Он вспомнил о Борисе и ощутил сочувствие к химзаводу.
Солнце блеснуло сквозь сизые облака, и сразу же его закрыла туча. Пошел холодный дождь. Очередь покорно мокла, накрывшись зонтиками. Шубину показалось, что дождь воняет, и он пожалел, что не взял зонтика.
Николайчик пришел в два. Он долго снимал пальто, складывал зонтик.
— Вы хорошо отдохнули? — спросил он.
— Спасибо.
— Я забыл провентилировать с вами вопрос питания, — сказал он. — На Луначарского есть приличная диетическая столовая. Но туда надо ходить до часу или после трех, потому что днем там много посетителей.
Он был очень тоскливым человеком, под стать погоде. Прошел в комнату, уселся за письменный стол, разложил на нем мятую бумажку, ту же, что пытался зачитывать утром в машине.
— Сейчас мы с вами направляемся на прием к товарищу Силантьеву. Будет чай.
— С колбасой по талонам? — спросил Шубин.
У него разболелась голова, не привык к здешним миазмам.
— Ценю юмор столичного жителя, — сказал Николайчик. — Однако снабжение по талонам для нас, провинциалов, имеет свои преимущества, так как вводит социальную справедливость. Этим ликвидированы очереди за дефицитом. Если же вы намерены шутить на эту тему у товарища Силантьева, я бы не советовал, потому что он не разделит вашего юмора. Снабжение нашего города представляет большие трудности, и товарищ Силаньтьев на своем посту сделал немало для улучшения быта наших граждан.
Произнеся такой монолог, Николайчик выдохнул с шумом воздух и уставился в окно. Шубину показалось, что его выключили.
Без стука вошла Эля. В той же кепке и кожанной куртке.
— Федор Семеныч, — обратился она к Николайчику. — Вам еще на «Французскую коммуну» надо успеть. Забыли, что ли?
— Да, — проснулся Николайчик. — И в самом деле забыл.
Он смущенно улыбнулся, и Шубин подумал, что он бывает обыкновенным и даже добрым. Николайчик долго одевался, почему-то стал открывать зонтик в крошечной прихожей, не смог пройти с ним в дверь и снова закрыл его.
Эля стояла посреди комнаты, оглядывая номер с любопытством, словно пришла к Шубину домой и хочет понять, как живет знаменитый корреспондент-международник.
— Вы машинку пишущую всегда с собой возите? — спросила она.
— Всегда.
— Чтобы когда мысль придет, ее сразу схватить, да?
— Примерно.
Николайчик захлопнул за собой дверь и громко затопал по коридору.
— Мне пора, — сообщила Эля, не трогаясь с места.
— Скажите, Эля, он всегда такой или бывает другой?
— Он вполне приличный, — сказала Эля. — Только запуганный. Его из гороно выгнали, за прогрессивность. С тех пор он боится. Я думала, что когда он квартиры дождется, перестанет боятся. А он уже привык.
Эля засмеялась.
Дверь открылась, Николайчик сунул голову внутрь. Шляпа задела за край двери и упала. Николайчик присел на корточки и спросил:
— Мы не опоздаем, Эльвира?
— Я быстро поеду, — сказала девушка. — А мы о вас говорили.
— Я знаю, — Николайчик поднялся, напялил шляпу. — Я слышал.
Они ушли, но через минуту снова заглянула Эля.
— Я его отвезу и прямо за вами! Вы пока одевайтесь.
Горисполком занимал солидный, с колоннами, трехэтажный дом, в котором, вероятно, когда-то была гимназия. Когда они шли по широкому коридору, Шубин заглянул в открытую дверь и увидел, что пространство за ней разгорожено фанерными стенками, которые не доставали до потолка. Из-за стенок стрекотали машинки и стоял гул голосов. По коридору слонялись посетители, некоторые стояли, прислонившись к стенкам, или сидели на подоконниках. Последняя дверь в коридоре была обита пластиком. Справа и слева от нее были черные застекленные таблички. Справа — «В.Г.СИЛАНТЬЕВ», слева — «В.Г.Мышечкина». Мышечкина была изображена куда более мелкими буквами.
В приемной, где по обе стороны высокого узкого окна стояли столы и за ними сидели две пожилые секретарши, Эля сдернула кепку.
— Привела, — сказала она.
— Пусть товарищ подождет, — сказала правая секретарша. — У Василия Григорьевича совещание.
— Вы сидите, — сказала Эля, — я пойду Николайчика встречу. Он всегда здесь плутает. Сколько раз был, а плутает.
