Позади нее у подножия крутого склона, переходящего в опаленные солнцем холмы, стоял беленый дом. Откуда-то с вышины, где идущая от деревни асфальтированная дорога прочертила гору цвета львиной шкуры, доносилось позвякивание колокольцев невидимой отары. Эгейская весна пьянила и обольщала. Ничто не могло ни испугать ее, ни заставить покинуть эту наркотическую красоту, и со страхом перед ядовитыми змеями – очередным миражом – надо решительно бороться.
В Ким еще не остыл первый восторг. Шла третья неделя, как они жили в этом доме на острове, а смыть колдовской порошок, запорошивший глаза, все не получалось. И это происходило не только с ней. Майк тоже по-прежнему каждый день наслаждался сквозь прищуренные веки своим «бесконечным фильмом», разворачивавшейся панорамой, ежедневным чудом и мощью Творения. Жизнью!
Как это все произошло? Как получилось, что мертвящая пелена спала с их глаз? Как будто однажды они услышали голос, который сказал: «Пора! Бросьте все! Продайте дом! Уезжайте и найдите жизнь! Доверьтесь мне; все, что вам нужно сделать, – шагнуть с края этой скалы!»
Они сделали этот шаг, и их свободное падение все продолжалось. Временами они смотрели друг на друга, словно один из них желал признаться, что это все шутка, просто розыгрыш, и пора вернуться домой. Но нет. Майк, ко всеобщему удивлению, предупредил, что увольняется; Ким бросила свою работу медсестры, во что никто не мог поверить; потом они продали свой заложенный дом.
Все это произошло до неприличия быстро и легко. Они купили «рено», напихали в него всякой всячины: одежду, книги, палатку и прочее, что необходимо для кочевой жизни, и созвали друзей на прощальную вечеринку. Никто не удивлялся поспешности их сборов – чего они не ожидали, так что даже почти обиделись, – и все говорили: «Ну что? Просто сваливаете в Грецию?» Этот вопрос повторялся так часто, что Майк разослал печатные приглашения: «МЫ СВАЛИВАЕМ В ГРЕЦИЮ. ПРИХОДИТЕ НА ВЕЧЕРИНКУ». Вечеринка была грандиозной и продолжалась три дня. Наконец, с головой, разламывающейся с похмелья, они добрались до порта, сели на паром и оставили позади белые скалы Дувра.
Злые силы всячески старались заставить их вернуться обратно. На французской ферме, где они остановились на ночевку, Ким во сне попыталась вылезти из окна. Майк, когда они застряли в пробке на автобане в Германии, вдруг опомнился и впал в панику по поводу незаконченной работы. В Австрии оба терзались кошмарами и ссорились по нелепым поводам. Но вот они миновали заснеженный Гроссглокнер по самой высокогорной дороге Европы и спустились в австрийский кантон с таким чувством, что преодолели и психологический горный перевал.
В Хорватии и Сербии с ними случались странные вещи. В приморском Сплите, когда они бродили у римских развалин, к ним подошла старуха во всем черном, как обычно одеваются средиземноморские вдовы, тыкая пальцем им чуть ли не в лицо и бормоча что-то непонятное главным образом на сербохорватском. Потом заковыляла прочь, а они стояли, недоумевая. Официант из близкого ресторанчика все слышал.
– Она говорит, вы узнаете, – засмеялся он.
– Узнаем? Что узнаем?
– Это все, что она сказала: «Вы узнаете». – Официант пожал плечами и отвернулся.
В Косове, пока они спали в гостинице, какой-то аккуратный вор залез в их машину и забрал лишь несколько аудиокассет, оставив взамен колбасу с перцем. К этим мелким эпизодам они относились как к неизбежным издержкам путешествия, и вот наконец они достигли Греции.
За пограничной полосой дорога сворачивала в мифологическую даль, и небо синело, как легенда. Греция во всех смыслах была другим миром, и чаще или реже перед ними представали ее материализованные предания. То шоссе внезапно утыкалось в облако пасущихся овец, то встречалась застава, где молчаливый сборщик платы за проезд выдавал им билет, а потом, пройдя на пять футов вперед, забирал его обратно и рвал. Они даже остановились, дождались очередной машины и убедились, что для сборщика это была обычная практика.
– Греция! – говорили они. – Таковы греки!
