Закончив с погрузкой, бригадир, в зимней, расшитой золотом кухлянке, лисьей шапке и высоких зимних торбасах, направился к Пирату. В одной руке старик держал кость с остатками мяса, в другой – большой кусок свернутой рыболовной сети. Он присел на корточки, не доходя трех метров до пса, и сказал:
– Ты умная сопака, люпис своехо хосяина. Но Костька-хеолох не мох веять тепя томой, у нехо там осень хлупые сосети. Он потарил тепя мне. Теперь ты путес сить в тапуне. Сейсяс мы полетим с топой в тапун.
С последней фразой Чейвын ловко накинул на Пирата сеть. Пес покатился по снегу и опутал себя капроновой сетью так крепко, что пастух безбоязненно подошел к нему. Он накинул на морду Пирата кожаный ремешок, стянул собачьи челюсти. Затем взвалил живую ношу на плечо и отнес ее в багажное отделение вертолета.
Вскоре «МИ-4» был в воздухе. Два часа летела машина к табуну, и все это время плененный сетью Пират бился раненой птицей, норовил разорвать крепкие капроновые ячейки.

... Вертолет приземлился на большой таежной поляне. Чейвын вынес Пирата и положил на снег. Пастухи, шесть человек, низкорослые и проворные, в меховых одеждах, все как бы на одно лицо, быстро выгрузили ящики и мешки. Машина взлетела, вздыбив снежный буран. Когда буран осел, темнолицые узкоглазые люди, стряхивая с кухлянок искрящуюся снежную пыль, склонились над Пиратом.
– Ну трастуй, сопака! – сказал один.
– Не сопака, а рысая лиса. Охневка! – сказал другой.
– Сереть коротка. Плохо, отнако. Мерснуть путет сопака,– вставил третий.
В пастушеской бригаде были якуты, чукчи и эвенки. Эти народности, издревле разделенные громадными расстояниями, не схожи языками. Поэтому пастухи объяснялись на ломаном, вернее сюсюкающем русском. Такое произношение русского языка свойственно всем народностям Крайнего Севера.
Чейвын подробно рассказал своим подчиненным историю Пирата. Потом, схватив пса за обрывок поводка, освободил его от сети, сдернул кожаный ремешок, стягивавший челюсти.
Пират прикинулся послушной, покорной собакой. Его плотной стеною окружали люди, и проломить эту стену было невозможно; кроме того, Чейвын намотал на рукавицу поводок. Пес даже разрешил потрепать себя по загривку.
Когда его повели к островерхому чуму, обтянутому прокопченными шкурами, и в живой стене образовался провал, Пират так рванулся на поводке, что легонький Чейвын повалился на снег. Рукавица, на которую был намотан поводок, скользнула с ладони. Кто-то тотчас бросился на собаку сзади, придавил тяжестью тела. Пират изогнулся дугою, рванул ногу, обтянутую оленьим торбасом; человек вскрикнул и на четвереньках отполз в сторону. Путь к бегству преградил другой пастух. Расставив руки, приседая, он шел на собаку. И сзади, и справа, и слева на него наступали люди, точно так же расставив руки и пружинисто приседая. Медлить было нельзя. Пират с разгону прыгнул на пастуха, ударом головы в грудь повалил на снег и перескочил его. Дальше стояли ряды нарт: тяжелых, грузовых, и маленьких, предназначенных для каюров. Длинным прыжком пес перемахнул их, обогнул островерхий прокопченный чум и скрылся в тайге. В бригаде начался переполох. Пастухи с криком бросились вдогонку. Беспокойство пастухов вызвало не само бегство Пирата, а то, что пес мог напугать, взбудоражить табун. Совхозные олени, ведущие полудикий образ существования, пугливы чрезвычайно. Поэтому пастухи побежали не за собакой, а к основному табуну, находившемуся в долинке, затем сделали крюк и заставили Пирата резко свернуть в сторону.
Пес увязал в глубоком снегу и бежал долго. Крики людей затихли. Он то и дело вспугивал небольшие группки оленей. Животные с хорканьем оставляли облюбованный для пастбища клочок тайги с взрыхленными лунками на снегу и, как по команде, срывались с места.
Пират устал, хватал языком снег. Ему все труднее было продвигаться в сугробах. Наконец он остановился, чутко прислушался: не слышно ли погони? Нет, не слышно. Пес покрутил головою. Куда бежать дальше? Бежать было некуда. Он понимал, что аэродром, взлетная полоса, самолеты находились где-то очень и очень далеко и что отыскать их невозможно. Кроме того, он понял еще одну вещь: без людей в зимней тайге он погибнет от мороза в своей легкой шкуре. И тогда Пират сел в снег, вытянул шею и длинно, по-волчьи завыл, как бы выплескивая наружу все свое отчаяние.
