Мы осмотрелись. Кота не было. Потом обшарили все уголки нашего корабля. Кот как сквозь землю провалился.Дядя Альберт схватился за голову.– Какая непростительная оплошность! Славка осторожно тронул его за плечо:– Да шут с ним, с котом, дядя Альберт. Пусть он остается тут. Будет ловить мышей, может, кто в дом пустит... Проживет как-нибудь...– И правда,– с упреком сказала Тонька,– тут такой ужас творится на наших глазах, люди гибнут, а вы по какому-то коту убиваетесь...– Да как вы не понимаете?! – закричал на нас дядя Альберт.– Кот сейчас важнее всего! Здесь не должно остаться от нас никакого следа, а о том, чтобы оставить в прошлом живое существо, не может быть и речи. О боже, как я мог допустить такое? Как мог?Мы начали тихо, а потом все громче и громче звать:– Кис-кис-кис-кис...Этот день прошел как какой-то кошмар. Мы ходили вокруг корабля и уныло тянули свое «кис-кис-кискис», а из-за холмов до нас доносился несмолкаемый шум битвы.Уже в пахнущих гарью сумерках мы, вконец утомленные, сели – каждый в свое сиденье – и молча заснули.Сквозь сон я слышал, а может быть, мне так казалось, что кто-то страшно кричит, кто-то зовет на помощь. Я просыпался и тут же засыпал. Ночь пахла отвратительной гарью, из-за холмов поднимались к звездному небу клубы зловещего дыма.Утром меня разбудила тишина. Она была полной. Как будто неразрешимое что-то таилось в ней. Быстро светлел восток. И вот на горизонте в грязном дыму возник багровый край солнца.Позавтракав, мы отправились на поиски кота. Славка сказал, будто видел, как кот побежал в сторону города.Поднявшись на гребень холма, мы увидели дымящееся пепелище. Воины, накануне осаждавшие город, с пленниками и захваченной добычей, видимо, поспешно скрылись в диком поле.По мере того как мы подходили к разрушенному городу, становилось все жарче от догорающих построек. Дым бросало ветром то в одну сторону, то в другую, он окутывал окрестные сады с яркими поспевающими плодами, огороды с истоптанной капустой и горохом, уносился в степь, словно хотел догнать пришельцев из дикого поля.У стен догорающей крепости там и тут лежали убитые воины. По кожаной одежде и обуви одних можно было определить, что это кочевники. Другие, светловолосые, босые, в светлых рубахах, были жители города. Кое-где трупы лежали, вцепившись друг в друга, как будто мертвые продолжали бой. Валялись сломанные копья, окровавленные рогатины, разрубленные и пробитые прямоугольные щиты.– Печенеги,– определил дядя Альберт.– Мы попали в десятилетие наиболее ожесточенной борьбы славян с печенегами в конце прошлого тысячелетия – после сближения Руси с Византией.– Точно... Одежда печенегов. Я видел такую в музее,– сказал Махмут.Тяжелое зрелище представляло вчерашнее поле боя. От смрада и запаха крови кружилась голова.– Спокойнее, спокойнее,– повторял дядя Альберт.– Представьте, что видите все это не наяву, а в кино.– Но при этом его брови напряженно хмурились, а лицо становилось все более серым, усталым.В городе повсюду остались следы борьбы и грабежа. На дороге рассыпано зерно, трупы валялись среди обломков глиняной посуды, брошенной кем-то или оброненной в спешке одежды и домашней утвари.Здесь некому было оплакивать погибших. Живых печенеги угнали в дикое поле, горящий разграбленный город оставили мертвым.Тонька, не выдержав страшного зрелища, закрыла ладонью глаза и, повернувшись, как слепая, пошла обратно. Мы в растерянности остановились. Нелепо было в этом аду искать сбежавшего кота.Внезапно из ближайшего жилища, чудом уцелевшего от огня, донесся детский плач. Видно, там остался живой ребенок, но ему некому было помочь, некого было звать на помощь.– Я пойду туда! – решительно сказала Тонька и направилась к дому.– Тоня! Сейчас же вернись! – закричал дядя Альберт.Но Тонька даже не обернулась. Мы бросились следом за ней.Внутри низкой полуземлянки было темно, через маленькие отверстия-окошечки свет едва проникал, и мы некоторое время не могли ничего разглядеть. Затем увидели большую глиняную печь посреди землянки и возле нее на полу старуху с разрубленной головой. По полу тянулась какая-то темная полоса. Мы не сразу поняли, что это кровь. Но самое страшное мы увидели в углу землянки – там лежали зарубленные дети. Тонька с криком бросилась к ним.