И вот три недели прошло, как они жили на острове Маврос, словно цыгане, в примитивном домишке на берегу, и уже спрашивали себя, смогут ли когда-нибудь вернуться к жизни, которая осталась у них позади. Ким стянула с себя футболку и вошла в воду. Море было еще чуть холодноватым; оно разогреется, когда наступит средиземноморское лето. Она ступала осторожно, чтобы не наступить на черных морских ежей, лежавших на дне среди водорослей, но вода была прозрачна, как стекло.
Преодолев половину расстояния до скального островка, у которого Майк причалил лодку, дальше она поплыла на спине. Приподняв голову и посмотрев назад, на их белый дом, она вспомнила о змее. Раз уж в Эдеме должен был быть свой змей, подумала она, то пусть он будет и у Дома Утраченных Грез.
3
Кто они, эти храбрые англика? Что привело их сюда? И по какому праву они решили поселиться в этом доме?
Этот дом!
Каждый день он наблюдал за ними. Теперь они там устроились и уже теряют осторожность. Мужчина надолго оставляет женщину одну: или уходит в деревню, или с какой-то таинственной целью постоянно плавает на лодке к скале, туда-сюда. И каждый день он внимательно следит за ними. Он мог таиться на склоне позади дома, и они не знали, что он наблюдает за ними.
Ему было непонятно, как вообще кто-нибудь может захотеть жить в таком доме. Наверняка у себя в Англии у них было жилье получше. Он мало знал об Англии: там было электричество, водопровод и все современные удобства. Зачем тогда жить в доме, который кишит скорпионами и освещается масляной лампой? Разве есть в этом смысл? Это трэлос. Безумие.
Или, может, они как те, из Маталы. Несколько лет назад те западные люди, совсем еще дети, приехали на Крит и жили в пещерах Маталы. Они совокуплялись на пляже и ели один салат, те ребята. Потом местные устали от них и вытурили их из пещер с помощью полиции.
Женщина была красивой. Смуглая, но не такая темная, как гречанки. Ее волосы ниспадали сплошной волной, прозрачный свет лился на них, словно вода из крана в церкви Девы Непорочной. Кожа бледная – вот что имелось в виду, когда говорили об английской розе, теперь он это понял, – кожа, которой нужна сырая погода, чтобы сохранить влажную лепестковую свежесть. Полная грудь. Такого же кремового цвета, как лицо. Ему хотелось бы положить свои потрескавшиеся, сухие ладони на эту грудь. Да, красивая женщина, едва-едва миновавшая расцвет юности. Она была как плод, которого легко коснулась тень зрелости. Он был бы не прочь отведать, какова такая женщина на вкус и на запах.
И зачем только она пришла в этот дом?
Он не заметил, когда они приехали. Однажды он пробивал тропу на вершину и увидел их внизу. Они убирались в доме, сжигая мусор в саду. Он наблюдал за ними. Знают ли они, что в доме полно скорпионов? Если нет, то очень скоро узнают.
Потом приехал Лакис, таксист, и что-то привез в подарок, похоже, транзистор. Он хотел встать и крикнуть им: «Остерегайтесь Лакиса! Остерегайтесь этого самого большого скорпиона!» Лакиса он ненавидел. Этот данаец остался выпить с ними кофе и крутил ручку приемника, пока не нашел какую-то станцию. А когда он ушел, они выключили приемник и засунули его подальше.
Когда он увидел это, когда увидел, что они пренебрегли подарком Лакиса, он подумал: «Возможно, есть еще надежда. Не оставайтесь в этом доме, не принимайте даров Лакиса». Но что толку от его советов? Они спросят Лакиса, и Лакис ответит: «Не слушайте этого сумасшедшего». Нет, они обречены. Не они выбрали дом. Это дом выбрал их.
Сидя в кустах, он выплюнул оливковую косточку и вонзил зубы в кусок мягкого сыра. Он подумал, что теперь, когда они поселились там, он не сможет таскать яйца. Какое-то время он досаждал Лакису тем, что воровал у него утиные и куриные яйца. Он забавлялся, глядя, как Лакис сует голову под курятник и шарит в кустах в поисках кладки. Время от времени он оставлял скорлупу от одного-двух яиц, чтобы Лакис подумал на хорьков или ласок. Лакис был столь же глуп, сколь и опасен.
А еще они плавали. Плавали почти все время, как пара дельфинов. Утром, в полдень, после полудня. Еще стояла ранняя весна и сам он носил теплое белье, а они развлекались и играли почти нагишом. Мужчина был бесстыжий. Становился голый под душ, который они приспособили во дворе, и вода бежала по его крепкому жилистому телу. В этом англичанине было что-то от обезьяны. Он тоже был смугл, как и женщина, но весь покрыт волосами, а сильные плечи опущены, словно он постоянно приглашал попробовать застать его врасплох. Да, именно так: похожий на обезьяну, но умный и всегда готовый дать отпор.