Поздно вечером в пастушеском чуме горел камелек. В большом чугуне, подвешенном над пламенем, варилось мясо молодого олешка. Дым и чад уходили в круглое отверстие наверху. Потрескивали, покрывались мелкой сеткой морщин булыжники, кольцом опоясавшие пламя. Раскаленные камни долго сохраняют тепло, и когда ночью огонь потухнет, в чуме не будет холода.
Дома пятеро пастухов, один в табуне, на ночном дежурстве. Это люди все пожилые или совсем старые, как Чейвын. Молодые в пастухи идут неохотно. Не всякий выдержит робинзоновскую жизнь полгода, а то и больше. Здесь нет ни клуба, ни кино, а единственное развлечение – работа. Среди оленеводов одна женщина, старуха Нюргуяна, жена пастуха-якута. В бригаде она кухарка. Кроме того, Нюргуяна еще шьет пастухам одежду.
Сейчас Нюргуяна замешивала тесто для лепешек. Стряпуха она была знатная. А вот лицом якутка не удалась. Давнишняя оспа, как червь-древоточец, пропахала и щеки, и лоб, и нос женщины. Кроме того, старуха была крива на левый глаз. Лет тридцать назад полоскала она белье в ручье. Подошел медведь, обнюхал, а потом начал жевать стираное белье. Добром просила: «Уйди». Обзывала очень ругательным якутским словом – «черт». Не послушался Топтыгин. Ну и шлепнула в сердцах по морде мужниными кальсонами. Медведь в испуге махнул лапой и побежал. И ненароком выпущенным когтем вырвал глаз...



Один эвенк спал в двухстороннем меховом спальном мешке. Это его хватил зубами за ногу Пират. Пастух присыпал ранку горячим пеплом и даже не перевязал ее.
Другой эвенк, по-татарски сложив ноги, сидел на медвежьей шкуре и раскачивался из стороны в сторону, попыхивая коротенькой трубочкой. У него очень болел зуб. Лечить зубы в поселковой поликлинике эвенк в свое время не захотел, потому что до смерти боялся бормашины. Если бы пастуху предложили выбирать одно из двух: сесть в кресло стоматолога или выйти с ножом один на один с разъяренным медведем, он бы, без сомнения, предпочел последнее.
Сейчас эвенк решил заняться самолечением, хотя знал, что способ, которым он хотел успокоить больной зуб, пострашнее всякой бормашины. Дососав трубочку, пастух выковырял из чубука пахучую никотинную гадость и перед осколком зеркала спичкой затолкал ее в дупло больного зуба. Затем со стоном выбежал из чума и от страшной боли покатился по снегу. Через четверть часа никотин атрофировал нерв, боль затихла. Еще не веря в избавление от мук, эвенк с блаженным лицом забрался в меховой спальник и уснул.
Чейвын с мужем Нюргуяны, бритым наголо стариком, сидели возле жирника (фитиль, плавающий в растопленном медвежьем жиру). Чистое и яркое пламя жирника освещало лежавшую перед ним шахматную доску с расставленными фигурками. Шахматы – любимая игра пастухов.
Чейвын проигрывал и очень переживал.
– Ай-яй! Ай-яй-яй! – то и дело вскрикивал он. – Ту-май, прихатир, тумай!...– И все потирал пальцами голову, обросшую реденьким пухом седых волос.
Якут довольно потирал руки и подмигивал жене.
– Мата! – вдруг воскликнул Чейвын так громко, что разбудил спящих эвенков, а Нюргуяна от испуга выронила половник.– Мата тепе! – И переставил шахматные фигурки по разработанной в уме комбинации.
Якут обиженно поджал губы и смахнул с доски фигурки.
Чейвын прошелся по чуму, расставив руки и выделывая кривыми, как колеса, ногами кренделя. И даже этак игриво ущипнул за бок Нюргуяну.
– Русский селовек ховорит: «Сетина в холову, пес в репро»,– усмехнулась старуха.– Правильно ховорит.
Полог чума зашевелился. Внутрь просунулась голова Пирата.
– А, пришла, сопака,– сказал Чейвын так, словно не сомневался, что пес должен прийти.– Кусать хосес, вису. Не там сехотня тепе кусать. Ты укусил селовека.
Сказав это, бригадир поднял с оленьего пола маут, и крепкий ремень прошелся по собачьей морде. Пастухи никогда не впускают своих собак в человеческое жилище.
