Юлий Буркин
Рок-н-ролл мёртв


Буркин Юлий
Рок-н-ролл мёртв

Юлий БУРКИН
РОК-Н-РОЛЛ МЕРТВ
"В воскресный день, 19 августа, в Ленинграде хоронили
Виктора Цоя.
По просьбе его близких поклонники музыканта (сколько
сотен их было?) пришли на кладбище уже после погребения.
/.../
В Ленинграде, не прекращаясь, шел дождь".
Газета "Экран и сцена" N_34 от 23 августа 90 г.
"Его нет. А на кладбище - что... Один из рассказов о
жизни рока гласит: Майк отказался идти на похороны Саши
Башлачева. Его уговаривали, убеждали, недоумевали. Он же
ответил, что таких, как он и Саша, не хоронить надо, а
выбрасывать на помойку.
/.../
Майку Науменко было 36 лет".
Газета "Культура" N_2 от 21 сентября 91 г.
От песен Игоря Талькова нам теперь не откреститься. И
тот подонок, что выстрелил в его сердце, тоже останется в
истории. Как человек, убивший сказавшего высокие слова о
России".
"Российская газета" N_209 (255) от 9 октября 91 г.
В отличие от приведенных выше газетных выдержек, весь нижеследующий текст является чистейшей воды вымыслом. Совпадение каких-либо ситуаций или имен - случайно.
Ненависть и отчаяние творца, когда он нам
о них рассказывает, всегда окрашены чем-то
похожим на любовь.
Рей Бредбери
"ДРЕБЕЗГИ"
Скопище возле входа в концертный зал гостиницы "Россия" было видно издалека. Человек двести подростков. И непонятно, то ли они там дерутся, то ли - наоборот. Менты - только делают вид, что порядок наводят. А, собственно, кому он тут нужен - порядок?
Пытаться пробиться к двери, выйдя из "Жигулей" - бесполезно. И я медленно двинул машину прямо на толпу. Вот тут так - сразу подскочил ушастый сержантик: "Я вас оштрафую, это вам не проезжая часть..." Я сунул ему под нос через окно дверцы свое журналистское удостоверение; да только не подействовало. Что ему моя корочка? Это б раньше он испугался. Еще бы честь отдал. А нынче - демократия... И имя мое - Николай Крот - ему ни о чем не говорит. Вот эти - возле дверей, они бы точно описались от счастья, что с самим КРОТОМ рядом стоят - с отцом-родителем "Дребезгов"!.. А сержантик - темный, ему - что Крот, что бурундук... Ну, да, пока я с ним разбирался, "Жигуленок" мой продрался-таки потихоньку через толпу. Сержантика куда-то затискали, а я вдоль стенки пролез-таки к двери и пнул ее пару раз.
Хорошо, швейцар сегодня - дед по кличке "Буденный" (за усы прозвали). Он меня знает: даже дергаться не стал - сразу открыл и впустил. "Молодец, Буденный, - говорю я ему со сталинским акцентом, - благодарность выражаю вам: от себя лично и от всего советского народа." И пошел в валютный бар. Слава богу, мелочишка есть. А где еще сейчас "Дребезгов" искать? Или там, или уж нигде.
И точно. Один, во всяком случае - там. Барабанщик - Костя Кленов. С двумя неграми пытается контакт наладить. Он славный - Костя. Только дурак. Но - барабанщику положено.
Взял я стакан виски, подсел к Клену за столик, а на негров так глянул, что они слиняли сразу. Клен мне обрадовался. "Привет, - говорит, Крот Коля" (так они меня всегда стебают).
- Привет, - говорю и я. - Что у вас тут новенького?
И тут он сразу, сходу, паразит, даже отдышаться не дал, мне и выдал:
- Ром колется.
- В смысле? - спрашиваю.
- В смысле - наркотики колет. На иглу сел, в смысле. Ширяется, в смысле, во всю. Как тебе понятнее?
Я прямо так и ошалел.
- Ну вы даете, - говорю. - А ты не врешь? И вообще, откуда ты знаешь-то?
- Коль, я же не с Луны свалился. Я, слава богу, нагляделся на них. Дерганый стал, репетиции срывает. Да у него на руке - следы. Свежие.
- Ох, и уроды же вы все-таки, - обозлился я. Меня каких-то два месяца не было. Детский сад. Оставить нельзя. Это же - все, конец. Если Ром всерьез в это влез - хана. Группе, во всяком случае, точно.
- А ты поговори с ним, - советует мне Клен, как будто я сам - совсем кретин.
- Вот что, братец, - отвечаю я, на часы глядя, - пора тебе на сцену... "Встань пораньше, встань пораньше..." И в руки палочки кленовые возьми.
Он и вправду заторопился. Напоследок сказал еще: "А ширево ему Тоша таскает. Точно тебе говорю".