Шубин уселся на мягкий стул, рядом с дверью в кабинет. Дверь была обита таким же пластиком, как и внешняя, и возле нее висела точно такая же табличка.
Секретарши на Шубина не смотрели. Из кабинета долетали обрывки фраз, разговор шел на повышенных тонах.
— У меня детей из города увозят, — басил начальственный голос. — Завтра они по Свердловску понесут.
— Ты же знаешь, Василий Григорьевич, — отвечал другой голос, тоже начальственный, но повыше. — Все это бабьи сплетни. Кирилл, подтверди.
— Опасность сильно преувеличена, Василий Григорьевич. Мы неперерывано проводим замеры. Зараженность не увеличивается.
Третий голос был совсем не начальственный. Тенор.
— Кирилл — специалист. Ему за это деньги платят.
— Кто платит? Кто платит? — рычал Василий Григорьевич. — Ты же знаешь, что они митинг назначили на завтра?
— А вот это надо пресекать, — сказал второй голос наставительно. — Ты же понимаешь, с какими это делается целями и кому это нужно?
Возникла пауза. Потом Василий Григорьевич сказал, тоном ниже.
— Хоть вонь бы убрали. У меня сейчас из Москвы один будет…
— Откуда?
— Из Москвы.
— Я имею в виду — кто его прислал?
— Нет, не думай. По линии «Знания». Международник.
— Ну и что? Знаем мы этих международников.
— Вот я и говорю: нанюхается наших амбре, вернется, и в ЦК!
— Точно международник?
— Ну что ты заладил! Точно. Позавчера по телевизору выступал.
— Когда мне телевизор смотреть? Ты Кириенку предупредил?
— Милиция без меня знает. Но я думаю… всегда лучше запретить, чем разгонять.
— Должны быть зачинщики. Надо обезглавить.
— А перестройка?
— Мы не шутить собрались.
— А я и не шучу. Мне еще тут работать. У тебя Москва есть — прикроет. А меня кто прикроет? Ты?
Была пауза. Потом невнятное бурчание отдалившихся от двери голосов. И снова, уже понятнее:
— Отправь их куда-нибудь. Это в наших общих интересах.
— Наши общие интересы — служение народу.
— Смотри, как заговорил. Место бережешь?
— А мне еще до пенсии далеко. У тебя в списке Синявская… знакомая фамилия.
— Из пединститута.
— Давно на пенсию пора. А то еврей, который на площади сидел, голодал? Помнишь, Кириенко его на пятнадцать суток?
— Борис Мелконян. Он в списке есть.
— Арменин?
— Может, и еврей.
Снова была пауза. Потом:
— Возьми свою цидулю. Не буду я связываться. Пускай митингуют.
— Ты свое место так не спасешь. Им только дай палец.
— Лучше бы об очистных побеспокоился. Вторую очередь пустил, а об очистных опять забыл.
— А что я могу? Я же пишу, звоню — а мне: давай план!
— Детей из города вывозят.
— Положение нормализуется. За ноябрь аварийных сбросов не было.
— Я могу утверждать, что принятые меры должны оказаться действенными, — произнес долго молчавший тенор.
— А у меня письмо доцента Бруни. Он меня предупреждает санитарной инспекции не верить, потому что вы в кармане у Гронского.
— Василий Григорьевич, ну кто этому Бруни верит?
В приемную быстро вошел Николайчик. В руке он мял мокрую шляпу.
— Вы здесь? Как хорошо! Меня задержали, — сказал он. — Вас еще не приняли?
Шубин не ответил. Ему жаль было, что Николайчик принес с собой шум, перекрывший голоса из кабинета.
— А что? Он занят? — Николайчик повесил шляпу на вешалку, что стояла в углу приемной. И принялся стаскивать пальто. — У него кто-то есть?
— Гронский у него, с санинспекцией, — сказала секретарша недовольно. И Шубин понял, что она тоже слушала разговор из-за двери и ей тоже жаль, что Николайчик помешал.
— Тогда мы подождем, — сказал Николайчик, усаживаясь рядом с Шубиным. — Там проблемы важные.
Он чуть склонился к Шубину и понизил голос:
— В городе напряженная экологическая обстановка. Лично Василий Григорьевич в контакте с общественностью принимает энергичные меры. Я полагаю, что товарищ Гронский докладывает ситуацию на химзаводе. Подождем, хорошо? У нас еще есть время.
