцев телефон Мальвины. Дома ее не было, попросил передать, чтобы забежала в студию. Через пару дней Мальвина явилась к концу репетиции разодетая, будто шла на дипломатический раут. Сидела в темном зале. Заметив ее, Радик ушел. Когда режиссер освободился, подошла.
-- Бабушка сказала, вы звонили. Ну?
-- Что если, -- предложил он, -- прогуляемся до метро?
Галантно подал ей меховую жакетку, накинул плащ сам, и они вышли на улицу. Сыпался мягкий снег, последний в ту весну.
-- Мадемуазель! -- начал он издалека. -- Человеческие отношения сложны.
-- Вы в этом уверены? -- прыснула она.
-- Уверен, деточка. Не умеем мы ценить то, что на дороге не валяется и в комиссионке не купишь.
-- Чего не купишь?
-- Например, симпатию, искреннее чувство.
-- Вы о себе или... -- она элегантно повела пальчиком в воздухе, -- или от имени Радика?
-- Радика, -- он одновременно испугался и поразился женской проницательности.
-- Ну и мужчины пошли! -- Мальвина вдруг перестала кокетничать. -- Он же... В общем, мне неудобно... Он -- ничего, и я ему нравлюсь. Само собой. Но ведь он не-кра-си-вый...
-- Как так -- некрасивый?
-- Хромой, вот как.
-- А Байрон? -- возразил он. -- Байрон тоже был хром. Ты читала Байрона?
-- Слыхала, -- уклончиво ответила она. -- Я больше уважаю Асадова.
-- И твой пример против тебя. Асадов-то слеп. А Пушкин? Знаешь, Пушкин был совсем маленького роста, но как его обожали женщины!
-- Сравнили: Пушкин и этот! Да мне стыдно с ним гулять. И потом, мать у него в нашей школе простая училка.
-- И что?
-- Социальное неравенство -- вот что. Я его даже домой не могу привести. Что родители скажут?
Радика было жаль. Для этой прозрачной бабочки он готов был променять математику на театр, театр -- на что угодно...
-- Прости, что я затеял этот разговор, -- тихо сказал Ипполит Акимыч. -- Ни к чему!
-- Это уж точно.
-- Может, все же вернешься в студию?
-- Дудки!
-- Куда после школы, деточка? -- он переменил тему.
-- Я-то не пропаду! -- она подмигнула ему.
Замена для крепостной девушки оказалась плохой. Радик пришел еще на одну репетицию и тоже исчез, не сказав "до свиданья". Ничего в нем, выходит, не было актерского, кроме подрагивающих губ. Пришлось отменять спектакль, на который дворец культуры уже распространил пригласительные билеты. Студия развалилась. Директор дворца, в прошлом известная стахановка и профсоюзная лидерша, списанная по старости, заявила Ипполиту Акимычу, что он негодный организатор.
Но не тогда и не из-за того между ним и Радиком черная кошка пробежала. Это произошло чуть позже.
4.
Перед сном Ипполит Акимыч обсудил с покойной Верой уход Радика. Тень жены сказала:
-- Видишь, я, как всегда, оказалась права, Поля: бесполезно было этого человека брать. Хорошо хоть, что он сам понял и не пришлось ему объяснять. Это было бы неприятно.
Он не стал ей напоминать, что раньше Вера говорила противоположное.
-- Нет, -- упрямо сказал он вдруг вслух сам себе, резким ударом коротенького кия загнав шар в лузу. -- Надо было! Из человеческих соображений. И аз воздам.
Вера, будь она жива, пожала бы плечами и промолчала. Она всегда так делала. Несколькими днями позже он бы и сам эдак уже не сказал. А тогда, потеряв последний копеечный заработок, негодный организатор утешался тем, что он не такой уж плохой педагог. Ну, не привилась любовь к святому искусству. Зато прав, наверно, Экзюпери: важно само по себе человеческое общение. Сцена научила их чувствам, облагородила души. Это не пропадет.
Он лег спать, почитал немного, опустил книгу на тумбочку, погасил свет, начал медленно уходить в сон. И вдруг почувствовал, что он в комнате не один. Может, кошка с соседнего балкона перебралась да в форточку прыгнула? Он ее иногда колбасной кожуркой прикармливал. Ан нет, одежда шуршала возле двери.
-- Кто тут? -- с недоумением спросил он.
Этот кто-то хмыкнул, но не отвечал. Пришлось зажечь свет и сразу зажмуриться. Не от лампы, от зрелища: женщина юная и вполне обнаженная застыла в двух шагах от дивана, словно статуя из какого-нибудь Лувра, в котором Ипполит Акимыч сроду не бывал. Уперев пальчик в зеленое бильярдное поле, она сложила губы трубочкой, словно готовясь к поцелую. Вот так кошка!
-- Ма... Мальвина? -- прошептал он испуганно. -- Как вы сюда попали?
