Ванда чувствует его запах, аромат сандала и соленой воды. Она медленно притягивает его к себе. Он проводит рукой по ее одежде и ловит ладонью скрывающуюся под тканью грудь. Она слышит, как учащается его дыхание, жадно целует его и стягивает с него рубашку. Его торс смугл от крепкого загара, но все же светлее обожженных солнцем рук. Как будто солнце вытатуировало на них длинные перчатки. Ванда целует его ладони, руки, грудь. Осторожно, чтобы не раскачать гондолу, он расстегивает молнию ее летнего платья и стягивает его с плеч. Он наклоняет ее бокал, капля шампанского падает и скатывается в вырез, он слизывает игристую нить в ложбинке ее груди. Он целует ее ногу с внутренней стороны. Все выше и выше.
– Guarda, Mamma! Мама, посмотри (ит.).
– раздается крик над ними.
Детская голова высовывается из окна над каналом, и ребенок, как завороженный, смотрит на ягодицы Примо, светящиеся в ярком лунном свете, как японский фонарик. В окне появляется вторая голова.
– Maiali! Ande a far ste porcarie a casa vostra! Свиньи, занимайтесь своим свинством у себя дома! (ит.)
– по-венециански ругается она.
– Cretina! Идиотка (ит.).
– шепчет Примо.
Не успевает он надеть штаны, а Ванда застегнуть платье, как мама опрокидывает из окна ведро воды. Видя, что водопад рушится прямо на него, Примо пытается увернуться. Вместе с Вандой он скатывается вправо, гондола теряет равновесие. Лед из ведерка высыпается, бутылка катится по дну, Ванда крепко цепляется за плюшевое сиденье. Примо пытается отвязать гондолу, он отталкивает и дергает швартовы, но узел не поддается. Его словно заколдовали, будто веревка намертво прилипла к причальному столбу.
– Porcamiseria Вот свинство (ит.).
, – вырвалось у Примо.
А ягодицы все еще светятся в ночи.
Маме в окне наверху этой сцены мало.
– Ciamo ea polizia! Позовите полицию! (ит.)
– кричит она по-венециански, и это сигнал всему каналу.
Как по команде открываются ставни. Изо всех окон в канал рвется свет. Ванда и не предполагала, что Венеция так густо заселена. Во всех этажах палаццо, piano nobile, на чердаках и мансардах, в каждом окне торчали головы и жестикулировали руки. Старик в ночном колпаке, старушки с лиловыми волосами, продавец муранского стекла с мобильным телефоном у уха, плачущие дети, девочка с пирсингом на нижней губе. И все шумели наперебой.
– Что случилось? – Есть жертвы? – Поймали? – Non ci posso credere невозможно поверить (ит.).
, не верю. – Это, случайно, не сын Бирра, гондольера? – Жаль, я поздно окно открыл! – У-у, Бирра! – Нет, это не сын Бирра, сын Бирра с косичкой. – Нет, он постригся наголо, как только волосы редеть стали. – И это на глазах у детей! – Венеция гибнет! – И конечно, ни одного полицейского, как всегда! В Венеции тебе албанец на пьяцца Сан Марко горло перережет, и никто не побеспокоится, потому что стражи порядка у нас работают до семи ноль-ноль! Это Венеция!
Голуби, и те осуждающе воркуют. Примо не удается отвязать лодку. У Ванды такое чувство, будто свет и крики растворили ее платье и она голышом, втянувшись в себя, сидит в гондоле. Она не понимает, почему Примо не может развязать узел, который сам завязал. И тут из-за угла слышится серенада. Появляется караван из шести гондол с японцами, певцом и аккомпаниатором с аккордеоном на борту; японцы изумленно смотрят на голую Ванду и на светящиеся ягодицы Примо. Проплывая мимо, они угрожающе вскинули видеокамеры, а певец запел «I did it my way» Я сделал это по-своему (англ.) (песня Фр. Синатры).
.
Они оба в гондоле, певец запевает «funiculi-funicula», «Mamma», «Santa Lucia», японцы снимают, из-под моста выходит следующий караван поющих гондол, за ним еще один, и весь канал заполняется гондолами так, что из-за них уже не видно воды, и все поют неслаженным хором. Ciao-Venezia-ciao-Venezia-ciao– Venezia – ciao-ciao-ciao-ciao, Il ballo del quaquaqua, Non, je ne regrette rien, Nel blu, Marina-marina-marina, Rosamunde, Gondola-gondola-gondoli. Японцы хлопают, а Примо так и не может развязать узел.
Звонит телефон.
