OCR Денис
«Роберт Ладлэм. Мозаика Парсифаля»: Центрполиграф; Москва; 1996
ISBN 5-218-00166-X
Оригинал: Robert Ludlum, “The Parsifal Mosaic”
Перевод: Г. Косов
Аннотация
Сознание человека — загадочный лабиринт, там в укромных уголках можно иногда обнаружить жутковатые тайны... Майкл Хейвелок, вышедший в отставку агент разведки, собирается начать новую, спокойную жизнь. На самом деле он уже приговорен. Приговорен из-за тех полустертых в памяти событий, которые происходили в его другой жизни.
Где-то в мозгу Хейвелока спрятан ключ, кодовая последовательность слов и знаков, прочно связывающая его с невидимым манипулятором судьбами человечества — зловещим Парсифалем. И если Хейвелок сумеет сложить мозаику из разрозненных смутных обрывков памяти, он вычислит своего тайного Господина и смертельного врага. Тогда он наконец получит долгожданный покой и безопасность.
Но Парсифаль расставил на этом пути психологические обманки, вживленные в мозг Хейвелока, и главная из них — воспоминание о том, как когда-то на солнечном пляже в Коста-Брава была убита светловолосая девушка ... А ведь она так похожа на Дженну, на женщину, которую любит Хейвелок, которая рядом с ним... Так кто же он, невидимый Парсифаль — уж не сам ли Хейвелок?..
Роберт Ладлэм
Мозаика Парсифаля
Долорес и Чарльзу Ридачу. Двум самым замечательным людям из всех, кого я когда-либо встречал. От благодарного брата.
Будьте здоровы!
«The Parsifal Mosaic» 1982, перевод Г. Косова
Книга первая
Глава 1
Холодный свет луны, льющийся с ночного неба, отражался в волнах прибоя. Отдельные валы, достигая прибрежных скал, взрывались при ударе о них и повисали белым облаком брызг. Этот крошечный, зажатый со всех сторон высокими отвесными скалами отрезок побережья Коста-Брава стал местом казни. Или должен был стать им.
Наконец он увидел ее. Женщина бежала в последней отчаянной попытке спасти свою жизнь. Сквозь шум моря и удары прибоя до него долетел истерический крик:
— Pro Boha Ziwtto! Со to Delas! Prestan! Proc! Proc!
Светлые волосы жертвы развевались на бегу и серебрились в лучах луны, а силуэт был хорошо заметен в отсвете яркого прожекторного пятна, бегущего ярдах в пятидесяти позади нее. Женщина упала, и в то же мгновение луч прожектора схватил лежащую. Стаккато автоматной очереди разорвало ночь. Пули вздымали фонтанчики песка и вырывали клочья травы вокруг упавшей. Ей оставалось жить несколько секунд.
Его любовь должна умереть.
* * *
Они находились на высоком холме. Где-то внизу катера разрезали поверхность реки, оставляя за собой разбегающийся след. Струйки дыма из заводских труб в долине растекались в послеполуденном воздухе, делая невидимыми отдаленные горы. Майкл уже не верил в то, что ветер когда-нибудь разгонит эти искусственные облака и вновь откроется вид на хребет. Его голова покоилась на коленях Дженны, а вытянутые длинные ноги почти касались плетеной корзины, в которую она сложила сандвичи и охлажденное вино. Дженна сидела на траве, прислонившись спиной к гладкому стволу березы. Она гладила его волосы. Затем пальцы женщины нежно пробежали по его лицу и коснулись губ.
— Михаил, милый, знаешь, о чем я думаю? Ни твидовые пиджаки и темные брюки, которые ты так любишь носить, ни твой прекрасный английский, который ты выучил в своем не менее прекрасном университете, никогда не сделают из Гавличека Хейвелока.
— Их предназначение вовсе не в этом. Первые являются своего рода униформой. А второй просто нужно было выучить как средство самозащиты. — Он улыбнулся и погладил ее руку. — В любом случае университет остался в далеком прошлом.
— Много всего осталось в прошлом. И именно здесь.
— Все ушло.
— Но тебе было так трудно, милый.
— Теперь это уже история. Главное, что я сумел выжить.
— Многие не сумели.
* * *
Блондинка приподнялась и перекатилась по песку направо, где виднелась поросль высокой травы. На несколько секунд ей удалось ускользнуть от цепкого луча прожектора. Оставаясь в темноте, стараясь использовать полосы травы как укрытие, она поползла к грунтовой дороге чуть выше пляжа.