Женщина тоже должна встать под душ голой. Может встать, рассуждал он, надо только подождать.
Он восхищался молодыми англичанами. Но грустно качал головой, когда думал о том, что они живут в этом доме. У дома была своя история. На нем лежало проклятье. И, если они будут жить в нем, проклятье ляжет и на них. Вода там была плохая. Он знал, что иногда, в прилив, морская вода попадает в колодец с пресной водой. И это они тоже сами поймут. В общем, молодые англичане выбрали плохое место, где им остановиться.
4
– Мне показалось, из насоса идет соленая вода, – сказал Майк.
Ким кивнула:
– И мне так показалось пару дней назад.
Они сидели под виноградным пологом и завтракали черными маслинами, сыром и салатом.
– А почему ничего не сказала? – поинтересовался Майк.
– Не хотела, чтобы ты думал об этом. Стоит только задуматься, и все начнет казаться соленым.
Майк посмотрел на нее. Так Ким защищала его, и эта забота о том, чтобы он ни о чем не тревожился, была почти как материнская любовь. Однажды, но не сейчас, он признается ей, что был на грани срыва перед отъездом из Лондона. Может, потом, когда станет сильней. А пока он знал, что ей все известно, и этого достаточно. Он любил ее. Ей нравилось жить здесь. Она до того загорела, что ее кожа была как спелый персик.
– Понимаешь, что это значит? Мы можем пользоваться водой из насоса для мытья, но питьевую воду придется таскать из таверны. Или даже из церкви в деревне.
– Разве это проблема?
– Нет, конечно. У нас есть машина. Да и, кроме того, лодка и осел.
– И сколько угодно времени. – Ким улыбнулась и прокусила оливку до косточки.
Майк собрал тарелки, и Ким пошла с ним к насосу. Майк качал воду, она мыла посуду.
Он поставил тарелки сушиться, выпрямил спину, и тут что-то в отдалении привлекло его внимание.
– Вон смотри – опять.
– Что? Где?
– У монастыря.
Она посмотрела в направлении, куда указывал его палец: точно на запад, на край утеса. Там на травянистой площадке, обращенной к морю, ютился крохотный монастырь – заброшенный, как им сказали. На самом краю утеса виднелся серый столб, так Майк думал сначала, или что-то вроде обелиска. Но потом он обратил внимание, что иногда обелиск пропадает, чтобы на другой день возникнуть вновь.
– Не может же это быть человек, как по-твоему? – спросила Ким.
– Если это человек, то он должен стоять на самом краю по многу часов без движения.
– Может, это какой-то знак для кораблей, который опускают и поднимают в зависимости от погоды.
– Это все объясняет, – сказал он, хотя ее предположение его не убедило. – Что если прогуляться туда и проверить?
– Сегодня? Я думала, ты собираешься заняться этюдами, нет?
Майк поморщился. Он ехал в Грецию под неопределенным предлогом вновь взяться за настоящую живопись, забыть на время о набившей оскомину коммерческой графике. Акриловые краски и акварель до сих пор валялись в коробке в багажнике машины.
– Аврио, – лениво, в манере греков, сказал он. – Завтра.
Прогулка заняла у них почти два часа. Какое-то время они брели по галечному пляжу, перебирались через огромные скользкие камни, с которых свисали мокрые изумрудные водоросли, пока не увидели, что дальше пути нет. Они вернулись, поднялись выше на берег и пошли по тропе вдоль него через айвовые и оливковые рощи. Свирепый пес кинулся на них, лязгая зубами и хрипя на натянувшейся стальной цени.
Они вынуждены были отвернуть вглубь острова, чтобы обойти небольшую бухточку, а потом пошли по красной пыльной дороге вверх по склону горы, на вершине которой стоял монастырь. Солнце палило нещадно, юркие ящерицы разбегались при их приближении и прятались под раскаленные камни. Сверчки величиной с саранчу сидели посреди тропы и отказывались двинуться с места.