Пират отбежал было от чума, но затем вновь вернулся к нему. Он зарылся в снег и задремал. Деваться ему было некуда.
Лишь через несколько дней Чейвын покормил собаку, привязал за ошейник обрывок маута, встал на широкие камусные лыжи, обтянутые оленьим мехом, и пошел с Пиратом в табун. Была его очередь дежурства.
Пастух в известной мере рисковал, когда привез в бригаду собаку. В бригаде в разное время жили собаки, промысловые лайки. Они предупреждали пастухов о приближении хищников, отлично шли в охоте на птицу и зверя – словом, делали свою извечную работу. Но каждое появление лайки возле табуна тотчас вызывало панику среди животных. В считанные минуты огромный табун приходил в движение и мчался неведомо куда, задавая немало хлопот пастухам. Да и зверовая лайка приходила в сильное волнение при виде животных. Ведь для нее что дикий олень, что совхозный полудикий – одно и то же; это не оленегонная собака. Убить охотничий инстинкт в зверовой лайке, подаренный ей Природой, невозможно. И приходилось пастухам скрепя сердце освобождаться от лаек – дарить геологам.
Зачем же тогда Чейвын принял подарок от «Костьки-хеолоха»? Почему не сказал сразу, что держать собаку при табуне невозможно? Во-первых, из уважения к геологу. Этот бородатый таньга-великан сразу понравился своей честностью; отказаться принять от него подарок значило бы, по мнению чукчи, оскорбить Константина. Во-вторых, в Пирате, кроме зверовой лаячьей, текла кровь какого-то крупного сторожевого пса, это сразу определил наметанным глазом Чейвын. А раз так, то собаку можно научить осторожному, вежливому обращению с оленями. Можно командой запретить ей появляться близ табуна.
И сейчас, шагая на дежурство, Чейвын с интересом и волнением наблюдал за поведением Пирата.
Вот на взлобке, утыканном сухостоем, появилась отбившаяся оленья стайка, голов пятнадцать. Пират почуял ее раньше, натянул поводок, возбужденно глянул на чукчу. Бригадир строго сказал:
– Нелься, сопака! Сити тут, сти меня.
Он был уверен, что собаки понимают человеческий язык, вот только ответить не могут. Растил Пирата русский хозяин, а не чукча, стало быть, разговаривать с ним надо по-русски, язык чукчей он не понимает. Чейвын немного ошибался. Учеными доказано, что собака понимает лишь небольшое число команд на том языке, на каком говорит хозяин. Понять речь ей не дано; но в интонациях голоса, ласковых, недовольных, сердитых, она разбирается отлично.
Пират сел, услышав знакомую команду. Чукча направился к стайке оленей. Он то и дело оглядывался. Пес сидел неподвижно.
Олени склонились над лунками, пробитыми в снегу, кормились ягелем. Чейвын внимательно оглядел стайку. Взгляд его остановился на стройной красавице важенке. Ба, старая знакомая! Непоседа и кокетка, каких мало. Она-то и увела оленей из табуна. Было немало способов проучить, приструнить ее, но Чейвын жалел важенку. Уж больно хороша! Мех такой белый-белый; чудесное разветвление рогов запрокинуто, лежит почти на спине; стройные ноги длинны, в вечном нервном движении.
– Ишь повадилась убегать! – строго сказал чукча красавице важенке на родном языке, останавливаясь неподалеку от стаи. Он был уверен, что олени, как и собаки, понимают человеческий язык.– И не стыдно тебе? Думаешь, легко мне при моих-то годах бегать за тобой, как мальчишке? Бесстыдница! Я так стар, что мог выйти на пенсию еще четверть века назад. И знаешь ли ты, дурочка, кого гоняешь? Лучшего оленевода всей области, победителя соцсоревнования, которому сам первый секретарь обкома переходящее Красное знамя вручил!...
Важенка – сама грация – отбежала чуть в сторону; Чейвын подумал, что это на нее подействовал столь значительный последний аргумент. Он поднял руки и хлопнул ладонями. Стая, как по команде, бросилась бежать к табуну.
Чейвын оглянулся. Пират сидел на прежнем месте. Он делал то, что ему было приказано, и не бросился догонять бегущих оленей. Такое послушание очень понравилось пастуху.
– Ити ко мне, сопака! – позвал бригадир. Пират подбежал к человеку.
Чейвын поехал дальше. Пират вдруг сильно натянул поводок, и чукча легко заскользил на камусных лыжах следом за собакой. В овражке, заросшем цепким ерником, перепорхнула стая каменных куропаток.
– Ай-яй!...– воскликнул пастух.