Это ее не спасет, подумал высокий человек в черном свитере. Он стоял между двух деревьев выше дороги и выше того места, где творилась чудовищная жестокость. Не так давно ему же довелось смотреть на эту женщину сверху. Но тогда она не паниковала. В тот момент она была просто великолепна.
* * *
Он медленно и очень осторожно отодвинул плотную занавеску на окне неосвещенного кабинета. Прижавшись спиной к стене и чуть склонив голову в сторону окна, он видел, как она шла там, внизу, через залитый светом внутренний двор. Ее высокие каблуки выбивали по булыжнику барабанную дробь, эхом отражавшуюся от стен окружающих зданий. В тени стояли охранники — застывшие марионетки в мундирах советского образца. Повернув голову, они бросали оценивающие взгляды на женщину, уверенно шагавшую по направлению к металлическим воротам в центре стены, ограждающей каменный массив самого сердца тайной полиции Праги. Мысли, скрывающиеся за взглядами охранников, не вызывали никаких сомнений. Это не рядовая секретарша, задержавшаяся допоздна на службе. Это шествует привилегированная шлюха, которая выполняет любое пожелание комиссара на комиссарской кушетке в любое время дня и ночи.
Но за ней следили и другие глаза — глаза за гардинами в темных окнах. Секундная неуверенность в походке, едва заметное колебание, и тут же на вахту последует телефонный звонок с приказом задержать женщину. Конечно, следует избегать недоразумений в тех случаях, когда в них могут быть замешаны комиссары, но бдительность превыше всего, особенно, если возникает подозрение.
Она не проявила ни неуверенности, ни колебаний. Итак, она ухитрилась пронести... сумела вынести за охраняемые пределы! Им все-таки удалось сделать это! Внезапно он почувствовал боль в сердце и понял ее причину... Страх. Обыкновенный, ничем не прикрытый тошнотворный страх. Он все вспомнил — воспоминания в воспоминаниях. Сейчас, когда он смотрел на нее, перед его взором стояли руины разрушенного поселения, сцены массового истребления. Лидице. И ребенок — один из множества, — спешащий через дымящиеся груды развалин для того, чтобы скорее доставить донесение, ребенок с набитыми взрывчаткой карманами. Неуверенность, секундное колебание и конец. Уход в историю.
Она все-таки дошла до ворот. Эти раболепные марионетки-охранники могли ухмыляться сколько им заблагорассудится. Она была просто великолепна. Господи, как он ее любил.
* * *
Ей удалось доползти до обочины дороги. Ее ноги и руки отчаянно работают, пальцы царапают землю в попытке скрыться, выжить. Там уже нет спасительной травы, луч прожектора быстро нащупает несчастную. И конец наступит мгновенно.
Он наблюдал, пригасив все чувства, изгнав всякую боль — простая лакмусовая бумага в человеческом облике. Он впитывал в себя картину без каких бы то ни было внутренних комментариев... как профессионал. Он познал истину. Этот клочок берега на Коста-Брава свидетельство ее вины, ее преступлений. Женщина, которая истерически визжит там, внизу, убийца, агент известной своей гнусностью Военной контрразведки — самого отвратительного подразделения советского КГБ. Подразделения, которое сеет терроризм по всему миру. Это неопровержимая истина. Он все проверил лично. Связывался из Мадрида с Вашингтоном. Этой ночью оперативный сотрудник Военной контрразведки Дженна Каррас по приказу из Москвы должна была передать группе Баадера-Майнхоф список лиц, подлежащих к уничтожению. Место встречи — уединенный пляж под названием Монтебелло, к северу от городка Блейнс. Такова неопровержимая истина.
Открытие этой истины неизбежно вело к следующему императиву — императиву, прямо вытекающему из его профессии. Тот, кто предает живых и сеет смерть, должен умереть. Личность не имеет значения, совершенно не важно... Майкл Хейвелок принял решение и не изменит его. Он сам организовал финальный удар в смертельной западне для женщины, которая подарила ему счастья больше, чем кто-либо другой на земле. Его любимая оказалась убийцей. Разрешить ей жить дальше — означало бы вынесение смертного приговора сотням или даже тысячам других. Императив.
Москва не знала о том, что в Лэнгли удалось расшифровать коды Военной контрразведки. Он лично передал последнее сообщение на капер, болтающийся в море в полумиле от Коста-Брава. Сообщение гласило: «КГБ подтверждает: контакт скомпрометирован связью с ЦРУ. Список фальсифицирован. Контакт подлежит ликвидации». Код считался практически не поддающимся дешифровке; ликвидация оперативника была гарантирована.