Под натиском солнца и соленого морского ветра давнишняя побелка осыпалась со стен крохотного монастыря хлопьями цвета горчицы. Сам монастырь походил на обрывок грезы, воплощенной в папье-маше и полусгнившей. Шесть келий вдоль обращенной к морю стены уже лишились дверей. В седьмой дверь сохранилась и была заперта. В небольшом дворе некогда явно был сад. Глубокий колодец был наполовину прикрыт ржавым железным листом, над которым торчала рукоятка бесполезного насоса. Его движущиеся части намертво скрепила ржавчина. Каждый кусок металла, валявшийся во дворе, был проеден ею, словно земля забирала, всасывала обратно минералы, данные ею человеку лишь на время.
В углу в тени громадной смоковницы стояла миниатюрная церквушка. Майк толкнул дверь, но она оказалась заперта от мародерствующих туристов. Они присели на скамью под деревом, наслаждаясь тенью. С одной из ветвей свисал колокол, не покрытый ржавчиной, как все остальное. Язык у колокола отсутствовал, но он звучал звенящей тишиной, ощущением запустения. Безъязыкий колокол созывал призраков в пустой монастырский двор и отмечал течение времени.
Отсюда, со скамьи, им видна была высокая площадка, где появлялся обелиск, на который Майк дома показывал Ким.
– Опять исчез.
Какое-то время они сидели молча. Солнце двигалось по небу и сверкало в колоколе. По двору катились волны зноя. Ящерицы замерли в неподвижности. Спустя полчаса появилась старуха в черном одеянии средиземноморской вдовы. Под мышкой она несла маленький узелок. Увидев парочку, сидящую возле церкви, она не выказала удивления.
– Кали мера! Кали мера! – крикнула она и что-то затараторила по-гречески, судя по всему не ожидая ответа. Она отперла церковную дверь и кивком пригласила их войти.
Внутри, среди побеленных стен было прохладно и сумрачно, сильно пахло ладаном. Одинокая лампада мерцала под иконой в серебряном окладе. Пол был тщательно подметен, на шатком деревянном столике лежали свечи, ладан и стояли бутылки из-под рецины, наполненные лампадным маслом. На одной стене виднелась полувыцветшая и полуосыпавшаяся византийская роспись; на другой в одиночестве висела картина религиозного содержания.
Женщина бодро занималась своим делом: наполнила лампаду, зажгла свечу. Показывала пальцем на различные предметы, улыбаясь Ким и привлекая ее внимание. Потом она заметила, что Майк внимательно разглядывает картину.
На ней в византийском стиле был изображен этот монастырь, но окруженный огромным садом с экзотическими животными: тиграми, обезьянами, редкостными птицами и другими существами, которые не водятся в Греции. Монахи, вооруженные луками, осыпали стрелами убогую фигуру выбирающегося из сада вора в нижнем углу картины.
– Янос, – хихикала старуха, одобрительно кивая. – Эримитис. Эримитис .
– Что она говорит?
– Не знаю, – ответила Ким, – но она стискивает мне руку.
Выйдя наружу, они зажмурились от слепящего света. Старуха в церкви продолжала что-то тараторить то ли им, то ли разговаривая сама с собой. С утеса над обрывом они видели свой дом и скальный островок напротив него, точку лодки на тихой воде. Дальше виднелись генуэзский замок в Лиманаки и затянутые дымкой берега Турции.
– Это человек, – сказал Майк.
– Что?
– Это не обелиск. Кто-то приходит и стоит здесь, каждый день.
– Но ему же приходится стоять здесь часами!
– Да. И совершенно неподвижно.
Майк был почти загипнотизирован неземной красотой открывающейся картины. Откуда-то снизу доносилось журчание родника, бьющего из скалы. Это журчание и тихий плеск волн внизу, накатывающихся на галечный берег, вместе создавали звук, похожий на шепот, настойчиво-доверительный шепот. Майк слушал, зачарованный.
– Ты меня слышишь? – сказала Ким, странно глядя на него. – Я говорю, пойдем искупаемся.
Тропинка сбегала к берегу. На полпути вниз им встретилось зияющее отверстие пещеры. Майк хотел заглянуть в нее, но Ким не терпелось окунуться. Она стащила с себя одежду и голышом бросилась в море. Майк последовал за ней. Солнце восторженно сияло в брызгах воды, когда они плескали друг в друга. Потом Ким поплыла дальше от берега, а Майк перевернулся на спину и лежал в прогретой воде отмели. Он лежал и смотрел на журчащую струю, текущую из скалы под самой пещерой.
Ким подплыла к нему под водой и схватила за ногу. Майк взвизгнул.
– О чем задумался?
– Я думал, что это подходящее место для оракула.
1 2 3 4 5