Дверь распахнулась, и сноп пуль прошил постель, разорвав в клочья матрас и подушки под оглушительный грохот за окнами. Лэтем прицелился и сделал пять выстрелов по фигуре, черневшей в проеме двери. Человек рухнул лицом вниз; отбойный молоток на улице умолк. Дру выпрямился и кинулся к убийце. Тот был мертв, но, падая, видимо, схватился за грудь и разорвал плотно облегавший его черный свитер. На груди у него была татуировка — три маленькие молнии. Блицкриг. Братство. Глава 6 Жан-Пьер Виллье стоически выслушал обвинения Клода Моро.— Это был очень мужественный поступок, мсье, и можете не сомневаться, мы занимаемся этим автомобилем, но поймите: случись что-нибудь с вами, и вся Франция ополчилась бы на нас.— Я думаю, это весьма преувеличено, — заметил актер. — Однако я рад, что внес свою лепту.— Очень значительную. Но надеюсь, теперь мы друг друга поняли, не так ли? Больше никаких затей, хорошо?— Как вам угодно, но, кстати, играя такую простую роль, я мог бы добыть для вас информацию...— Хватит, Жан-Пьер! — воскликнула Жизель. — Я этого не допущу!— И Второе бюро этого не допустит, мадам, — сказал Моро. — Вы, несомненно, узнаёте об этом в течение дня, так что я вполне могу рассказать вам все сейчас. Три часа тому назад было совершено второе покушение на американца Дру Лэтема.— О Боже!..— Он в порядке? — спросил, нагнувшись вперед, Виллье.— Ему везет: он остался жив. Лэтем — человек наблюдательный. Это самое малое, что можно о нем сказать, и он усвоил некоторые негласные правила парижской жизни.— Простите?— Нападение было приурочено к началу очень шумных ремонтных работ на улице. В этот ранний час большинство приезжих только ложатся в постель после ночных развлечений, которыми так богат наш город. Особенно те, кто живет в дорогих отелях. Наш друг Лэтем инстинктивно почувствовал что-то неладное. Никакой ремонтной бригады не было, под окном Лэтема стоял всего один рабочий с отбойным молотком. Все произошло, как в одном из ваших фильмов, мсье Виллье, в «Прелюдии к роковому поцелую», если не ошибаюсь, — это один из любимых фильмов моей жены.— Его не следовало показывать по телевидению, — заметил актер. — Знаете ли вы, кто покушался на жизнь Дру Лэтема?— Мсье Лэтем убил его.— При нем были бумаги?— Нет, ничего, что могло бы установить его личность. Кроме татуировки на правой стороне груди — трех молний, — символа нацистского блицкрига. Лэтем правильно определил их происхождение, но он не знает, что теперь они означают. А мы знаем... Эту татуировку делают только высоко тренированной элитарной группе людей в неонацистской организации. По нашим данным, здесь, в Европе, в Южной Америке и в Соединенных Штатах их всего две сотни. Их называют мейхельмёрден, то есть убийцы, обученные убивать самыми разными способами. Отбирая их, учитывают преданность, физические данные, а главное, желание, даже потребность убивать.— Психопаты, — закончила Жизель, опираясь на свой адвокатский опыт. — Психопаты, завербованные психопатами.— Совершенно верно.— Таких людей без труда находят организации фанатиков или секты, поощряя их врожденную склонность к жестокости.— Согласен с вами, мадам.— И вы не рассказали американцам, англичанам или кому бы то ни было об этом — как бы его назвать — батальоне убийц?— Высшие чины, конечно, информированы. Но кроме них — никто.— Почему? Почему об этом не знают такие, как Дру Лэтем?— У нас есть на то основания. Мы опасаемся утечки информации.— Тогда почему же вы рассказываете это нам?— Вы французы, и люди знаменитые. А знаменитости — всегда на поверхности. Если произойдет утечка, мы будем знать...— И?— Мы взываем к вашему патриотизму.— Это глупо, если только вы не хотите погубить моего мужа.— Подожди минутку, Жизель...— Помолчи, Жан-Пьер, этот человек пришел к нам по какой-то другой причине.— Что?— Вы, очевидно, были выдающимся адвокатом, мадам Виллье.— Ваши прямые вопросы вперемежку с туманными не оставляют сомнений, мсье. Вы запрещаете моему мужу предпринимать определенные шаги, которые, учитывая его талант, как даже я понимаю, не грозят его жизни. Затем делитесь с ним секретной — чрезвычайно секретной информацией, которая может стоить ему карьеры и жизни, если просочится.