Тоша, значит. Комсомолец долбаный. Я еще пару минут посидел за столиком, пока зло не остыло. А потом тоже пошел. Только не в зал, а в осветительскую. Оттуда мне смотреть больше нравится.
Из черной ямы внизу было слышно, как кипит зал. Уже минут пять, как пора было начинать. Одно из двух: или что-то случилось, или Ром пустил в ход свой старый испытанный трюк - ждет, когда поддатая, в основном, толпа, хорошенько обозлится. Тогда с ней работать легче.
Вот, кто-то не выдерживает - раздается робкий свист. И тут же, как с цепи - шквал звуков. Топот, хлопки и крики сливаются в единую плотную массу. "Ро-ма, Ро-ма!" - скандирует зал в ритме несущегося поезда.
Минута, две... И вот ритм подхватывает невидимый Костин барабан, такой мощности, что кажется, будто на грудь положили пуховую подушку и с размаху бьют по ней кулаком. Вот, сохраняя тот же ритмический рисунок, врывается бас-гитара Жени Мейко (мы зовем его "Джим"). Он терзает бедный инструмент, заставляя его рычать аккордами.
"Ро-ма, Ро-ма!" - продолжает скандировать зал, и создается впечатление, что толпа поет какую-то дикую песню. Вдруг, ослепительно-тонкий луч - ярко-зеленый и упругий, как стальная струна, луч лазера пронзает тьму под потолком. Еще один - красный, еще - синий, желтый, фиолетовый, снова зеленый - они протянулись со всех сторон, перекрещиваясь, переплетаясь в фантастическую небесную паутину. Но они ничего не освещают; кажется, внизу от них стало еще темней.
В это время на сцене загораются факелы, и в их тусклом свете на заднем плане вырисовываются огромные, раскачивающиеся вперед-назад на мощных цепях, качели, а на них - кленова чудовищная ударная установка (я всегда знал, что он - придурок, а не знал бы, мне, чтобы все стало ясно, хватило бы одного взгляда на эту гору барабанов). Под качелями - дубовый крест, как будто перенесенный сюда прямо с Голгофы. По краям сцены спиной к залу - двое затянутых в черную кожу. Слева - Джим с гитарой наперевес; справа - клавишник Эдик (по прозвищу "Смур"). Синтезатор уже включился в общую вакханалию и изрыгает в толпу потоки звуков, напоминающих рев реактивного лайнера на подходе к звуковому барьеру.
Но вот, кажется, "увертюра" близится к концу, и тогда крест медленно со скрипом поворачивается на сто восемьдесят градусов. К моменту, когда становится видно, что на обратной его стороне распят человек в белой набедренной повязке, через всю эту (ритмичную, правда) какофонию все явственней прорастают торжественные и светлые аккорды католической мессы. И остается она одна, но звучащая все в том же бешеном ритме. Под крестом от брошенного Джимом факела разгорается костер (я-то знаю, что это кинотрюк, но все равно - эффектно). Пламя быстро набирает силу. Внезапно с центра потолка в зал падает ослепительно яркая звезда, а крест, одновременно с этим, как бы пережженный у основания пламенем костра, рушится вниз. Но "распятый" успевает упасть чуть раньше и, рискуя быть придавленным, кубарем выкатывается на авансцену. Крест с грохотом ударяется об пол, а новоявленный Мессия - Роман Хмелик, фронтмен группы уже стоит на краю подмостков, в одной руке сжимая микрофон, другой указывая на еще падающую звезду.
Последний аккорд затихает и в образовавшемся звуковом вакууме раздается его пронзительный крик: "Эй, ты!!!"
Ударник, бас и клавиши вновь заводят хлесткий напряженный хард, а Ром с интонациями безумного прорицателя, до истеричности самозабвенно, продолжает свой гимн всеотрицания, гимн "Дребезгов":
"Эй ты!
Что ты уставился?!
Или не видел как падают звезды?
Или ты загадал желание
Самое заветное, чтобы - хоть лопни?!
Эй ты!
Чему тебя учили?
Ведь это все - оптический обман!
Звезды не сходят со своих орбит...
Все у нас, сплошь - оптический обман!
Эй ты!
Тебе что - нравится вся эта гниль:
Коммунисты, демократы, онанисты, бюрократы?!
Или ты станешь одним из них,
Чтобы ребенок внутри тебя умер?
Так вдребезги,
вдребезги,
вдребезги...
Вдребезги проклятый мир!!!
Вместе мы - монстры, мы - сверхчеловеки,
Вдребезги проклятый мир!!!"
В упоении Ром, как заведенный, мечется по сцене. Вдруг светящаяся разноцветная паутина под потолком, как бы прогнувшись, стремительно падает вниз. Это лучи, направленные раньше параллельно полу, теперь становятся градусов в сорок пять под углом к нему и начинают в такт музыке мигать и носиться в зале по причудливым траекториям.