Ванда ощупала кровать радом с собой. Наконец между подушками она нашла аппарат.
– Pronto?
– Stellamia, дочурка, я сегодня был у Лизи на виа Винченцо Беллини, помнишь его, старого кавалера Лизи, Джузеппе Лизи, ему сейчас за девяносто, он продает все от сглаза: черепа, восковые свечи, хрустальные шары, ароматные палочки и прочее. Ясновидящие и прорицатели со всей Кампаньи приезжают к нему. Он посоветовал мне послать в Венецию pazzariello чокнутый (ит.).
. Помнишь? Тогда тебе было лет шесть! Мы еще стояли в очереди за мясом на виа Тассо за телятиной для мамы, и этот ненормальный вбежал в магазин и начал стучать тростью по всем углам. Ты помнишь? А за ним – барабанщик. Бам-бам. Он бил в такт постукиваний этого ненормального. Боже мой, ты тогда заплакала. Так испугалась, что мертвой хваткой вцепилась в мою штанину. Как же ты испугалась! Такой стресс, что мне потребовался целый час и несколько порций мороженого, чтобы тебя успокоить. И ты смотрела на меня своими большими глазами, пока я рассказывал тебе, что это старый неаполитанский ритуал! По изгнанию духов.
– Папа, – сказала Ванда так нежно, как только могла, – извини, что перебиваю, но я только проснулась, мне снился плохой сон, и я еще не в себе.
– Amore! милая (ит.).
– Голос отца сразу изменился.
Ванда услышала утверждение о том, что в Венеции – посреди воды! – хорошего сна вообще быть не может.
– Я перезвоню тебе попозже, папа. Для начала я должна проснуться.
Ванда откинулась на подушку. В комнате еще пахло благовонием. Вернувшись с сеанса у мага Александра, она незамедлительно последовала его совету и зажгла палочку, представляя себе, как было сказано, Палаццо Дарио и свое имя на синем море. Видимо, ароматная палочка была рассчитана на целую вечность, через четверть часа она прогорела всего на одну треть, и у Ванды слегка заболела голова. В детстве она часто падала в обморок на воскресной службе от запаха ладана. Она легла на кровать и очень быстро заснула, пролетая над Палаццо Дарио и синим морем.
Ванда ожидала большего от своего бессознательного. Его ведь всколыхнул не только сон. В первую очередь этому способствовало благовоние. Или воспоминания о ее последнем любовнике, рухнувшем к ее ногам. Это был не человек, а катастрофа. Немец. Лектор Неаполитанского университета. Всегда спрашивал, прежде чем что-либо сделать. Ничего без спроса не делал.
– Тебе не будет неприятно, если я поцелую тебя в сосок? – шептал он, и ему нужно было ответить. – Ничего, если я поцелую тебя в пупочек?
«Ничего, если это меня достало?!» – думала Ванда.
Когда годом раньше она приезжала в Венецию, он поехал с ней. Радомир, никогда не делавший тайну из своего интереса к молодым людям, проигнорировал его. Он даже ехидно обозвал его «Il Signorino» синьорик (ит.).
. У il Signorino была бородавка на лбу, на которую Ванда прежде не обращала внимания. Увидев его (любовник Ванды еще не успел и слова сказать), Радомир приказал ему удалить бородавку на лбу при помощи лазера: «Помните, молодой человек, – Le monde juge sur l'apparence» по одежке встречают (фр.).
.
Ее бородавчатый друг не был восхищен венецианской роскошью, чем по-настоящему обидел Ванду. «Стоя по колено в воде, ничего не остается, как выглядеть прекрасно», – заявил он и сам себе понравился за этот вдохновенный афоризм.
Немного воды и все. «Будто это так просто», – не согласилась Ванда. Поставь Берлин в воду, еще не значит, что он от этого похорошеет. Декор – это еще не все. Но бородавчатый друг не собирался смягчать свое отношение к Венеции. Сидя с Вандой в ресторане на всемирно известном Большом канале, – Ванда настояла, чтобы они пошли туда, – он сказал: «Черт возьми! Сказал же себе – не буду смотреть на мост Риальто», и, повернувшись спиной к упомянутому сооружению, разделил на каждого заказ в общем счете.
Ванда решила при первой же возможности утопить его во всемирно известном Большом канале.
В дверь постучали. На ответ Ванды «войдите!» в комнате показался Микель. Он затянулся воображаемым косячком.
– Нет, – сказала Ванда, – должна тебя разочаровать. Это благовоние. Мне его дал экстрасенс. Пока оно горит, мне надо воображать Палаццо Дарио на синем море.