В это время девочка лет двух, вся окровавленная, в кровавых лохмотьях, села и протянула к Тоньке руки, закашлялась, на губах ее появились кровавые пузыри. Тонька схватила девочку на руки и прижала к груди, по Тонькиной кофточке стала растекаться кровь.Дядя Альберт, тяжело дыша, подскочил к Тоньке.– Оставь ребенка! – хрипло крикнул он.– Мы ее еще можем спасти, дядя Альберт,– сказал Махмут.– Вернемся, вызовем «скорую помощь»...– Я сказал – оставь ребенка! – закричал дядя Альберт. Никогда еще я не видел его таким.– Пойми, что все это уже было!Но Тонька, не слушая его, еще крепче прижала к груди ребенка и побежала к выходу. Дядя Альберт бросился к ней, схватил за руку.– Тоня, что ты делаешь? Опомнись!– Уйдите! Уйдите! – кричала Тонька в то время, как дядя Альберт пытался разжать ее руки.– Да помогите мне! – крикнул он нам.– Что стоите? Скорее!Но мы оцепенело смотрели на эту жуткую картину, на Тоньку с обезумевшими глазами, на кровь, стекавшую по ее кофточке, и не в силах были пошевелиться.Наконец дядя Альберт вырвал у Тоньки девочку и бережно отнес обратно в землянку.Мы схватили Тоньку за руки и потащили к кораблю. Она упиралась, кусалась, ругала нас, обзывала зверями и негодяями, кричала, что не хочет нас больше знать.Мы уже подбежали к кораблю, когда из пелены дыма, катившегося вдоль дороги, появились три всадника и с пиками наперевес понеслись вдогонку за нами.Первым до корабля добежал Махмут.– Готовься к пуску! – крикнул ему дядя Альберт.И в это время на бегу я увидел черного кота. Он как ни в чем не бывало сидел на корме корабля.С каждой секундой приближались страшные всадники. Мы вскарабкались на корабль, торопливо пристегнулись к сиденьям. Вот всадники доскакали до корабля. Не знаю, кто из нас оказался бы первым на тяжелой пике, но дядя Альберт успел повернуть переключатель.Как видно, пика пронзила пустоту. Перед ошеломленными воинами не оказалось ничего.Нас тряхнуло, затрещала обшивка корабля, и застонали амортизаторы.Над нами была крыша сарая. А у входа сидела лохматая собачонка дяди Альберта....И все показалось мне сном. Я решил, что случайно заснул в самый разгар игры в нашем корабле.Я собрался уже рассказать свой сон ребятам и дяде Альберту, отстегнул ремень, притягивавший меня под грудь к сиденью, и увидел Тоньку. Ее светлая кофточка была залита кровью, волосы растрепаны, глаза полны ужаса и тоски...Я попытался отстегнуть ее ремень, но она оттолкнула мою руку и сама расстегнула пряжку, отбросила со лба назад волосы и спрыгнула с корабля. Она пошла к калитке, но, не дойдя до нее, посмотрела на свои руки и остановилась, потом посмотрела на свою кофточку и пошла в дом. Медленно поднялась на крыльцо и скрылась в дверях.Невозможно было поверить, что все происшедшее нам не приснилось. Был теплый солнечный день. Шмели летели куда-то к зеленым холмам, доносились звуки радио.Мы посмотрели друг на друга так, словно увиделись впервые, и пошли в дом следом за Тонькой.Когда мы проходили через кухню в комнату дяди Альберта, Тонька уже стирала в эмалированном тазу свою кофточку. На ней была длинная, до колен, полосатая пижама дяди Альберта. Прядь волос лежала на ее тонкой шее, она языком слизывала с губ слезы. Во все стороны из таза летела мыльная пена.Тут же на табуретке сидела старуха, курила папироску и не мигая глядела на Тоньку.К Тоньке как-то неловко подошел дядя Альберт, потрогал очки на носу.– Тоня, ты должна понять...Тонька молчала, только чуть ниже наклонила голову.– Это трудно понять,– продолжал дядя Альберт.– Я сейчас просто не в силах тебе объяснить, почему нельзя вырвать из прошлого не только человека, но даже обыкновенный камень... Ведь не исключено, что та девочка осталась жива, что к ней возвратились мать или отец... Что ее выходили...Тонька, подняв над тазом кофточку, терла и терла кровавое пятно, а оно не сходило, оставался едва заметный расплывчатый след.– Представляешь, что мы могли бы натворить? Тонька кое-как выполоскала кофточку под водопроводным краном, выкрутила ее что было силы и выбежала на улицу, там она на ходу сбросила прямо на траву пижаму, надела мокрую кофточку и убежала. * * * Когда я вернулся домой, мама принялась меня осматривать и ощупывать, словно курицу. Посмотрела даже за ушами. Чудная какая-то привычка. Еще с детского сада, я помню, она оттянет мое ухо и проверит, нет ли там чего. Посмотрела веки, это – нет ли признаков малокровия – и спросила:– Где был?