Она поднялась во весь рост! Сейчас это произойдет! Через мгновение умрет женщина, которую он любил. Обнимая друг друга, они мечтали о будущем, о том, как проведут оставшиеся годы вместе, о детях, о покое, о грядущем счастье. Тогда он верил в это. Но мечтам не суждено было осуществиться.
* * *
Они лежали в постели, ее голова — на его груди. Светлые мягкие волосы прикрывали лицо. Он отвел локоны в сторону, взглянул ей в глаза и, рассмеявшись, сказал:
— Ты прячешься.
— Мне кажется, нам постоянно приходится прятаться, — грустно улыбнулась она. — В открытую мы можем встречаться лишь с теми, с кем должны. Все просчитывается. Все регламентировано. Мы обитаем в какой-то передвижной тюрьме.
— Так долго продолжаться не может. Это не будет тянуться вечно.
— Пожалуй, ты прав. В один прекрасный день они решат, что мы больше не нужны, или же просто не захотят иметь с нами дело. Как ты думаешь, они нас отпустят? Или мы исчезнем?
— Вашингтон — не Прага. И не Москва. Мы покинем нашу передвижную темницу. Я с золотыми часами в знак почетной отставки, а ты с тайной наградой, о которой будет упомянуто в документах.
— Ты уверен? Ведь нам так много известно. Пожалуй, даже чересчур много.
— Это и послужит нам самой лучшей защитой. Особенно то, что известно мне. Они постоянно станут задаваться вопросом — а не спрятал ли он где-нибудь свою информацию в письменном виде? Давайте заботиться о нем, беречь его, тепло относиться к нему... На самом деле такая ситуация вовсе не редкость. Мы тихо выйдем из игры.
— Все время приходится думать о защите, — произнесла она, разглаживая его брови. — Ты никак не можешь забыть те первые ужасные дни?
— Они ушли в историю. Я давно все выкинул из памяти.
— А что мы станем делать?
— Жить. Я тебя люблю.
— Как ты думаешь, у нас будут дети? Мы станем провожать их в школу, заботиться о них, когда надо — бранить. Мы будем водить их на хоккей.
— Футбол... или бейсбол... Только не хоккей. Надеюсь, что будем.
— А ты чем займешься, Михаил?
— Скорее всего, преподаванием в каком-нибудь колледже. У меня в комоде завалялась пара дипломов с отличием, так что я очень на это рассчитываю. Я знаю, что мы будем счастливы. Верю в это.
— Чему же ты станешь учить?
Он посмотрел на нее, нежно коснулся ее лица, перевел взгляд на замызганный потолок видавшего виды гостиничного номера и ответил:
— Истории. — Затем он обнял ее и привлек к себе...
* * *
Световой луч рассек темноту. Вот он упал на нее — птицу, спасающуюся от огня. Ослепительный свет, который нес ей вечную тьму. Прогремела автоматная очередь — террористы расстреливали террориста. Первые пули попали ей в позвоночник. Она откинулась назад, светлые волосы заструились по спине. Последовали три одиночных выстрела. Глаз снайпера был точен. Пули легли в десятку — шею и затылок, они бросили ее вперед лицом вниз, на небольшое возвышение из земли и песка. Пальцы царапали грунт; залитое кровью лицо было, по счастью, не видно. Последняя судорога, и все кончилось. Никаких движений.
Любовь умерла. Она унесла с собой какую-то часть его самого. Разве они не были частью единого целого? Он поступил так, как должен был поступить. На его месте она сделала бы то же самое. Каждый из них был прав по-своему, и за каждым в конечном итоге стояла чудовищная несправедливость. Он закрыл глаза, невольно ощутив всем своим существом страшную опустошенность.
* * *
— А ты, Михаил, чем займешься?
— Скорее всего преподаванием.
— Чему же ты станешь учить?
— Истории...
Теперь и это ушло в историю. Воспоминания приносят боль. Пусть все станет бездушной историей, так же как первые шаги, иногда вселявшие страх. Эти события перестали быть частью меня. Она тоже ушла из моей жизни, если, конечно, была там когда-нибудь с ее притворством. И все же я исполню обещанное, но отнюдь не ради нее, а ради самого себя. Со мной покончено. Я исчезну и начну все с начала. Уеду куда-нибудь и стану преподавать. Я постараюсь показать всю бесполезность усилий человека...