– Это не поможет, – сказал Микель, скептически глядя на тлеющую палочку, – хочу тебе напомнить, что у меня есть еще кузен, он колдун. Я мог бы его спросить. Он, кстати, продает сумки от Прадо на виа XXIl Марцо.
– Давай сначала подождем, посмотрим, как проявится воображение, – предложила Ванда.
– Может, это как-то и любовную горячку Радомира остудит, – сказал Микель. – Его, должно быть, сглазили. Я по-другому объяснить не могу, он просто молится на этого гондольера. Когда Примо работает на трачетто у Санта Мария дель Джильо, синьор Радомир раз пять в день самое меньшее катается через канал, туда и обратно.
На ужин Мария приготовила ризотто из лягушачьих окорочков, любимого венецианского блюда Радомира.
– Лягушки потрясающе тонизируют и справляются с недугами, – говорил он. – Венецианцы и пропольщицы рисовых полей в заливных низинах Падуи только потому и выжили, что каждый день ели лягушек!
Ванда тоже любила лягушачьи лапки, только Микель воспротивился и ел спагетти с маслом.
– Венецианцы едят все, как китайцы, – буркнул он.
– О да, – со смаком сказала Мария, – особенно виноградных улиток! Да разве это жизнь была бы без rnoeche ripiere, фаршированных крабов во фритюре, да, Ванда? Знаешь, как их делают, Микель? Весной и зимой, когда у moeche панцирь мягкий и тонкий, как шелк или туман, их ловят и прямо живыми бросают во взбитое яйцо и оставляют поболтаться там на несколько часов. Они наедаются яйцом и потом тонут. Затем их обваливают в муке и жарят в масле. И едят целиком.
– Замолчи! – крикнул Микель.
– Неаполитанцы тоже едят все, – со смаком сказала Ванда. – Во время карнавала всегда готовят sanguinaccio, свиную кровь, варенную с шоколадом и специями.
– Да замолчите же! – Микель был вне себя. – Как вы себя ведете! Графиня Мария Пиа Ферри такие дегустационные подробности уж точно бы за столом запретила. И лягушачий ризотто есть бы не стала. Между прочим, она опять предлагала мне работу.
– 2 100 000 лир плюс дополнительные расходы! – вздохнул Радомир и обсосал очередную лапку. – Помоему, это перебор.
– Но я не пойду собирать прайс-листы у других экстрасенсов, – жалобно сказала Ванда.
– Спокойно, – сказал Радомир. – Я ведь не сказал, что не оплачу расходы. Я только считаю, что цена завышена.
– И, кажется, черный, – язвительно добавила Мария. – Собственно, маг не для себя снимает квартиру на Руга Джуффа, а платит какой-то семье за то, чтобы проводить там свои спиритические сеансы. Раз в неделю. Мне рассказывала Эрмлинда Бонджорно. У нее трижды была проблема с водительскими правами, и она к нему ходила.
– Слава Богу, что он там не живет, – сказала Ванда, – квартира там – просто ужас!
– Руга Джуффа превратилась в аномальный треугольник с тех пор, как он занялся там практикой, – сказала Мария. – Он сотрудничает с «Храмом Изиды», магазинчиком сувениров на углу Руга Джуффа. Посетительниц посылает туда покупать амулеты, а «Храм Изиды» своих клиентов отсылает к магу Александру. В пиццерии напротив подают пиццу «Мистерия». С того времени как он дал рекламу, туда побежали со всей Венеции. Сам же он все деньги тратит у ювелира Нардина на площади Св.Марка. Золото, серьги, цепочки. И всегда расплачивается наличными.
– Значит, он с моими деньгами тут же побежит к ювелиру? – спросил Радомир.
– А тебе не все равно? – сказала Ванда. – Главное – с тебя снимут проклятие.
– Почему это с меня? – удивился Радомир.
– Больше всего опасности подвергается владелец.
– Позвони ему, пусть зайдет.
Если бы все было так просто! Радомир ничего в этом не смыслит. Такие дела не решаются так, по телефону.
18
О том, как маг Александр трактует сны, и о том, что он узнает о роковом влиянии пресноводных рыб, посетив дом
Ванда перешла мост Понте делла Каноника и, выйдя на Ругета Сант Аполлония, столкнулась с туристической группой школьников. Ей показалось, что стадо буйволов несется на нее. Ванда вжалась в ближайшую дверь, ожидая, когда толпа детей минует ее. Радомир всегда говорил, что этот район вокруг Кампо Сан Филиппо э Джакомо и Калле делле Рассе самая низкая точка Венеции. Подсвеченная неоном западня для туристов, такая, же, как продавцы муранского стекла у каждого ресторана.