По дороге домой я не смог придумать ничего такого, чтобы мама мне поверила, и решил сказать правду:– Был в прошлом тысячелетии на корабле времени.Мама в ответ лишь улыбнулась:– К обеду, однако, не надо опаздывать.Я быстро взглянул на настенный календарь и увидел, что попал обратно, во вчерашний день. Вот почему мама не встретила меня паническим вопросом: «Где ночевал?» Для нее я отсутствовал всего несколько часов. Куда же в таком случае девались сутки, которые мы провели в прошлом тысячелетии? Время как будто куда-то провалилось.Хорошо бы я погорел на этом путешествии, если бы не странный парадокс времени. Не могу даже представить себе, чем бы все это кончилось. Отец никогда меня не бьет, но я не чувствую себя дома так же свободно, как Тонька. У Тоньки совсем другие отношения с матерью, они спорят и ругаются, как подруги, а не как мать с дочерью, носят одну и ту же одежду, хотя материны платья и кофты на Тоньке висят мешком. Ноги же у них одинаковые, однако мать не позволяет Тоньке носить свои туфли, разве только когда они совсем износятся. И Тонька бегает черт знает в чем. Ругаются они без конца и без конца дуются друг на друга, но стоит Тоньке задержаться где-нибудь на целый день, и она начинает скучать по матери, бежит домой. А мне все равно, дома я или нет. Мама занята своими делами, отец – своими. Мои обязанности – вынести утром помойное ведро, сбегать за хлебом и за молоком, иногда в магазин за сахаром или еще по какой-нибудь мелочи. Иногда мама берет меня с собою на базар, если ей самой трудно тащить покупки. Вот и все. Остальное время я или читаю, если есть интересная книжка, или бываю где-нибудь со Славкой и Махмутом – в кино, в бассейне, на стадионе во время тренировок спортсменов, на выставках служебных собак, даже присутствуем при розыгрыше лотерейных билетов.Мама заставила меня искупаться и принялась кормить. Я совсем не хотел есть и засыпал за столом от усталости, но, чтобы не расстраивать маму, съел тарелку супу, котлету и выпил молоко. Меня прямо-таки мутило от еды. Маму все время беспокоит, что я такой тощий. Она постоянно ставит мне в пример Зельца. Почему-то все взрослые в нашем доме в восторге от Зельца. И еще от Тани Мацонщиковой. Таня – понятно, она разговаривает со старухами, вышивает, вяжет шерстяные вещи... А Зельц вообще почти никогда ни с кем не разговаривает, правда, со всеми взрослыми вежливо здоровается. На нем всегда чистый костюм, всегда он аккуратно причесан. Он никогда не играет с нами. Ни разу я не видел, чтобы Зельц залез на дерево или на крышу. Уже целый год он аккуратно посещает секцию бокса при центральном стадионе. И как только ему удалось туда просочиться? Он не подходит по возрасту, наверно, втерся в доверие тренеру, это он умеет. А может быть, скрыл возраст – вес у него подходящий да и силы больше, чем у нас со Славкой. Но он никогда не хвастается, что ходит в секцию бокса, и никогда ни с кем не дерется. По-моему, бокс у него – это просто так, а интересуют его только деньги. * * * На другой день я пошел к Тоньке. Тоньки, я сразу это понял, как вошел, не было дома. Тетя Люда, ее мать, чистила молодую картошку. Она всегда – только увидит меня – радуется куда больше Тоньки. Не понимаю, за что она меня так любит.– Садись, Валерик, я хочу с тобой поговорить,– сказала она.Я быстро прикинул в уме, о чем это она может со мной говорить, и осторожно присел на табуретку.– Не понимаю, что случилось. Прошлой ночью я была на дежурстве. Утром пришла – Тони нет. Куда она могла убежать так рано... Но не в этом дело. Кофточка у нее была в крови. Она где-то ее постирала, но все равно видно. Скажи, где вы шляетесь?– Мы не шляемся.– Слова от вас не добьешься... И она тоже молчит. Я просто боюсь, как бы не случилось чего.– Ничего не случится.– Ты все знаешь, я вижу. Ну расскажи мне, Валерик, миленький.– Она вертела в пальцах недочитанную картофелину и смотрела на меня такими глазами, что я едва ей не выболтал все.– Я ничего не знаю.– Знаешь. Скажи хотя бы, вы ничего нигде не натворили?