Секретарша громко хмыкнула, и Шубин понял, что этим она как бы обращается именно к нему, знающему истинное положение вещей и способному оценить лживость Николайчика. А вторая вдруг сказала:
— Могли бы, Федор Семенович, и внизу раздеться. Как все люди. У вас пальто все мокрое.
— Разумеется! — Николайчик вскочил, метнулся к вешалке, хотел было снять пальто, но замер. — Нет, — сказал он твердо. — В любую минуту нас пригласят. Я в следующий раз.
Дверь кабинета отворилась, и один за другим оттуда вышли три человека. Все трое были респектабельны, все в хороших импортных костюмах, белых сорочках и при галстуках. Подобных чиновников Шубин мог представить перенесенными в московский кабинет и ничем не нарушающими столичные церемонии. Первым вышел красавец, стройный, седовласый и розовощекий. Шубин наблюдал, как они прощаются, не обращая на него внимания. Значит, это и есть санинспекция. Мягкий, с брылями, улыбчивый, будет директор химзавода Гронский, в налитой явным здоровьем, обладатель геометрически правильного пробора — Силантьев.
Силантьев, пожимая руку Гронскому, заканчивал фразу:
— У нас там воздух сказочный… тайга.
Тут он увидел поднявшегося Шубина и склонившегося вперед Николайчика. Он чуть приподнял брови и кинул взгляд на большие настенные часы, словно счел приход визитеров преждевременным. Обращение к часам убедило Силантьева, что визитеры не поспешили, а он забыл о них за важными беседами, и, не выпуская руки Гронского, он шагнул к Шубину, подтягивая Гронского за собой.
— Простите, заговорились, — сказал он и властно вложил руку Гронского в ладонь Шубина. — Спасибо, что пришли, спасибо! К нам редко залетают птицы вашего полета.
Гронский крепко сжал руку Шубина и сразу отпустил, словно обжегся.
— Как же, — сказал он, — слышал. Вы позавчера по телевизору выступали?
— Вот именно, — обрадовался Силантьев и обратился к Гронскому: — Не останешься на лекцию? Товарищ Шубин согласился выступить перед аппаратом. Через полчаса.
— Ты же знаешь, — смущенно улыбнулся Гронский и стал похож на породистую собаку, — конец месяца. Я уж не помню, когда у меня выходной был.
— Ну хорошо, мы с тобой все обсудили, ты иди, трудись. Давай родине большую химию! А вы, товарищ Шубин, заходите в кабинет. Вера Осиповна, вы не будете так любезны угостить нас чайком? А то на улице мразь и холодина. Такой климат, что поделаешь? Рады бы перенести сюда сочинские пейзажи, но это дело — отдаленного будущего. Заходи, и ты, Федор Семенович, заходи. Все в бегах и заботах?
У безостановочного Силантьева был совсем другой голос, не тот, что звучал за дверью. На октаву выше, дробней, оживленней. Подталкивая Шубина в спину, он ввел его в кабинет, где стоял обязательный стол буквой «Т» для посетителей, а в стороне длинный, по десять стульев с каждой стороны, под зеленой скатертью — стол для заседаний. Над столом висел отретушированный портрет М.С.Горбачева, а в шкафу, занимавшем всю стену, стояли тома собрания сочинений В.И.Ленина, а также размещались медали, скульптурки и вымпелы.
Силантьев был демократичен, он усадил Шубина за длинный стол, сам сел рядом, показал жестом Николайчику, где ему поместиться.
— Чай, — сказал он, живительный напиток. Вы на западе и не знаете, как его пить надо.
В приоткрытую дверь было слышно, как звенит посудой Вера Осиповна.
— Пока еще индийский есть, — доверительно сообщил Силантьев.
— Но с нового года закрываем распределитель, все товары ветеранам и в торговую сеть. Социальная справедливость. Если посетите нас в следующем году, буду угощать грузинским.
— Может, к тому времени индийского чая хватит на всех? — вставил Шубин.
— Любопытная мысль. А у вас там есть сведения? Надо расширять закупки. Наверное, вы обращали внимание, что нас, так сказать, командировочных со стажем, всегда больше всего шокирует за рубежом не то, что у них шмотки на каждом шагу. Это привычно и нас не так уж касается. А вот продовольственное изобилие! Я недавно был в Кельне. Вы бывали в Кельне?
— Приходилось.
— Заглянул я там в чайный магазинчик, как раз на против нашей гостиницы. По крайней мере, сто сортов чаю, я не преувеличиваю. И дешево, черт их побери. Я, знаете, чуть ли не половину командировочных ухлопал — всем привез. Да что деньги беречь — все равно копейки дают.