* * *
Услыхав голоса, он открыл глаза. Там, ниже, убийцы из группы Баадера-Майнхоф подошли к казненной. Она лежала, раскинув руки, обнимая землю на месте своей казни — месте, которое было избрано на основании требований геополитики. Неужели и в самом деле она была столь искусной лгуньей. Видимо, так, потому что он верил ей, даже когда смотрел ей в глаза.
Два палача склонились на трупом, чтобы унести недавно полное грации тело и предать огню или глубинам моря. Он не станет вмешиваться; объяснения придется давать позже, когда о всей смертельной комбинации станет известно. И будет извлечен еще один полезный урок. Напрасные усилия... вытекающие из требований геополитики.
Над пляжем неожиданно пронесся сильный порыв ветра. Ноги убийц вязли в песке под тяжестью мертвого тела. Один из них поднял руку в безуспешной попытке удержать на голове рыбацкое кепи с большим козырьком. Ветер сорвал головной убор и понес к дюне, образующей обочину дороги. Человек опустил ноги трупа и бросился спасать свою собственность. Когда убийца приблизился, Хейвелок смог лучше рассмотреть его. В нем было нечто необычное... Может быть, в лице? Нет, в волосах, вьющихся и темных, а от лба к затылку пролегала совершенно белая прядь, которую невозможно было не заметить. Он видел это лицо раньше и видел эту диссонирующую прядь. Но где? Так много хранится в памяти. Просмотренные когда-то досье, фотографии... контакты, информаторы и противники. Откуда этот человек? КГБ? Эта гнусная Военная? А может быть, он принадлежит к какой-то группировке, которая получает деньги из Москвы или специальных фондов резидентуры ЦРУ в Лиссабоне?
Не важно. Эти несущие смерть марионетки и в то же время беспомощные пешки в чужой игре теперь не интересуют ни Майкла Хейвелока, ни, если на то пошло, Михаила Гавличека. Утром он направит через посольство в Мадриде телеграмму в Вашингтон. С ним покончено, он отдал все, что имел. Если начальство пожелает извлечь из него все его познания, он позволит им сделать это. Готов даже лечь в госпиталь для этой цели. Плевать. Но после этого они уйдут из его жизни.
Все станет историей. Прошлое кончилось на забытом Богом пляже Монтебелло на побережье Коста-Брава.
Глава 2
Время приглушает боль лучше любого наркотика. По прошествии времени боль или проходит совсем, или к ней привыкают. Хейвелок прекрасно понимал это. В настоящий момент к нему относилось и то и другое. Боль еще не исчезла, но заметно притупилась; болезненные воспоминания на время уходили и возвращались, лишь когда память бередила еще не затянувшиеся раны. Странствия содействовали исцелению, правда, он уже давно не встречался с трудностями, которые приходится преодолевать обычному туристу.
— Как вы могли заметить, сэр, здесь напечатано: «Мероприятие может быть заменено без предварительного уведомления».
— Где?
— Вот здесь внизу.
— Слишком мелкий шрифт, я не могу разобрать.
— Зато я могу.
— Вы это просто вызубрили.
— Нет, знаю по опыту...
А длиннейшие очереди на паспортный контроль. Ожидание таможенного досмотра. Первое было невыносимо, второе нестерпимо. Эти мужчины и женщины из прошлого боролись со скукой, шлепая никому не нужной печатью или набрасываясь на багаж беззащитного путешественника.
Вне всякого сомнения, он был безнадежно испорчен как турист. В его прошлой жизни встречались свои сложности, свои опасности, но они не имели ничего общего с проблемами, которые на каждом углу подстерегают обычного путешественника. Правда, с другой стороны, в той, прошлой жизни, откуда бы он ни уезжал и куда бы ни прибывал, он оставался в передвижной тюрьме. Не в буквальном смысле этого слова, конечно. Надо было проводить встречи, вступать в контакты с агентами, платить информаторам. Зачастую это приходилось делать ночью, в таких местах, где нельзя было различить лиц ни его, ни их. Теперь все стало совсем не так. Уже без малого восемь недель он передвигается средь бела дня, вот как сейчас, когда он шествовал по направлению к офису «Америкэн экспресс» в Амстердаме. Интересно, ждет ли его там телеграмма? Если ждет, то это означает начало. Начало чего-то нового, вполне определенного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14