-- Через дверь, -- она удивленно пожала плечом, груди у нее качнулись и снова замерли.
-- А чего же вы хотите?
-- Вас.
-- В каком же смысле, позвольте спросить?
-- В прямом.
-- Да ты что, деточка. Одевайся сейчас же! И ступай домой.
Она сделала шаг вперед, и теперь ее колени были совсем рядом с его лицом. Она наклонилась, улыбаясь озорно и самоуверенно. Сильные духи смешались с водкой, -- не поймешь, чем пахло сильней.
-- Уйду, но только после...
-- Чего?
-- А того! Или я вам не нравлюсь как женщина?
-- Несовершеннолетняя! -- возмутился он. -- Меня опять посадят -- этого добиваешься? Ты ж ребенок!
-- Сами вы ребенок, -- она ласково склонилась над ним. -- А мне почти семнадцать. Если будете сопротивляться, я закричу, тогда вам же хуже.
В чувстве юмора ей отказать было нельзя. Но ему было не до юмора.
-- Нехорошо без любви, -- защищался он. -- Как это без...
-- А я вас очень люблю, -- усмехнулась она прямо-таки по-матерински и коснулась соском его губ. -- Вот так. Много разговариваете и без толку.
Мальвина по-хозяйски откинула край одеяла.
-- Боже ж мой! -- прохрипел он, стыдливо прикрывая свое срамное место.
-- Хватай ее решительней! Ты -- француз, аристократ, а она -крепостная девка. Не спрашивать же у нее, что с ней делать. Смотри!
Скопировав его интонацию, она набросилась на него, не как ребенок, а как хищная львица на загнанного оленя. Он стонал, а она посмеивалась, и тень ее, спроецированная стоящей возле дивана лампой, качалась на потолке.
-- Странное у тебя имя, -- чуть позже она опять превратилась в бабочку, сложила крылья и поцеловала Ипполита Акимыча в щеку. -- Никак не сократишь.
-- Жена меня Полей звала.
-- Так ведь Поля -- женское, -- она захохотала.
-- И что?
-- Ничего! Мне домой пора, а то родители станут орать. У тебя хоть на такси найдется?
Мальвина похватала свою одежду, разбросанную по всему бильярдному полю, и исчезла на кухне. Вернувшись одетой, закурила сигарету и, выпустив дымовую завесу, спросила:
-- Ну как? Понравилось? Да, чтоб не забыть. Я в Щукинское театральное училище поступаю, мне рекомендация нужна.
-- От меня?
-- Не, вы никому неизвестный, -- в одежде она опять перешла на "вы". -От какого-нибудь знаменитого, который может взять за горло председателя приемной комиссии. Вы с ними со всеми вась-вась. Найдите подходящего, ладушки?
И она растворилась за дверью так же молниеносно, как появилась.
По инерции Ипполит Акимыч хотел было тут же посоветоваться с покойницей Верой насчет происшедшего. Но сообразил, что это несколько бестактно, хотя она его наверняка не только бы простила, но и поощрила. Засыпая, он думал, что в постели Мальвина гораздо талантливее, чем на сцене. Что ж? И гетерам, и гейшам тоже необходим профессионализм, включая гетеру советикус. Этот талант иногда совпадает с профессией актрисы и помогает продвигаться. Жаль, что лучшие роли таких актрис зрителю чаще всего не видны. Странные водевили разыгрывает, однако, жизнь. Разве что без куплетов. Такое не сочинишь.
Хмыкая, размышлял Ипполит Акимыч на эту тему все последующие дни, разглядывая Мальвину на трех премьерных фотографиях, которые он вывесил над кухонным столом. Друзья его позабыли, да и вряд ли он с ними поделился бы.
Он заваривал крепкий зеленый чай, настраивался на "Голос Америки" и по привычке отвлекался новостями. Но если честно сказать, он все время ждал, что Мальвина вот-вот звякнет и спросит насчет своего поручения. Он уже разыскал Попова, и тот по старой дружбе обещал звякнуть и попросить кого надо. А Мальвина не звонила.
Конечно, она пустая, но, в сущности, добрая, щедрая. Я поступил нехорошо, безвольно. Дак не мог же я отказаться и ее обидеть! Она ребенок, но -- женщина. Можно оскорбить на всю жизнь. Она меня действительно в тот момент любила. И ее поступок, если разобраться, -- это забота обо мне, желание напомнить, что я еще не развалина. Предпочла меня наивному мальчику, и это тоже ей плюс. По мужчине судят об уровне женщины. Я ее недооценивал. Ведь человек, способный на заботу о другом, -- личность. Вера насчет красоты была не совсем права.
Он не заметил, что постепенно стал думать о Мальвине более серьезно. Нормальной юности у него не было, жизнь прошла наперекосяк. Но вдруг сейчас получится что-то наверстать? Может, это мне награда за прошлые лишения, за обделение радостью?