Вера Осиповна принесла чай и печенье на тарелке.
— Спасибо, — сказал Силантьев. — Живем мы скромно. Если бы заглянули в наш обыкновенный магазин, увидели бы, что у нас даже масло по талонам. Стыдно, стыдно людям в глаза смотреть. Но пока у нас нет изобилия, мы компенсируем его справедливостью. Помните, Вера Осиповна, какой я в апреле чай привез и ФРГ?
— Замечательный чай, — вздохнула Вера Осиповна.
Силантьев обернулся к Николайчику, который грел пальцы о чашку.
— Надеюсь, ты разработал программу нашему гостю? Твой долг обеспечить максимальную аудиторию — пусть люди встретятся, поговорят, послушают очевидца. Мы обязаны вести пропаганду на самом высоком уровне.
Николайчик вытащил из верхнего кармана пиджака еще более измявшуюся бумажку и вознамерился ее зачитывать, но Силантьев отмахнулся:
— Верю, верю, верю, пашешь, сил не жалеешь! Хорошие у нас местные кадры. Беречь надо, а мы не бережем. И платим недостаточно, и жилищная проблема находится в процессе решения.
— Василий Григорьевич, — сказал Николайчик, — вы обещали для нашего «Москвича» резину выделить. Помните?
— Что? Какую резину?
— Когда академик приезжал. Мы здесь сидели.
— Ну и хитрецу ты, Николайчик, ну и хитрец! Знаешь, когда подкатиться к начальству. Сделаем, завтра Нечкину позвони.
Чай был хороший, крепкий.
— Как устроились? — спросил Силантьев. — Гостиница у нас обычная, но чисто. Правда, чисто?
Шубин хотел было сказать о мыле и туалетной бумаге, но сдержался. Откуда Силантьеву взять эту проклятую туалетную бумагу?
— Чисто, — сказал Шубин. — Только вода у вас не очень.
— Что? Вода? Какая вода? — Силантьев будто выпустил секунду из себя другого человека, с начальственным голосом, настороженного и готового к борьбе. И тут же спохватился, загнав внутрь. — У нас много проблем. Много. Вот Федор Семенович как старожил помнит — какая вода у нас была! А в речке — каждый камешек! На любую глубину. Я ведь сам местный, и Плутова, так мы мальчишками вот таких сомов вытаскивали… Прогресс. Губим мы природу, на жалеем. Любую газету откроешь — что видишь? Уничтожение природы. Вот сейчас был у меня Гронский, директор нашего химзавода. Детище второй пятилетки. Вроде бы он мой друг и соратник, а с другой стороны, у нас с ним происходят большие споры. На него министерство давит — план! Нужна стране химия? Отвечаю — нужна! Но не за счет здоровья людей. Моя позиция бесспорна.
— А позиция завода? — спросил Шубин.
— В целом — конструктивная. Если будет у вас время, отвезем на очистные сооружения! В два с половиной миллиона обойдутся. Вернем воду нашей реке! Только не поддаваться панике и не прислушиваться к демагогам. Вы меня понимаете?
— Понимаю, — сказал Шубин.
— Мы от вас ничего не скрываем. Но и у меня к вам просьба, товарищ Шубин.
— Пожалуйста.
— У вас свежий взгляд. Объективный. Я вас по-товарищески прошу: если заметите или услышите что-нибудь интересное, или, скажем, тревожное — пожалуйста ко мне! Я готов в любой момент дать разъяснения. Ночью разбудите — я ваш!
Силантьев поднялся.
— Пора идти, товарищи наши уже собрались, ждут с нетерпением человека, который здоровался с госпожой Тэтчер.
Силантьев первым шагал по просторному коридору, как царь Петр вел сподвижников на строительство Петербурга. Ботинки у него были хорошо начищены. И под кованы. Уши прижаты, пробор уходил на затылок, и там волосы аккуратно и выверенно прикрывали начинающую лысинку.
На лестничной площадке курили две девицы. Они спрятали сигареты за спины. Силантьев сказал на ходу:
— Все в зал, все в зал!
Зал заседаний, некогда актовый зал гимназии, был полон. Двадцать рядов — быстро просчитал Шубин — по четырнадцать стульев. И все заняты. Девяносто процентов — женщины. Сколько же человек здесь трудится?