— Я прав, — заметил Моро, — вы блестящий адвокат.— Не понимаю, а чем вы говорите! — воскликнул актер.— А ты и не должен понимать, милый, предоставь все мне. — Жизель гневно посмотрела на Моро. — Вы же спускаете нас со ступеньки на ступеньку, не так ли?— Не могу этого отрицать.— А теперь, когда он, услышав ваши откровения, стал крайне уязвим, скажите, чего вы от нас хотите. Разве не это главный вопрос?— Думаю, что да.— Так чего же вы хотите?— Прекратите спектакли, снимите с репертуара «Кориолана», частично рассказав правду. Ваш муж не может играть после того, что узнал про Жоделя. Он переполнен раскаянием, а главное — ненавистью к тем, кто довел старика до самоубийства. Мы будем охранять вас двадцать четыре часа в сутки.— А как быть с моими родителями? — вырвалось у Виллье. — Разве я могу так поступить с ними! — Я говорил с ними час назад, мсье Виллье. Я сказал им все, что мог, не утаив, что в Германии пробуждается нацизм. Они считают, что решение должны принимать вы. Они также надеются, что вы отомстите за своих настоящих родителей. Что еще вам сказать?— Итак, я прекращаю спектакли и, ничего не сказав публично, становлюсь мишенью для нацистов, как и моя дорогая жена. Вы об этом нас просите?— Повторяю: вы никогда, ни на секунду не останетесь без нашей защиты. Наши люди будут всюду — на улицах, на крышах домов, в бронированных машинах, в ресторанах. Их будет больше, чем нужно для вашей безопасности. Нам необходимо схватить всего одного мейхельмёрдена, чтобы выяснить, кто ими руководит. Существуют препараты, а также и другие средства, которые заставят убийцу заговорить.— Вам ни разу не удалось никого из них поймать? — спросила Жизель.— Нет, удалось. Несколько месяцев назад мы захватили двоих, но они повесились в своих камерах, прежде чем мы успели ввести им препараты. Так поступают все психопаты-фанатики. Смерть — их профессия, даже собственная смерть. * * * Уэсли Соренсон, шеф отдела консульских операций, изучал в Вашингтоне секретные списки, присланные из Лондона.— Даже не верится, — сказал он. — Это просто невероятно!— И мне тоже, — согласился молодой начальник аппарата Соренсона. — Но едва ли можно от этого отмахнуться. Имена эти пришли от Шмеля, единственного агента, сумевшего проникнуть в Братство. Ведь для этого мы его туда и посылали; и он выполнил задание.— Но Бог ты мой, многие из этого списка вне всяких подозрений, а список к тому же неполный — некоторые фамилии из него изъяты! Два сенатора, шесть конгрессменов, главы четырех крупнейших корпораций, полдюжины известных людей из средств массовой информации, кого мы каждый день видим по телевидению, слышим по радио, читаем в газетах... Вот, смотри: двое ведущих, женщина, помогающая вести программу, и трое комментаторов...— Толстяка я бы не исключил, — заметил начальник аппарата. — Он нападает без разбора на все, что осталось от гунна Атиллы.— Да нет, едва ли, уж слишком явный. Третьеразрядный умишко, минимум образования; да, он так и пышет злобой, но это не настоящий нацист. Просто шут гороховый с хорошо подвешенным языком.— Имена поступили из долины Братства, сэр. Не откуда-то еще.— Боже, да тут же член кабинета министров. — Этот, признаюсь, меня сразил, — сказал начальник отдела консульских операций. — Он же чистейший доморощенный кукурузник, в нем нет и жилки политика... Однако такие люди умеют лихо обманывать. Если верить расследованиям по выявлению нелояльных, в конгрессе в конце тридцатых были нацисты, а в пятидесятых — засилье коммунистов.— В основном все эти подозрения оказались чистейшей ерундой, молодой человек, — горячо возразил Соренсон.— Я знаю, сэр, но ведь некоторые дела провели успешно.— И сколько таких? Если не ошибаюсь, — а я точно помню цифры, — этот мерзавец Гувер и мошенник Маккарти «выявили» девятнадцать тысяч семьсот человек. А после того как все вопли умолкли, вынесли всего четыре приговора! Четыре из почти двадцати тысяч! Как результат — это просто ноль, а ведь с какой силой раскачивали лодку в конгрессе и сколько ухлопали денег налогоплательщиков! Так что, пожалуйста, не напоминай мне эти добрые старые времена. Я был тогда примерно твоего возраста, правда, не такой умный, и потерял немало друзей из-за этого безумия.