В этот момент Ром бросает микрофон и, схватив со специальной подставки гитару, начинает свой сольный пятнадцатиминутный проигрыш. Не люблю металл, но Ром тут, действительно, виртуоз.
Зал внизу беснуется в упоении.
Начав с темы и импровизируя, Роман все более усложняет ее, как бы выстраивая на простом фундаменте фантасмагорический ажурный замок.
Но вот он снова рванулся к стойке с микрофоном и, не прекращая работать пальцами, продолжает:
"Эй ты!
Сольем нашу злость в сверхупругий сплав!
Заставим звезды сломать орбиты,
Пусть все потом катится в тартарары...
Но мы-то увидим свой звездный час!
Так вдребезги,
вдребезги,
вдребезги...
Вдребезги проклятый мир!!!
Ты ведь не трус, как я погляжу...
Вдребезги проклятый мир!!!
Тут, стоявший на протяжении всего происходящего к залу спиной, Джим вдруг поворачивается в пол-оборота, и на его правой руке обнаруживается черная повязка с белой свастикой. Он направляет гриф своего "баса", как ствол автомата, в сторону синтезатора. "Вдребезги!" - кричит Ром. Камнепадом прокатывается по залу звук автоматной очереди, и Эдик-Смур, метра на полтора отброшенный в сторону, падает навзничь. "Вдребезги!" кричит Ром, и Джим "бьет" по кленовым качелям. Одна из цепей рвется, и на сцену, и даже в зал с грохотом сыпятся барабаны. Спектакль отменный. Уважаю. На подростков, конечно, рассчитано, но все-таки...
"Вдре..." - но тут и самого Рома настигает гитара Джима. Наступает зловещая тишина. Джим, осклабившись, поворачивается и направляет гриф в серую массу под сценой. Взвинченная до полусумасшествия, окончательно уверовавшая в убийственную силу его гитары, толпа шумно вздыхает. Передние ряды прячутся за спинки кресел.
Эта пантомима длится около минуты: "ствол" из стороны в сторону блуждает по залу, вызывая там и тут истеричные выкрики. Но вот, наконец, он поднимается и долгой очередью бьет по прожекторам под потолком. Свет гаснет.
Две или три минуты все в оцепенении. Загорается тусклый огонек. На сцене уже никого нет. Первое отделение шоу - закончилось. Публика не сразу приходит в себя. А я выскальзываю из своего убежища и знакомыми переходами топаю в гримерку.
Ром полуголый валялся в кресле и курил. Глаза его были открыты, но взгляд - такой, что, казалось, он ничего не видит. Зрачки чисто механически следили за рыскающим туда-сюда пропеллером настольного вентилятора.
Я взял стул и, поставив его напортив, сел. Ром повернул коротко остриженную голову в мою сторону, и в лице его появилась крупица осмысленности.
- А, - сказал он и снова вперился в вентилятор.
- Ага! - сразу обозлился я и выключил последний. - Это называется "радостная встреча старого друга, после долгой с оным разлуки".
- Ну привет, - отозвался он, снова обернувшись ко мне, - как дела?
А я не мог оторвать глаз от его руки. Голой исколотой руки. И я решил взять его на понт:
- У меня-то - ништяк. А вот ты ответь: сколько Тоше платишь? - и ткнул его пальцем в запястье.
Его реакцией я был несколько обескуражен. Он даже не удивился моему вопросу. Ответил, будто так и надо:
- Ни копейки. Даром дает. Заботится.
- И давно это началось?
- Месяца четыре.
- Почему же я раньше ничего не замечал?
- Ну, наверное, это не сразу заметно становится.
И тут я понял, отчего он так спокоен. Отчего не застебался, не стал юлить. Ему просто на все наплевать. И мне стало страшно. Ведь, если честно, я люблю его. И его, и остальных. В какой-то степени, я им - как отец. Хотя мы и одного возраста. И я положил руку ему на плечо. И я спросил:
- Что случилось, Ром?
Он потушил сигарету и, не глядя на меня, после долгой паузы ответил:
- Понимаешь, я чувствую себя мертвецом.
- Не понимаю.
Он вышел из оцепенения, снова глянул на меня и усмехнулся:
- Б.Г. слушать надо. "Рок-н-ролл мертв, а я - еще нет." Он - еще нет. А я - уже да.
- Ты достал меня своей меланхолией. В чем дело?
- Пойми, Крот Коля, я никогда ничем, кроме музыки не занимался. Я ничего больше не люблю. Я ничего больше не умею. Все - в лом. И вдруг понял: то, что я делаю сейчас - шелуха. Балаган.
- Но ведь ты всегда хотел что-то сказать.