Приближающееся лето возвещало о своем приходе, окропляя ночным дождем уже по-пляжному полураздетых туристов. В Венеции смена времен года распознается не по новым краскам в кронах деревьев, а по виду приезжающих сюда туристов, как-то заметил Радомир. Летом горячее небо растапливало тела пляжных туристов, прибывавших сюда с курортов Адриатики и шлепавших под окнами домов в бикини и плавках. Весной в город стекались школьные классы, приводящие Ванду в особый ужас и переворачивающие Венецию вверх ногами. Осенью и зимой приезжали люди образованные в поисках венецианской чахоточно-истонченной натуры. Этих последних особенно не любил Радомир за то, что они совали нос во все венецианские дыры. В ноябре и феврале они чувствовали себя вольготно и, охваченные сладостным трепетом, ждали, чтобы волна меланхолии высокого класса нахлынула на них: если не моровая эпидемия, то хотя бы обычный для здешних мест туман или наводнение!
Однажды два туриста забрели в сад Ка Дарио. Немецкая парочка. Мария забыла закрыть ворота на замок. Они фотографировали источник, террасу, оконные своды. Наконец они собрались уходить, но Радомир уже успел защелкнуть кованые ворота, и немцы растерялись, не зная, что надо было одновременно нажать на замок и толкнуть дверь. Радомир спрятался за окном и тихо злорадствовал.
– Боже мой! – крикнула женщина своему мужу. – Сделай же что-нибудь! Не то нам не выйти!
Прошло несколько часов, прежде чем Радомир сжалился над несчастными.
– Туристы – лучший пример того, как следует понимать идею Блеза Паскаля о «дивертисменте», – потом объяснял он. – Как люди мечутся по миру! В вечном поиске чего-нибудь! Вечно, чтобы отвлечься друг от друга! Только немногие выдерживают собственные мысли – о самих себе, о болезнях, о смерти. Поэтому повсюду жизнь течет по принципу дивертисмента. Только не в Венеции. Многие обижаются на это. Венецию упрекают за ее спокойствие. То, что здесь нет ничего отвлекающего, провоцирует их!
Живописная цыганка в квартире мага поздоровалась с Вандой, как со старой знакомой. Маг Александр ожидал ее в гостиной.
– Вы сегодня плохо себя чувствуете, – сказал он.
– Нет, – сказала Ванда, – я просто плохо спала.
– Что произошло после того, как прогорела ароматная палочка? – поинтересовался он.
– Я заснула. И увидела сон.
– О! – сказал маг Александр. – Это следует проанализировать! Сон – это не совсем сон. Это был послеобеденный сон, физический или психический? Или спиритический?
– Спиритический? – переспросила Ванда.
– Спиритические сны – это те, в которых является умерший родственник или друг. Во время такого сна необходимо особенно сильно сконцентрироваться, потому что в них зачастую заложена важная информация на будущее. И если к вам во сне обращается какой-либо световой образ, надо быть очень внимательным.
– М-да, световой образ… не знаю, – пожала плечами Ванда.
– Психические сны, как правило, хорошо запоминаются, – продолжал Александр, – они очень яркие и трехмерные. В них тоже обозначиваются события, которые сыграют в будущем какую-то роль. Физические сны, наоборот, состоят сплошь из беспокойств, страхов и предчувствий. Зачастую в них проявляется отрицание, негативное отношение к чему-то, которое мы пытаемся скрыть в реальной жизни. Послеобеденные сны снятся обычно спустя один или пять часов после еды и отражают всего-навсего пищеварительные процессы.
– Послеобеденный сон! Конечно, это был послеобеденный сон, – сказала Ванда. – Вечером я наелась маринованных сарделек.
– Сардельки?! – вскричал экстрасенс. – Стоит мне съесть сардельки, так я всю ночь кручусь с боку на бок. Они же вообще не перевариваются! Я должен, однако, задать вам еще пару вопросов. Вам снилось то, что вы уже не раз переживали?
– Нет! – У Ванды вырвалось возмущение.
– Это сон о событии, которого вы боитесь?
– Нет, – ответила она, – уж, конечно, не боюсь.
– Какой бы сделали вывод, если бы вам довелось пережить события этого сна?
– Наверное, что в гондоле не следует…
– Там что, было что-то экстремальное? – перебил ее маг.
– Ну, можно сказать, – согласилась Ванда.
– Вам снилось то, по чему вы тоскуете? – спросил он.