— Простите, мистер Соренсон. Я ведь не...— Знаю, знаю, — перебил его шеф отдела консульских операций, — откуда тебе понять, какую боль причинили мне те времена. Это-то меня и беспокоит.— Не понимаю вас, сэр.— А если у нас начнутся оголтелые преследования? Гарри Лэтем, вероятно, единственный гениальный агент ЦРУ, суперинтеллект, который не проведешь, но эти списки — с другой планеты... Или нет? Господи, этого не может быть! — Чего, мистер Соренсон?— Дело в том, что все эти люди приблизительно одного возраста: около пятидесяти, пятидесяти с небольшим, нескольким — шестьдесят с небольшим.— Ну и что?— Много лет назад, когда я только поступил в Управление, дошел слух из Бремерхавена, со старой базы подводных лодок в Гельголандской бухте, будто фанатики «третьего рейха», зная, что война проиграна ими, разработали определенную стратегию, чтобы окопаться. Эта операция называлась «Дети — ростки будущего»: специально отобранных детей тайно рассылали по семьям всей Европы и Америки; там их готовили к тому, чтобы они могли занять руководящие посты в мире финансов и политики. Конечной целью этой операции было подготовить условия, способствующие появлению... «четвертого рейха».— Но это же безумие, сэр!— Это не было полностью опровергнуто. Сотни две наших агентов совместно с военной разведкой и британской МИ-6 в течение двух лет проверяли каждый след. Это не дало результатов. Если такая операция и была задумана, она кончилась, не успев начаться. Ничто не доказывало, что ее вообще начали.— Но сейчас у вас появились сомнения, мистер Соренсон?— К несчастью, да, Пол. Я стараюсь обуздать воображение, которое только и спасало меня, когда я работал нелегалом. Но сейчас я не нелегал и не в той ситуации, когда ночью кто-то подстерегает меня в темном проулке. Я должен видеть всю картину при ярком дневном свете, и у меня нет оснований верить в существование операции «Дети — ростки будущего».— Так почему бы не плюнуть на все эти данные и не спрятать этот список подальше?— Я не могу так поступить, потому что Гарри Лэтем доставил его с огромным трудом. Назначь на завтра совещание с участием госсекретаря и директора Управления — либо в Госдепартаменте, либо в Лэнгли. Как пасынок, я приму то, что они решат. * * * Дру Лэтем сидел за своим столом на втором этаже американского посольства и допивал третью чашку кофе. В дверь постучали, и, не дождавшись ответа, в кабинет вошла взволнованная Карин де Фрис.— Я слышала, что произошло! — воскликнула она. — Не сомневаюсь, что это были вы.— Доброе утро, — сказал Дру, — или уже полдень? Я обрадовался бы вам еще больше, если бы вы захватили с собой скотч.— Все газеты пишут об этом! — продолжала Карин, бросив на стол дневной выпуск «Экспресс». — Бандит пытался ограбить постояльца «Мёриса», ворвался, стреляя, к нему в номер и был убит охранником.— А эти ребята быстро сделали это достоянием общественности, не так ли? Ну а охрана — лучшей не пожелаешь.— Перестаньте, Дру! Вы же сами мне говорили, что живете в «Мёрисе». А когда я позвонила в полицию округа, там несколько смутились и сказали, что никакой информации дать не могут.— Еще бы, все в Париже дорожат деньгами, которые приносит туризм. Да так и должно быть; подобного рода вещи случаются только со мной.— Значит, это все-таки были вы!— Вы ведь так и сказали. Да, я.— И вы в порядке?— По-моему, этот вопрос вы тоже задавали: да, я в порядке. Я все еще напуган до смерти — забудьте последние два слова, — но я здесь: живу, дышу и передвигаюсь. Хотите пойти пообедать — в любое место, кроме рекомендованного вами в прошлый раз?— Я буду занята еще сорок пять минут.— Готов подождать. Я только что освободился после разговорам послом Кортлендом и его коллегой, германским послом Крейтцем. Они, наверное, все еще беседуют, а я уже был не в состоянии выносить их фальшивые реверансы.— Кое в чем вы очень напоминаете брата. Он терпеть не может начальства.— Должен поправить вас: только такого, которое не знает, о чем говорит. Кстати, Гарри прилетает из Лондона завтра или послезавтра. Вы хотите с ним встретиться?— Еще бы! Я обожаю Гарри!— Второе очко в пользу моего брата.— Простите?— Он болван.— Не понимаю.— Он такой высокий интеллектуал, что к нему не подступишься, с ним невозможно разговаривать.