– Нет.– Это точно?Я кивнул, и она мне поверила.– А где Тоня? – спросил я.– Где-то здесь.Я вышел на улицу. В дверях обернулся. Тетя Люда так же держала в пальцах картофелину и смотрела на меня.На улице Тоньки не было. Я зашел к Светке. Дверь оказалась приоткрытой, наверно, выпустили Шульца, маленькую коротконогую болонку с курчавой шелковой шерстью, похожую на игрушку. Светке отец еще в прошлом году привез ее из Москвы. Шульца обычно выводит гулять Светка, но сейчас она была дома, из ее комнаты доносились звуки скрипки.Я чуть-чуть постучал в дверь Светкиной комнаты и вошел. Тонька сидела возле открытого окна в плетеном кресле. Она едва взглянула на меня и отвернулась.Светка играла на скрипке свои упражнения. Она улыбнулась мне, не прекращая игры. Скрипка звучала то мягче, то с острым металлическим оттенком, и так без конца. Если бы подсчитать, сколько раз Светка провела смычком по струнам! Помню, она ходила в школу с маленькой скрипочкой. Мы покатывались тогда со смеху, слыша доносившиеся с третьего этажа нелепые скрипучие звуки.А сейчас она играла так же легко, как я ходил или дышал. И скрипка теперь у нее была гораздо больше, чем прежде. А та, первая, висела на стене.Светка опустила скрипку, перевернула страницу нот и снова легким мягким движением подняла ее к подбородку. Держа над струнами смычок, сказала:– Садись, Валерик, я сейчас закончу.Раньше мы дразнили Светку, кривляясь, изображали ее игру на скрипке. А сейчас я впервые по-другому посмотрел на ее занятия музыкой. Изо дня в день, почти не бывая на улице, она занималась в этой комнате. А звуки все острее и ярче становились под ее смычком. И когда она выходила во двор поиграть с нами, я видел, что она чем-то неуловимо отличается от нас. Иногда она играла какие-то очень красивые пьесы, я оставлял уроки и слушал ее. Но чаще были вот такие бесконечные упражнения.Тонька забегала к ней последнее время все чаще и чаще. Они почти не разговаривали, но вместе им было хорошо. Почти каждый день они слушали пластинки. У Светки был полный шкаф пластинок. Отец ее был профессор, физик, и его довольно редко можно было увидеть дома. По воскресеньям все трое – Светка, ее отец и мать, ясное дело, не считая Шульца, куда-то уезжали на своем «Москвиче», наверно, отдыхать. В квартире у них полно было всяких красивых вещичек – статуэток, кувшинчиков из черного дерева, ваз из окованного серебром хрусталя. В каждой комнате была разная мебель, на стенах висели гобелены с видами каких-то старинных городов.Я немного боялся Светкиной матери. Она иногда входила с папиросой и смотрела на меня с какой-то непонятной улыбкой. Моя мама часто говорила, что она очень красивая женщина. Но мне гораздо больше нравится тетя Люда.Тонька наконец повернулась ко мне. Она рассматривала меня внимательно и долго. Кто ее знает, что она при этом думала, но мне совсем не понравился ее взгляд. Я подсел к ней поближе и тихонько сказал:– В одиннадцать мы договорились собраться у дяди Альберта. Уже половина одиннадцатого. Идем.Я думал, она откажется идти. Но Тонька молча встала, и мы пошли.Светка оборвала игру и удивленно уставилась на нас.– Вы куда? – спросила она.– Останьтесь, я потом доиграю этюд. У меня есть новые пластинки, послушаем.Мне стало жалко ее.– Потом. Нам надо сходить по делу...– Ну хорошо, приходите вечером... * * * Славка и Махмут уже сидели в сарае у дяди Альберта. Когда мы с Тонькой вошли, они сделали вид, что нисколько не удивились, и продолжали свой разговор с дядей Альбертом.– Когда мы снова отправимся в путешествие? – спросил Махмут.– Куда, например? – через очки посмотрел на него дядя Альберт.– Например, к пещерным людям, посмотреть жизнь доисторического человека.– К пещерным людям? – переспросил дядя Альберт.– Но это же прыжок на пятьдесят тысяч лет назад. Страшно подумать. И потом – мы располагаем весьма скудными сведениями о тектонических движениях земной коры за те пятьдесят тысяч лет, которые необходимо преодолеть, чтобы попасть к пещерным людям.– Скудными сведениями о чем? – не понял Славка.– Об изменениях в рельефе. В результате землетрясений уровень почвы здесь,– дядя Альберт показал пальцем вниз,– мог значительно понизиться.
1 2 3 4 5 6 7 8