Некоторые начали подниматься, как перед уроком, другие принялись аплодировать.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Смерть этажом ниже'
1 2 3
Солнце блеснуло сквозь сизые облака, и сразу же его закрыла туча. Пошел холодный дождь. Очередь покорно мокла, накрывшись зонтиками. Шубину показалось, что дождь воняет, и он пожалел, что не взял зонтика.
Николайчик пришел в два. Он долго снимал пальто, складывал зонтик.
— Вы хорошо отдохнули? — спросил он.
— Спасибо.
— Я забыл провентилировать с вами вопрос питания, — сказал он. — На Луначарского есть приличная диетическая столовая. Но туда надо ходить до часу или после трех, потому что днем там много посетителей.
Он был очень тоскливым человеком, под стать погоде. Прошел в комнату, уселся за письменный стол, разложил на нем мятую бумажку, ту же, что пытался зачитывать утром в машине.
— Сейчас мы с вами направляемся на прием к товарищу Силантьеву. Будет чай.
— С колбасой по талонам? — спросил Шубин.
У него разболелась голова, не привык к здешним миазмам.
— Ценю юмор столичного жителя, — сказал Николайчик. — Однако снабжение по талонам для нас, провинциалов, имеет свои преимущества, так как вводит социальную справедливость. Этим ликвидированы очереди за дефицитом. Если же вы намерены шутить на эту тему у товарища Силантьева, я бы не советовал, потому что он не разделит вашего юмора. Снабжение нашего города представляет большие трудности, и товарищ Силаньтьев на своем посту сделал немало для улучшения быта наших граждан.
Произнеся такой монолог, Николайчик выдохнул с шумом воздух и уставился в окно. Шубину показалось, что его выключили.
Без стука вошла Эля. В той же кепке и кожанной куртке.
— Федор Семеныч, — обратился она к Николайчику. — Вам еще на «Французскую коммуну» надо успеть. Забыли, что ли?
— Да, — проснулся Николайчик. — И в самом деле забыл.
Он смущенно улыбнулся, и Шубин подумал, что он бывает обыкновенным и даже добрым. Николайчик долго одевался, почему-то стал открывать зонтик в крошечной прихожей, не смог пройти с ним в дверь и снова закрыл его.
Эля стояла посреди комнаты, оглядывая номер с любопытством, словно пришла к Шубину домой и хочет понять, как живет знаменитый корреспондент-международник.
— Вы машинку пишущую всегда с собой возите? — спросила она.
— Всегда.
— Чтобы когда мысль придет, ее сразу схватить, да?
— Примерно.
Николайчик захлопнул за собой дверь и громко затопал по коридору.
— Мне пора, — сообщила Эля, не трогаясь с места.
— Скажите, Эля, он всегда такой или бывает другой?
— Он вполне приличный, — сказала Эля. — Только запуганный. Его из гороно выгнали, за прогрессивность. С тех пор он боится. Я думала, что когда он квартиры дождется, перестанет боятся. А он уже привык.
Эля засмеялась.
Дверь открылась, Николайчик сунул голову внутрь. Шляпа задела за край двери и упала. Николайчик присел на корточки и спросил:
— Мы не опоздаем, Эльвира?
— Я быстро поеду, — сказала девушка. — А мы о вас говорили.
— Я знаю, — Николайчик поднялся, напялил шляпу. — Я слышал.
Они ушли, но через минуту снова заглянула Эля.
— Я его отвезу и прямо за вами! Вы пока одевайтесь.
Горисполком занимал солидный, с колоннами, трехэтажный дом, в котором, вероятно, когда-то была гимназия. Когда они шли по широкому коридору, Шубин заглянул в открытую дверь и увидел, что пространство за ней разгорожено фанерными стенками, которые не доставали до потолка. Из-за стенок стрекотали машинки и стоял гул голосов. По коридору слонялись посетители, некоторые стояли, прислонившись к стенкам, или сидели на подоконниках. Последняя дверь в коридоре была обита пластиком. Справа и слева от нее были черные застекленные таблички. Справа — «В.Г.СИЛАНТЬЕВ», слева — «В.Г.Мышечкина». Мышечкина была изображена куда более мелкими буквами.
В приемной, где по обе стороны высокого узкого окна стояли столы и за ними сидели две пожилые секретарши, Эля сдернула кепку.
— Привела, — сказала она.
— Пусть товарищ подождет, — сказала правая секретарша. — У Василия Григорьевича совещание.
— Вы сидите, — сказала Эля, — я пойду Николайчика встречу. Он всегда здесь плутает. Сколько раз был, а плутает.