— О да, я помню. У нас были удивительно интересные беседы о бурных вспышках религиозности — от Египта, Афин и Рима и до средних веков.— Третье очко в пользу Гарри. Так где мы обедаем?— Там, где вы предлагали вчера, в пивной на авеню Габриель.— Нас наверняка увидят там.— Сейчас это уже не важно. Я говорила с полковником. Он все понимает. По его словам, «никто от этого не вспотеет».— А что еще сказал Витковски?— Ну... — Де Фрис опустила голову. — Что вы не похожи на вашего брата.— В каком смысле?— Это не важно, Дру.— Напротив.— Ну, вы не такой эрудит, как он... — Гарри явно ударил по подлецам... Итак, обедаем через час, о'кей?— Я закажу столик: меня там знают. — Карин де Фрис вышла из кабинета, гораздо тише, чем в прошлый раз, прикрыв дверь. На столе Лэтема зазвонил телефон. Звонил посол Кортленд.— Да, сэр, в чем дело?— Крейтц только что ушел. Мне жаль, Лэтем, что вас не было и вы не слышали того, что он говорил. Ваш брат не просто разворошил осиное гнездо — он раздолбал его к чертовой матери.— О чем это вы?— Из соображений безопасности Крейтц все равно не мог бы сказать об этом при вас. Это настолько секретно, что даже мне пришлось просить допуска.— Вам? — Поскольку Хайнрих взломал печать Бонна, а Гарри — ваш брат и прилетает сюда завтра, высокие чины в разведке, видимо, решили, что нет смысла держать меня в стороне.— Что же такого сделал Гарри — нашел Гитлера и Мартина Бормана в южно-американском баре для голубых?— Хотел бы я, чтобы это оказалось столь незначительным. Проведя операцию, ваш брат выявил списки тех, кто поддерживает неонацистов в боннском правительстве, среди германских промышленников, а также в США, Франции и Англии.— Молодец, старина Гарри! — воскликнул Лэтем. — Никогда ничего не делал наполовину! Черт подери, я горжусь им!— Вы, очевидно, не поняли, Дру. Некоторые из этих имен, даже многие, принадлежат самым известным людям в наших странах, людям с отличной репутацией. Это так неожиданно!— Если их выявил Гарри, значит, так оно и есть. Никто на свете не мог бы перевербовать моего брата.— Мне так и говорили.— Так в чем же проблема? Преследуйте мерзавцев! Глубокая конспирация исчисляется не неделями, не месяцами и даже не годами. Это могут быть десятилетия — стратегов любой разведки.— Но все это так трудно понять...— А вы не пытайтесь! Действуйте!— Хайнрих Крейтц решительно отклоняет четырех человек из боннского списка — трех мужчин и женщину.— Он что, считает себя всеведущим Господом Богом?— В них есть еврейская кровь, их родственники погибли в лагерях — в Аушвице и в Берген-Белзене.— Откуда ему это известно?— Им сейчас за шестьдесят, но все они учились у него в начальной школе, и он всех их, рискуя жизнью, уберег от министерства арийских исследований.— Вполне возможно, его провели. Из двух моих встреч с ним я вынес впечатление, что его очень легко провести.— Это от образованности. Как многие ученые, он нерешителен и чересчур разговорчив, но при всем том это блестящий ум. Он человек проницательный и с огромным опытом.— Последнее относится и к Гарри. Он не мог доставить ложную информацию.— Говорят, в вашингтонском списке есть имена, которые ставят в, тупик. Соренсон считает их невероятными.— Столь же невероятным казалось, что Чарльз Линдберг, молодой пилот «Духа святого Людовика», на стороне Геринга. Ведь только потом он понял, что все они — носители зла, и тогда стал сражаться на нашей стороне.— Едва ли такое сравнение уместно.— Может, и нет. Я просто хотел привести пример.— Предположим, ваш брат прав. Пусть наполовину или на четверть... или даже еще меньше. — Он же доставил имена, господин посол. Никто этого раньше не сделал или не смог сделать, поэтому полагаю, вы должны действовать так, как если бы они были bona fides Настоящие, подлинные (лат.).

, пока не будет доказано обратное.— Вы хотите сказать, если я правильно вас понял, что надо считать их виновными, пока не будет доказано обратное?— Мы обсуждаем не процедуру законности, а говорим о возрождении самой страшной чумы, какую знал мир, включая бубонную!

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Патрульные апокалипсиса'


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12