– Нет, нет, правда… я… нет, – заикалась Ванда, – Мне снилось, что я в гондоле…
– Что вы можете вспомнить? – не унимался маг.
– Ну, я… я… была в гондоле…
– Эта ассоциация не случайна, – сказал Александр.
– Не знаю. Вообще-то гондолы в Венеции не бывают случайными, – с раздражением сказала Ванда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Guarda, Mamma! Мама, посмотри (ит.).
– раздается крик над ними.
Детская голова высовывается из окна над каналом, и ребенок, как завороженный, смотрит на ягодицы Примо, светящиеся в ярком лунном свете, как японский фонарик. В окне появляется вторая голова.
– Maiali! Ande a far ste porcarie a casa vostra! Свиньи, занимайтесь своим свинством у себя дома! (ит.)
– по-венециански ругается она.
– Cretina! Идиотка (ит.).
– шепчет Примо.
Не успевает он надеть штаны, а Ванда застегнуть платье, как мама опрокидывает из окна ведро воды. Видя, что водопад рушится прямо на него, Примо пытается увернуться. Вместе с Вандой он скатывается вправо, гондола теряет равновесие. Лед из ведерка высыпается, бутылка катится по дну, Ванда крепко цепляется за плюшевое сиденье. Примо пытается отвязать гондолу, он отталкивает и дергает швартовы, но узел не поддается. Его словно заколдовали, будто веревка намертво прилипла к причальному столбу.
– Porcamiseria Вот свинство (ит.).
, – вырвалось у Примо.
А ягодицы все еще светятся в ночи.
Маме в окне наверху этой сцены мало.
– Ciamo ea polizia! Позовите полицию! (ит.)
– кричит она по-венециански, и это сигнал всему каналу.
Как по команде открываются ставни. Изо всех окон в канал рвется свет. Ванда и не предполагала, что Венеция так густо заселена. Во всех этажах палаццо, piano nobile, на чердаках и мансардах, в каждом окне торчали головы и жестикулировали руки. Старик в ночном колпаке, старушки с лиловыми волосами, продавец муранского стекла с мобильным телефоном у уха, плачущие дети, девочка с пирсингом на нижней губе. И все шумели наперебой.
– Что случилось? – Есть жертвы? – Поймали? – Non ci posso credere невозможно поверить (ит.).
, не верю. – Это, случайно, не сын Бирра, гондольера? – Жаль, я поздно окно открыл! – У-у, Бирра! – Нет, это не сын Бирра, сын Бирра с косичкой. – Нет, он постригся наголо, как только волосы редеть стали. – И это на глазах у детей! – Венеция гибнет! – И конечно, ни одного полицейского, как всегда! В Венеции тебе албанец на пьяцца Сан Марко горло перережет, и никто не побеспокоится, потому что стражи порядка у нас работают до семи ноль-ноль! Это Венеция!
Голуби, и те осуждающе воркуют. Примо не удается отвязать лодку. У Ванды такое чувство, будто свет и крики растворили ее платье и она голышом, втянувшись в себя, сидит в гондоле. Она не понимает, почему Примо не может развязать узел, который сам завязал. И тут из-за угла слышится серенада. Появляется караван из шести гондол с японцами, певцом и аккомпаниатором с аккордеоном на борту; японцы изумленно смотрят на голую Ванду и на светящиеся ягодицы Примо. Проплывая мимо, они угрожающе вскинули видеокамеры, а певец запел «I did it my way» Я сделал это по-своему (англ.) (песня Фр. Синатры).
.
Они оба в гондоле, певец запевает «funiculi-funicula», «Mamma», «Santa Lucia», японцы снимают, из-под моста выходит следующий караван поющих гондол, за ним еще один, и весь канал заполняется гондолами так, что из-за них уже не видно воды, и все поют неслаженным хором. Ciao-Venezia-ciao-Venezia-ciao– Venezia – ciao-ciao-ciao-ciao, Il ballo del quaquaqua, Non, je ne regrette rien, Nel blu, Marina-marina-marina, Rosamunde, Gondola-gondola-gondoli. Японцы хлопают, а Примо так и не может развязать узел.
Звонит телефон.
Ванда ощупала кровать радом с собой. Наконец между подушками она нашла аппарат.
– Pronto?
– Stellamia, дочурка, я сегодня был у Лизи на виа Винченцо Беллини, помнишь его, старого кавалера Лизи, Джузеппе Лизи, ему сейчас за девяносто, он продает все от сглаза: черепа, восковые свечи, хрустальные шары, ароматные палочки и прочее. Ясновидящие и прорицатели со всей Кампаньи приезжают к нему. Он посоветовал мне послать в Венецию pazzariello чокнутый (ит.).