Шубин уселся на мягкий стул, рядом с дверью в кабинет. Дверь была обита таким же пластиком, как и внешняя, и возле нее висела точно такая же табличка.
Секретарши на Шубина не смотрели. Из кабинета долетали обрывки фраз, разговор шел на повышенных тонах.
— У меня детей из города увозят, — басил начальственный голос. — Завтра они по Свердловску понесут.
— Ты же знаешь, Василий Григорьевич, — отвечал другой голос, тоже начальственный, но повыше. — Все это бабьи сплетни. Кирилл, подтверди.
— Опасность сильно преувеличена, Василий Григорьевич. Мы неперерывано проводим замеры. Зараженность не увеличивается.
Третий голос был совсем не начальственный. Тенор.
— Кирилл — специалист. Ему за это деньги платят.
— Кто платит? Кто платит? — рычал Василий Григорьевич. — Ты же знаешь, что они митинг назначили на завтра?
— А вот это надо пресекать, — сказал второй голос наставительно. — Ты же понимаешь, с какими это делается целями и кому это нужно?
Возникла пауза. Потом Василий Григорьевич сказал, тоном ниже.
— Хоть вонь бы убрали. У меня сейчас из Москвы один будет…
— Откуда?
— Из Москвы.
— Я имею в виду — кто его прислал?
— Нет, не думай. По линии «Знания». Международник.
— Ну и что? Знаем мы этих международников.
— Вот я и говорю: нанюхается наших амбре, вернется, и в ЦК!
— Точно международник?
— Ну что ты заладил! Точно. Позавчера по телевизору выступал.
— Когда мне телевизор смотреть? Ты Кириенку предупредил?
— Милиция без меня знает. Но я думаю… всегда лучше запретить, чем разгонять.
— Должны быть зачинщики. Надо обезглавить.
— А перестройка?
— Мы не шутить собрались.
— А я и не шучу. Мне еще тут работать. У тебя Москва есть — прикроет. А меня кто прикроет? Ты?
Была пауза. Потом невнятное бурчание отдалившихся от двери голосов. И снова, уже понятнее:
— Отправь их куда-нибудь. Это в наших общих интересах.
— Наши общие интересы — служение народу.
— Смотри, как заговорил. Место бережешь?
— А мне еще до пенсии далеко. У тебя в списке Синявская… знакомая фамилия.
— Из пединститута.
— Давно на пенсию пора. А то еврей, который на площади сидел, голодал? Помнишь, Кириенко его на пятнадцать суток?
— Борис Мелконян. Он в списке есть.
— Арменин?
— Может, и еврей.
Снова была пауза. Потом:
— Возьми свою цидулю. Не буду я связываться. Пускай митингуют.
— Ты свое место так не спасешь. Им только дай палец.
— Лучше бы об очистных побеспокоился. Вторую очередь пустил, а об очистных опять забыл.
— А что я могу? Я же пишу, звоню — а мне: давай план!
— Детей из города вывозят.
— Положение нормализуется. За ноябрь аварийных сбросов не было.
— Я могу утверждать, что принятые меры должны оказаться действенными, — произнес долго молчавший тенор.
— А у меня письмо доцента Бруни. Он меня предупреждает санитарной инспекции не верить, потому что вы в кармане у Гронского.
— Василий Григорьевич, ну кто этому Бруни верит?
В приемную быстро вошел Николайчик. В руке он мял мокрую шляпу.
— Вы здесь? Как хорошо! Меня задержали, — сказал он. — Вас еще не приняли?
Шубин не ответил. Ему жаль было, что Николайчик принес с собой шум, перекрывший голоса из кабинета.
— А что? Он занят? — Николайчик повесил шляпу на вешалку, что стояла в углу приемной. И принялся стаскивать пальто. — У него кто-то есть?
— Гронский у него, с санинспекцией, — сказала секретарша недовольно. И Шубин понял, что она тоже слушала разговор из-за двери и ей тоже жаль, что Николайчик помешал.
— Тогда мы подождем, — сказал Николайчик, усаживаясь рядом с Шубиным. — Там проблемы важные.
Он чуть склонился к Шубину и понизил голос:
— В городе напряженная экологическая обстановка. Лично Василий Григорьевич в контакте с общественностью принимает энергичные меры. Я полагаю, что товарищ Гронский докладывает ситуацию на химзаводе. Подождем, хорошо? У нас еще есть время.