- А сказать-то нечего. До сегодняшнего мы доползли постепенно. Но я не могу просто петь, просто кривляться. А им ничего и не надо. Боб - и тот в дерьме, никому не нужен. Им никто не нужен.
- А ты - нужен. Посмотри - полный зал!
- Это от того, что я - оборотень. Перевертыш. Я вычислил, ЧТО покатит, и корчусь, как Буратино. Но мне уже нечего сказать. Я умер... И еще: мне иногда кажется, что во мне КТО-ТО СИДИТ. Кто-то чужой...
Я перебил его (тогда я не придал особого значения этой его последней фразе):
- Ром, ей-богу, это пройдет. Сам я уже прокатил через это. И мне было намного хуже. Ты же знаешь, как я ушел.
- А как ты ушел? Классно ты ушел. Ты умней меня. Ты понял, что музыка - гиблое дело, вот и притащил меня на свое место. А сам стал крутым.
- Да уж, круче некуда. А ведь я с Кленом и Джимом еще в школе все начинал. И они смотрели мне в рот. Мы репетировали по подвалам, по каким-то стремным ДК. А потом я служил в армии, "закосить" не вышло. Но не поумнел и, вернувшись, снова принялся за старое. И не было никакого просвета - ты же помнишь те времена. Помнишь дядю Севу? Это ведь, по-моему, уже при тебе было.
- Да, - кивнул Ром и на лице его появилась чуть ли не мечтательная улыбка. И мы на минутку замолчали, вспоминая, наверное, одно и то же. "Дядя Сева" - так мы прозвали инструктора "по идеологии" горкома партии Севостьянова А.А. Этот степенный солидный папик с умными глазами и потными руками вызывал нас "на прием" в четверг каждой недели и по-престольному гыкая (это когда "г" звучит почти как "х"), глаголил: "Ну что, граждане рокеры, долго ли еще будете порочить советскую молодежь в собственном, понимаете, лице? Будить подавленные нашим коммунистическим, понимаете, воспитанием звериные инстинкты? Проводить чуждую идеологию?" И так он это говорил, что сразу было ясно: переубеждать его не надо. Он и сам прекрасно все просекает. Но он - выполняет свой долг. "Гражданский". И мы тоже все понимали. И такое у нас было взаимопонимание, что даже злости не было. Вот только периодически нас - то одного, то другого - гнали с работы или из института, или из комсомола, или еще откуда-нибудь. Это когда от дяди Севы приходила очередная телега. А потом все стало проще: потом нас уже неоткуда гнать...
Я очнулся от воспоминаний первый:
- Но вдруг времена стали меняться: вылезла "Машина", потом "Аквариум", а где-то в 87-м - уже кого только не было. И - все двери открыты. Рок - в фаворе. На экранах - "Асса". А я - выдохся. Я слишком привык быть в андеграунде. Вот тогда-то я и нашел тебя и притащил в команду. И наблюдал, как без меня вы сразу поперли вверх, словно балласт сбросили. А меня всего ломало: я хотел быть с вами, я хотел играть. Как мне было больно... Но "эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки..." Я и был - та севшая батарейка.
Ром глядел на меня, не скрывая удивления:
- А ты не врешь?
- Зачем я тебе буду врать?
- А на вид-то ты всегда был - законченный мажор.
- А что мне оставалось делать: не можешь летать, умей хоть ползать. Чем я с успехом и занимаюсь.
- Но ведь у тебя в газете мазь круто пошла...
- Ты просто не в курсе. Я целый год маялся по редакциям. Ты понимаешь, мы ведь жили в своем замкнутом мирке. Что я знал? Немного общагу, немного - казарму, а, в основном-то, - флэты, тусовки... Кому это все надо? И везде мне давали "от ворот поворот". Да и самого меня, кроме музыки, не интересовало ничего. Но я не ныл, как ты, я искал выход. И я нашел его. Я - с вами, я вновь нужен вам. Меня читают. Я не сдаюсь. Кроме того, у меня есть Ленка; она не бросила меня в самые трудные времена. А сейчас у меня есть еще дочь...
Ром уставился на меня:
- Елки! Что же ты молчал?!
- А зачем, по-твоему я уезжал? Она очень плохо переносила последний месяц. Вот я и увез ее к матери. Потом - роды. Потом - надо было хоть немного помочь...
- Как назвал?
- Ленка назвала Настасьей.
- "Ленка назвала", - передразнил он. - Ладно уж, не темни, я прекрасно знаю, что у вас с Настей было до твоей женитьбы. Мне-то на все это наплевать, а вот ей будет приятно, что ты так назвал дочку.
Тут он взял меня за запястье и глянул на часы:
- Слушай, мы с тобой заболтались, а через минуту я должен быть на сцене. Я подумаю над тем, что ты мне сказал.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Рок-н-ролл мёртв'


1 2