. Помнишь? Тогда тебе было лет шесть! Мы еще стояли в очереди за мясом на виа Тассо за телятиной для мамы, и этот ненормальный вбежал в магазин и начал стучать тростью по всем углам. Ты помнишь? А за ним – барабанщик. Бам-бам. Он бил в такт постукиваний этого ненормального. Боже мой, ты тогда заплакала. Так испугалась, что мертвой хваткой вцепилась в мою штанину. Как же ты испугалась! Такой стресс, что мне потребовался целый час и несколько порций мороженого, чтобы тебя успокоить. И ты смотрела на меня своими большими глазами, пока я рассказывал тебе, что это старый неаполитанский ритуал! По изгнанию духов.
– Папа, – сказала Ванда так нежно, как только могла, – извини, что перебиваю, но я только проснулась, мне снился плохой сон, и я еще не в себе.
– Amore! милая (ит.).
– Голос отца сразу изменился.
Ванда услышала утверждение о том, что в Венеции – посреди воды! – хорошего сна вообще быть не может.
– Я перезвоню тебе попозже, папа. Для начала я должна проснуться.
Ванда откинулась на подушку. В комнате еще пахло благовонием. Вернувшись с сеанса у мага Александра, она незамедлительно последовала его совету и зажгла палочку, представляя себе, как было сказано, Палаццо Дарио и свое имя на синем море. Видимо, ароматная палочка была рассчитана на целую вечность, через четверть часа она прогорела всего на одну треть, и у Ванды слегка заболела голова. В детстве она часто падала в обморок на воскресной службе от запаха ладана. Она легла на кровать и очень быстро заснула, пролетая над Палаццо Дарио и синим морем.
Ванда ожидала большего от своего бессознательного. Его ведь всколыхнул не только сон. В первую очередь этому способствовало благовоние. Или воспоминания о ее последнем любовнике, рухнувшем к ее ногам. Это был не человек, а катастрофа. Немец. Лектор Неаполитанского университета. Всегда спрашивал, прежде чем что-либо сделать. Ничего без спроса не делал.
– Тебе не будет неприятно, если я поцелую тебя в сосок? – шептал он, и ему нужно было ответить. – Ничего, если я поцелую тебя в пупочек?
«Ничего, если это меня достало?!» – думала Ванда.
Когда годом раньше она приезжала в Венецию, он поехал с ней. Радомир, никогда не делавший тайну из своего интереса к молодым людям, проигнорировал его. Он даже ехидно обозвал его «Il Signorino» синьорик (ит.).
. У il Signorino была бородавка на лбу, на которую Ванда прежде не обращала внимания. Увидев его (любовник Ванды еще не успел и слова сказать), Радомир приказал ему удалить бородавку на лбу при помощи лазера: «Помните, молодой человек, – Le monde juge sur l'apparence» по одежке встречают (фр.).
.
Ее бородавчатый друг не был восхищен венецианской роскошью, чем по-настоящему обидел Ванду. «Стоя по колено в воде, ничего не остается, как выглядеть прекрасно», – заявил он и сам себе понравился за этот вдохновенный афоризм.
Немного воды и все. «Будто это так просто», – не согласилась Ванда. Поставь Берлин в воду, еще не значит, что он от этого похорошеет. Декор – это еще не все. Но бородавчатый друг не собирался смягчать свое отношение к Венеции. Сидя с Вандой в ресторане на всемирно известном Большом канале, – Ванда настояла, чтобы они пошли туда, – он сказал: «Черт возьми! Сказал же себе – не буду смотреть на мост Риальто», и, повернувшись спиной к упомянутому сооружению, разделил на каждого заказ в общем счете.
Ванда решила при первой же возможности утопить его во всемирно известном Большом канале.
В дверь постучали. На ответ Ванды «войдите!» в комнате показался Микель. Он затянулся воображаемым косячком.
– Нет, – сказала Ванда, – должна тебя разочаровать. Это благовоние. Мне его дал экстрасенс. Пока оно горит, мне надо воображать Палаццо Дарио на синем море.
– Это не поможет, – сказал Микель, скептически глядя на тлеющую палочку, – хочу тебе напомнить, что у меня есть еще кузен, он колдун. Я мог бы его спросить. Он, кстати, продает сумки от Прадо на виа XXIl Марцо.
– Давай сначала подождем, посмотрим, как проявится воображение, – предложила Ванда.