Секретарша громко хмыкнула, и Шубин понял, что этим она как бы обращается именно к нему, знающему истинное положение вещей и способному оценить лживость Николайчика. А вторая вдруг сказала:
— Могли бы, Федор Семенович, и внизу раздеться. Как все люди. У вас пальто все мокрое.
— Разумеется! — Николайчик вскочил, метнулся к вешалке, хотел было снять пальто, но замер. — Нет, — сказал он твердо. — В любую минуту нас пригласят. Я в следующий раз.
Дверь кабинета отворилась, и один за другим оттуда вышли три человека. Все трое были респектабельны, все в хороших импортных костюмах, белых сорочках и при галстуках. Подобных чиновников Шубин мог представить перенесенными в московский кабинет и ничем не нарушающими столичные церемонии. Первым вышел красавец, стройный, седовласый и розовощекий. Шубин наблюдал, как они прощаются, не обращая на него внимания. Значит, это и есть санинспекция. Мягкий, с брылями, улыбчивый, будет директор химзавода Гронский, в налитой явным здоровьем, обладатель геометрически правильного пробора — Силантьев.
Силантьев, пожимая руку Гронскому, заканчивал фразу:
— У нас там воздух сказочный… тайга.
Тут он увидел поднявшегося Шубина и склонившегося вперед Николайчика. Он чуть приподнял брови и кинул взгляд на большие настенные часы, словно счел приход визитеров преждевременным. Обращение к часам убедило Силантьева, что визитеры не поспешили, а он забыл о них за важными беседами, и, не выпуская руки Гронского, он шагнул к Шубину, подтягивая Гронского за собой.
— Простите, заговорились, — сказал он и властно вложил руку Гронского в ладонь Шубина. — Спасибо, что пришли, спасибо! К нам редко залетают птицы вашего полета.
Гронский крепко сжал руку Шубина и сразу отпустил, словно обжегся.
— Как же, — сказал он, — слышал. Вы позавчера по телевизору выступали?
— Вот именно, — обрадовался Силантьев и обратился к Гронскому: — Не останешься на лекцию? Товарищ Шубин согласился выступить перед аппаратом. Через полчаса.
— Ты же знаешь, — смущенно улыбнулся Гронский и стал похож на породистую собаку, — конец месяца. Я уж не помню, когда у меня выходной был.
— Ну хорошо, мы с тобой все обсудили, ты иди, трудись. Давай родине большую химию! А вы, товарищ Шубин, заходите в кабинет. Вера Осиповна, вы не будете так любезны угостить нас чайком? А то на улице мразь и холодина. Такой климат, что поделаешь? Рады бы перенести сюда сочинские пейзажи, но это дело — отдаленного будущего. Заходи, и ты, Федор Семенович, заходи. Все в бегах и заботах?
У безостановочного Силантьева был совсем другой голос, не тот, что звучал за дверью. На октаву выше, дробней, оживленней. Подталкивая Шубина в спину, он ввел его в кабинет, где стоял обязательный стол буквой «Т» для посетителей, а в стороне длинный, по десять стульев с каждой стороны, под зеленой скатертью — стол для заседаний. Над столом висел отретушированный портрет М.С.Горбачева, а в шкафу, занимавшем всю стену, стояли тома собрания сочинений В.И.Ленина, а также размещались медали, скульптурки и вымпелы.
Силантьев был демократичен, он усадил Шубина за длинный стол, сам сел рядом, показал жестом Николайчику, где ему поместиться.
— Чай, — сказал он, живительный напиток. Вы на западе и не знаете, как его пить надо.
В приоткрытую дверь было слышно, как звенит посудой Вера Осиповна.
— Пока еще индийский есть, — доверительно сообщил Силантьев.
— Но с нового года закрываем распределитель, все товары ветеранам и в торговую сеть. Социальная справедливость. Если посетите нас в следующем году, буду угощать грузинским.
— Может, к тому времени индийского чая хватит на всех? — вставил Шубин.
— Любопытная мысль. А у вас там есть сведения? Надо расширять закупки. Наверное, вы обращали внимание, что нас, так сказать, командировочных со стажем, всегда больше всего шокирует за рубежом не то, что у них шмотки на каждом шагу. Это привычно и нас не так уж касается. А вот продовольственное изобилие! Я недавно был в Кельне. Вы бывали в Кельне?
— Приходилось.
— Заглянул я там в чайный магазинчик, как раз на против нашей гостиницы. По крайней мере, сто сортов чаю, я не преувеличиваю. И дешево, черт их побери. Я, знаете, чуть ли не половину командировочных ухлопал — всем привез. Да что деньги беречь — все равно копейки дают.