Взяв у приятеля взаймы две сотни, он купил в ювелирном магазине колечко с симпатичным камушком. Кольцо лежало, дарить его было некому. Он забеспокоился: не звонит, не случилось ли чего? Поколебавшись и выждав еще несколько дней, он решился и вечером, когда от одиночества скреблось на сердце, набрал ее номер. К телефону подошла бабушка.
-- Нету ее! -- раздраженно ответила она. -- Почем я знаю, когда будет. Все спрашивают, она не говорит.
Не в тот вечер, но после нескольких попыток он Мальвину застал. Заговорив, сразу засмущался.
-- Приветик! -- легко ответила она ему, как сверстнику, жуя что-то и облизываясь. -- Нормальненько... У-у, сегодня я занята. Завтра? Завтра позвали в Дом актера. Не-а... Нет... Как-нибудь... Откуда мне знать, когда. Когда-нибудь увидимся, ладушки?
-- Приходи, -- с трудом попросил он. -- Когда сможешь. Дверь открыта.
-- Это я знаю. Пока!
Звонок, как и следовало ожидать, ничего не изменил. Про народного артиста, которого он просил за нее похлопотать, даже не спросила. Может, сама уже нашла протеже? Свободного места для меня в ней нет, это очевидно. Он сыграл роль подкидного дурака и уволен. Но тут же придумалось и спасительное утешение. Ради баловства, случайно оказавшись рядом, она вполне может открыть дверь, чтобы похвастать тем, чем Бог ее наградил.
В бильярд играть Ипполит Акимыч расхотел. Не находил покоя, слоняясь по комнате и кухне. Глядел на фотографии -- и Мальвина казалась ему совершенством. Гадал только о том, придет она сегодня или нет. Поскольку сегодня она не пришла, то, может, заглянет завтра? Ясно, что она ему не только не пара -- вообще не то существо, на котором можно себя сосредоточить. Но сколько ни осуждал он себя, его только больше к ней тянуло. Семя нереализованной, загубленной в вечной мерзлоте молодости неожиданно пробудилось в новой почве и искало выхода. Возраст перечеркнулся, время затуманилось. Пенсионер-подросток (так он себя теперь именовал) потерял путеводную нить, за которую цеплялся, бредя по жизненному лабиринту.
Кошмары стали его одолевать. Он метался от покойницы Веры, которая постоянно оставалась с ним, к живой, но также отсутствовавшей Мальвине, и обратно.
Дабы успокоиться и убедить себя, что нынешняя жизнь не так уж плоха, он возвращался мыслями в лагерь. Туда, где у него украли жизнь. И вот парадокс. Тяжко было голодному по утрам месить грязь в худых мокрых ботинках, подвязанных веревками, под ругань озверевших охранников и лай откормленных собак. Но по вечерам дрова шипели и разгорались в печи, ирреальная жизнь происходила на теплой сцене, спасительная радость творчества заглушала унижения и тоску. Говорят, не настоящее искусство существовало в лагере, игра в театр. А где оно, настоящее? Там страх заставлял хорошо играть. Там, несмотря на все ужасы бесчеловечного бытия, в каморке за занавеской он, расконвоированный, был счастлив с Верой. Там у него была надежда. Тут жизнь лишилась стремлений, он превратился в затворного, никому неинтересного облезлого кота, которому раз в кои веки досталось полакомиться чужой симпатичной кошкой.
Напряжением остатков воли Мальвина изымалась им из сознания целиком и категорически. Но бабочка влетала по ночам в незапертую дверь, меняя образы, и делала с ним, что ей заблагорассудится, как опытная женщина с мальчиком. Он кряхтел, метался, вскакивал, пил корвалол. Он перестал спать. Начал по ночам играть в бильярд, да вскоре пришлось прекратить. Соседи явились с жалобой, что их будят удары.
Он понимал, что Мальвина не придет, но запретить себе ее ждать не было воли. Чтобы избавиться от видений и беззащитности, оставался один выход: оградить себя колючей проволокой и поставить охрану. Ипполит Акимыч решил приобрести новый замок. Купив его, договорился в домоуправлении с плотником, что завтра тот придет и врежет. Цена стандартная: стакан бормотухи до и стакан после плюс еще на две бутылки. Ипполит Акимыч сходил за угол, отстоял с районными алкашами в очереди и купил водки.
Все повторяется на свете, но иногда декорации обновляются.
Поздно вечером не читалось, и он, отшвырнув газету, погасил свет. Начал медленно и сосредоточенно считать про себя, чтобы заснуть, когда ухо уловило, что дверь шаркнула. Сердце у него заколотилось. Он догадался, а может, уловил запах или едва слышный смех. Затаил дыхание, предвкушая нечаянную радость.
-- Не спите? -- спросила она, хохотнув.
-- Пришла? Наконец-то, умница...
-- Хотела звякнуть из автомата, но вы же все равно дома.
-- Конечно, я дома!
1 2 3