– Может, это как-то и любовную горячку Радомира остудит, – сказал Микель. – Его, должно быть, сглазили. Я по-другому объяснить не могу, он просто молится на этого гондольера. Когда Примо работает на трачетто у Санта Мария дель Джильо, синьор Радомир раз пять в день самое меньшее катается через канал, туда и обратно.
На ужин Мария приготовила ризотто из лягушачьих окорочков, любимого венецианского блюда Радомира.
– Лягушки потрясающе тонизируют и справляются с недугами, – говорил он. – Венецианцы и пропольщицы рисовых полей в заливных низинах Падуи только потому и выжили, что каждый день ели лягушек!
Ванда тоже любила лягушачьи лапки, только Микель воспротивился и ел спагетти с маслом.
– Венецианцы едят все, как китайцы, – буркнул он.
– О да, – со смаком сказала Мария, – особенно виноградных улиток! Да разве это жизнь была бы без rnoeche ripiere, фаршированных крабов во фритюре, да, Ванда? Знаешь, как их делают, Микель? Весной и зимой, когда у moeche панцирь мягкий и тонкий, как шелк или туман, их ловят и прямо живыми бросают во взбитое яйцо и оставляют поболтаться там на несколько часов. Они наедаются яйцом и потом тонут. Затем их обваливают в муке и жарят в масле. И едят целиком.
– Замолчи! – крикнул Микель.
– Неаполитанцы тоже едят все, – со смаком сказала Ванда. – Во время карнавала всегда готовят sanguinaccio, свиную кровь, варенную с шоколадом и специями.
– Да замолчите же! – Микель был вне себя. – Как вы себя ведете! Графиня Мария Пиа Ферри такие дегустационные подробности уж точно бы за столом запретила. И лягушачий ризотто есть бы не стала. Между прочим, она опять предлагала мне работу.
– 2 100 000 лир плюс дополнительные расходы! – вздохнул Радомир и обсосал очередную лапку. – Помоему, это перебор.
– Но я не пойду собирать прайс-листы у других экстрасенсов, – жалобно сказала Ванда.
– Спокойно, – сказал Радомир. – Я ведь не сказал, что не оплачу расходы. Я только считаю, что цена завышена.
– И, кажется, черный, – язвительно добавила Мария. – Собственно, маг не для себя снимает квартиру на Руга Джуффа, а платит какой-то семье за то, чтобы проводить там свои спиритические сеансы. Раз в неделю. Мне рассказывала Эрмлинда Бонджорно. У нее трижды была проблема с водительскими правами, и она к нему ходила.
– Слава Богу, что он там не живет, – сказала Ванда, – квартира там – просто ужас!
– Руга Джуффа превратилась в аномальный треугольник с тех пор, как он занялся там практикой, – сказала Мария. – Он сотрудничает с «Храмом Изиды», магазинчиком сувениров на углу Руга Джуффа. Посетительниц посылает туда покупать амулеты, а «Храм Изиды» своих клиентов отсылает к магу Александру. В пиццерии напротив подают пиццу «Мистерия». С того времени как он дал рекламу, туда побежали со всей Венеции. Сам же он все деньги тратит у ювелира Нардина на площади Св.Марка. Золото, серьги, цепочки. И всегда расплачивается наличными.
– Значит, он с моими деньгами тут же побежит к ювелиру? – спросил Радомир.
– А тебе не все равно? – сказала Ванда. – Главное – с тебя снимут проклятие.
– Почему это с меня? – удивился Радомир.
– Больше всего опасности подвергается владелец.
– Позвони ему, пусть зайдет.
Если бы все было так просто! Радомир ничего в этом не смыслит. Такие дела не решаются так, по телефону.
18
О том, как маг Александр трактует сны, и о том, что он узнает о роковом влиянии пресноводных рыб, посетив дом
Ванда перешла мост Понте делла Каноника и, выйдя на Ругета Сант Аполлония, столкнулась с туристической группой школьников. Ей показалось, что стадо буйволов несется на нее. Ванда вжалась в ближайшую дверь, ожидая, когда толпа детей минует ее. Радомир всегда говорил, что этот район вокруг Кампо Сан Филиппо э Джакомо и Калле делле Рассе самая низкая точка Венеции. Подсвеченная неоном западня для туристов, такая, же, как продавцы муранского стекла у каждого ресторана.