Вера Осиповна принесла чай и печенье на тарелке.
— Спасибо, — сказал Силантьев. — Живем мы скромно. Если бы заглянули в наш обыкновенный магазин, увидели бы, что у нас даже масло по талонам. Стыдно, стыдно людям в глаза смотреть. Но пока у нас нет изобилия, мы компенсируем его справедливостью. Помните, Вера Осиповна, какой я в апреле чай привез и ФРГ?
— Замечательный чай, — вздохнула Вера Осиповна.
Силантьев обернулся к Николайчику, который грел пальцы о чашку.
— Надеюсь, ты разработал программу нашему гостю? Твой долг обеспечить максимальную аудиторию — пусть люди встретятся, поговорят, послушают очевидца. Мы обязаны вести пропаганду на самом высоком уровне.
Николайчик вытащил из верхнего кармана пиджака еще более измявшуюся бумажку и вознамерился ее зачитывать, но Силантьев отмахнулся:
— Верю, верю, верю, пашешь, сил не жалеешь! Хорошие у нас местные кадры. Беречь надо, а мы не бережем. И платим недостаточно, и жилищная проблема находится в процессе решения.
— Василий Григорьевич, — сказал Николайчик, — вы обещали для нашего «Москвича» резину выделить. Помните?
— Что? Какую резину?
— Когда академик приезжал. Мы здесь сидели.
— Ну и хитрецу ты, Николайчик, ну и хитрец! Знаешь, когда подкатиться к начальству. Сделаем, завтра Нечкину позвони.
Чай был хороший, крепкий.
— Как устроились? — спросил Силантьев. — Гостиница у нас обычная, но чисто. Правда, чисто?
Шубин хотел было сказать о мыле и туалетной бумаге, но сдержался. Откуда Силантьеву взять эту проклятую туалетную бумагу?
— Чисто, — сказал Шубин. — Только вода у вас не очень.
— Что? Вода? Какая вода? — Силантьев будто выпустил секунду из себя другого человека, с начальственным голосом, настороженного и готового к борьбе. И тут же спохватился, загнав внутрь. — У нас много проблем. Много. Вот Федор Семенович как старожил помнит — какая вода у нас была! А в речке — каждый камешек! На любую глубину. Я ведь сам местный, и Плутова, так мы мальчишками вот таких сомов вытаскивали… Прогресс. Губим мы природу, на жалеем. Любую газету откроешь — что видишь? Уничтожение природы. Вот сейчас был у меня Гронский, директор нашего химзавода. Детище второй пятилетки. Вроде бы он мой друг и соратник, а с другой стороны, у нас с ним происходят большие споры. На него министерство давит — план! Нужна стране химия? Отвечаю — нужна! Но не за счет здоровья людей. Моя позиция бесспорна.
— А позиция завода? — спросил Шубин.
— В целом — конструктивная. Если будет у вас время, отвезем на очистные сооружения! В два с половиной миллиона обойдутся. Вернем воду нашей реке! Только не поддаваться панике и не прислушиваться к демагогам. Вы меня понимаете?
— Понимаю, — сказал Шубин.
— Мы от вас ничего не скрываем. Но и у меня к вам просьба, товарищ Шубин.
— Пожалуйста.
— У вас свежий взгляд. Объективный. Я вас по-товарищески прошу: если заметите или услышите что-нибудь интересное, или, скажем, тревожное — пожалуйста ко мне! Я готов в любой момент дать разъяснения. Ночью разбудите — я ваш!
Силантьев поднялся.
— Пора идти, товарищи наши уже собрались, ждут с нетерпением человека, который здоровался с госпожой Тэтчер.
Силантьев первым шагал по просторному коридору, как царь Петр вел сподвижников на строительство Петербурга. Ботинки у него были хорошо начищены. И под кованы. Уши прижаты, пробор уходил на затылок, и там волосы аккуратно и выверенно прикрывали начинающую лысинку.
На лестничной площадке курили две девицы. Они спрятали сигареты за спины. Силантьев сказал на ходу:
— Все в зал, все в зал!
Зал заседаний, некогда актовый зал гимназии, был полон. Двадцать рядов — быстро просчитал Шубин — по четырнадцать стульев. И все заняты. Девяносто процентов — женщины. Сколько же человек здесь трудится?
Некоторые начали подниматься, как перед уроком, другие принялись аплодировать.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Смерть этажом ниже'
1 2 3