Удивило его не то, что пес почуял птиц на довольно большом расстоянии, а внезапно пришедшая в голову мысль... Он потрепал рукавицей по загривку, успокоил собаку. И отдал команду:
– Вперет! Посел!
Пират потянул за собою пастуха. От радости чукча даже песню запел на родном языке. Пел он про то, что видел и чувствовал сейчас:
– Блестит яркое солнышко на обледенелых стволах деревьев и оленьих рогах. Старый Чейвын едет в табун. Ему трудно ходить на лыжах, по ночам у него очень болят ноги. Теперь знатному оленеводу области будет помогать собака. Она начнет возить Чейвына. Как ловко придумал известный бригадир и орденоносец! – так о себе в третьем лице пел пастух словами корреспондента облает-ной газеты, написавшего о Чейвыне большую хвалебную статью.
– Стой, сопака,– приказал чукча.– Сити стесь.
Он заметил старого оленя, кормившегося на таежной поляне.
Чейвын снял с плеча маут, осторожно подошел метров за десять к животному. Ремень, щелкнув в воздухе, поймал оленя. Тот не оказал никакого сопротивления, спокойно позволил пастуху приблизиться к нему.
«Старый олешек, совсем старый олешек,– сокрушенно качая головою, подумал Чейвын.– Вдруг возьмешь да помрешь? Убыток совхозу. Я не могу допустить, чтобы родной совхоз нес убытки».
И пастух пометил старого оленя к выбраковке. Пират потащил пастуха дальше. Чтобы собаке было удобнее, Чейвын перехлестнул ремень вокруг ее груди. На подъемах он помогал Пирату, двигался сам.
Неподалеку от табуна к лиственнице был привязан племенной бык. Это Чейвын несколько дней назад его здесь привязал. У быка была повреждена и вспухла гнойными нарывами нога. Чукча подходил к животному с волнением. Пошла ли на убыль болезнь?
Больной олень шарахнулся от человека, волоча обезображенную нарывами заднюю ногу. Нарывы вспухли еще больше. Животное надо было забить.
Чейвын притянул веревку, поймал быка. Вытащил нож и с коротким взмахом по рукоять всадил лезвие в ложбинку груди. Тотчас выдернул, отбежал. Олень подкинул задом и упал на согнутые передние ноги. Из груди упругим фонтаном струилась кровь. От лужицы, натекшей в утоптанный снег, поднимался парок. Задние ноги животного начали выделывать пьяные кренделя, и вскоре бык завалился на бок. На полузакрытые глаза его натекла матовая пленка. В конце дежурства Чейвын освежует оленя, отделит от туши негодную для пищи больную ногу, а туловище привезет к чуму. Нюргуяна приготовит из парного мяса такое блюдо, что пальчики оближешь. Мяса северные люди едят очень много, раза в три больше европейцев, таньги больше на хлеб налегают.
А пока Чейвын вспорол живот оленя, оголив по локоть руку, достал большую скользкую печень. И принялся уплетать ее за обе щеки. Русские приходят чуть ли не в ужас, видя, как чукчи едят сырую оленью печень. И невдомек бледнолицым, что ходит еще Чейвын по тайге, пребывает в добром здравии только благодаря сырой печени, которую ест уже восемь десятилетий. Пастух бросил собаке требухи, приказал:
– Сити стесь! Сити!
Вымыл снегом руки, отер губы и пошел в табун. Там пастух будет находиться долгое время: если и теперь Пират не нарушит приказа хозяина, возбужденный близостью стада, не побежит к нему, то можно смело оставлять собаку в бригаде. Она не обременит пастухов лишними хлопотами.
Табун пасся на той стороне долины, часто облепив склон громадной сопки. Скрещивающиеся рога рождали бесконечный костяной звук. Словно кто-то шел по каменистой тропке и сыпал из дырявого мешка пересохшие горошины. Олени копытили лунки, добирались до мха. Частые серебристые облачка снежной пыли скрывали животных.
Чейвын не спеша начал обход. Уже подросли, вошли в тело молодые оленята, родившиеся весною. Окрепли, закостенели их копытца. Научились сами копытить лунки. По-юношески острые глаза чукчи приметили рослого быка-кастрата. Обычно такие быки медлительны, ленивы, а этот – сущий бес! Не пройдет и часа, чтобы не затеял со своими собратьями драку. Одной важенке выбил рогами глаз, другой пропорол бок, а вчера передними копытами отправил на тот свет молодого бычка. Хватит! Терпение пастуха лопнуло.
Чейвын вклинился в табун, стараясь не делать резких движений, чтобы не напугать оленей. Он выгнал быка-хулигана из стада на таежную полянку, там поймал его маутом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14