Приближающееся лето возвещало о своем приходе, окропляя ночным дождем уже по-пляжному полураздетых туристов. В Венеции смена времен года распознается не по новым краскам в кронах деревьев, а по виду приезжающих сюда туристов, как-то заметил Радомир. Летом горячее небо растапливало тела пляжных туристов, прибывавших сюда с курортов Адриатики и шлепавших под окнами домов в бикини и плавках. Весной в город стекались школьные классы, приводящие Ванду в особый ужас и переворачивающие Венецию вверх ногами. Осенью и зимой приезжали люди образованные в поисках венецианской чахоточно-истонченной натуры. Этих последних особенно не любил Радомир за то, что они совали нос во все венецианские дыры. В ноябре и феврале они чувствовали себя вольготно и, охваченные сладостным трепетом, ждали, чтобы волна меланхолии высокого класса нахлынула на них: если не моровая эпидемия, то хотя бы обычный для здешних мест туман или наводнение!
Однажды два туриста забрели в сад Ка Дарио. Немецкая парочка. Мария забыла закрыть ворота на замок. Они фотографировали источник, террасу, оконные своды. Наконец они собрались уходить, но Радомир уже успел защелкнуть кованые ворота, и немцы растерялись, не зная, что надо было одновременно нажать на замок и толкнуть дверь. Радомир спрятался за окном и тихо злорадствовал.
– Боже мой! – крикнула женщина своему мужу. – Сделай же что-нибудь! Не то нам не выйти!
Прошло несколько часов, прежде чем Радомир сжалился над несчастными.
– Туристы – лучший пример того, как следует понимать идею Блеза Паскаля о «дивертисменте», – потом объяснял он. – Как люди мечутся по миру! В вечном поиске чего-нибудь! Вечно, чтобы отвлечься друг от друга! Только немногие выдерживают собственные мысли – о самих себе, о болезнях, о смерти. Поэтому повсюду жизнь течет по принципу дивертисмента. Только не в Венеции. Многие обижаются на это. Венецию упрекают за ее спокойствие. То, что здесь нет ничего отвлекающего, провоцирует их!
Живописная цыганка в квартире мага поздоровалась с Вандой, как со старой знакомой. Маг Александр ожидал ее в гостиной.
– Вы сегодня плохо себя чувствуете, – сказал он.
– Нет, – сказала Ванда, – я просто плохо спала.
– Что произошло после того, как прогорела ароматная палочка? – поинтересовался он.
– Я заснула. И увидела сон.
– О! – сказал маг Александр. – Это следует проанализировать! Сон – это не совсем сон. Это был послеобеденный сон, физический или психический? Или спиритический?
– Спиритический? – переспросила Ванда.
– Спиритические сны – это те, в которых является умерший родственник или друг. Во время такого сна необходимо особенно сильно сконцентрироваться, потому что в них зачастую заложена важная информация на будущее. И если к вам во сне обращается какой-либо световой образ, надо быть очень внимательным.
– М-да, световой образ… не знаю, – пожала плечами Ванда.
– Психические сны, как правило, хорошо запоминаются, – продолжал Александр, – они очень яркие и трехмерные. В них тоже обозначиваются события, которые сыграют в будущем какую-то роль. Физические сны, наоборот, состоят сплошь из беспокойств, страхов и предчувствий. Зачастую в них проявляется отрицание, негативное отношение к чему-то, которое мы пытаемся скрыть в реальной жизни. Послеобеденные сны снятся обычно спустя один или пять часов после еды и отражают всего-навсего пищеварительные процессы.
– Послеобеденный сон! Конечно, это был послеобеденный сон, – сказала Ванда. – Вечером я наелась маринованных сарделек.
– Сардельки?! – вскричал экстрасенс. – Стоит мне съесть сардельки, так я всю ночь кручусь с боку на бок. Они же вообще не перевариваются! Я должен, однако, задать вам еще пару вопросов. Вам снилось то, что вы уже не раз переживали?
– Нет! – У Ванды вырвалось возмущение.
– Это сон о событии, которого вы боитесь?
– Нет, – ответила она, – уж, конечно, не боюсь.
– Какой бы сделали вывод, если бы вам довелось пережить события этого сна?
– Наверное, что в гондоле не следует…
– Там что, было что-то экстремальное? – перебил ее маг.
– Ну, можно сказать, – согласилась Ванда.
– Вам снилось то, по чему вы тоскуете? – спросил он.
– Нет, нет, правда… я… нет, – заикалась Ванда, – Мне снилось, что я в гондоле…
– Что вы можете вспомнить? – не унимался маг.
– Ну, я… я… была в гондоле…
– Эта ассоциация не случайна, – сказал Александр.
– Не знаю. Вообще-то гондолы в Венеции не бывают случайными, – с раздражением сказала Ванда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27